Надо, чтобы он вышел на аппарат Брежнева и попросил дать нужное нам разрешение.
— Может быть вам проще позвонить в Москву самому?
Аккуратно отпихивая от себя поручение, я делал вид, что проявляю заботу о своем начальстве. Сказать прямо, что мне, простому корреспонденту, вернуться в Москву и запросто передать просьбу Снечкуса первому заместителю начальника Главпура так же просто, как купить кружку пива, было бы ложью. Конечно, Ефимов не послал бы меня подальше, но сказать что-нибудь вроде: «А ты чего в это дело влез?» мог запросто и был бы прав. Тем более, что у самого Снечкуса на столе стоял телефон дальней кремлевской связи «ВЧ» с государственным гербом на наборном диске — сними только трубку и набери номер Ефимова, у которого на столе точно такой же аппарат. Раз этого не делалось, значит был на то свой политес и меня бросали в хитрую игру, как костяшку в домино «пусто — пусто».
— Нет, — сказал Снечкус, — не проще. Говорить на эту тему с Ефимовым по телефону не очень удобно. Знаешь… — Снечкус многозначительно помолчал, и я понял, что он имел в виду. Врагу разговоры по линии ВЧ подсушать трудно, но свои это могли делать запросто. Помолчав, он продолжил: — Звонить самому Леониду Ильичу Брежневу — нетактично. В Москве я уже подходил к нему с этим вопросом. Он меня выслушал и сказал, что посоветуется с товарищами, а решение мне сообщат. Прошел месяц — звонка нет. Брежнев, скорее всего забыл о нашем разговоре. Но, если я обращусь к нему, он скажет: «Ты думаешь, я забыл?» Будет не очень удобно. Значит, так не проще…
Я вернулся в Москву, спросил разрешения у Макеева и по его «кремлевке» дозвонился до Ефимова.
— Прошу прощения, Павел Иванович, но то, что я скажу, приятного вам не доставит. Только поймите — меня подставили с тем, чтобы я подставил вас.
Обложившись прокладками, изложил просьбу Снечкуса. Потом еще раз извинился.
Ефимов выслушал меня не перебивая и не задавая вопросов. Лишь когда я кончил говорить, сказал:
— Спасибо, подсуропил ты мне, да ладно. Ты не виноват.
Прошло чуть больше месяца, когда ко мне позвонил встревоженный Главный редактор.
— Быстро подойди ко мне. Тебе звонил по «кремлевке» Ефимов. Павел Иванович.
Я бегом промчался по коридору, влетел в кабинет Главного. Макеев посмотрел на меня глазами, полными вопроса. И в самом деле — не так часто случалось, чтобы первый замначальника Главпура напрямую, больше того, через голову начальства по правительственной связи общался с корреспондентами.
— Ты ничего, не натворил?
— Вроде бы нет.
— Звони.
Я набрал номер.
Трубку снял Ефимов, сказал «Слушаю». Если бы это был помощник, то он должен был ответить по-иному: «Аппарат товарища Ефимова. Слушаю».
Я представился. И услышал веселый голос генерала:
— Знаешь, я твое поручение выполнил. — Ефимов ко всему еще и шутил. — Нащупал одну возможность и подтолкнул дело. Леониду Ильичу напомнили и он дал разрешение. Видишь, как все хорошо сложилось.
Я понял — генералу хотелось с кем-то поделиться удачей, но вовлекать в дело, о котором знали только мы двое, ему никого не собирался. И генерал отвел душу со мной.
— Здорово! — похвалил я и, чтобы еще раз подчеркнуть трудность проделанного, спросил. — Как это вам удалось?
— Это целая история. Как-нибудь расскажу…
Вы верите, что в самом деле Ефимов собирался это сделать?
Зато некоторое время спустя я получил по почте благодарственное письмо от Снечкуса. Значит, костяшка «пусто — пусто» в сложной аппаратной партийной игре свою роль сыграла.
«УЕБОЙ» ПО ВЫБОРАМ
Нашу дивизионную газету «Красный кавалерист» солдаты считали плохой. Сразу несколько человек, отвечавших на вопросы членов комиссии из Политуправления округа, оценили ее одинаково: «А чо в ней хорошего? Бумага толстая, лощеная, цигарку из не скрутить можно, но курить нельзя. Курим только „Правду“, у нее бумага хорошая».
Еще газета была неудобна тем, что имела два грифа: «Из части не выносить», «По прочтении возвращать в политотдел».
Чтобы не возникало трудностей с возвращением газеты издателю, в нашей батарее ее выкладывали на тумбочку дежурного, который следил за теми, кто ее брал и требовал возврата.
Но однажды пачка, которую утром почтальон выложил на тумбочку, мгновенно растаяла и вернуть ни одного экземпляра газеты не удалось. Секрет такой популярности дивизионного издания объяснился довольно быстро и просто. Поверху на первой странице, набранный крупным шрифтом, был набран пламенный призыв:
«ОТЛИЧНОЙ УЕБОЙ ВСТРЕТИМ ВЫБОРЫ В ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ!»
Ошибку заметили, когда газету разнесли по полкам. Тут же последовал приказ: «Собрать и срочно вернуть!»
Только кто вернет газету, ставшую вдруг такой популярной?
СЕКС ПОД ЗОЛОТЫМИ ПОГОНАМИ
В офицерской компании лейтенант читает газету.
— Послушайте, что о нас пишут. Оказывается, больше всех на стороне крутят любовь женатые журналисты, а офицеры — на втором.
— Ерунда, — возражает седой подполковник. — Лично я двадцать пять лет женат и налево не шастал ни разу.
— Вот, — возмущается лейтенант. — Из-за таких как вы, товарищ полковник, армия и оказалась на втором месте.
Где— то в начале пятидесятых годов прошлого века в Даурии ремонтировали одну из казарм, постройки времен русско-японской войны. Сорвали старые истертые половицы и в подпольном пространстве обнаружили груды мусора -старые газеты, пачки бумажных денег времен русской смуты. Нашли и свернутые в тяжелый рулон стенные газеты и «Боевые листки» Даурского погранотряда за двадцатые годы. Общий интерес привлек номер рукописной стенгазеты «Красный пограничник», на которой под заголовком был выведен пламенный призыв:
«НАПРАВИМ ПОЛОВУЮ ЭНЕРГИЮ СОЗНАТЕЛЬНЫХ БОЙЦОВ НА ОХРАНУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ГРАНИЦЫ»
За внешней игривостью призыва скрывалась серьезная проблема, искренне волновавшая наших предшественников. Автор (видимо кто-то из командиров) подсчитал число самовольных отлучек, совершенных красноармейцами-погранцами за полугодие, и сделал тревожный вывод: огромные силы половой энергии израсходованные несознательными воинами, не приносят должной пользы укреплению границы. Вот, если бы направить на охрану советско-маньчжурской границы все время, растраченное погранцами на девчат, то граница стала бы воистину непроницаемой для контрабандистов, шпионов и диверсантов.
Можно иронизировать над советской эпохой, рассуждать о том, «был ли в те времена секс», но против фактов, как говорят, не попрешь.
И секс был, и любовь, и страдания, связанные с ней. И песни о любви пели, и клялись в вечной верности.
И сколько судеб, сколько карьер сломала людям она, проклятая любовь — трудно даже представить. Чтобы ни говорили сегодня злые языки о временах прошлых, почти забытых, секс стоял в армейских рядах плечом к плечу с выпивкой и разрушить их союза не могли самые строгие нормы морали.
— Товарищи военные, сверим часы. Сейчас по моим 20.00. Для политработников объясняю — это 8 часов вечера. Для прапорщиков и младших офицеров — большая стрелка на 12-ти, маленькая — на 8-ми. Для старших офицеров — 8 имеет форму женщины…
СЕКС, КАК ОРУЖИЕ БОРЬБЫ ЗА ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО
«Аморалка» — сегодня этот термин из лексикона партийных функционеров КПСС уже почти забыт. Ссора коммуниста с женой, попытка оформить развод, неожиданно возникшая любовь к другой женщине — все это на партийном языке охватывалось понятием «аморалка» и позволяло вершить над проштрафившимся коммунистом суд скорый, чаще всего неправый. Нередко обвинение в «аморалке» в руках интриганов становилось удобным средством для того, чтобы убрать с пути соперника или конкурента. Многие из крупных политических дел против тех, кого относили к «врагам народа» не обходилось без того, чтобы туда не попал тезис об «аморалке». И не было у человека средства спасти себя, если «товарищи по партии» решали его утопить. Любитель женской ласки основоположник марксизма Фридрих Энгельс наверняка вылетел бы из Коммунистической партии Советского Союза, как пробка из бутылки шампанского: не любись!
Лишь немногим удавалось избежать строгой партийной кары, как это удалось моему старому и доброму знакомому Рыжову. А дело обстояло так.
В сорок пятом году Василий Васильевич Рыжов, лейтенант войск связи, потерявший под Берлином левую руку, попал в Сарайск в госпиталь на полное излечение. После выписки он решил оттуда не уезжать, тем более, что родные места, побывавшие под оккупацией немцев, были разрушены и выжжены дотла.
Работу Рыжову — коммунисту, фронтовику-инвалиду подобрал райком партии. Василию Васильевичу предложили занять должность начальника районного узла связи, и он предложение принял. Найти жилье в городке оказалось не так уж трудно, тем более что речь шла всего-навсего об «уголке».
Слово «угол» в русском языке в одном из многих своих смыслов обозначает «жилище, пристанище». Выражения «сниму угол» или «снял угол» показывают, что человек ищет или уже нашел себе место для проживания или ночевки, в доме, принадлежащем другому. Угол в разных случаях может быть отдельной квартирой, комнатой в коммунальном жилище или просто раскладушкой, которая ставится в той же комнате, где спит сам ее хозяин.
Рыжову угол достался «с прицепом», хотя он и сам не сразу оценил все плюсы и минусы этого.
Хозяйка, к которой Рыжова привела госпитальная медсестра Вера, была мясистой бабой, живым весом тянувшая килограммов на девяносто шесть — девяносто восемь. Она встретила пришедших, стоя на крыльце одноэтажного частного дома, сунув руки в карманы желтого передника, сшитого из крашеной акрихином бязи.
— Теть Даш, — сказала Вера довольно робко. — Вы вроде жильца искали. Вот лейтенант. Из госпиталя. Будет работать у нас в Сарайске. Может, сдадите ему угол?
Услыхав обращение «тетя Даш» Рыжов сразу вспомнил солдатскую шуточку, которую так любили повторять ротные охальники: «Даша, дашь, а? Да. Ша!». И расплылся в глупой улыбке.
Хозяйка с высоты крыльца оглядела лейтенанта, оценила его, заметила пустой рукав, заправленный под пояс гимнастерки. Кивнула, давая согласие.
— Не будет буянить, угол сдам. Пущай живет.
— Василий Васильевич, — обрадовалась Верочка, — я же говорила. Можете поселяться.
Рыжов, подправил лямку не тяжелой солдатской котомки, переброшенной через здоровое плечо, и вошел в дом.
Жилая комната была сухой, светлой. Сквозь окна, промытые до блеска, внутрь падали золотистые лучи солнца. Полы, выскобленные ножом, покрывали тряпичные половички. Середину комнаты занимал стол, застеленный цветной клеенкой и с четырех его сторон стояли «венские» черные стулья с гнутыми спинками. На комоде, покрытом белой вязаной скатертью, выстроились в шеренгу обычные для провинциального быта украшения — семь фарфоровых слоников разных размеров, гипсовая копилка в виде мордастого кота и граненый графин с водой.
В темном углу возвышалась железная кровать с никелированными набалдашниками на стойках спинок. Кровать была высокой и широкой. На ней лежала перина, прикрытая розовым тканевым одеялом. В изголовье высилась гора белых подушек, лежавших одна на другой — две больших, еще две поменьше и на самом верху маленькая, размерами в два мужских кулака — «думка».
Верка, не входя в дом, распрощалась с хозяйкой и ушла.
— Вот ваш угол, — хозяйка указала Рыжову на большую кровать и поджала губы. — Такое устроит?
Мысль о том, где будет жить сама хозяйка поначалу в голову лейтенанту не пришла. Его просто окатила волна жаркой радости. После окопных неудобств, после железной госпитальной койки, на которой лежал ватный, сбившийся в комки, перепачканный йодом и кровью матрас, получить право возлечь на пуховики, входить в светлицу, пусть на правах жильца, снимающего угол — это было счастье, ради которого стоило жить.
— Тебе сколько лет? — спросила хозяйка Рыжова и осмотрела жильца внимательно.
— Двадцать два.
— А мне тридцать. — Она сказала это, как бы между прочим, и тут же деловито предложила. — Тебе надо помыться. Я сейчас баньку истоплю.
Рыжов обессилено присел на большой сундук, окованный железными полосами и окрашенный в зеленый цвет. Опустил руки на колени. И сидел. Не веря, что жив и что наконец-то сможет жить мирной жизнью.
Банька была готова через час.
— Иди, мойся, — предложила хозяйка. — Чистое белье есть?
Чистое белье, полотенце и даже мыло у Рыжова имелись. Он пересек двор, миновал огород, и на задах усадьбы у овражка нашел крохотную баньку. В ней пахло сосновой смолой, терпким дымком, нагретыми в каменке булыжниками и распаренным березовым веником.
Рыжов разделся, прошел внутрь парной, поддал водичку на раскаленные камни, сел на лавку и стал растирать рукой тело, сгоняя в катышки жир и грязь, въевшиеся в поры за многие месяцы. Хотя в госпитале помывки устраивались регулярно, такого удовольствия как парная «калекам» (а именно так в Отечественную войну называли себя и своих товарищей инвалиды и раненые) не выпадало.
Когда, разогревшись, Рыжов сбирался начать мыться, дверь отворилась, и в баньку вошла хозяйка.
Была она в стареньком линялом сарафане и клеенчатом переднике.
— Дай-кось я тебя, болезный, попарю.
Рыжов не успел ничего сказать, как хозяйка еще поддала пару, вынула из деревянной шайки веник. Посмотрела на тощее тело жильца, на свежую культю. Вздохнула.
— Надо же, как он тебе руку сожрал. — Было ясно: он — это немец, фашист. — Ложись на полок…
За время пребывания в госпитале Рыжов привык, что при помывке ему, калеке, оказывали помощь медсестры, и ничего зазорного в поступке хозяйки не увидел.
После баньки они вернулись в дом. Хозяйка накрыла стол. Время было послевоенное, трудное, но то, что увидел Рыжов приятно его удивило: вареная рассыпчатая картошка, редиска, свежий зеленый лучок, а в центре стола полулитровая бутылка, наполовину заполненную самогоном молочного цвета.
Дарья Никитична пригласила жильца к столу.
— Садись, садись, постоялец. Отметим твое новоселье.
Они чокнулись, дружно выпили.
Тут же за обедом хозяйка объяснила Рыжову свое кредо.
— Я тебя, Василий, держать за портки не намерена. Не понравится, найдешь другое жилье — уходи. Пожелаешь, даже жить с тобой стану, но женить тебя на себе не собираюсь, можешь этого не бояться. Кормить тоже не смогу. Ты уж сам давай, выкручивайся…
Кредо, высказанное с предельной откровенностью, Рыжов принял без возражений.
После обеда, разморенный банькой и полустаканом первача, пахшего дымом и керосином, он сидел за столом, едва сдерживаясь, чтобы не заснуть.
— Иди, иди, — сказала хозяйка доброжелательно и прихлопнула жильца по спине. — Ложись и сосни. А я все приберу сама.
Рыжов рухнул в постель, едва до нее добравшись. Пробудившись, в себя он приходил медленно и никак не мог понять, где лежит и почему оказался в мягкой постели. Но еще больше его удивило то, что рядом с ним лежала раздетая хозяйка.
Основательно обследовав здоровой рукой необъятные женские телеса, Рыжов понял, что ожидать подвоха с стороны хозяйки не стоит. В утверждениях о его полной свободе Дарья Никитична не кривила душой. Мужик как едок и помощник в доме ей не был нужен, поскольку любой муж довольно быстро теряет качества помощника и оставляет в семье за собой одну должность — едока. А вот мужик под боком в постели ей несомненно требовался. Сытость гладкого жаркого тела, здоровый, ровно горевший огонь души постоянно рождали и подогревали бурные желания и те, естественно, требовали удовлетворения.
Дарья Никитична в интимном общении была женщиной бурной и неутолимой. Внутренний ее накал высвобождался из телесных уз с силой и бурлением гейзера, так что это временами пугало Рыжова, который иногда, чтобы оттянуть встречу с хозяйкой, старался задерживаться на работе допоздна. А та, не давая ему пощады, требовала ежедневной ласки.
Несмотря на молодые годы в вопросах плотской любви Рыжов оказался человеком достаточно искушенным. Как говорят, война, она чему хочешь научит.
Бесценный опыт общения с женским полом боевой лейтенант приобрел в конце войны, когда Советская Армия победоносно шагала по землям Великой Германии.
Рота связи, в которой служил Рыжов, вошла и расположилась в небольшом провинциальном немецком городке Альтенмарктдорфе. На второй день пребывания там Рыжов решил обследовать населенный пункт.
Он вошел в первый дом на своем пути, на всякий случай изготовив автомат для стрельбы. Хрен его знал, на что можно было наткнуться в немецком хаусе. Глядишь, умотал какой-нибудь Фриц из своего раздолбанного полка и теперь отсиживается под юбкой своей либер фрау. В таком случае любая предосторожность не окажется излишней.
В прихожей стояла тишина. Рыжов шагнул в кухню и увидел немку. Фрау топталась у плиты, на которой закипал чайник.
Услыхав шаги, она быстро обернулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Может быть вам проще позвонить в Москву самому?
Аккуратно отпихивая от себя поручение, я делал вид, что проявляю заботу о своем начальстве. Сказать прямо, что мне, простому корреспонденту, вернуться в Москву и запросто передать просьбу Снечкуса первому заместителю начальника Главпура так же просто, как купить кружку пива, было бы ложью. Конечно, Ефимов не послал бы меня подальше, но сказать что-нибудь вроде: «А ты чего в это дело влез?» мог запросто и был бы прав. Тем более, что у самого Снечкуса на столе стоял телефон дальней кремлевской связи «ВЧ» с государственным гербом на наборном диске — сними только трубку и набери номер Ефимова, у которого на столе точно такой же аппарат. Раз этого не делалось, значит был на то свой политес и меня бросали в хитрую игру, как костяшку в домино «пусто — пусто».
— Нет, — сказал Снечкус, — не проще. Говорить на эту тему с Ефимовым по телефону не очень удобно. Знаешь… — Снечкус многозначительно помолчал, и я понял, что он имел в виду. Врагу разговоры по линии ВЧ подсушать трудно, но свои это могли делать запросто. Помолчав, он продолжил: — Звонить самому Леониду Ильичу Брежневу — нетактично. В Москве я уже подходил к нему с этим вопросом. Он меня выслушал и сказал, что посоветуется с товарищами, а решение мне сообщат. Прошел месяц — звонка нет. Брежнев, скорее всего забыл о нашем разговоре. Но, если я обращусь к нему, он скажет: «Ты думаешь, я забыл?» Будет не очень удобно. Значит, так не проще…
Я вернулся в Москву, спросил разрешения у Макеева и по его «кремлевке» дозвонился до Ефимова.
— Прошу прощения, Павел Иванович, но то, что я скажу, приятного вам не доставит. Только поймите — меня подставили с тем, чтобы я подставил вас.
Обложившись прокладками, изложил просьбу Снечкуса. Потом еще раз извинился.
Ефимов выслушал меня не перебивая и не задавая вопросов. Лишь когда я кончил говорить, сказал:
— Спасибо, подсуропил ты мне, да ладно. Ты не виноват.
Прошло чуть больше месяца, когда ко мне позвонил встревоженный Главный редактор.
— Быстро подойди ко мне. Тебе звонил по «кремлевке» Ефимов. Павел Иванович.
Я бегом промчался по коридору, влетел в кабинет Главного. Макеев посмотрел на меня глазами, полными вопроса. И в самом деле — не так часто случалось, чтобы первый замначальника Главпура напрямую, больше того, через голову начальства по правительственной связи общался с корреспондентами.
— Ты ничего, не натворил?
— Вроде бы нет.
— Звони.
Я набрал номер.
Трубку снял Ефимов, сказал «Слушаю». Если бы это был помощник, то он должен был ответить по-иному: «Аппарат товарища Ефимова. Слушаю».
Я представился. И услышал веселый голос генерала:
— Знаешь, я твое поручение выполнил. — Ефимов ко всему еще и шутил. — Нащупал одну возможность и подтолкнул дело. Леониду Ильичу напомнили и он дал разрешение. Видишь, как все хорошо сложилось.
Я понял — генералу хотелось с кем-то поделиться удачей, но вовлекать в дело, о котором знали только мы двое, ему никого не собирался. И генерал отвел душу со мной.
— Здорово! — похвалил я и, чтобы еще раз подчеркнуть трудность проделанного, спросил. — Как это вам удалось?
— Это целая история. Как-нибудь расскажу…
Вы верите, что в самом деле Ефимов собирался это сделать?
Зато некоторое время спустя я получил по почте благодарственное письмо от Снечкуса. Значит, костяшка «пусто — пусто» в сложной аппаратной партийной игре свою роль сыграла.
«УЕБОЙ» ПО ВЫБОРАМ
Нашу дивизионную газету «Красный кавалерист» солдаты считали плохой. Сразу несколько человек, отвечавших на вопросы членов комиссии из Политуправления округа, оценили ее одинаково: «А чо в ней хорошего? Бумага толстая, лощеная, цигарку из не скрутить можно, но курить нельзя. Курим только „Правду“, у нее бумага хорошая».
Еще газета была неудобна тем, что имела два грифа: «Из части не выносить», «По прочтении возвращать в политотдел».
Чтобы не возникало трудностей с возвращением газеты издателю, в нашей батарее ее выкладывали на тумбочку дежурного, который следил за теми, кто ее брал и требовал возврата.
Но однажды пачка, которую утром почтальон выложил на тумбочку, мгновенно растаяла и вернуть ни одного экземпляра газеты не удалось. Секрет такой популярности дивизионного издания объяснился довольно быстро и просто. Поверху на первой странице, набранный крупным шрифтом, был набран пламенный призыв:
«ОТЛИЧНОЙ УЕБОЙ ВСТРЕТИМ ВЫБОРЫ В ВЕРХОВНЫЙ СОВЕТ!»
Ошибку заметили, когда газету разнесли по полкам. Тут же последовал приказ: «Собрать и срочно вернуть!»
Только кто вернет газету, ставшую вдруг такой популярной?
СЕКС ПОД ЗОЛОТЫМИ ПОГОНАМИ
В офицерской компании лейтенант читает газету.
— Послушайте, что о нас пишут. Оказывается, больше всех на стороне крутят любовь женатые журналисты, а офицеры — на втором.
— Ерунда, — возражает седой подполковник. — Лично я двадцать пять лет женат и налево не шастал ни разу.
— Вот, — возмущается лейтенант. — Из-за таких как вы, товарищ полковник, армия и оказалась на втором месте.
Где— то в начале пятидесятых годов прошлого века в Даурии ремонтировали одну из казарм, постройки времен русско-японской войны. Сорвали старые истертые половицы и в подпольном пространстве обнаружили груды мусора -старые газеты, пачки бумажных денег времен русской смуты. Нашли и свернутые в тяжелый рулон стенные газеты и «Боевые листки» Даурского погранотряда за двадцатые годы. Общий интерес привлек номер рукописной стенгазеты «Красный пограничник», на которой под заголовком был выведен пламенный призыв:
«НАПРАВИМ ПОЛОВУЮ ЭНЕРГИЮ СОЗНАТЕЛЬНЫХ БОЙЦОВ НА ОХРАНУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ГРАНИЦЫ»
За внешней игривостью призыва скрывалась серьезная проблема, искренне волновавшая наших предшественников. Автор (видимо кто-то из командиров) подсчитал число самовольных отлучек, совершенных красноармейцами-погранцами за полугодие, и сделал тревожный вывод: огромные силы половой энергии израсходованные несознательными воинами, не приносят должной пользы укреплению границы. Вот, если бы направить на охрану советско-маньчжурской границы все время, растраченное погранцами на девчат, то граница стала бы воистину непроницаемой для контрабандистов, шпионов и диверсантов.
Можно иронизировать над советской эпохой, рассуждать о том, «был ли в те времена секс», но против фактов, как говорят, не попрешь.
И секс был, и любовь, и страдания, связанные с ней. И песни о любви пели, и клялись в вечной верности.
И сколько судеб, сколько карьер сломала людям она, проклятая любовь — трудно даже представить. Чтобы ни говорили сегодня злые языки о временах прошлых, почти забытых, секс стоял в армейских рядах плечом к плечу с выпивкой и разрушить их союза не могли самые строгие нормы морали.
— Товарищи военные, сверим часы. Сейчас по моим 20.00. Для политработников объясняю — это 8 часов вечера. Для прапорщиков и младших офицеров — большая стрелка на 12-ти, маленькая — на 8-ми. Для старших офицеров — 8 имеет форму женщины…
СЕКС, КАК ОРУЖИЕ БОРЬБЫ ЗА ЧЕСТЬ И ДОСТОИНСТВО
«Аморалка» — сегодня этот термин из лексикона партийных функционеров КПСС уже почти забыт. Ссора коммуниста с женой, попытка оформить развод, неожиданно возникшая любовь к другой женщине — все это на партийном языке охватывалось понятием «аморалка» и позволяло вершить над проштрафившимся коммунистом суд скорый, чаще всего неправый. Нередко обвинение в «аморалке» в руках интриганов становилось удобным средством для того, чтобы убрать с пути соперника или конкурента. Многие из крупных политических дел против тех, кого относили к «врагам народа» не обходилось без того, чтобы туда не попал тезис об «аморалке». И не было у человека средства спасти себя, если «товарищи по партии» решали его утопить. Любитель женской ласки основоположник марксизма Фридрих Энгельс наверняка вылетел бы из Коммунистической партии Советского Союза, как пробка из бутылки шампанского: не любись!
Лишь немногим удавалось избежать строгой партийной кары, как это удалось моему старому и доброму знакомому Рыжову. А дело обстояло так.
В сорок пятом году Василий Васильевич Рыжов, лейтенант войск связи, потерявший под Берлином левую руку, попал в Сарайск в госпиталь на полное излечение. После выписки он решил оттуда не уезжать, тем более, что родные места, побывавшие под оккупацией немцев, были разрушены и выжжены дотла.
Работу Рыжову — коммунисту, фронтовику-инвалиду подобрал райком партии. Василию Васильевичу предложили занять должность начальника районного узла связи, и он предложение принял. Найти жилье в городке оказалось не так уж трудно, тем более что речь шла всего-навсего об «уголке».
Слово «угол» в русском языке в одном из многих своих смыслов обозначает «жилище, пристанище». Выражения «сниму угол» или «снял угол» показывают, что человек ищет или уже нашел себе место для проживания или ночевки, в доме, принадлежащем другому. Угол в разных случаях может быть отдельной квартирой, комнатой в коммунальном жилище или просто раскладушкой, которая ставится в той же комнате, где спит сам ее хозяин.
Рыжову угол достался «с прицепом», хотя он и сам не сразу оценил все плюсы и минусы этого.
Хозяйка, к которой Рыжова привела госпитальная медсестра Вера, была мясистой бабой, живым весом тянувшая килограммов на девяносто шесть — девяносто восемь. Она встретила пришедших, стоя на крыльце одноэтажного частного дома, сунув руки в карманы желтого передника, сшитого из крашеной акрихином бязи.
— Теть Даш, — сказала Вера довольно робко. — Вы вроде жильца искали. Вот лейтенант. Из госпиталя. Будет работать у нас в Сарайске. Может, сдадите ему угол?
Услыхав обращение «тетя Даш» Рыжов сразу вспомнил солдатскую шуточку, которую так любили повторять ротные охальники: «Даша, дашь, а? Да. Ша!». И расплылся в глупой улыбке.
Хозяйка с высоты крыльца оглядела лейтенанта, оценила его, заметила пустой рукав, заправленный под пояс гимнастерки. Кивнула, давая согласие.
— Не будет буянить, угол сдам. Пущай живет.
— Василий Васильевич, — обрадовалась Верочка, — я же говорила. Можете поселяться.
Рыжов, подправил лямку не тяжелой солдатской котомки, переброшенной через здоровое плечо, и вошел в дом.
Жилая комната была сухой, светлой. Сквозь окна, промытые до блеска, внутрь падали золотистые лучи солнца. Полы, выскобленные ножом, покрывали тряпичные половички. Середину комнаты занимал стол, застеленный цветной клеенкой и с четырех его сторон стояли «венские» черные стулья с гнутыми спинками. На комоде, покрытом белой вязаной скатертью, выстроились в шеренгу обычные для провинциального быта украшения — семь фарфоровых слоников разных размеров, гипсовая копилка в виде мордастого кота и граненый графин с водой.
В темном углу возвышалась железная кровать с никелированными набалдашниками на стойках спинок. Кровать была высокой и широкой. На ней лежала перина, прикрытая розовым тканевым одеялом. В изголовье высилась гора белых подушек, лежавших одна на другой — две больших, еще две поменьше и на самом верху маленькая, размерами в два мужских кулака — «думка».
Верка, не входя в дом, распрощалась с хозяйкой и ушла.
— Вот ваш угол, — хозяйка указала Рыжову на большую кровать и поджала губы. — Такое устроит?
Мысль о том, где будет жить сама хозяйка поначалу в голову лейтенанту не пришла. Его просто окатила волна жаркой радости. После окопных неудобств, после железной госпитальной койки, на которой лежал ватный, сбившийся в комки, перепачканный йодом и кровью матрас, получить право возлечь на пуховики, входить в светлицу, пусть на правах жильца, снимающего угол — это было счастье, ради которого стоило жить.
— Тебе сколько лет? — спросила хозяйка Рыжова и осмотрела жильца внимательно.
— Двадцать два.
— А мне тридцать. — Она сказала это, как бы между прочим, и тут же деловито предложила. — Тебе надо помыться. Я сейчас баньку истоплю.
Рыжов обессилено присел на большой сундук, окованный железными полосами и окрашенный в зеленый цвет. Опустил руки на колени. И сидел. Не веря, что жив и что наконец-то сможет жить мирной жизнью.
Банька была готова через час.
— Иди, мойся, — предложила хозяйка. — Чистое белье есть?
Чистое белье, полотенце и даже мыло у Рыжова имелись. Он пересек двор, миновал огород, и на задах усадьбы у овражка нашел крохотную баньку. В ней пахло сосновой смолой, терпким дымком, нагретыми в каменке булыжниками и распаренным березовым веником.
Рыжов разделся, прошел внутрь парной, поддал водичку на раскаленные камни, сел на лавку и стал растирать рукой тело, сгоняя в катышки жир и грязь, въевшиеся в поры за многие месяцы. Хотя в госпитале помывки устраивались регулярно, такого удовольствия как парная «калекам» (а именно так в Отечественную войну называли себя и своих товарищей инвалиды и раненые) не выпадало.
Когда, разогревшись, Рыжов сбирался начать мыться, дверь отворилась, и в баньку вошла хозяйка.
Была она в стареньком линялом сарафане и клеенчатом переднике.
— Дай-кось я тебя, болезный, попарю.
Рыжов не успел ничего сказать, как хозяйка еще поддала пару, вынула из деревянной шайки веник. Посмотрела на тощее тело жильца, на свежую культю. Вздохнула.
— Надо же, как он тебе руку сожрал. — Было ясно: он — это немец, фашист. — Ложись на полок…
За время пребывания в госпитале Рыжов привык, что при помывке ему, калеке, оказывали помощь медсестры, и ничего зазорного в поступке хозяйки не увидел.
После баньки они вернулись в дом. Хозяйка накрыла стол. Время было послевоенное, трудное, но то, что увидел Рыжов приятно его удивило: вареная рассыпчатая картошка, редиска, свежий зеленый лучок, а в центре стола полулитровая бутылка, наполовину заполненную самогоном молочного цвета.
Дарья Никитична пригласила жильца к столу.
— Садись, садись, постоялец. Отметим твое новоселье.
Они чокнулись, дружно выпили.
Тут же за обедом хозяйка объяснила Рыжову свое кредо.
— Я тебя, Василий, держать за портки не намерена. Не понравится, найдешь другое жилье — уходи. Пожелаешь, даже жить с тобой стану, но женить тебя на себе не собираюсь, можешь этого не бояться. Кормить тоже не смогу. Ты уж сам давай, выкручивайся…
Кредо, высказанное с предельной откровенностью, Рыжов принял без возражений.
После обеда, разморенный банькой и полустаканом первача, пахшего дымом и керосином, он сидел за столом, едва сдерживаясь, чтобы не заснуть.
— Иди, иди, — сказала хозяйка доброжелательно и прихлопнула жильца по спине. — Ложись и сосни. А я все приберу сама.
Рыжов рухнул в постель, едва до нее добравшись. Пробудившись, в себя он приходил медленно и никак не мог понять, где лежит и почему оказался в мягкой постели. Но еще больше его удивило то, что рядом с ним лежала раздетая хозяйка.
Основательно обследовав здоровой рукой необъятные женские телеса, Рыжов понял, что ожидать подвоха с стороны хозяйки не стоит. В утверждениях о его полной свободе Дарья Никитична не кривила душой. Мужик как едок и помощник в доме ей не был нужен, поскольку любой муж довольно быстро теряет качества помощника и оставляет в семье за собой одну должность — едока. А вот мужик под боком в постели ей несомненно требовался. Сытость гладкого жаркого тела, здоровый, ровно горевший огонь души постоянно рождали и подогревали бурные желания и те, естественно, требовали удовлетворения.
Дарья Никитична в интимном общении была женщиной бурной и неутолимой. Внутренний ее накал высвобождался из телесных уз с силой и бурлением гейзера, так что это временами пугало Рыжова, который иногда, чтобы оттянуть встречу с хозяйкой, старался задерживаться на работе допоздна. А та, не давая ему пощады, требовала ежедневной ласки.
Несмотря на молодые годы в вопросах плотской любви Рыжов оказался человеком достаточно искушенным. Как говорят, война, она чему хочешь научит.
Бесценный опыт общения с женским полом боевой лейтенант приобрел в конце войны, когда Советская Армия победоносно шагала по землям Великой Германии.
Рота связи, в которой служил Рыжов, вошла и расположилась в небольшом провинциальном немецком городке Альтенмарктдорфе. На второй день пребывания там Рыжов решил обследовать населенный пункт.
Он вошел в первый дом на своем пути, на всякий случай изготовив автомат для стрельбы. Хрен его знал, на что можно было наткнуться в немецком хаусе. Глядишь, умотал какой-нибудь Фриц из своего раздолбанного полка и теперь отсиживается под юбкой своей либер фрау. В таком случае любая предосторожность не окажется излишней.
В прихожей стояла тишина. Рыжов шагнул в кухню и увидел немку. Фрау топталась у плиты, на которой закипал чайник.
Услыхав шаги, она быстро обернулась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34