!
— Я повесил, товарищ генерал-майор, — смело ответили Волков. — И считаю, что мудозвоном того, кто портрет снял…
— Десять суток! — все в том же тоне шумел генерал. — Дежурный, в камеру его! Отбери оружие, сними ремень и под замок! А ты, — палец генерала воткнулся в грудь Волкова как пистолет, — пока не сел, сейчас же сними портрет. Быстро!
Пока Волков лез на стул, снимал с гвоздя раму, генерал поостыл и спросил уже спокойно:
— Зачем повесил? Кто-то подсказал?
— Нет, товарищ генерал-майор. Случайно нашел в пыли. Решил, что так нельзя с портретами Героев Советского Союза. Маршал Кулик на фронте, а здесь его в угол запрятали, без всякого уважения.
— Значит, ты сделал это из уважения?
— Да, товарищ генерал-майор.
— Ладно, давай портрет сюда. Я его унесу с собой, — генерал успокоился. — Дежурный, отставить арест лейтенанта. Пусть несет службу дальше.
Генерал ушел.
— Чё это он так озверел? — спросил Волков дежурного. — Ничего ж плохого я не сделал.
Дежурный ухмыльнулся.
— Ты что, в самом деле не знаешь, кто этот генерал? Это же и есть сам маршал Кулик. Его Сталин разжаловал аж на три ступени… И попер с фронта и их Москвы.
— Не может быть! Об этом нигде ничего не писали! Откуда мне было знать об этом?
— Теперь знай. И, если портрет снят и стоит в углу, сперва подумай, почему он там оказался. Это диалектика. Понял?
Вечером комендант гарнизона генерал-майор Кулик за хорошее несение службы объявил дежурному и его помощнику от лица службы свою благодарность…
* * *
Командир роты обнаружил в пирамиде ржавое оружие…
— Чей автомат?!
— Конструктора Калашникова! Бодро ответил дежурный по роте.
ТУЛЬСКИЙ ТОКАРЕВА
Страстная любовь часто толкает людей на трудно объяснимые с точки зрения здравого смысла поступки.
Андрею Б., отслужившему срочную службу и поднявшемуся за ее годы до звания старшины, страстно захотелось стать офицером. И он им стал. Несколько месяцев провел на краткосрочных курсах подготовки командиров, получил звание «младший лейтенант» и должность в штабе мотострелковой дивизии.
Трудно представить человека, который бы так, как Андрей, гордился собой и своей формой, своим правом останавливать солдат и делать им замечания за плохое отдание чести или неряшливый вид. Сам он был всегда чисто выбрит, причесан, отглажен, перетянут ремнями.
Любовь Андрея к воинским атрибутам носила странные формы. Однажды в воскресный день всем — солдатам и офицерам — было приказано явиться на спортивные соревнования в одних трусах. Предполагалось, что заодно с занятиями физкультурой люди будут загорать.
Младший лейтенант Андрей как и все встал в строй в трусах, но от других офицеров он отличался тем, что его голое пузо перетягивал широкий кожаный офицерский пояс с пустой кобурой на боку, а спину и грудь через плечо перечеркивала портупея.
Позже все стали замечать, что особый восторг Андрея вызывало право носить на поясе закрепленный за ним пистолет — вороненый, тяжелый ТТ — Тульский Токарева. Все офицеры, имевшие оружие, держали пистолеты в сейфах. Андрей при любой возможности старался носить его на поясе в кобуре. Именно он — Тульский Токарева — однажды сыграл с Андреем злую шутку.
Однажды младшему лейтенанту, который сидел в штабе при портупее и пистолете, потребовалось выйти из помещения.
ПНШ — помощник начальника штаба капитан Резвин, был весельчак и приколист, придумывавший розыгрыши на казалось бы пустом месте. Он углядел, что Андрей украдкой осмотрелся — не следит ли кто-то за ним, потом вынул пистолет из кобуры, сунул его в ящик стола (что делать категорически запрещалось), задвинул ящик, встал, сказал: «Я скоро» и вышел. Это и стало поводом для крутого розыгрыша.
Едва дверь за Андреем закрылась, Резвин подошел к окну и выглянул из него наружу. Как и все другие окна штаба оно выходило в маленький довольно темный закуток, образованный двумя зданиями. Там высилась дощатая будка сортира на два очка с двумя дверьми, на одной из которых значилась буква «Г», на другой — «О».
История этого спецсооружения такова. Долгое время будка имела одну дверь и толчок с двумя очками. Но вот в дивизию должна была приехать комиссия из Москвы. Начальник тыла дивизии осмотрел хозяйским взглядом все, что могло вызвать у членов комиссии неудовольствие и отдал приказ срочно переделать сортир.
— Нужны две каюты, — почему исконный сухопутчик определил этим словом изолированные места для отсидки в месте задумчивости сказать не могу, но было сказано именно так. — Одна каюта для проверяющих генералов, вторая — для офицеров. На двери генеральской каюты, чтобы не путали, напишите букву «Г», на офицерской — «О».
Майор Кудрин, которому поручалась работа тут же съязвил:
— Может и яму перегородим глухим щитом, чтобы произведенный генералами продукт не смешивался с офицерским?
— Я те пошучу, — не принял шутки полковник. — Тоже еще, Аркадий Райкин!
Новое сооружение побелили, на дверях вывели буквы и повесили замки, ключи от которых находились у дежурного по штабу.
Такого попрания прав на посещение мест общего пользования местная офицерская общественность не вынесла и свой протест выразила просто: кто-то ночью между буквами «Г» и «О» на двух дверях черной краской вписал еще три буквы «ОВН», придав словесной композиции законченный характер. Конечно, крамолу тут же состругали и все сооружение побелили заново.
После того, как московская комиссия без какого-либо удивления или протеста вволю попользовалась спецсооружением — кормили проверяющих в дивизии от пуза — «каюты» открыли свои двери для всех. Но буквы на дверях остались.
Так вот, вышедший из штаба Андрей решительно потянул на себя дверцу каюты с буквой «Г» (как хорошо быть генералом, хотя бы в таком случае, верно?) и закрыл ее за собой.
Резвин отошел от окна, подошел к столу Андрея, выдвинул ящик, взял пистолет, возвратился к своему месту, открыл сейф, положил ТТ внутрь и закрыл дверцу.
Минут через двадцать в штаб вернулся Андрей. Сел за стол, выдвинул ящик. Растерянно поглядел в него. Пистолета не обнаружил. Тогда он выдвинул ящик до конца. Пошуровал внутри руками, прощупывая бумажки. Ничего не нашел. Задвинул ящик. Посидел некоторое время молча. Снова выдвинул ящик и снова проверил его содержимое. Потом встал, одернул китель и вышел из штаба.
Резвин снова подошел к окну и увидел, что Андрей кругами ходит возле сортира. Он открывал двери кают, осматривал их внутренность, потом стоял размышляя. Некоторое время спустя, Андрей вдруг развернулся и решительным шагом ушел со двора. В помещении штаба он не появлялся.
Дальше действие пошло по сценарию, который никто заранее не мог предугадать.
Полчаса спустя возле спецсооружения появилась странная процессия. Впереди, показывая дорогу, шел Андрей. За ним двигалась хилая лошадка пегой масти с ребрами, выпиравшими как прутья из старой корзины. На волне специфического запаха она тащила в закуток грязную бочку на двух колесах. Мастер гарнизонной службы «ЛБЧ», что в сокращении обозначало — «лошадь, бочка и черпак», в задрипанном комбинезоне натянул вожжи, крикнул «тр-р-р», слез с телеги, взял в руки ведро, приспособленное к длинной ручке, прошел к выгребной яме и открыл крышку.
Рядом с золотарем встал Андрей. Разрешающе махнул рукой:
— Начинай!
Мастер опустил черпак в яму, зацепил полную порцию отходов жизнедеятельности здорового и постоянно находившегося в состоянии боеготовности офицерского коллектива и поднес к горловине бочки.
Прежде чем вылить внутрь ее содержимое черпака, он предоставил Андрею право пошуровать в дерьме металлическим прутом. Ничего не обнаружив, тот разрешал опорожнить черпак, и золотарь подставил ему на исследование новую порцию добытого в яме компонента.
Когда яма была вычищена до дна, Андрей отпустил золотаря, надвинул на нос фуражку и вернулся в штаб, густо пропитанный запахами выгребной ямы. Сел на свое место. Сжал виски руками.
— Андрей, что с тобой? — спросил сочувственно Резвин.
— Все, товарищ капитан, я загудел под трибунал, — голос Андрея был полон замогильной печали. — Я пистолет потерял.
— Чей?
— Свой.
Резвин открыл сейф, вытащил из него Тульский Токарева.
— Этот?
Андрей открыл рот и замер, не веря своему счастью.
— Откуда он у тебя?
— Ты уходил, куда его сунул? В ящик? А здесь ходил начальник штаба и проверял столы. Пришлось тебя выручать…
— Ребята… — Андрей растерянно хлопал глазами. — А я говночисту сотню отвалил… За так…
— Не за так, — сказал Резвин, — а за урок. Другой раз умней будешь… Тебе сколько говорили — оружие держи в сейфе. Но главное даже не это. Учти, если офицер попал в беду, то первым делом он должен за помощью обратиться к товарищам, а не к говночисту. Понял?
В тот вечер Андрей отвалил еще одну сотню, устроив угощение всем, кто стал свидетелями его чудесного освобождения от призрака военного трибунала. Больше Тульский Токарева без нужды он с собой не таскал.
— Товарищи солдаты, — объясняет прапорщик солдатам. — Запомните: ствол автомата сделан из специальной стали. Штык-нож также изготовлен из означенного материала. Ясно? Рядовой Петрищев, из какого материала сделан штык? Из специальной стали? Плохо! Это типичная ошибка для вас, интеллигентов с высшим образованием. Повторяю: штык-нож изготовлен из означенного материала. И отвечать мне только так. Без самодеятельности.
ЕСЛИ БЫ НЕ МИНИСТР…
Командир кавалерийского эскадрона лихой бурят капитан Намжилов в воспитательной работе был мастером крутых обобщений.
Как— то один солдат его эскадрона в воскресный день сходил в поселок, долбанул стаканчик самогона, захмелел и его замел комендантский патруль. На другой день перед строем эскадрона Намжилов читал разгильдяю мораль.
— Ефрейтор Попов, вы хоть сейчас, на трезвую голову, задумайтесь над тем, что наделали. Комендант гарнизона уже доложил о случившемся командиру дивизии. Черное пятно позора легло на весь взвод, на эскадрон в целом. Ваш проступок попадет в статистическую отчетность, которую доложат в штаб военного округа. Командующий войсками генерал-полковник Гусев будет расстроен. О всех проступках в округе он вынужден докладывать в министерство обороны. Думаете, такой доклад обрадует Маршала Советского Союза Георгия Константиновича товарища Жукова? Нет, Попов, не обрадует. Теперь представьте, что о вашем пьянстве узнает вражеская разведка. Вы думаете, она не воспользуется нашей мгновенной слабостью? Еще как воспользуется, ефрейтор Попов. И, если завтра начнется война, в этом будете виноваты вы.
— А если война завтра не начнется? — кто-то из строя задал вопрос командиру эскадрона.
— Конечно, не начнется, — спокойно ответил Намжилов. — Но это лишь потому, что уже сейчас министр обороны Георгий Константинович товарищ Жуков, узнав о разгильдяйстве Попова, принял нужные меры.
* * *
— Поскольку у пушки выстрел сильный, — объясняет старшина солдатам, — ствол откатывается назад. Чтобы ослабить откат, существует тормоз отката. Это цилиндр с жидкостью, в котором движется поршень. Когда происходит выстрел, ствол тянет шток с поршнем, жидкость сжимается и откат тормозится.
— Товарищ старшина, — задает вопрос удивленный солдат. — По законам физики жидкость не сжимается…
— Кто вам об этом сказал?
— Мы в институте учили…
— Все ясно. В институте возможно жидкости и не сжимаются. В армии сжимается все. Учтите, рядовой, это на будущее.
ЧЕРЕЗ МНОГИЕ ГОДЫ
Полковник Михаил Михайлович Зотов в годы войны военной журналистике был фигурой заметной. А после войны он, фронтовой корреспондент «Красной Звезды», стал заведовать мемуарной редакцией Военного издательства Министерства обороны.
Свою карьеру в журналистике Зотов начал выстраивать абсолютно случайно.
Служил солдат срочной службы Михаил Зотов в Забайкалье в должности механика-водителя танка командира дивизии. Все шло нормально, пока дивизию не принял генерал Василий Иванович Чуйков, будущий герой Сталинграда. Познакомившись с экипажем своего танка, генерал счел, что Зотов не подходит к должности, которую он занимал.
— Уберите от меня эту интеллигентскую физиономию куда-нибудь подальше, — приказал генерал начальнику штаба.
Вспоминая те времена, Зотов говорил, что его обидел не сам перевод, а то, что Чуйков назвал его «интеллигентской физиономией». «Она у меня, — говорил Михаил Михайлович, — была самая что ни есть крестьянская, что уж там в ней углядел крамольное, ума не приложу».
Только факт оставался фактом. Зотова перевели печатником в типографию дивизионной газеты. Роль печатника сводилась к тому, чтобы крутить ручку плоскопечатной машины, которая звучно именовалась «американкой».
Отсюда, от типографского станка и начал свой журналистский путь Михаил Михайлович. Поначалу писал небольшие заметки, потом расписался и расширил диапазон поиска. Врожденные способности и трудолюбие помогли настойчивому парню стать корреспондентом центральной газеты, затем, как мы уже знаем, редактором издательства.
Время шло и однажды к полковнику Зотову в издательство приехал с рукописью воспоминаний Маршал Советского Союза Чуйков.
— Вы меня, конечно, не помните, — сказал Зотов маршалу. — А я тот красноармеец, которого вы за интеллигентскую физиономию отчислили из экипажа своего танка.
Маршал нисколько не смутился.
— Разве я был не угадал? Чего бы ты в танке сидел? А теперь посмотри, каких высот достиг. Даже судьба моей книги теперь от тебя зависит.
Маршал, конечно, лукавил. Судьбу его книги решали куда более высокие чины, чем Зотов. Но Михаил Михайлович понимал, что Чуйков был прав в главном: его путь наверх начался после того, как он поменял танк на типографию.
— Терпеть не могу политработников, — жалуется одна женщина другой. — Свяжешься, наживешь грыжу.
— Почему?
— Да вот связалась с одним, он не отстает уже второй месяц. Сперва уговаривал, добивался своего интереса. Добился. Теперь полтора месяца уговаривает, чтобы я никому о его интересе не рассказала.
ПОЛИТРАБОТА
АППАРАТНЫЙ РАНЖИР
В самом начале моей службы в «Красной Звезде» мой начальник полковник Иван Иванович Сидельников предупредил:
— Ты будешь чувствовать себя в Москве провинциалом, пока не поймешь все аппаратные тонкости.
По ходу разговора я понял, что речь шла о тонкостях, определявших жизнь нашей вышестоящей организации — Главпура — Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота.
— Может расскажете о них, — попросил я, — чтобы быстрее войти в курс дела.
— Нет, о таком не расскажешь, — сказал Сидельников, — Все это нужно понять собственным разумением испытать на своей шкуре.
Позже я понял почему мой начальник не стал распространяться. В строгих и мрачных коридорах Главпура, за плотно закрытыми дверями шла постоянная незаметная постороннему взгляду, но опасная борьба, полная интриг, тайного подсиживания и явного угодничества. Борьба, целью которой было завоевание более удобного места под солнцем — за более высокие должности, генеральские звания, за блага, из высокого положения вытекавшие. Рассказывать обо всех такого рода хитросплетениях отношений было трудно и ко всему опасно: а вдруг я доложу кому-нибудь о нашей беседе? Так что совет «понять аппаратные тонкости» был достаточно нейтральным и в то же время полезным.
Познавать закулисные тонкости приходилось все годы службы. Вот лишь один случай.
Проходило обычное для тех времен собрание партийного актива Центрального аппарата Министерства обороны СССР. Мне поручили подготовить для газеты протокольную информацию о событии. В материале главное место должно было занять перечисление чинов и фамилий присутствовавших на собрании военачальников.
Перед началом собрания, имея на то все полномочия и нужные допуски, я занял место в глубине сцены Центрального дома Советской Армии и стал помечать фамилии маршалов и генералов, которые проходили меня к местам в президиуме.
Написать текст казенного сообщения «Вчера в Москве состоялось…» ну и тому подобное — дело обычное. Написал, подошел к главному редактору генералу Макееву, который сидел в президиуме, передал ему бумажку. Макеев прочитал текст, качнул головой и сказал:
— Теперь покажи Калашнику. Пусть завизирует.
Генерал-полковник Михаил Харитонович Калашник был одновременно первым заместителем начальника Главпура и начальником управления пропаганды и агитации. Короче, являлся для армии таким же серым кардиналом, как для всей компартии тогда многоизвестный, а ныне уже всеми забытый Михаил Андреевич Суслов.
Сказать, что Калашник отличался особым умом было бы натяжкой, но то, что он так и сочился аппаратной ушлостью — это несомненно. Определенную легковесность Михаила Харитоновича, как мыслителя, компенсировало твердое знание что можно говорить и писать, чего нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Я повесил, товарищ генерал-майор, — смело ответили Волков. — И считаю, что мудозвоном того, кто портрет снял…
— Десять суток! — все в том же тоне шумел генерал. — Дежурный, в камеру его! Отбери оружие, сними ремень и под замок! А ты, — палец генерала воткнулся в грудь Волкова как пистолет, — пока не сел, сейчас же сними портрет. Быстро!
Пока Волков лез на стул, снимал с гвоздя раму, генерал поостыл и спросил уже спокойно:
— Зачем повесил? Кто-то подсказал?
— Нет, товарищ генерал-майор. Случайно нашел в пыли. Решил, что так нельзя с портретами Героев Советского Союза. Маршал Кулик на фронте, а здесь его в угол запрятали, без всякого уважения.
— Значит, ты сделал это из уважения?
— Да, товарищ генерал-майор.
— Ладно, давай портрет сюда. Я его унесу с собой, — генерал успокоился. — Дежурный, отставить арест лейтенанта. Пусть несет службу дальше.
Генерал ушел.
— Чё это он так озверел? — спросил Волков дежурного. — Ничего ж плохого я не сделал.
Дежурный ухмыльнулся.
— Ты что, в самом деле не знаешь, кто этот генерал? Это же и есть сам маршал Кулик. Его Сталин разжаловал аж на три ступени… И попер с фронта и их Москвы.
— Не может быть! Об этом нигде ничего не писали! Откуда мне было знать об этом?
— Теперь знай. И, если портрет снят и стоит в углу, сперва подумай, почему он там оказался. Это диалектика. Понял?
Вечером комендант гарнизона генерал-майор Кулик за хорошее несение службы объявил дежурному и его помощнику от лица службы свою благодарность…
* * *
Командир роты обнаружил в пирамиде ржавое оружие…
— Чей автомат?!
— Конструктора Калашникова! Бодро ответил дежурный по роте.
ТУЛЬСКИЙ ТОКАРЕВА
Страстная любовь часто толкает людей на трудно объяснимые с точки зрения здравого смысла поступки.
Андрею Б., отслужившему срочную службу и поднявшемуся за ее годы до звания старшины, страстно захотелось стать офицером. И он им стал. Несколько месяцев провел на краткосрочных курсах подготовки командиров, получил звание «младший лейтенант» и должность в штабе мотострелковой дивизии.
Трудно представить человека, который бы так, как Андрей, гордился собой и своей формой, своим правом останавливать солдат и делать им замечания за плохое отдание чести или неряшливый вид. Сам он был всегда чисто выбрит, причесан, отглажен, перетянут ремнями.
Любовь Андрея к воинским атрибутам носила странные формы. Однажды в воскресный день всем — солдатам и офицерам — было приказано явиться на спортивные соревнования в одних трусах. Предполагалось, что заодно с занятиями физкультурой люди будут загорать.
Младший лейтенант Андрей как и все встал в строй в трусах, но от других офицеров он отличался тем, что его голое пузо перетягивал широкий кожаный офицерский пояс с пустой кобурой на боку, а спину и грудь через плечо перечеркивала портупея.
Позже все стали замечать, что особый восторг Андрея вызывало право носить на поясе закрепленный за ним пистолет — вороненый, тяжелый ТТ — Тульский Токарева. Все офицеры, имевшие оружие, держали пистолеты в сейфах. Андрей при любой возможности старался носить его на поясе в кобуре. Именно он — Тульский Токарева — однажды сыграл с Андреем злую шутку.
Однажды младшему лейтенанту, который сидел в штабе при портупее и пистолете, потребовалось выйти из помещения.
ПНШ — помощник начальника штаба капитан Резвин, был весельчак и приколист, придумывавший розыгрыши на казалось бы пустом месте. Он углядел, что Андрей украдкой осмотрелся — не следит ли кто-то за ним, потом вынул пистолет из кобуры, сунул его в ящик стола (что делать категорически запрещалось), задвинул ящик, встал, сказал: «Я скоро» и вышел. Это и стало поводом для крутого розыгрыша.
Едва дверь за Андреем закрылась, Резвин подошел к окну и выглянул из него наружу. Как и все другие окна штаба оно выходило в маленький довольно темный закуток, образованный двумя зданиями. Там высилась дощатая будка сортира на два очка с двумя дверьми, на одной из которых значилась буква «Г», на другой — «О».
История этого спецсооружения такова. Долгое время будка имела одну дверь и толчок с двумя очками. Но вот в дивизию должна была приехать комиссия из Москвы. Начальник тыла дивизии осмотрел хозяйским взглядом все, что могло вызвать у членов комиссии неудовольствие и отдал приказ срочно переделать сортир.
— Нужны две каюты, — почему исконный сухопутчик определил этим словом изолированные места для отсидки в месте задумчивости сказать не могу, но было сказано именно так. — Одна каюта для проверяющих генералов, вторая — для офицеров. На двери генеральской каюты, чтобы не путали, напишите букву «Г», на офицерской — «О».
Майор Кудрин, которому поручалась работа тут же съязвил:
— Может и яму перегородим глухим щитом, чтобы произведенный генералами продукт не смешивался с офицерским?
— Я те пошучу, — не принял шутки полковник. — Тоже еще, Аркадий Райкин!
Новое сооружение побелили, на дверях вывели буквы и повесили замки, ключи от которых находились у дежурного по штабу.
Такого попрания прав на посещение мест общего пользования местная офицерская общественность не вынесла и свой протест выразила просто: кто-то ночью между буквами «Г» и «О» на двух дверях черной краской вписал еще три буквы «ОВН», придав словесной композиции законченный характер. Конечно, крамолу тут же состругали и все сооружение побелили заново.
После того, как московская комиссия без какого-либо удивления или протеста вволю попользовалась спецсооружением — кормили проверяющих в дивизии от пуза — «каюты» открыли свои двери для всех. Но буквы на дверях остались.
Так вот, вышедший из штаба Андрей решительно потянул на себя дверцу каюты с буквой «Г» (как хорошо быть генералом, хотя бы в таком случае, верно?) и закрыл ее за собой.
Резвин отошел от окна, подошел к столу Андрея, выдвинул ящик, взял пистолет, возвратился к своему месту, открыл сейф, положил ТТ внутрь и закрыл дверцу.
Минут через двадцать в штаб вернулся Андрей. Сел за стол, выдвинул ящик. Растерянно поглядел в него. Пистолета не обнаружил. Тогда он выдвинул ящик до конца. Пошуровал внутри руками, прощупывая бумажки. Ничего не нашел. Задвинул ящик. Посидел некоторое время молча. Снова выдвинул ящик и снова проверил его содержимое. Потом встал, одернул китель и вышел из штаба.
Резвин снова подошел к окну и увидел, что Андрей кругами ходит возле сортира. Он открывал двери кают, осматривал их внутренность, потом стоял размышляя. Некоторое время спустя, Андрей вдруг развернулся и решительным шагом ушел со двора. В помещении штаба он не появлялся.
Дальше действие пошло по сценарию, который никто заранее не мог предугадать.
Полчаса спустя возле спецсооружения появилась странная процессия. Впереди, показывая дорогу, шел Андрей. За ним двигалась хилая лошадка пегой масти с ребрами, выпиравшими как прутья из старой корзины. На волне специфического запаха она тащила в закуток грязную бочку на двух колесах. Мастер гарнизонной службы «ЛБЧ», что в сокращении обозначало — «лошадь, бочка и черпак», в задрипанном комбинезоне натянул вожжи, крикнул «тр-р-р», слез с телеги, взял в руки ведро, приспособленное к длинной ручке, прошел к выгребной яме и открыл крышку.
Рядом с золотарем встал Андрей. Разрешающе махнул рукой:
— Начинай!
Мастер опустил черпак в яму, зацепил полную порцию отходов жизнедеятельности здорового и постоянно находившегося в состоянии боеготовности офицерского коллектива и поднес к горловине бочки.
Прежде чем вылить внутрь ее содержимое черпака, он предоставил Андрею право пошуровать в дерьме металлическим прутом. Ничего не обнаружив, тот разрешал опорожнить черпак, и золотарь подставил ему на исследование новую порцию добытого в яме компонента.
Когда яма была вычищена до дна, Андрей отпустил золотаря, надвинул на нос фуражку и вернулся в штаб, густо пропитанный запахами выгребной ямы. Сел на свое место. Сжал виски руками.
— Андрей, что с тобой? — спросил сочувственно Резвин.
— Все, товарищ капитан, я загудел под трибунал, — голос Андрея был полон замогильной печали. — Я пистолет потерял.
— Чей?
— Свой.
Резвин открыл сейф, вытащил из него Тульский Токарева.
— Этот?
Андрей открыл рот и замер, не веря своему счастью.
— Откуда он у тебя?
— Ты уходил, куда его сунул? В ящик? А здесь ходил начальник штаба и проверял столы. Пришлось тебя выручать…
— Ребята… — Андрей растерянно хлопал глазами. — А я говночисту сотню отвалил… За так…
— Не за так, — сказал Резвин, — а за урок. Другой раз умней будешь… Тебе сколько говорили — оружие держи в сейфе. Но главное даже не это. Учти, если офицер попал в беду, то первым делом он должен за помощью обратиться к товарищам, а не к говночисту. Понял?
В тот вечер Андрей отвалил еще одну сотню, устроив угощение всем, кто стал свидетелями его чудесного освобождения от призрака военного трибунала. Больше Тульский Токарева без нужды он с собой не таскал.
— Товарищи солдаты, — объясняет прапорщик солдатам. — Запомните: ствол автомата сделан из специальной стали. Штык-нож также изготовлен из означенного материала. Ясно? Рядовой Петрищев, из какого материала сделан штык? Из специальной стали? Плохо! Это типичная ошибка для вас, интеллигентов с высшим образованием. Повторяю: штык-нож изготовлен из означенного материала. И отвечать мне только так. Без самодеятельности.
ЕСЛИ БЫ НЕ МИНИСТР…
Командир кавалерийского эскадрона лихой бурят капитан Намжилов в воспитательной работе был мастером крутых обобщений.
Как— то один солдат его эскадрона в воскресный день сходил в поселок, долбанул стаканчик самогона, захмелел и его замел комендантский патруль. На другой день перед строем эскадрона Намжилов читал разгильдяю мораль.
— Ефрейтор Попов, вы хоть сейчас, на трезвую голову, задумайтесь над тем, что наделали. Комендант гарнизона уже доложил о случившемся командиру дивизии. Черное пятно позора легло на весь взвод, на эскадрон в целом. Ваш проступок попадет в статистическую отчетность, которую доложат в штаб военного округа. Командующий войсками генерал-полковник Гусев будет расстроен. О всех проступках в округе он вынужден докладывать в министерство обороны. Думаете, такой доклад обрадует Маршала Советского Союза Георгия Константиновича товарища Жукова? Нет, Попов, не обрадует. Теперь представьте, что о вашем пьянстве узнает вражеская разведка. Вы думаете, она не воспользуется нашей мгновенной слабостью? Еще как воспользуется, ефрейтор Попов. И, если завтра начнется война, в этом будете виноваты вы.
— А если война завтра не начнется? — кто-то из строя задал вопрос командиру эскадрона.
— Конечно, не начнется, — спокойно ответил Намжилов. — Но это лишь потому, что уже сейчас министр обороны Георгий Константинович товарищ Жуков, узнав о разгильдяйстве Попова, принял нужные меры.
* * *
— Поскольку у пушки выстрел сильный, — объясняет старшина солдатам, — ствол откатывается назад. Чтобы ослабить откат, существует тормоз отката. Это цилиндр с жидкостью, в котором движется поршень. Когда происходит выстрел, ствол тянет шток с поршнем, жидкость сжимается и откат тормозится.
— Товарищ старшина, — задает вопрос удивленный солдат. — По законам физики жидкость не сжимается…
— Кто вам об этом сказал?
— Мы в институте учили…
— Все ясно. В институте возможно жидкости и не сжимаются. В армии сжимается все. Учтите, рядовой, это на будущее.
ЧЕРЕЗ МНОГИЕ ГОДЫ
Полковник Михаил Михайлович Зотов в годы войны военной журналистике был фигурой заметной. А после войны он, фронтовой корреспондент «Красной Звезды», стал заведовать мемуарной редакцией Военного издательства Министерства обороны.
Свою карьеру в журналистике Зотов начал выстраивать абсолютно случайно.
Служил солдат срочной службы Михаил Зотов в Забайкалье в должности механика-водителя танка командира дивизии. Все шло нормально, пока дивизию не принял генерал Василий Иванович Чуйков, будущий герой Сталинграда. Познакомившись с экипажем своего танка, генерал счел, что Зотов не подходит к должности, которую он занимал.
— Уберите от меня эту интеллигентскую физиономию куда-нибудь подальше, — приказал генерал начальнику штаба.
Вспоминая те времена, Зотов говорил, что его обидел не сам перевод, а то, что Чуйков назвал его «интеллигентской физиономией». «Она у меня, — говорил Михаил Михайлович, — была самая что ни есть крестьянская, что уж там в ней углядел крамольное, ума не приложу».
Только факт оставался фактом. Зотова перевели печатником в типографию дивизионной газеты. Роль печатника сводилась к тому, чтобы крутить ручку плоскопечатной машины, которая звучно именовалась «американкой».
Отсюда, от типографского станка и начал свой журналистский путь Михаил Михайлович. Поначалу писал небольшие заметки, потом расписался и расширил диапазон поиска. Врожденные способности и трудолюбие помогли настойчивому парню стать корреспондентом центральной газеты, затем, как мы уже знаем, редактором издательства.
Время шло и однажды к полковнику Зотову в издательство приехал с рукописью воспоминаний Маршал Советского Союза Чуйков.
— Вы меня, конечно, не помните, — сказал Зотов маршалу. — А я тот красноармеец, которого вы за интеллигентскую физиономию отчислили из экипажа своего танка.
Маршал нисколько не смутился.
— Разве я был не угадал? Чего бы ты в танке сидел? А теперь посмотри, каких высот достиг. Даже судьба моей книги теперь от тебя зависит.
Маршал, конечно, лукавил. Судьбу его книги решали куда более высокие чины, чем Зотов. Но Михаил Михайлович понимал, что Чуйков был прав в главном: его путь наверх начался после того, как он поменял танк на типографию.
— Терпеть не могу политработников, — жалуется одна женщина другой. — Свяжешься, наживешь грыжу.
— Почему?
— Да вот связалась с одним, он не отстает уже второй месяц. Сперва уговаривал, добивался своего интереса. Добился. Теперь полтора месяца уговаривает, чтобы я никому о его интересе не рассказала.
ПОЛИТРАБОТА
АППАРАТНЫЙ РАНЖИР
В самом начале моей службы в «Красной Звезде» мой начальник полковник Иван Иванович Сидельников предупредил:
— Ты будешь чувствовать себя в Москве провинциалом, пока не поймешь все аппаратные тонкости.
По ходу разговора я понял, что речь шла о тонкостях, определявших жизнь нашей вышестоящей организации — Главпура — Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота.
— Может расскажете о них, — попросил я, — чтобы быстрее войти в курс дела.
— Нет, о таком не расскажешь, — сказал Сидельников, — Все это нужно понять собственным разумением испытать на своей шкуре.
Позже я понял почему мой начальник не стал распространяться. В строгих и мрачных коридорах Главпура, за плотно закрытыми дверями шла постоянная незаметная постороннему взгляду, но опасная борьба, полная интриг, тайного подсиживания и явного угодничества. Борьба, целью которой было завоевание более удобного места под солнцем — за более высокие должности, генеральские звания, за блага, из высокого положения вытекавшие. Рассказывать обо всех такого рода хитросплетениях отношений было трудно и ко всему опасно: а вдруг я доложу кому-нибудь о нашей беседе? Так что совет «понять аппаратные тонкости» был достаточно нейтральным и в то же время полезным.
Познавать закулисные тонкости приходилось все годы службы. Вот лишь один случай.
Проходило обычное для тех времен собрание партийного актива Центрального аппарата Министерства обороны СССР. Мне поручили подготовить для газеты протокольную информацию о событии. В материале главное место должно было занять перечисление чинов и фамилий присутствовавших на собрании военачальников.
Перед началом собрания, имея на то все полномочия и нужные допуски, я занял место в глубине сцены Центрального дома Советской Армии и стал помечать фамилии маршалов и генералов, которые проходили меня к местам в президиуме.
Написать текст казенного сообщения «Вчера в Москве состоялось…» ну и тому подобное — дело обычное. Написал, подошел к главному редактору генералу Макееву, который сидел в президиуме, передал ему бумажку. Макеев прочитал текст, качнул головой и сказал:
— Теперь покажи Калашнику. Пусть завизирует.
Генерал-полковник Михаил Харитонович Калашник был одновременно первым заместителем начальника Главпура и начальником управления пропаганды и агитации. Короче, являлся для армии таким же серым кардиналом, как для всей компартии тогда многоизвестный, а ныне уже всеми забытый Михаил Андреевич Суслов.
Сказать, что Калашник отличался особым умом было бы натяжкой, но то, что он так и сочился аппаратной ушлостью — это несомненно. Определенную легковесность Михаила Харитоновича, как мыслителя, компенсировало твердое знание что можно говорить и писать, чего нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34