Голоса стали звучать громче, стаканы и бутылки звенели друг о друга все чаще. Видимое изобилие и доступность всего, что имелось на столе снимали барьеры ограничений, приглушали желание думать о чем-либо тревожном, решать нечто, что в конце-концов можно решить и потом, когда обстоятельства потребуют заняться этим вплотную.Грибов, сохранявший трезвость, внутренне заводился все больше и больше. Он с каждой минутой начинал лучше и яснее понимать правоту Богданова, который считал, что к новым высотам надо идти не с теми, для кого поездка в горы — это повод для пикника, а с теми, кто желает обозревать мир с вершин, на которые надо упорно карабкаться.— Господа!Грибов произнес это слово и оглядел сидевших за столом коллег. Он знал — Марусич и Чепурной воспримут такое обращение нормально, они и на слово «товарищи» среагируют без эмоций, — как ни назови — все правильно. А вот для Альберта Лобанова и Германа Гулыги обращение «господа» — мед на душевные фибры. Каждый из них лет по десять-пятнадцать своей жизни только и слышал слова «граждане заключенные», а потому обращение «господа» ласкает им слух, обогревает теплом.После обращения «господа» на язык невольно просились слова: «Да перестаньте вы жрать, не очень-то и оголодали!» Но этикет сходняка не позволял произнести этих слов. Собравшиеся за столом, люди состоятельные, чувством голода давно не мучимы, но свое право вести толковище и одновременно гужеваться — то есть потреблять подлежащее выпиванию и хавать предназначенные для поедания продукты — блюли самым старательным образом.Посидеть за столом, потрепаться и не оттолкнуться, если стол накрыт — дело последнее, оно личит не человеку, а дешевому фраеру.Уже одно понимание этого, обострившееся после разговора с Богдановым, раздражало глаз Грибова, и он видел — «семерка» в таком составе никогда не станет мозговым и нервным центром настоящего большого бизнеса, способного интегрироваться в сложном мире зарубежных связей.Теперь Грибов смотрел на собравшихся за столом со сложным чувством, описать которое он и сам бы не взялся.С одной стороны это были люди, с которыми его связывали несколько лет опасной и в то же время прибыльной работы. Они вместе фактически с нуля создали мощную денежную и сильную конспирацией Систему. С другой — большинство соратников уже выдохлись. Они оказались носителями одноразовых идей и не были приспособлены реагировать на изменение обстоятельств. Осуществив свои первичные замыслы, все они не готовы начать процесс обновления Системы, не смогут придать ей новое ускорение.Как жеребцы, вышедшие из продуктивного возраста, они внешне выглядели прилично, могли продемонстрировать наличие принадлежностей, которые некогда давали им право именоваться производителями, но для пользы дела к кобылкам уже требовалось подводить других.Грибов понимал правоту Богданова, сказавшего, что на крутых поворотах из кузова машины жизни выпадают те, кому не по силам вышвырнуть из него вон других для того, чтобы усидеть в нем самим. Увы, процесс выпадения не может быть стихийным или автоматическим. Кое кому, как это ни печально, предстояло в этом деле помочь.Это с государственной должности чиновника можно сместить и тем самым превратить в нуль одним только приказом по учреждению. Подписал бумажку, поставил дату — и пожалуйста в бурные воды вольной жизни, господин столоначальник.Система строилась на иных принципах и аннулировать влияние человека из круга руководства на её дела можно было только его физическим устранением.Только часа через полтора, когда присутствующие отдали дань чревоугодию, Грибову удалось привлечь их внимание. Он начал с печального, чтобы настроить всех на деловой лад.— Друзья, как вы знаете, погиб наш коллега. Абрикос… — Грибов скорбно опустил глаза. Руки он держал сложенными чуть ниже живота словно футболист, который ладошками прикрывал свое самое уязвимое место в момент пробития штрафного удара. — Господин Абрикос хорошо вел свое дело. Очень хорошо. Из особого фонда на похороны я выделил вдове десять тысяч. Естественно долларов. Прошу одобрить мое решение.Никто не произнес ни слова, но все подняли и опустили руки, демонстрируя одобрение.— Похороны Абрикоса завтра на Востряковском кладбище. Провожают покойного родные и близкие. Членам нашего круга ехать туда не рекомендую.Альберт Лобанов, худощавый и желчный куратор украинского направления поставок товара, недовольно буркнул:— Я поеду.— Нет. — Грибов сказал это, не скрыв закипевшей в нем злости. — Завтра там будет фестиваль ментов.— С чего вдруг? — Лобанов продолжал упорствовать. — Абрикос был честным коммерсантом. На нем ничего не висело..— Теперь висит. У нас на этот счет проверенные сведения.— Почему ты об этом молчал?— Разве я не сказал об этом сейчас?— Надо было предупредить, едва такое стало известно.— Нет, не надо, Альберт. Сведения проверялись. Я не могу ни на кого из вас бросить тень без доскональной проверки. Иначе нас всех стравят между собой как шавок.— Кто сообщил? — Лобанов никак не мог успокоиться.— Сообщил мент. Он сказал и о том, что будет завтра на кладбище.— Братва! — Герман Гулыга постучал вилкой по бутылке с водкой. — Давайте держаться в законе. Мы сейчас в деле и отсвечивать перед ментами не след. Кому не терпится, предупреждаю — лично яйца оторву. Ваше здоровье!Гулыга поднял высоко фужер и открыл в улыбке ровные фарфоровые зубы — один к одному все тридцать два — крепкие, кусучие, хищные.Все выпили вразнобой, молча закусили. Мир восстанавливается легко, когда кто-то прикрикнет.— Есть ещё один вопрос. — Грибов, слегка волнуясь, продолжил. — Я прошу вашего согласия на использование финансового резерва.— Общака?Герман Гулыга как всегда дрочился и выражал неудовольствие тем, что свои в доску кореша стыдливо прячутся от действительности за щитом интеллигентных слов из словаря бизнесменов и политиков.— Если тебе угодно, пусть так. — Грибов не хотел спорить. — Суть проблемы не меняется. В ближайшее время состоятся открытые торги по комбинату «Северокобальт». Мы подали заявку и будем бороться за приобретение контрольного пакета.— Володя! — Лобанов отложил вилку, взял салфетку. Неторопливо и старательно, явно заставляя Грибова ждать, вытер губы. — Вот ты сказал: «мы подали заявку», «мы будем бороться». А мы, — Лобанов обвел рукой собравшихся, — узнаем это от тебя. Не лучше ли говорить: «Я подал заявку», «Я буду бороться»?Грибов умело сдержал раздражение.— Что изменится от таких слов?— Многое. Скажешь: «я буду бороться» и борись на здоровье. Короче, мы здесь причем?— Притом, что я действую в интересах Системы, а не в своих личных.— Это ещё надо доказать. Мы не партийное быдло, и нам генеральный секретарь Горбачев не нужен. Генеральные секретари продают своих по дешевке. Это уже известно.Грибов посмотрел на Марусича, который в подобных случаях его всегда поддерживал.— Ты что думаешь, Виктор?— Пока ничего, поскольку ты мало что сказал. Альберт заботится об общаке. Это его святое право, разве не так? Ты замахиваешься на резерв. Для чего? Это надо как следует прожевать. Кто сказал, что выбросив деньги на «Северокобальт» или как его там, мы получим больше, чем вложим?— Вот уж никак не думал, что ты смотришь так узко.Марусич улыбнулся, пожал плечами, но не ответил. Просто придвинул к себе розетку с красной икрой, взял кусочек хлеба и стал аккуратно намазывать его, сперва маслом, потом икрой.Грибова давно раздражало, что серьезные дела в совете Системы, по дурацкой уголовной традиции схода паханов, обсуждались за столом, где интересы неизбежно делились между смачным харчем, выпивоном и нудными разговорами о делах. Система, в конце концов, не толковище, на котором обсуждают как залепить скачок в обменный пункт валюты, а серьезная экономическая организация, в которой на двух разных чашах весов разные гири. С одной стороны — миллионные прибыли, с другой уголовная ответственность. Вполне понятно, что Гулыге с его кругозором вполне достаточно того, что сегодня помаленьку капает в казну. Значит зачем вообще шевелиться, если все и так не плохо?Раздражение — плохой советчик, потому Грибов постарался сдержать его.— Так что значит смотреть широко? — Гулыга потянулся к бутылке виски через весь стол.— Это значит, Герман, что надо следить за конъюнктурой и видеть перспективу. — Грибову показалось, что Гулыга задал хороший вопрос, который позволял ему высказать свои главные тезисы. — Прежде всего, нам надо менять номенклатуру товара.— Ха-ха! — Это уже изобразил смех Альберт Лобанов. — Ни таджики, ни самостийники на такие крутые перемены не способны. А мы на них крепко завязаны.— На это способны мы. А с теми, кто нам не подходит, будем рвать связи.— Какие причины это делать? — Вопрос задал Марусич. Он выпил очередную рюмку, закусил бутербродиком с красной икрой и благодушествовал, положив обе руки на живот.— По данным МВД на рынке все больше появляется жесткой, синтетической дури. Метадон, кетамин, эфедрон, экстази вытесняют мак и коноплю, на которые мы все ещё делаем главную ставку. Активизировались нигерийцы и сразу в гору попер героин. Для нас это должно прозвучать сигналом тревоги, а мы вот… — Грибов хотел загнуть что-то покруче, чтобы задеть коллег до печенок, но сдержался, — а мы вот благодушествуем.— Что ты предлагаешь? — Альберт Лобанов скептически кривил губы.«Убрать, — подумал Грибов зло, этого — в первую очередь. Как я раньше его терпел?».Грибов изрядно лицемерил. Он давно замечал, но не хотел себе в том признаваться, что поведение Лобанова, привычки типичного уголовника, раздражали и злили его. Так бывает у тех, кто долго живет в старой, давно не ремонтировавшейся квартире и привык к потертым обоям, потемневшим потолкам, к облезлому санузлу. Но вдруг, когда принято решение о ремонте, они начинают остро видеть всю грязь и запустение и удивляться, как это раньше не замечали и терпели то, чего никак терпеть было нельзя.Попытка Грибова получить согласие «семерки» на использование общака и переориентировку Системы на новые товары не прошла. Альберт Проклов, круто встал в оппозицию и увлек за собой других.— Не торопись, Гриб, — сказал он, когда принималось решение. — Пожара под нами нет. Все идет путем. поживем, пожуем, разберемся.Разъезжались из пансионата вечером. Жетвин сел в машину к Гулыге, отпустив свою. К ним же подсел Лобанов. Жетвина интересовало, какое впечатление у матерых бояр оставил сходняк.Разговор начал Гулыга.— Тебе не кажется, — спросил он Лобанова, — что Гриб чем-то испуган?— Испуган или нет, не знаю, но он вдруг начал крутить не в ту сторону, вот что странно. Это заставляет меня глядеть вперед с опаской.— И все?— У тебя есть что-то конкретное?— Пока только догадки. Если подумать кому выгодна смерть Абрикоса то станет ясно — ни тебе, ни мне. Зато посмотри как она усилила Гриба.— Ты думаешь, здесь нечисто?— Думаю не думаю, что это доказывает? Уверенность дают только факты.— Что предлагаешь?— Спокойно во всем разобраться.Гулыга положил руку на колено Жетвина.— Ты вот что, старик, приглядись повнимательнее к Грибочку. Как бы он бледной поганочкой не заделался.Жетвин усмехнулся.— Я над этим уже задумался.— Вот и лады… — подвел итог разговору Лобанов.К брату Жетвин приехал поздно ночью. Грибов был хмур и зол. Оба брата прекрасно понимали — прав был Богданов, который считал, что Система обречена потерять все, если не переменить стиль, а главное — состав руководства. Впервые, посмотрев на членов «семерки» взглядом людей сторонних, Грибов и Жетвин увидели то, на что до этого сознательно закрывали глаза.— Позволь вопрос. — Жетвин сидел, помешивая чай в стакане и ложечка мелодично звякала по стеклу. — С «Северокобальтом» — ты кинул идею всерьез?— Серьезней не бывает. Та огромная куча денег, которую мы гребем, пока не работает. Сейчас их уже столько, что не прожрешь и не пропьешь. Если только поступать как с миллионами Брюстера и начать кормить голодных на Красной площади бесплатно. А с «Кобальтом» Богданов подработал ходы, и мы можем выиграть тендер. Да, сейчас завод убыточен. Зарплату рабочим не платят. Но это все заделали специально. Чтобы стоил завод не дороже вагона старых ботинок…— Я понимаю.— Тогда берись за дело. Паханов надо вычищать из дела. Они мне уже надоели.— О ком говорил Богданов?— Обо всех, кроме на с тобой.— Ну, нет. — Жетвин упрямо набычился. — Чепурного я ему не отдам. Есть понятие — боевое товарищество. Офицерская честь наконец…— Не воюй, — успокаивающе сказал Грибов. — Я сразу ему сказал: Марусича не отдам. Мы старые кореша и давно в одном деле. Кажется, полковник понял — есть отношения, которые его не касаются.— Если понял — хорошо. С кого начнем?— Попробуй с Лобана. Он у меня давно сидит в печенках. Оглоед, хренов…— Как скажешь.— Только, Жек, аккуратно. Чтобы комар носу не подточил.Жетвин встал. Поправил галстук.— Сделаем, можешь не сомневаться. * * * Майор Турчак не злился, когда его останавливали на дороге старательные инспектора ГАИ. Более того, он подобные инциденты рассматривал как забавное приключение.Турчак хорошо знал психологию большинства ретивых гаишников. Поднимая жезл, чтобы остановить нарушителя подлинного или мнимого, каждый инспектор испытывает сложную гамму чувств. В собственных глазах его в такие мгновения возвышало понимание своего права жестом прервать кому-то удовольствие быстрой езды, затем потребовать документы и, наконец, особенно если задержанный выдает свою боязнь куда-то опоздать, помурыжить его, потянуть время. Высшей степенью наслаждения властью доставляет многим право казнить и миловать. И то и другое можно делать по-разному, превращая административный акт в красивое театральное действо.Турчак не раз встречал инспекторов, которые, помотав нарушителю нервы, наконец, согнув его в бараний рог, вдруг милостиво изрекали:— Хорошо, можете ехать. Сегодня для сотого нарушителя я предусмотрел амнистию. Но учтите — в другой раз…Когда его останавливали, Турчак все внимание сосредоточивал на том, чтобы заметить, как меняется поведение строгого блюстителя порядка.Вот он подходит к машине вразвалочку, небрежно тычет рукой под козырек, невнятно бубнит должность, звание и фамилию:— Инспектркапитаниколаевпрошудкументы.И сверлит водителя небрежным взглядом.Тогда Турчак небрежным жестом (он давно отработан и тоже является частью ритуала самоутверждения, хотя даже себе майор в том не признается) извлекает из кармана закатанную в пластик карточку — спецталон «Без права проверки» № 000055.Этот документ, оберегающий священных коров власти от придирок рядовых стражей закона, многие инспектора в жизни вообще не видели, хотя все они знают о существовании документов, которые делают даже самых злостных нарушителей неприкосновенными для ГАИ.Еще на подъезде к месту, где стоял офицер с жезлом, Турчак разглядел номерной знак его машины. Сразу обратил внимание на код Москвы — две семерки над аббревиатурой «rus», на две буквы «мм» после трех цифр номера, которые зарезервировала для себя московская милиция.Все как положено, за исключением одного — пескари щук не ловят. Но об этом бравый капитан пока не догадывался. Хорошо, скоро и он обо всем узнает.Предвкушая сладостный миг торжества собственной власти, Турчак снял ногу с педали подачи топлива и передвинул её на тормозную.Капитан милиции с пузом, выпиравшим из под куртки, подошел к остановившейся машине. Лениво шевельнул рукой, изобразив что отдает честь. На самом деле он скорее всего только почесал себе щеку.— Попрошу документы.— Ага, — Турчак стал наматывать на ус промахи, которые допускал инспектор, чтобы взыскать с него сразу за все прегрешения: подошел не представился — не назвал ни фамилии, ни должности. На куртке нет бляхи ГАИ с личным номером…Ладно, подождем на чем этот служака лажанется еще. Завтра можно будет позвонить шефу дорожно-патрульной службы и съязвить по поводу лаптей, которые у него пасутся на магистралях.Отработанным движением Турчак вынул из нагрудного кармана спецталон-вездеход, закатанный в прозрачный пластик или, как теперь говорят — ламинированный. Протянул капитану. Тот взял твердую карточку без особого интереса. Щелкнул по пластику ногтем.— Я у вас просил документы.Злость стала медленно закипать, но Турчак все ещё сдерживался. Однако и на этот раз вместо удостоверения на право вождения достал служебную книжечку с золотым двуглавым орлом-табака на корочке и большой фотографией внутри.— Турчак Сергей Назарович? Все ясно, товарищ майор…Капитан спокойно протянул удостоверение и спецталон владельцу.Наступил момент, когда по сценарию подобных случаев, надо было высказать ретивому гаишнику все, что ему полагалось. Турчак даже приоткрыл рот, но сказать ничего не успел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33