Если начать их налаживать, то американцы могут догадаться, что тут что-то не так. Но если их не налаживать, то американцы опять-таки могут обо всем догадаться, и тогда прощай, внешняя политика.
Было решено ракеты наладить.
И в этот кризисный момент понадобились люди, прекрасно разбирающиеся в краденой американской технологии. Таких людей можно было найти только в одной стране.
Уже к полуночи триста японских специалистов были в Москве. Они не только могли гарантировать, что ракеты сработают как надо, но даже вызвались реконструировать пусковые установки так, чтобы они стали дешевле, и к тому же обогатить ядерные заряды так, чтобы при выпадении радиоактивных осадков на Америку обрушились такие смертоносные яды, что там бы на целых двести лет не осталось никакой, даже растительной, жизни.
Они настаивали на том, чтобы русские дали незамедлительный ответ, потому что руководителям делегации надо было срочно возвращаться в Японию для участия в подготовке Дня памяти жертв Хиросимы, чтобы выразить протест против использования американцами ядерного оружия, которое те применили, чтобы кончить войну, развязанную Японией.
И прежде чем американская разведка пронюхала о неполадках с ракетами, японцы уже починили их так, что они стали работать лучше, чем когда-либо, и плюс к этому открыли на ракетной базе маршала Мищенко пункт по продаже своих автомобилей, причем значительная часть прибыли шла маршалу.
Как-то так получилось, что это были единственные машины, способные нормально функционировать в условиях сибирских морозов.
Когда никаких облаков в форме грибов не появилось, а город Сан-Диего — где-то там, дальше по побережью — так и не осветился ярким пламенем, Абнер Бьюэлл понял, что что-то не заладилось. Он решил перепроверить все программы и обнаружил неполадки в русских ракетах раньше самих русских. Конструкции ракет и пусковых установок были в порядке, но за ракетами плохо ухаживали, и в условиях суровой сибирской зимы все металлические части оказались подверженными коррозии. Русские ракетные генералы жали на бесполезные кнопки.
Рыжеволосая фотомодель — ее звали Марсия — все еще была в его доме. Когда он занимался своим компьютером, она низко склонилась над ним, прижавшись к его плечу, а когда он сказал ей, что мир не будет разрушен так скоро, она показалась ему расстроенной, и Абнер Бьюэлл подумал, что он, возможно, влюбился.
— Что тебя так разочаровало? — спросил он.
— То, что я не увижу взрывы и много-много трупов.
— А зачем тебе это?
— Затем, что все остальное мне надоело.
— Ты бы тоже погибла.
— Дело того стоит.
— Раздевайся, — велел он.
Потом он долго пытался решить, кого он хотел бы заставить нанести первый удар — русских или американцев.
Он никак не мог прийти к окончательному решению, и просто для того, чтобы скоротать время, решил покончить с нью-йоркской проблемой. Ему ужасно надоела Памела Трашвелл и этот ее новый телохранитель — тот, чьи отпечатки пальцев не были нигде зарегистрированы, тот, который отказался принять деньги от банковского автомата. Может быть, сгодится что-нибудь элементарное, подумал Бьюэлл. Может быть, драка со смертельным исходом.
Он обернулся к Марсии. Ее одежда лежала на полу — там, где она се бросила.
— Хочешь посмотреть, как я жутким образом прикончу эту парочку? — спросил Бьюэлл.
— Больше всего прочего в этом мире, — ответила Марсия.
— Хорошо.
В компьютерном отделении банка на Уолл-стрит Памела Трашвелл взвизгнула дважды. Один раз от восторга, что им удалось добраться до баз данных; второй — от ужаса, когда она увидела, как все записи исчезают у них прямо на глазах.
Пока она занималась поиском источника команд, управляющих базами данных и денежными расчетами, все записи начали буквально испаряться. Источник защищал себя и уносил с собой всю память банковских компьютеров.
С двоими из вице-президентов случились сердечные приступы. Трое оставшихся пытались вскарабкаться на Памелу и хоть как-то добраться до клавиатуры, чтобы постараться сохранить хоть часть записей.
— У вас что, нет дубликатов? — разгневанно спросила Памела.
— Вот он, дубликат. Исчезает у нас на глазах, — ответил бледный, дрожащий вице-президент.
— Боже мой, нам снова придется вести учет на бумаге — простонал другой.
— А что это такое — бумага? — спросил третий.
— Это что-то вроде того, на чем напечатаны наличные доллары, только она не зеленая и на ней делают пометки.
— Чем?
— Не знаю. Чем-то Ручками, карандашами. Палочками.
— А как мы узнаем, что кому принадлежит? — спросил один из вице-президентов, и все они с осуждением уставились на Римо и Памелу.
Памела сидела перед огромным экраном, а вереница имен и чисел мелькала перед ней со скоростью молнии, направляясь в вечное компьютерное небытие.
Потом появилась последняя запись. Она на какое-то мгновение задержалась на экране:
«ВСЕ ЗАПИСИ ЧИСТЫ. ДОБРОЙ НОЧИ, МАЛИБУ».
А потом машина отключилась.
Те из вице-президентов, которые еще стояли на ногах, застонали.
— Похоже, это мы натворили, — произнесла Памела.
— Будет достаточно просто извиниться? — спросил Римо.
Трое банкиров, избежавших инфаркта миокарда при виде исчезновения всех банковских записей в череде маленьких зеленоватых вспышек, тупо покачали головами.
— Мы разорены, — пробормотал один. — Полностью разорены. Тысячи людей лишились работы. Тысячи людей — банкроты. Разорены, все разорены.
— Я же сказал, извините, — буркнул Римо. — Что вам еще от меня надо?
* * *
В штабе Командования стратегической авиации, располагавшемся глубоко в толще Скалистых гор, во всех отчетах службы безопасности содержался один зловещий вывод: ядерная война неизбежна, потому что что-то или кто-то проник в систему управления как русскими, так и американскими ракетами и — другого слова не было — играет.
Президент выслушал дискуссию членов кабинета по поводу возникшего кризиса и не произнес ни слова. Потом по красному телефону, стоящему у него в спальне, он связался с доктором Харолдом В. Смитом.
— Как наши дела с этим... этой штукой, связанной с атомными бомбами? — спросил он.
— Мы занимаемся этой проблемой, — ответил Смит и посмотрел на свою левую руку.
Рука онемела и плохо его слушалась. Он все еще пребывал в состоянии шока, потому что всего несколько минут назад ему позвонили из одного нью-йоркского издательства и попросили подтвердить сведения о том, что санаторий Фолкрофт является местом подготовки тайных убийц-ассассинов.
Смит заставил себя рассмеяться.
— Это приют для душевнобольных, — ответил он. — Судя по вашему вопросу, вы недавно беседовали с одним из наших пациентов.
— Да, все это похоже на бред. Люди, чьим основным занятием в течение тысяч лет было только убийство, приезжают в Америку, и им поручают подготовить тайного ассассина. Впрочем, это был очень милый пожилой джентльмен. Так, значит, он ваш пациент?
— Вполне возможно, — ответил Смит. — А он не говорил, что он Наполеон?
— Нет. Просто Мастер.
— У нас таких — девять, — сообщил Смит. — А еще четырнадцать Наполеонов, если это вам чем-нибудь поможет. Хотите, чтобы я поговорил с ним?
— Он ушел. Впрочем, он оставил свою рукопись. Совершенно потрясающая штука.
— Вы собираетесь ее издать? — спросил Смит.
— Пока не знаем, — ответил редактор.
— Мне бы хотелось ее прочитать, — сказал Смит, мобилизовав все силы, чтобы казаться спокойным. — Разумеется, вы понимаете, что нам придется подать на вас в суд, если вы упомянете название нашего заведения.
— Мы думали об этом. Поэтому-то мы вам и позвонили.
Именно тогда у Смита отказала левая рука. Мир собирался взлететь на воздух в облаке атомной пыли, а он не мог установить контакт с Римо, который, возможно, вообще не понял, в чем заключается задание, а теперь он не мог установить контакт и с Чиуном, который смог бы понять, в чем заключается задание, но который не собирался беспокоить себя этим, потому что в данный момент он пытался опубликовать историю своей жизни.
Автобиография Чиуна. А всего несколько месяцев назад именно Чиун пытался создать организацию общенациональных масштабов под лозунгом «Долой ассассинов-любителей».
Так или иначе, но во всех случаях КЮРЕ оказывалась скомпрометирована. Единственная утешительная мысль состояла в том, что, вероятно, скоро не останется никого, кого может взволновать вопрос о том, существовала ли на свете маленькая команда, пытавшаяся спасти Америку от падения во мрак пропасти, где цивилизацию ждет конец. Нельзя быть скомпрометированным, если нет никого, кто об этом может узнать.
Смит взглянул на залив за окнами кабинета. Несмотря на то, что окна были из темного стекла, мир казался невероятно солнечным — таким живым, таким ярким. С какой стати мир должен быть таким прекрасным именно в этот момент? С какой стати он, Смит, должен это замечать?
А больше ему ничего и не оставалось — только замечать. Как и во всем остальном. Он сидел во главе самого мощного, самого осведомленного агентства в истории человечества, и на службе у него были два ассассина, превосходящие любое изобретение Запада, и тем не менее — он был беспомощен. На какое-то мгновение ему пришла в голову мысль о цветах, запах которых ты ощущаешь, когда проходишь мимо. Такой совет дал ему однажды партнер по гольфу, нюхайте цветы, когда проходите мимо.
Он редко следовал этому совету. Вместо этого он посвятил свою жизнь обеспечению безопасности цветов для других проходящих мимо.
Смит помассировал онемевшую руку. У него есть таблетка. У него есть таблетки от всех болезней.
Тело его увядает, и миру тоже предстоит увянуть.
Смит еще раз попытался разыскать Римо или Чиуна по всем возможным контактным телефонам. Единственное место, куда ему удалось дозвониться, — это отель в Нью-Йорке, но и там ему ответили лишь гудки в так и не снятой трубке телефона в пустой комнате.
Нюхайте цветы. Ему никогда не нравилось нюхать цветы. Ему нравилось добиваться успеха. Ему нравилось, что его страна в безопасности. Ему нравилась его работа. Он даже не допускал никаких цветов у себя в кабинете. Пустая трата денег. Цветам место где-нибудь в поле. Или в вазе.
— Где вы, Чиун? — пробормотал он. — Где вы, Римо?
И тут, словно его молитва дошла до неба, зазвонил телефон.
— Смитти, — раздался голос Римо. — Я не могу ничего понять — концы с концами не сходятся.
— Концы чего? Где вы? Где Чиун? Что происходит?
Римо свистнул, как судья на поле.
— Попридержите, попридержите. Время вышло. Я первый.
— Ладно, — вздохнул Смит. — Что у вас?
— Этой ночью мы начали было приближаться к тому, кто забавляется этими компьютерами и все такое прочее, а он взял да и стер у меня на глазах все банковские записи. А напоследок оставил послание «Доброй ночи, Малибу». Как вы думаете, что бы это значило?
— Малибу — как в Калифорнии? — уточнил Смит.
— Точно. Просто: «Доброй ночи, Малибу». Есть какие-нибудь идеи?
— Вы полагаете, что человек, который стоит за всем этим, находится в Малибу? — спросил Смит.
— Это возможно, — ответил Римо. — Я не знаю.
— В какое время это было? В какое время это случилось? — спросил Смит — Постарайтесь припомнить поточнее.
— Ровно в пять часов пятьдесят две минуты утра, — отрапортовал Римо. — Думаете, что-то можно сделать?
— Я хочу попытаться.
— Хорошо, — сказав Римо и оставил Смиту свой нью-йоркский номер телефона, по которому до него можно дозвониться. — Постарайтесь дать мне какую-нибудь зацепку.
— Ладно, — согласился Смит. — Я попытаюсь с этим что-нибудь сделать. А вы не знаете, где Чиун?
— Вероятно, вернулся в гостиницу. А может быть, в Центральном парке — убирает обертки от конфет. О нем никогда ничего нельзя сказать заранее. А что?
— А то, Римо... что... в общем, черт побери, он пытается опубликовать свою автобиографию, — сказал Смит срывающимся от напряжения голосом.
— Будем надеяться, что все мы останемся живы и сможем ее прочитать, — отреагировал Римо и повесил трубку.
Глава седьмая
Правящий Мастер, Слава Дома Синанджу, Защитник Деревни, Носитель Мудрости, Вместилище Величия, Чиун, собственной персоной вошел в кабинет старшего редактора издательства «Бингем паблишинг», а затем потребовал, чтобы его проводили отсюда.
— Я сказал «старший редактор», — заявил Чиун, с презрением оглядывая тесное пространство, где на всех стульях лежали стопки рукописей, а в углу была одна-единственная пластмассовая скамейка. Тут и стоять-то было трудно, а не то что передвигаться.
Во времена первого великого Мастера Синанджу, Ванга Доброго, служившего одной из величайших династий в Китае, провинившихся чиновников в порядке наказания переводили из их кабинетов в тесные каморки, где стоит сделать шаг в любую сторону, как тут же упрешься носом в стену. Некоторые из последователей Конфуция предпочитали лишить себя жизни, чем подвергнуться такому унижению.
— Мистер Чиун, — вежливо обратилась к нему приятная женщина с таким тягучим южным выговором, что его можно было намазывать на хлеб. — Это и есть кабинет старшего редактора.
Чиун осмотрелся по сторонам еще раз — очень медленно, с очень нескрываемым презрением.
— Если это — кабинет старшего редактора, то где работают рабы?
— Боже, да мы все тут рабы и есть, — расхохоталась женщина и позвала еще несколько своих коллег, чтобы послушали, что говорит этот, совершенно замечательный, пожилой джентльмен.
Все нашли это забавным. Все нашли этого, совершенно замечательного пожилого джентльмена, забавным. Все находили книгу совершенно замечательной. Особенно — старший редактор. У нее было несколько замечательных предложений, касающихся этой замечательной рукописи. Просто замечательной.
Она говорила так, как говорят все эти юные женщины с помпонами, которых Чиун перевидал немало. Масса энтузиазма. Вероятно, столько энтузиазма не было в этом мире с той самой поры, как Чингиз-Хан впервые в жизни встретился с войском Запада, одолел его за час и решил, что вся Европа — у его ног.
Среди редакторов была даже одна, которая разрыдалась, когда прочитала о том, каким неблагодарным оказался первый белый, обучившийся искусству Синанджу, и как Чиун его простил, и как много Чиуну пришлось пережить.
— Я мало кому рассказывал, — произнес Чиун в спокойствии собственной правоты, довольный тем, что вот, наконец-то, спустя столько лет, полный отчет обо всех несправедливостях, причиной которых был Римо, будет явлен миру, и весь мир увидит, как великодушно Чиун простил своего ученика. В прошлом основная сложность в деле прощения Римо заключалась в том, что Римо очень часто просто не мог или не хотел понять, что поступил не так, как должно.
Теперь ему придется это понять. История Синанджу и правления Чиуна будет напечатана.
Старший редактор, колотя кулаками воздух, все никак не могла прервать свои излияния по поводу того, как ей понравилась эта замечательная книга. Она ей так понравилась, что она даже и заснуть не могла. Книга была замечательная, и у нее было лишь несколько замечательных предложений.
— У Саба Райтса есть замечательное предложение, как нам повысить спрос, — сказала старший редактор. — А не превратить ли нам ассассинов в убийц-маньяков, свалившихся в этот мир неизвестно откуда и убивающих всех подряд? Это будет еще более замечательно.
Очень неторопливо Чиун объяснил, что Дом Синанджу сумел сохранить себя на протяжении многих веков именно потому, что Мастера Синанджу — не маньяки-убийцы.
— Боже мой! — воскликнула старший редактор, нанеся по воздуху такой удар, словно она была руководителем группы поддержки баскетбольной команды. — У вас больше пятидесяти ассассинов, и все они ужасно милые. Надо, чтобы было несколько плохих ассассинов. Несколько настоящих негодяев. Кто-то, кого читатель мог бы ненавидеть. Понимаете?
— Зачем это? — не понял Чиун.
— Потому что у вас слишком много хороших парней. Слишком много. Нам не нужны все ассассины. Пусть будет один. Сфокусируем на нем все наше внимание. Один ассассин, и он маньяк. Пусть он будет нацистом.
Красный карандаш порхал над рукописью.
— Теперь у нас есть убийца-нацист, и надо, чтобы какой-нибудь хороший парень преследовал его. Пусть он будет английским сыщиком. Давайте также сфокусируем наше внимание и на одном каком-нибудь месте. Что вы скажете насчет Великобритании? Пусть все будет сбалансировано. Вторая мировая война. Если у нас есть нацист, то должна быть и Вторая мировая война. — Красный карандаш снова запорхал. — Бог ты мой, это великолепно.
— Но Великобритания — это не Синанджу, — резонно заметил Чиун.
— А мы назовем ее Синанджу. Маленькая сонная английская деревушка под названием Синанджу. Мы просто делаем это для того, чтобы книга лучше разошлась. Нельзя, чтобы было больше пятидесяти поколений ассассинов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20