5
На следующее утро произошло нечто странное. Сильвер собрал нашу
шестерку, отвел в сторону и объявил, что, пока не отчалит "Морж", мы
должны находиться отдельно от всех, а именно в хижине на южном берегу
залива, которую обычно занимал Флинт.
Мы побрели к хижине - двое французов, мулат, голландец, беглый
каторжник-англичанин и я, - развели свой костер, чтобы приготовить еду, и
тут мне вдруг пришла на ум история, которую я слышал от одного индейца. Он
рассказывал про обычай своих языческих сородичей в Перу: как они, когда
просили дождя у богов, приносили человеческие жертвы, а предназначенных
для этого юношей и девушек до самой церемонии жертвоприношения держали
обособленно, запрещали до самой церемонии с ними разговаривать и даже
смотреть на них. Сами понимаете, от такого воспоминания я не повеселел.
Тем временем остальные пираты укладывали золото, половину серебра,
монеты и самое дорогое оружие в ящики; вторую половину серебра было решено
увезти с собой. Всего было девять ящиков - четыре с золотыми слитками, два
с монетами, один с оружием и два с серебром. Оружейный мастер выжег на них
клеймо "Моржа". Только ящик с оружием оказался неудобным для переноски, к
остальным приделали толстые веревочные ручки.
Закончив работу, все, кроме нескольких "господ", отправились на
корабль, и к ночи на берегу воцарилась непривычная тишина. Лишь позднее,
когда на "Морже" раздали ром, над заливом поплыли приятные звуки песни.
Флинт не появлялся, и мы сгрудились вокруг нашего костра, чтобы
поужинать. Нам было жутко и одиноко на пустынном берегу, где еще днем
гудели голоса и толпились люди. Луна пока не взошла, и лес казался
пустынным и темным. Конечно, у нас был ром, но он почему-то не брал нас в
ту ночь. Мы говорили вполголоса, и, помнится, наш разговор был совсем не
похож на обычные беседы пиратов. Один из французов, молодой парень по
имени Базен, спел трогательную песенку про свой родной дом в краю вина,
около Бордо; от этой песни у меня сжалось горло... Когда пришло время
спать, выяснилось, что хижина мала для шестерых, и я лег на воле,
укрывшись своим плащом.
Уже за полночь я вдруг проснулся: кто-то дергал меня за плечо,
одновременно зажимая мне рот рукой.
Я сел и при свете взошедшей луны увидел Ника; в тени под деревьями
стоял еще кто-то. Не говоря ни слова, Ник жестом предложил мне встать и
идти за ним к опушке. Здесь я разглядел, что второй человек - Джон
Сильвер.
- Бен, - сказал Ник, убедившись, что нас не услышат в хижине, - ты
вернешься на корабль с Джоном.
- А как же моя работа? - спросил я. - Ведь я выбран честно, по
правилам.
- Ты - да, - ответил Ник. - Но Флинт - нет, и мы с Джоном решили
последить на ним. Так что делай, как я сказал, ступай с Джоном. И если
Флинт задумал какую-нибудь каверзу, ему придется иметь дело со мной.
- Он смекнет, что вы его раскусили, и сразу убьет вас, - сказал я.
- Пусть попробует! - Ник подмигнул Сильверу. - Да у него не будет
выбора, придется взять меня с собой, ведь корабль уже отойдет. С началом
отлива "Морж" покидает бухту, а когда поднимется солнце, он будет уже
далеко. На-ка, выпей!
Он протянул мне склянку с какой-то жидкостью, пахнущей камфарой.
- Что это? - спросил я.
- Это поможет тебе прикинуться больным, - объяснил Ник. - А на самом
деле, кроме пользы, ничего не будет, положись на меня!
По правде говоря, я был только рад, что мне не надо оставаться на
острове в обществе Флинта, да и секрет тайника давил бы на мою душу
тяжелее, чем десять пушечных ядер. Однако я видел, что они готовят
какой-то подвох, и беспокоился за Ника.
- Когда тебя увидят на борту, Джон скажет, что ты захворал и в
последнюю минуту я заменил тебя, - добавил он. - Так что на этот счет не
беспокойся. Им один черт, кто останется на берегу, - ты или я.
Разговор был исчерпан, я сделал добрый глоток из склянки и вернул ее
Нику. Сильверу не терпелось сесть в гичку, причаленную к берегу поодаль, и
он поторопил нас.
- Ладно, идет, только держите наготове пистолеты и кинжал, -
предупредил я Ника.
Он усмехнулся и протянул мне руку.
- Мы с тобой не раз в переделках бывали, Бен, - сказал он.
Это были последние слова, которые мне довелось услышать от Ника.
...Мы вернулись на судно без происшествий. Все было готово для выхода
в море, и буканьеры лежали вповалку на палубе, забывшись в пьяном сне.
Только вахтенные бодрствовали в ожидании отлива, да на корме виднелась
коренастая фигура Билли Бонса. Я спрашивал себя, можно ли положиться на
Сильвера и разделяет ли Билли его подозрения относительно Флинта. Во
всяком случае Бонс, увидев меня, ничего не сказал, а через два часа всю
команду вызвали поднимать якоря, и вскоре "Морж" уже вошел в пролив и лег
на курс норд-вест, оставив Фок-мачту с левого борта.
Не знаю, что за снадобье дал мне Ник, но, видно, в нем было примешано
снотворное: весь этот день, да и последующий тоже, меня одолевал сон, и
все решили, что у меня болотная лихорадка, а то и что-нибудь похуже.
Стояла жаркая погода, почти без ветра, и команде не было покоя: мы
все время лавировали в двух-трех милях от берега, чтобы не терять из виду
Подзорную Трубу.
Утром пятого дня, когда мы подошли поближе, на полуюте вдруг раздался
громкий крик, и тотчас палуба загудела от топота ног.
Я уже почти оправился и спросил одного из пиратов, в чем дело. Он
ответил, что замечен сигнал Флинта, и показал на тонкий столб дыма,
поднимавшийся со склонов Бизань-мачты, на западном берегу Южной бухты.
Мы вошли в бухту через пролив между Островом Скелета и Буксирной
Головой и бросили якорь на глубине четырех саженей.
Вся команда ринулась к левому больверку, и поднялся невообразимый
шум. Из-за своего малого роста я не видел берега, но зато услышал голос
Израэля:
- Гром и молния, это Флинт, и он один!
Этих слов было достаточно, чтобы я бросился к вантам бизань-мачты.
Поднявшись по ним выше больверка, я убедился, что Израэль прав. Флинт -
без своей треуголки, голова обмотана голубым шарфом - медленно греб к
судну. Он был один, и когда лодка приблизилась, стало видно, что наш
капитан сам на себя не похож и едва управляется с веслами.
- Эгей! - окликнул его Пью. - Где остальные, капитан?
Флинт придержал правое весло, подвел лодку к борту "Моржа", схватил
конец, брошенный ему Андерсоном, и привязал за фалинь.
Затем он поднял голову, и мы увидели, что лицо его еще страшнее
обычного: бледное как мел, щеки провалились, воспаленные глаза горят,
будто угли, в глубоких глазницах. Словно взяли череп и обтянули коричневой
кожей.
- Остальные? - прорычал Флинт. - Остальные отдали концы, черт бы
побрал эту вероломную сволочь!
Поднимаясь по трапу, он едва не сорвался; пришлось Андерсону
спуститься и чуть ли не на руках втащить его на борт.
Когда Флинт ступил на палубу, стояла мертвая тишина. Команда
таращилась на него, и он в ответ уставился на нас, обнажив желтые зубы в
волчьем оскале.
- Ну, - сказал он наконец, - кто-нибудь жаждет присоединиться к ним?
Правая рука Флинта потянулась к одному из четырех пистолетов,
висевших у него на поясе.
Никто не двинулся с места, все молча смотрели на ужасное, зловещее
лицо капитана.
- Вы, кажется, ранены! - крикнул вдруг Билли с полуюта.
Он не добавил "капитан", и мне почудилось, что его голос, и без того
хриплый, прозвучал еще грубее обычного.
- Так точно, - медленно ответил Флинт, - я ранен, и сделал это
подлец-костоправ, когда я разделался с остальными, чтобы они не разделалиь
со мной! Кто это все придумал? Уж я дознаюсь! Кто...
Флинт не договорил. Внезапно он пошатнулся и со всего роста рухнул на
палубу. При этом шарф слетел с его головы, и обнажилась длинная рана,
похожая на след от плети. Редкие волосы от левого виска к затылку слиплись
от крови. Мало кто пережил бы такую рану, и Флинт только чудом остался
жив.
- Вот тебе раз, - произнес как всегда невозмутимый Сильвер, - Флинт с
раскроенным черепом, а остальная шестерка в земле сырой! А ну-ка, помогите
отнести его в каюту. Если он сыграет в ящик, мы все останемся на бобах -
сам черт не скажет нам, где тайник!
Вряд ли когда-нибудь на борту "Моржа" так бережно обращались с
раненым. Флинта снесли вниз, рану промыли, потом сняли с капитана грязную
одежду и уложили его на койку. Двести нянек суетились вокруг него,
наперебой предлагая свои способы лечения. В конце концов вмешались Сильвер
и Бонс. Израэль и Пью ни на шаг не отставали от них, и все четверо зорко
следили друг за другом, точно коты, окружившие кошечку. По приказу
Сильвера каюту освободили.
- Все будет в порядке, приятели, за капитана не тревожьтесь!
Предоставьте это дело мне, и дайте ему покой!
Юный Джордж Мерри оказался самым недоверчивым.
- А может, Флинт начертил карту? - допытывался он.
- Мы проверили его одежду, половина команды видела, - ответил Пью. -
Ничего похожего на карту, так что, сдается мне, у него все в голове.
Те, кто видел, как обыскивалась одежда капитана, подтвердили
неутешительное сообщение Пью. С той минуты, как Флинт поднялся на борт, он
все время находился у нас на глазах, и было ясно: либо он ничего не
доверил бумаге, либо надежно спрятал карту на берегу.
В тот же вечер мы взяли курс на Тортугу; поднялся занавес для
последнего известного мне акта в истории "Моржа" и его команды.

6
Что было после, Джим? Об этом можно в нескольких словах сказать так:
для большинства нашей команды - смертный бой и кровавый конец, для
некоторых ее членов, например Пью и Сильвера, долгие страдания и невзгоды.
И только для меня оборвалась стезя, которая вела прямиком в преисподнюю, и
начался путь домой.
Я говорил уже, что после Санталены счастье отвернулось от Флинта. Но
мы не подозревали, чем это обернется для нас, пока не попали в ураган
восточнее Сен-Китса и корабль не занесло далеко на запад, в опасные для
нас воды южнее Ямайки. Ураган сменился штилем, и вскоре мы - не забудьте,
нас стало двести человек - начали ощущать острый недостаток воды, так что
пришлось ограничить выдачу до кружки в день на человека.
Флинт не вставал с койки; его видели только "господа" да преданный
Дарби, который день и ночь ухаживал за капитаном. Но мы знали, что Флинт
жив, потому что в тихие ночи было слышно, как он бредит и горланит
моряцкие песенки.
Сильвера мы почти не видели. Он подолгу просиживал в каюте капитана,
теперь мне понятно почему. Вместе с остальной тройкой он добивался от
Флинта, чтобы тот заполнил белые пятна на карте острова Кидда, которую
начертил Билли. Во всяком случае, так он сказал, когда команда, заподозрив
неладное, прислала депутацию к квартирмейстеру.
Пора гнетущего бездействия кончилась неожиданно и ужасно. Только мы,
набрав на островке чуть западнее Большого Каймана воды, вышли из залива,
намереваясь лечь на курс норд-вест, в сторону заходящего солнца, как из-за
ближайшего мыса вынырнул новехонький фрегат с "Юнион Джеком" на стеньге.
На всех парусах он шел наперерез "Моржу" со скоростью, вдвое превосходящей
скорость нашего корабля, не успевшего еще, как говорится, расправить свои
крылья.
Все понимали, что мы нарвались на морской дозор, о котором только
слышали, но с которым до сих пор ни разу не встречались.
В следующий миг фрегат развернулся и дал залп всеми пушками правого
борта.
Никогда еще мне не доводилось ни наблюдать, ни тем более испытывать
действие такого опустошительного залпа на палубе, битком набитой людьми.
Одновременно рухнули фор-марс, бизань и часть грот-мачты. На шкафуте сразу
было убито человек тридцать-сорок, да еще почти столько же покалечило
обломками на носу и на корме. Изорванные паруса накрыли бак, словно
саваном.
Все, кто мог, ринулись к трапам, подгоняемые хриплыми криками Билли с
полуюта. Бонс торопился восстановить порядок и открыть ответный огонь,
прежде чем фрегат подойдет ближе и обрушит на нас новый залп.
Я бежал, словно кролик. В моем плече застрял осколок, но я ничего не
чувствовал; зато после не одну неделю чуть не выл от боли.
Мы сгрудились на нижней палубе - и хуже ничего не могли придумать. Не
успели мы разобраться, что к чему, и выкатить хотя бы одну пушку, как
фрегат накрыл нас в упор вторым бортовым залпом, который пришелся по
пушечным портикам.
Последствия были ужасными. Если первый залп стоил нам полсотни
убитых, то второй унес еще больше жертв, опрокинув наши пушки и разметав
лафеты во все стороны, прямо на людей, которые лихорадочно разбирали
такелаж и всякий хлам. В несколько секунд пушечная палуба обратилась в ад
кромешный.
Сильвер лежал возле переборки, из-за которой мы с Ником когда-то
смотрели, как он сговаривается с Пью и Хендсом. Его придавило пушечным
стволом, сорвавшимся с лафета при внезапном крене "Моржа". Окорок кричал,
как ребенок, но ему никто не мог помочь - каждый спасал свою шкуру.
Во всей этой сумятице только один человек сохранил присутствие духа:
старший пушкарь Израэль Хендс. Вот уж истинно говорят, Джим, что человека
трудно раскусить. Тупица Хендс, мрачный пьяница, только на то и пригодный,
чтобы буянить или горланить песни после доброй порции рома, - этот отпетый
прохвост совершенно преображался, стоя у пушки с запальным шнуром в руках.
В такую минуту это был просто необыкновенный человек - хладнокровный,
расчетливый, отважный, как гладиатор.
Движимый каким-то инстинктом, я ринулся к нему, чувствуя, что он один
может сделать что-то, прежде чем третий залп превратит уцелевших в рыбий
корм.
На корме, в самом углу между переборкой и камбузом, Хендс нашел то,
что искал: двенадцатифунтовую пушку, которая смотрела в портик. Рядом
лежали картуз пороха и два ядра - остальные выкатились наружу.
Пушка очутилась здесь совершенно случайно. Ее почему-то не поставили
на место после килевания, но причиненное двумя залпами сотрясение каким-то
образом развернуло лафет так, что дуло смотрело как раз в последний портик
по правому борту.
Израэль поглядел вдоль ствола и удовлетворенно крякнул. Через его
плечо и я увидел, что его так обрадовало. Фрегат находился от нас меньше
чем в полукабельтове и как раз поворачивал к ветру, то ли готовясь дать
новый залп правым бортом, то ли собираясь идти на абордаж. Корма фрегата
являла собой мишень высотой с церковную стену, и Хендс, слегка поправив
прицел, поднес к заряду запальный шнур.
В общем гуле одинокий выстрел прозвучал довольно жалко, но он достиг
цели: ядро попало прямо в руль и разбило его. С этой минуты фрегат
оказался беспомощной игрушкой волн и крепнущего ветра.
Забыв о царящем позади нас бедламе, мы с Израэлем вдвоем пробанили
ствол, забили снаряд и оттолкнули пушку от переборки, которая остановила
откат. Теперь Хендс прицелился повыше, ядро пробило больверк на корме и
пронеслось над палубой фрегата, кося столпившихся людей.
Два наших выстрела произвели не меньшее действие, чем добрый бортовой
залп, и они-то нас спасли. Подойди фрегат вплотную к "Моржу", нас смяли бы
первым же натиском, и еще до конца месяца мы сушились бы под солнцем на
виселицах.
Когда начался бой, дело шло к закату. На наше счастье, сумерки в
Карибском море длятся недолго, и скоро совсем стемнело. Море, разделявшее
оба корабля, стало фиолетовым, потом багровым, потом черным, а нас все
дальше относило друг от друга. Фрегат был целиком во власти ветра.
Что же касается Бонса, то он, умело используя уцелевшие паруса,
строго выдерживал курс норд-вест. Всю ночь Билли простоял на руле, пока
остальные убирали обломки и ставили временные мачты на носу и на корме.
Плечо ныло, но мне было не до него. Уже светало, когда я наконец
пошел спать, - слабый от потери крови, правая рука висела, будто палка.
Два человека, Израэль и Бонс, выручили нас, но был еще третий, кто
отличился в этом бою, хотя и не на главной палубе. Не будь его, две трети
наших раненых не дожили бы до Саванны, куда Билли вел "Моржа".
На нижней палубе глазу открывалось зрелище, какого самая закаленная
душа на всем Мэйне не снесла бы.
Сильвер лежал с расплющенной ногой подле искалечившей его пушки.
Ослепший Пью в беспамятстве царапал грубые бинты на голове, громко стонал
и так богохульствовал, что казалось - сейчас через люк ворвется молния и
испепелит его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16