С одной стороны, литературная элита всегда проявляла неприятие и презрение ко всему американскому.
С другой стороны, среди молодежи и даже людей постарше, чьи воспоминания об освобождении от нацистов освежил прошлогодний юбилей высадки союзников в Нормандии, вновь стало преобладать недопустимое с политической точки зрения снисходительное отношение к американскому образу жизни.
Президент Франции еще выводил очередную сентенцию, утверждающую, будто бы такой юной неоформившейся нации, как США, следует пройти через муки становления, когда секретарь, до сих пор хранивший почтительное молчание, осторожно кашлянул.
Президент поднял глаза:
— Да? В чем дело?
— Похоже, мятеж в Америке наконец подавлен.
Седые брови Президента, казалось, взлетели к сводчатому потолку.
— Каковы потери? — осведомился он, комкая бумагу с начертанными на ней тремя фразами и бросая бумажный шарик в корзину для мусора.
— Потери незначительные. — Кто усмирил повстанцев? Армия?
— Non, месье Президент.
— Значит, силы местной полиции? Мне казалось, они держатся в стороне.
— Non, месье Президент.
— Кто же? Говорите, не тяните резину.
— Компания Сэма Бисли.
Президент Франции в изумлении застыл.
— Компания Сэма Бисли?!
— Его люди спустились с неба на воздушных шарах, и сражение тут же утихло.
— А разве не они развязали эту войну?
— Так считает ОВБ.
— Любопытно, — произнес Президент Франции. — Так, значит, война окончена?
— Можете не сомневаться.
Президент вздохнул.
— Что ж, пожалуй, оно и к лучшему. Если Германия вновь поднимет голову, американская индустриальная мощь придется нам как нельзя кстати.
— Не желаете ли сделать официальное заявление?
— Нет. Я желаю вздремнуть.
— Oui, месье Президент, — кивнул секретарь и на цыпочках удалился.
Вместо того чтобы отправиться на боковую, Президент задумался, сожалея об утраченных возможностях, которые сулила война между американскими солдатами. Он просидел за столом чуть меньше тридцати минут, как вдруг тот же секретарь, до сих пор входивший без стука, с грохотом ввалился в кабинет. Поражало его лицо цвета печеной свеклы, и глаза, напоминавшие созревший виноград.
— Месье Президент! Месье Президент!
— Успокойтесь! Что на этот раз?
— Парк «Евро-Бисли»! Его разбомбили!
— Кто?
— По предварительным данным, «миражи» наших ВВС.
Президент подскочил в кресле, словно подброшенный невидимой пружиной.
— Кто отдал приказ?
— Неизвестно.
— Соедините меня с генералом военно-воздушных сил! Немедленно!
Найти генерала не удалось.
— Что происходит? — спрашивал Президент у всех, до кого сумел дозвониться. — Сколь серьезны потери? Есть ли убитые и раненые среди наших граждан?
— Пилоты благополучно вернулись на базу, — отвечали ему.
— Я говорю о гражданах, которые находились на земле!
Ответа никто не знал. Бомбардировка состоялась от силы десять минут назад.
И вот позвонил министр культуры Морис Туре.
— Месье Президент! Мы получили шанс, о котором только можно мечтать.
— Вы с ума сошли! Наши самолеты разбомбили американский парк!
— Мы бомбили французскую землю. Это наше право.
— Нами разрушен символ американской культуры, находящийся на французской земле! — рявкнул Президент.
— Вы полагаете, это так уж плохо? Президент судорожно сглотнул, откинулся в кресле и заговорил спокойным голосом, пытаясь совладать с собой.
— Не хотелось бы мне сейчас с вами спорить. Американцы считаются нашими друзьями.
— Подавляющее большинство акций «Евро-Бисли» принадлежит Франции. Американцы нарушили массу соглашений, и парк за три года принес около миллиарда долларов убытка.
— Но ведь дела пошли на лад, — заметил Президент.
— За наш счет. Затраты Франции выросли до угрожающих размеров.
— Да, я видел ваши секретные цифры, — ответил Президент, не находя ничего удивительного в том, что министр культуры следит за расходами Франции на содержание «Евро-Бисли». Недаром же его открытие было объявлено культурным Чернобылем. — Насколько я понял, доходы парка возросли потому, что парижанам захотелось еще раз испытать чувство отвращения к чуждой культуре, прежде чем «Евро-Бисли» закроют. Либо отметить торжество Франции над американской безвкусицей.
— Это все пропаганда! У нас есть основания полагать, что наплыв парижской публики в Кляксу объясняется иными, куда более зловещими обстоятельствами.
— Вы сказали, «клякса»?
— "Евро-Бисли" — грязное пятно, расплывшееся на ярких красках нашей любимой Франции.
— Не могу не согласиться. В обобщенном смысле, разумеется, — пояснил Президент. — И тем не менее бомбить американские символы недопустимо. На дворе двадцатый век! Может быть, через поколение-другое нам удастся безнаказанно плюнуть в лицо американцам, но сейчас...
— Я располагаю разведданными, которые свидетельствуют о том, что «Евро-Бисли» путем дьявольского гипноза заманивает в свои сети наших сограждан и спокойно выкачивает из них франки, тем самым лишая их врожденного уважения к своей собственной культуре.
— Очень страшное обвинение.
— И вполне серьезное.
— Особенно если учесть международные последствия. Уж не хотите ли вы сказать, что «Евро-Бисли» — нечто вроде шпионского центра?
— Хуже.
— Военная база?
— Еще хуже. Культурная нейтронная бомба, распространяющая по всей Франции разлагающее излучение неслыханной силы.
— Продолжайте.
— Мои сведения весьма скудны, я знаю лишь, что в эту минуту «Евро-Бисли» опустел и никем не охраняется. Мы можем захватить его без всякого труда, практически без потерь.
— Захватить? Ради всего святого, объясните мне, зачем?
— Месье Президент, действовать следует незамедлительно. Надеюсь, вы понимаете, что мы угодили в политическую передрягу? Нами разбомблен американский тематический парк — в обычных условиях такие вещи трудно объяснить.
— Вы хотите сказать, невозможно, — с горечью отозвался Президент.
— Единственное, что мы в состоянии сделать, — это отыскать убедительные оправдания нашим действиям. Прикажите ввести в парк войска и раскрыть его секрет.
— Какой секрет?
— Яркий окрашенный свет.
— Что вы имеете в виду?
— Прошу прощения, но мне нечего больше сказать.
— Этого недостаточно, чтобы вступать в войну.
— Мы не можем позволить себе дожидаться реакции Вашингтона. Если вы хотите избавиться от возникшего затруднения, начинайте действовать незамедлительно.
Президент Франции прикусил дрожащую нижнюю губу, и на его передних зубах показались яркие капельки крови.
— Я должен подумать, — отозвался он.
— Время не терпит, — напомнил ему министр культуры и положил трубку.
Президент бросил взгляд на часы в своем кабинете в Елисейском дворце. Стрелки их неумолимо ползли, а хозяин все еще перебирал скудный запас козырей, которыми предстояло сыграть сегодняшнюю партию.
Глава 14
Когда оперативному агенту ОВБ Доминик Парилло сообщили о том, что ее отправляют в Соединенные Штаты Америки, первым побуждением девушки было хлопнуться в обморок.
Придя в себя, она тотчас подумала о самоубийстве.
— Не посылайте меня в этот ад! — с мольбой в голосе попросила она офицера, руководившего операцией.
— Мы делаем это во благо Франции, — суровым тоном заявил тот.
— Ради Франции я готова на все, — с пылом отозвалась Доминик. — Готова даже пожертвовать собой. Готова пролить кровь и выпить ее, только чтобы пролить еще больше крови за свою любимую страну. Сами знаете.
— Вы — одна из способнейших наших агентов, — заверил ее офицер. Разговор происходил в штаб-квартире ОВБ, в здании, получившем название «плавательный бассейн», поскольку его возвели над старым городским бассейном. — Ваша отвага зафиксирована во многих документах.
— Зачем же ломать мне карьеру, посылая в Америку?
— Подобное назначение не разрушит, а лишь ускорит вашу карьеру.
Доминик вцепилась длинным тонкими пальцами в свои рыжеватые волосы, словно намереваясь вырвать их с корнем. Зеленые глаза ее так и вращались, казалось, женщину охватил приступ падучей.
— В Америке я сойду с ума! Лишусь рассудка! Прошу вас, отправьте кого-нибудь другого!
— Других кандидатов у нас нет.
Доминик Парилло, проходившая в секретных документах ОВБ под кличкой Арлекин, уселась в кресло и руками прикрыла свои изящные колени. Теперь в ее повадке безошибочно угадывался высокий профессионализм.
— Что вы имеете в виду? — спросила она.
— Известно ли вам о запретной зоне под названием Клякса?
— Еще бы! Кто же не знает Кляксу? Клякса — и есть клякса. Но я впервые слышу, что ее называют запретной зоной. Неужели американцы закрыли «Евро-Бисли»?
— Наше ведомство внесло этот парк в список недоступных объектов. Туда проникают агенты, и... — Руководитель операции умолк, бессильно разведя руками.
— И не выходят?
— Выходят, — ответил офицер. — Но выходят... изменившимися.
— В какую сторону?
— Они выходят радостными и счастливыми.
— Разве это плохо?
Офицер взмахнул сигаретой, и голову его окутало хитросплетение струй табачного дыма.
— Они выходят оттуда, начисто позабыв о своей задаче — проникнуть в подземные камеры Утилканара и попытаться выведать секрет внезапного и упорного роста популярности Кляксы.
— Утилканар? Впервые слышу.
— Американцы пытаются убедить нас в том, что это помещение для переработки отбросов и прочего мусора.
— Уж лучше бы они отправили на переработку весь свой парк! — гневно воскликнула Доминик Парилло.
— Наши агенты Папилье, Грилье и Сатюрель спустились в Кляксу и вернулись оттуда, нагруженные сувенирами от Бисли и совершенно неспособные исполнять свой долг перед Францией.
— Оттого, что их сделали счастливыми?
— Агент Грилье очарован до такой степени, что до сих пор не выносит критики в адрес «Евро-Бисли». Сатюрель вернулся до смерти напуганный и наотрез отказался возвращаться туда. Агента Папилье уже третий день непрерывно тошнит.
— Что же он там увидел, бедняжка?
— Он сумел описать лишь нелепую роскошь и слепящие огни Кляксы, но большего добиться от него не удалось. Кажется, говорил еще что-то о необычайно ярком зеленом свете.
Доминик Парилло вскочила на ноги.
— В таком случае я немедленно отправляюсь!
Офицер отрицательно покачал головой.
— Прошу вас! Судя по всему, за воротами Кляксы скрывается великая тайна, и ее необходимо разгадать. — Доминик расправила плечи и горделиво выпятила подбородок. — Я еду туда сегодня же. Сейчас же. Я не боюсь. Искренняя преданность любимой стране и ее культуре сделала меня бесстрашной.
— Вы отправляетесь в Америку, — напомнил офицер.
Услышав эти слова, Доминик рухнула в кресло и залилась слезами, приложив к глазам белоснежный льняной платочек, кружевные уголки которого предусмотрительно были пропитаны раствором цианида на тот случай, если его хозяйка окажется в руках врага.
— Вам поручается следить за всеми необычными событиями, имеющими отношение к корпорации Бисли, — продолжал офицер. — Хорошо бы вам удалось устроиться к ним на работу.
Доминик опустила плечи и уткнулась лицом в смертоносный платочек.
Офицер издал яростный крик, перемахнул через стол и навалился на своего лучшего агента. Они покатились по полу, вырывая друг у друга ядовитый платок, который Доминик тщетно пыталась укусить своими крепкими хищными галльскими зубами.
* * *
Когда лайнер авиакомпании «Эр-Франс» совершил посадку в международном порту Фьюризо, первым желанием Доминик было спрятаться в туалетной кабинке и улететь домой тем же самолетом.
И все же долг перед своей страной вынудил женщину покинуть удобное кресло и окунуться в насыщенный влагой воздух Флориды.
Мучения Доминик начались в первую же секунду, едва она вышла из салона.
Ее кожу безупречного молочного оттенка немедленно обволокло жарким липким воздухом, а парижская прическа Доминик превратилась в сырую массу, похожую на разбухшие кукурузные хлопья. Изящное платье девушки тут же пропиталось влагой и утратило форму.
Ее окружали грубые люди с неприятным акцентом. Разговаривая по-французски, они произносили слова целиком, даже конечные согласные, потому их трудно было понять. Что же до одежды американцев, то эти лохмотья определялись всего одним словом: «мерзость».
Положение с продовольствием оказалось еще хуже. В бакалейных лавках не «водилось» хорошего хлеба, сыры были начисто лишены аромата, а вина наводили на мысль о пойле для скота. Из соусов здесь употребляли только «пикан», который американцы иногда называли «кэтсуп», иногда — «кетчуп». Их кулинарам недоставало изысканности, портным — утонченности и мастерства. Окружающее было грубоватым и тяжеловесным — все, от пищи до людей, которые, как отметила Доминик, тоже чувствовали себя довольно неуютно в этом жарком неприветливом мире.
Она устроилась в «Мир Бисли» переводчиком, но не узнала ничего интересного. К Доминик, как, впрочем, и к другим работникам компании, относились столь бесчеловечно, что она вынуждена была взять расчет.
После переезда в Ванахейм, Калифорния, дела Арлекина отнюдь не пошли на лад, несмотря на то что изнуряющая влажная жара атлантического побережья сменилась восхитительным сухим теплом. После двух месяцев жизни на новом месте оно оказало на Доминик весьма расслабляющее действие, куда более вредоносное, нежели климат Флориды, высасывавший из нее все силы.
Однажды в дорогом ресторане — там даже держали швейцара, который отгонял машины гостей на стоянку, — она заметила в меню блюдо под названием «французское фри». Глаза Доминик разгорелись, и она тут же заказала кушанье.
— Что на гарнир? — поинтересовался официант.
— Ничего. Просто тарелку фри и ваше лучшее вино.
Когда фри наконец принесли, Доминик обнаружила, что оно не было ни французским, ни сколь-нибудь съедобным. Пожалуй, сие блюдо мог переварить только луженый желудок англичанина. Доминик рассеянно поводила вилкой по тарелке и выпила целую бутылку помоев с этикеткой «шардоннэ».
В другой раз она набрела на так называемые французские гренки — по крайней мере так значилось на грифельной доске у дверей кафе. Если бы не гренки, Доминик ни за что не решилась бы войти — столь отталкивающие ароматы струились из помещения.
Тем не менее, девушка переступила порог и заказала две порции гренок.
— И ваше лучшее столовое «бордо», — добавила она.
— Простите, «бордо» мы не подаем.
— Ну, тогда «божоле».
— У нас нет патента на торговлю спиртным, мадам, — объяснил официант.
Еще одна загадка! Во многих ресторанах не было ни пива, ни вина. Даже плохого пива и плохого вина, которые эти неотесанные болваны производили в огромных количествах.
— Тогда чашку кофе. Черного.
Принесли гренки, и Доминик, едва взглянув на них, поняла, что это блюдо никакого отношения к французской кухне не имеет, хотя отдаленно и напоминает гренки.
Девушка выпила тогда огромную кружку кофе, который показался ей солоноватым из-за горьких слез, непрерывно катившихся по ее щекам.
Особенно отвратительными оказались кинофильмы, дешевые и безвкусные, как, впрочем, и телепередачи. Единственной светлой искоркой в этом мраке были киномарафоны Джерри Льюиса, которые шли в День взятия Бастилии, и его же многочасовые телепрограммы в День Труда. Как только Льюис запел «Ты не останешься одна», Доминик поспешно записала его на пленку, и отныне песня эта стала ее самой любимой.
До сих Пор девушке и в голову не приходило, что Джерри может петь.
К тому времени, когда поднялась шумиха вокруг «Америкен-Бисли», Доминик Парилло превратилась в бледную тень бывшей себя. Она пребывала в угнетенном состоянии духа и непрерывно терзалась мыслями о самоубийстве посредством любых предметов, какие только попадались под руку. Начальство упорно отказывалось снабдить Доминик таблетками цианида, устроить ей выдолбленный зуб или выслать отравленный платок.
Поэтому Доминик приобрела маленький аэрозольный баллончик клопомора «Черный Флаг». В случае необходимости она могла бы сунуть распылитель в горло и нажать на кнопку своим необычайно сильным и проворным языком, который в свое время обеспечил ей быстрое продвижение по службе. Мужчины обожали умелый язычок Арлекина. Во всяком случае, соотечественники. Американцы же, как правило, отпускали по поводу ее «французских» поцелуев малоприятные замечания, но не хотели — а может, не могли — объяснить, почему такой поцелуй приписывался именно французам, а не какой-либо иной нации.
Доминик торчала в Виргинии уже целых три недели, работая телерепортером европейского канала, когда внезапно разразилась Вторая гражданская война. Фургон француженки очутился на месте происшествия одним из первых.
Удостоверение журналиста оказалось самой лучшей маскировкой. Свобода граждан США ограничивалась множеством постановлений и законов, но журналисты, даже иностранные, по непонятным причинам были исключением из этого правила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28