Ты бы вспомнил про головы, разбросанные по земле, как дыни по бахче. Ты бы лучше выполнил свое задание. Но с какой стати кто-то должен меня слушать? Невозможно ничему научить человека, который думает, что знает все.
— Конечно же, я не знаю всего, — запротестовал Римо.
— А я знаю, — отрезал Чиун.
И на этой ноте он закончил свою речь утверждением, что Римо должен слушать все, что ему говорят, в будущем — так, как должен был бы слушать в прошлом.
Чиун представлял собой не единственную проблему, с которой Римо пришлось столкнуться после исполнения иранского задания. У портье в гостинице его ждало сообщение. Ему звонила тетя Кэтрин. А значит, Римо должен был позвонить по известному ему номеру — такому, звонок по которому автоматически включал кодирующее устройство, исключавшее подслушивание.
На его звонок ответили далеко к северу от того места, где он сейчас находился. Трубку сняли в санатории, стоявшем на берегу залива Лонг-Айленд. В штаб-квартире.
— Где вы пропадали? Римо, Белый Дом в отчаянии. Мы обещали обеспечить его охрану в течение ближайшего, самого критического месяца, а потом вы вдруг взяли и пропали.
— Они имеют охрану, — ответил Римо. — Лучшую охрану, какую только можно вообразить.
— Римо, Белому Дому пришлось окружить все здание, перегородить все подходы к нему бетонными баррикадами, чтобы не дать подъехать грузовикам, начиненным взрывчаткой. А это значит, что они публично перед всем миром признали свою слабость. Но мы знаем, что есть группы добровольцев, которые готовы расстаться с собственной жизнью, но убить президента США. Мы не можем остановить их, используя обычные силы наших спецслужб. Вы заверили нас, что президент будет в безопасности. Где вы сейчас?
— Дома. Точнее, в таком месте, которое служит мне домом на этой неделе.
— А как насчет охраны президента?
— У президента самая лучшая охрана, какая только может быть, — ответил Римо.
— Но он ее не видит. Где охрана?
— Если он ее не может видеть, это еще не значит, что ее нет.
— Пожалуйста, не становитесь корейцем, когда разговариваете со мной, Римо. У нас проблемы с иранскими камикадзе, поклявшимися убить президента.
— Смитти, — с величайшим терпением произнес Римо. — Не волнуйтесь вы об этом, ладно? Об этом уже позаботились.
Доктор Харолд В. Смит, говоря с Римо, видел перед собой только телефонный аппарат. Раз Римо сказал, что об этом позаботились, то значит, об этом позаботились и говорить не о чем, и теперь Смит хотел побыстрее прервать разговор. Если говорить по этой линии дольше, чем это действительно необходимо, то увеличивается риск подслушивания, не взирая ни на какие шифровальные устройства, а в последние дни Смит все больше и больше беспокоился о сохранении секретности своей организации, КЮРЕ.
За те годы, что Харолд В. Смит руководил КЮРЕ, он очень постарел. Рука была уже не столь тверда, да и движения не столь проворны. Даже широта мысли немного притупилась. Но что на самом деле постарело — так это его дух. Он устал.
Может быть, причина была в том, что когда организация только-только создавалась, с ней было связано так много надежд. Секретное агентство, которое должно было работать вне рамок конституции борясь с врагами Америки. В один прекрасный день общество должно было полностью избавиться от преступников. Это была великая цель, но ее так и не удалось достичь. Неустанная борьба КЮРЕ позволяла держаться с преступным миром на равных, а когда для усиления в борьбу был введен Римо, который должен был наказывать тех, кто тем или иным образом избежал законного наказания, то какого-то принципиального улучшения все равно не произошло. Лодка тащила много воды. Это было не движение вперед, а просто вопрос выживания, — и все это вместе взятое превратило Смита в усталого старого человека, который слишком о многом беспокоится.
Но за все эти годы еще ни разу не было так, чтобы Римо сказал, что о чем-то позаботились, если об этом не позаботились.
— Хорошо, — сказал Смит. — Я сообщу ему.
Он положил трубку и выглянул в окно — окна санатория Фолкрофт позволяли видеть то, что происходит снаружи, но не позволяли снаружи заглянуть внутрь. Вода в заливе Лонг-Айленд пенилась, темные тучи клубились в небе, а яростные порывы ветра прижимали неразумные парусники к берегу — туда, где им следовало бы быть уже час назад. Во рту у Смита пересохло. Он посмотрел на свою руку. Она была в пятнах — это от старости. Наставник Римо тоже стар, но на вид совершенно не стареет. И Римо, похоже, не стал старше ни на один день. А он, Смит, состарился. Но волновало его не старение тела, а то, что сознание стареет быстрее. Он уже не надеялся на себя.
Он выдвинул ящик стола, снял трубку маленького красного телефона и принялся ждать. Он узнал голос. Так, как узнало бы его и большинство американцев. Это был голос президента.
— Сэр, — сказал Смит. — Обо всем позаботились.
— Но где он? Я его не видел.
— О деле позаботились. Эти бетонные баррикады, воздвигнутые против грузовиков, больше не нужны.
— Предполагалось, что вы пошлете его сюда, чтобы он охранял меня. Я его не видел, — повторил президент.
— Он справился с делом, сэр.
— Я понимаю, что это звучит глупо, но он что, может становиться невидимым?
— Я не знаю. Он может предугадать направление взгляда, но ничего определенного я сказать не могу, — ответил Смит.
— А старик — тот еще лучше, так?
Президент часто задавал этот вопрос. Ему нравилось слышать, что есть на свете человек, которому но меньшей мере восемьдесят лет и который превосходит по своему мастерству ужасного ассассина-убийцу, состоящего на службе у Смита. Президент даже не знал, что ассассина зовут Римо, а его наставника — Чиун.
— Во многих отношениях старик лучше, — подтвердил Смит.
— Ему не меньше восьмидесяти, так?
— Да, сэр.
— И вы говорите, что мы в безопасности?
— Вам не угрожают грузовики, начиненные взрывчаткой, и люди, которые готовы пожертвовать своей жизнью, чтобы убить вас.
— Ну, ладно. Это меня устраивает. А старик тоже говорит, что мы в безопасности?
— Я не уверен, что он участвовал в этом деле, — признался Смит.
— А он регулярно занимается спортом? Я — регулярно. У него есть какой-нибудь свой комплекс упражнений, чтобы оставаться в такой чертовской форме?
— Есть, но это что-то такое, о чем мы с вами не знаем. Они тренируют не мускулы.
— Они творят чудеса, черт побери. Знаете, самое трудное в этом деле — это никому не проболтаться о них.
— Знаем только вы и я, — напомнил ему Смит. — Представляете, что было бы, если бы стало известно, что правительство взяло на службу эту парочку? Представляете, что будет, если станет известно о существовании моего агентства?
На другом конце телефонной линии раздался смешок.
— Да, представляю, что сделала бы пресса! Уж они бы пустили нам кровь и безумно бы этим насладились.
Президент повесил трубку, а Смит отметил про себя, что, по крайней мере, человек в Белом Доме не изменился. Он не таил зла против журналистской братии, для которой нет лучшего лакомства, чем президентская печенка, даже если ради того, чтобы до нее добраться, придется развалить всю страну.
Смит убрал телефон и снова взглянул в окно на залив Лонг-Айленд.
Никто не изменился. Ни Римо, ни Чиун, ни президент.
Только Смит. Мрачный молодой человек с кислым и желтым, как лимон, лицом и достижимой целью превратился в мрачного старика с кислым и желтым, как лимон, лицом и достижимой целью.
Глава третья
Абнер Бьюэлл дождался, пока последняя актриса и ее нагловатый агент покинут вечеринку. Они задержались слишком уж долго для людей, собирающихся заручиться его финансовой поддержкой для съемок нового фильма. Они засиделись за его новой трехмерной игрой «Зайлон», ее версией для взрослых, где зайлонская дева бегает по экрану, периодически теряя одежду, а чудовище Оргморк гоняется за ней, выставив вперед огромных размеров половой член.
Игра предназначалась для двоих — мужчины и женщины. Женщина должна была провести девушку сквозь лабиринты электронных препятствий так, чтобы она потеряла как можно меньше одежды и в конце концов оказалась в безопасности в замке. А мужчина, управляющий движениями Оргморка, должен был догнать и схватить девушку, сохраняя при этом половой орган в, как это называлось, «указательном положении», хотя, на самом деле, его угол подъема был значительно выше, чем, скажем, у стрелок дорожных указателей.
Кульминационный момент игры — тот, ради которого ее покупали, — наступал тогда, когда чудовище догоняло девушку и насиловало ее. Очень натурально, вплоть до визгов.
В детской версии игры оно ее просто разрывало на части, и кроме того, как девушка, так и Оргморк — оба были одеты. Эта игра была гвоздем сезона, а Абнеру Бьюэллу она наскучила за два дня. Он сам ее создал.
Он также создал «Зонкмэна» — там вспыхивающий на экране рот под музыку пожирал голубоватый гамбургер, и Бьюэлл уверенно и быстро набрал в этой игре максимальный счет. Прыщавым юнцам, которые могли набрать в этих играх крупный счет, полагались небольшие призы, но Абнер Бьюэлл знал, что ни один из них и близко не подойдет к его результату.
Но, будучи изобретателем, компьютерным гением, породившим все эти игры, он никогда не дал бы миру понять, что лучшие из игроков не наберут и половины тех очков, которые может набрать он. Это разрушило бы образ игры — эти юнцы, у которых из внутренностей — или откуда там? — исходит запах жевательной резинки, должны быть уверены, что они в этом деле — лучшие в мире.
А они таковыми быть не могли, и именно потому, что они были недооформившимися юнцами. Абнер Бьюэлл изобретал для них эти игры затем, что в процессе этого сложного творчества он на какое-то время спасался от того, что мучило его с той самой поры, как он окончил Гарвард с наивысшим отличием в возрасте десяти лет.
Скука. Ужасающая серость нескончаемой скуки жизни.
В двенадцать лет он уже имел докторскую степень по математике и подумывал о том, чтобы получить еще одну — по английской литературе, но вовремя понял, чти и это не поможет. Тогда он задумал и осуществил идеальное ограбление банка, и это развлекло его, как минимум, на двадцать минут, но возбуждение прошло, как только он понял, что у полиции нет ни малейшей надежды поймать его.
Сейчас ему было двадцать три года, он не мог сосчитать, сколько у него денег, он владел семью домами и только что с мрачным видом просидел весь вечер, ужиная с самыми, как это называлось, изумительными людьми на всем побережье. Из его дома в Малибу открывался вид на то, что осталось от берега. Он барабанил пальцами по шелковой скатерти, а агент, «раскручивавший» актрису, расписывал ему все чудеса, которые творит его подопечная. Бьюэлл видел, как она стреляет в его сторону глазами, и видел, как все остальные гости уходят.
Он сказал что-то непристойное, и актрису это очень позабавило. Он начал оскорблять ее. Она сказала, что это ее возбуждает. Он сказал, что она его утомляет. У нее был ответ и на это. Он сорвал с нее одежду. Она сказала, что всегда мечтала сыграть в одну из его видеоигр обнаженной.
— Твой агент здесь, — напомнил ей Абнер Бьюэлл.
— Он уже видел, как я снималась в кино обнаженной.
— Я помогу, — с готовностью вызвался агент. — Хотите, я тоже разденусь? Сниму с себя все до конца.
— Если хоть один из вас через двадцать одну секунду еще будет находиться в моем доме, то я прекращаю финансирование фильма, — сказал Абнер Бьюэлл.
В конце концов это помогло.
Как только дверь за ними закрылась, кривая улыбка пересекла его лицо. Обычно лицо его ничего не выражало. Не лицо, а пластиковая маска — такое выражение лица любят напяливать на себя фотомодели. Даже его неопределенно-коричневатые волосы казались продуктом переработки какого-то углеводородного сырья. Абнера Бьюэлла не волновало, как он выглядит, он об этом даже не думал. Какое отношение имеет внешность к действительности? А самая действительная действительность — это та, которой Абнер Бьюэлл собирался развлечься сегодня ночью. Как минимум, полчаса.
Затянувшаяся допоздна вечеринка кончилась, и солнце уже начало всходить за Скалистыми горами. В Нью-Йорке уже было девять часов утра. Бьюэлл включил панель, составленную из нескольких телевизионных экранов, и набрал нью-йоркский номер.
— Будьте добры, попросите Памелу Трашвелл, — попросил он дежурную по компьютерному центру.
Он не только слышал ее голос, но видел ее на экране. Сначала он хотел было воспользоваться модулятором и изменить свой голос на женский, но потом отказался от этой затеи.
— Она еще не пришла, — ответила дежурная.
— Попросите ее позвонить.
— По какому номеру, сэр?
— Она знает, — сказал Бьюэлл.
Ожидая звонка, он нажал несколько клавиш и вызвал из компьютерной памяти на экран повторение начала игры. Вот он, первый игрок. Его ввели в игру просто деньги — он привык к ним, как к наркотику, и его удалось довести до той черты, до какой только было можно. Впрочем, Бьюэлл был вполне уверен, что Уолдо Хаммерсмита можно-таки было заставить нанести Памеле Трашвелл тяжкие телесные повреждения. Но он не был уверен, что смог бы заставить его совершить убийство. На то был полицейский. Полицейский обошелся ему относительно недорого.
Абнер так построил эту игру, что денежные средства, которыми он мог пользоваться, были достаточно ограничены, и он не мог ввести в игру новые суммы, пока не получит то, что он называл «суперсчет». Суперсчета он добивался тогда, когда ему удавалось буквально развернуть какую-нибудь личность на сто восемьдесят градусов. Если Бьюэллу это удавалось, тогда он мог увеличить фонд игры стократно.
Но оставаться в рамках бюджета игры — это не самое главное. Настоящий фокус заключался в том, чтобы не потерять ни одного игрока. За потерю игрока полагался штраф — десять тысяч очков.
Ожидая звонка, Абнер Бьюэлл прокрутил видеопленку. Вот он, маленький, коренастый, элегантно одетый Уолдо Хаммерсмит — Уолдо, сверхподозрительный шофер такси, благодаря которому Абнер Бьюэлл получил тысячу очков в тот момент, когда Уолдо не стал задавать вопрос, откуда на него свалилась такая удача.
Потом на экране появился Уолдо, нервно дергающийся и потеющий в пустой комнате. А потом пошел очень удачный кусок. Памела Трашвелл — такая подчеркнуто-вежливая — и Уолдо Хаммерсмит, шарящий рукой вслепую и хватающий девушку за грудь.
Абнер чуть ли не рот раскрыл от удовольствия.
— Здорово, — негромко произнес он.
Эта сцена принесла Абнеру пять тысяч призовых очков.
А потом экран показал полицейского, догоняющего Хаммерсмита и хватающего его за шиворот. Хорошо, что краски такие яркие — вот он, бывший шофер такси мужчина средних лет, перепуганный и густою покрасневший, как юная девица. Такие детали составляют непременный антураж хорошей игры — вроде визга зайлонской девы, которую насилует Оргморк, или как музыкальное сопровождение в более ранних играх.
Вот сцена, в которой Хаммерсмит хочет умереть от унижения, а Памела Трашвелл готова забыть все, лишь бы только положить этому конец, — за эту сцену очки не полагались, но следить за ней было одно удовольствие. Бьюэлл даже чуть было не улыбнулся.
Как он залез под юбку — это тоже было здорово. Памела выглядела так, будто ее укололи шилом. Он остановил пленку и прокрутил ее назад, чтобы снова увидеть лицо Памелы. Назад, и снова вперед, а потом опять назад. Широко распахнутые глаза на круглом красивом лице, обрамленном белокурыми локонами.
Отважная британка, подумал Бьюэлл. Надо бы создать новую игру и назвать ее «Отважный британец». Пусть пять фигурок в красной униформе маршируют сквозь джунгли мимо аллигаторов. И пусть аллигаторы сожрут двоих из них, а потом выплюнут косточки. Это будет вариант для детей.
Бьюэлл увидел, как лейтенант Кейси беседует с Хаммерсмитом, а потом стреляет ему в голову. Бьюэллу это не понравилось. Потеря игрока обошлась ему в десять тысяч штрафных очков. Он смотрел, как тело бывшего шофера такси корчится на старом нью-йоркском пирсе, а жизнь покидает его.
Нераскрытое преступление. Он покачал головой. За нераскрытое преступление никаких очков не полагалось. Это был вынужденный ход — просто чтобы спасти игру.
Очки полагались только за реальные достижения. Заставить Уолдо Хаммерсмита забыть весь свой здоровый пролетарский скептицизм — это достижение. Но заставить Кейси его убить — вовсе нет. Кейси был плохим полицейским, он всю жизнь занимался мелким рэкетом, и сделать его чуть-чуть богаче — значило просто подтолкнуть его чуть-чуть вперед по той скользкой тропинке, на которой он и так уже находился.
Его раздражало, что из-за Кейси он получил десять тысяч штрафных очков, и он вызвал на экран картинку, показывающую Кейси в данный момент. Иногда такая картинка не появлялась вовсе, а иногда она показывала только ногу, или только руку, или потолок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20