— Тэк-с, варенье — к чаю, шоколад подарим сестричкам, апельсины… Дима, съешь апельсин?Он бросил апельсин читающему журнал Рогожину.Не отрывая глаз от страниц, Дмитрий точным движением поймал его.— Ловко! — восхитился Василенко. — Чувствуется выучка. Пора, Димыч, к выписке готовиться. Нечего бока пролеживать.— Я, Никодимыч, обленился… — Рогожин перевернул страницу.Глянцевый разворот был заполнен фотографиями последних боевых действий в Грозном: обмотанные бинтами дети со смертельным испугом в глазах, обуглившиеся трупы солдат, подбитая бронетехника среди руин домов.Дмитрий захлопнул журнал и сунул его под подушку.— Ты что от меня прячешь? — Прищурившись, майор-десантник через плечо взглянул на Рогожина.— Порнографию.Рогожин не хотел показывать соседу военные снимки. Майор и так бредил по ночам, то бросая свой батальон в атаку, то требуя прикрытия с воздуха от какого-то «сто первого».— Свистишь, Дима! Я этот номер «Огонька» смотрел. Там на развороте чеченка в голом поле перед танком стоит, подняв руки к небу. Нехорошо старших обманывать! — Василенко пребывал в благодушном настроении.К нему в госпиталь приходила дочь — худенькое белобрысое существо с торчащими косичками. Майор в ней души не чаял.— Мы с тобой в одинаковом звании, — шутливо парировал Рогожин.— Да, но по возрасту я старше. — Майор завершил раскладку продуктов и принялся сортировать свежую прессу, доставленную женой. — Тьфу, просил «Красную звезду» не покупать, — он отправил непонравившуюся газету в тумбочку. — Потом, ты — одинокий волк, не оставивший после себя потомства.— Что из сего обстоятельства вытекает?— В Древней Спарте, — решил блеснуть эрудицией Василенко, — закоренелых холостяков не допускали на собрания, где обсуждались государственные проблемы. Перед боем их ставили в первые ряды фаланги прикрывать отцов семейств и молодых воинов.— Разумно, — согласился с логикой древних спартанцев, самых свирепых воинов в истории человечества, Дмитрий.Перочинным ножом он срезал кожуру апельсина, стараясь снять ее целиком, спиралью.— Да ты, Димка, бык здоровущий! Настругаешь еще киндеров. — Василенко обмяк, массируя грудь в области сердца.— Жмет? — Дмитрий встал с кровати и подошел к майору.— Погода меняется. У тебя рана не ноет?— Вроде нет, — ответил Рогожин, вглядываясь в лицо друга.За время, проведенное с комбатом, он успел прикипеть душой к этому прямому, бесхитростному человеку, опаленному пламенем идиотской войны, развязанной неизвестно кем ради достижения непонятных целей.Внезапно пересохшие губы Василенко побелели, и их уголки опустились вниз. Он жалобно посмотрел на Рогожина.— Дышать трудно. Словно камень на грудь свалился! — Майор виновато моргнул, точно стыдясь своей слабости.Такие приступы периодически терзали его. Майор скрывал от жены и лечащих врачей сердечный недуг, но Рогожину признался — главнейшая мышца его организма стала давать сбои.— Отпустит! — Он слабо улыбнулся обеспокоенному Рогожину.— Пожалуй, я схожу к дежурной сестре.— Ложись, Димка! Мне бы курнуть!Заядлый курильщик, Василенко за день обращал в пепел две пачки крепчайших сигарет без фильтра и страшно мучился в госпитале, не добирая ежедневной дозы никотина.Лежа на растяжках в палате, он каким-то особым чувством узнавал, у кого можно стрельнуть пару сигарет, кому в передаче доставили несколько блоков вожделенного зелья.Рогожин подозревал, что эту информацию поставляет другой член братства курильщиков, тихий капитан-связист с пожелтевшими от никотина ногтями.Капитан имел привычку робко стучать в дверь палаты.Затем в приоткрытую щель просовывалась лошадиная голова — у капитана был вытянутый массивный череп. Щерясь зубами, похожими на вылущенные из початка зерна кукурузы, он дрожащим от волнения голосом сообщал:— Туалет задымлен, хоть топор подвешивай!У капитана были повреждены горло и легкие. Он отстреливался, сидя в горящем административном здании. Ядовитые пары тлеющей пластиковой обшивки множества канцелярских столов и плавящегося линолеума, образовав удушливую смесь, словно наждаком прошлись по дыхательной системе капитана, придавленного обломком обрушившейся стены.Рогожин гонял его:— Скройся, медленный самоубийца. Туберкулезник несчастный!Капитан стучал костылем, надсадно кашлял, сплевывая в платок мокроту, и, заговорщицки подмигивая, исчезал…— Нет, брат! — Рогожину не нравился зеленоватый цвет лица майора. — Сбегаю я все-таки к сестре.Пусть послушает мотор, давление померяет.— Курнуть бы! — продолжал вздыхать Василенко.Он показал мизинец:— Вот такусенький бычок! Дима, сходи к капитану. У него заначка есть. Сними дужку задней спинки кровати, в правой трубке бычок лежит.— Я, Никодимыч, мамане этого мудака завтра же о складе доложу, — пообещал Рогожин.К капитану наведывалась сухонькая крикливая старушенция-мать, нещадно ругавшая сына за пристрастие к табаку, губившему остатки его здоровья.— Не вздумай! — молитвенно сложил ладони Василенко. — Она завотделением на меня пожалуется и сама по шее надает! Успела пронюхать, что я с ее сынком скооперировался сигареты стрелять.Зеленоватая бледность не сходила с лица майора.Рогожин набросил на плечи спортивную куртку, заправил вылезшую майку в штаны, ладонью пригладил волосы и, не обращая внимания на призывы друга, вышел в коридор.Стол дежурной сестры находился у входа в отделение. Освещенный лампой под абажуром, он был точно островок, затерявшийся в коридорном полумраке.Заставленный коробочками с лекарствами, заваленный папками, листками направлений на анализы, стол выглядел неприступным бастионом военной медицины, приготовившимся к осаде.Телефон, примостившийся у края, надрывался пронзительной трелью, но снять трубку было некому.Дежурная сестра отлучилась со своего боевого поста.Рогожин подошел к столу, снял трубку и поднес к уху. Возбужденный женский голос затараторил без остановки:— Шурка, обалдела! Где ты ползаешь? Я такие новости разузнала, закачаешься! Вчера в ординаторской Светку с Виктором Петровичем застукали! Она у него на коленях устроилась, халат до пупа расстегнут, а тут Петровна со шваброй уборку вваливается делать!— Потрясающе! — нарочито сдавленным голосом произнес Рогожин. — И что же дальше предприняла Петровна?В трубке закашлялись:— Ой, кто это?— Майор Рогожин, — представился Дмитрий, еле сдерживаясь, чтобы не расхохотаться.— А где Александра?— Может, в ординаторской. Расследует преступление, совершенное Светкой и Виктором Петровичем?! — подколол сплетницу Рогожин.— Положите трубку! — приказал сердитый девичий голос. — Не занимайте служебную линию!Он нажал на рычажки отбоя, постоял, вертя трубку в руке и оглядываясь — куда же Шура запропастилась?За матовым стеклом двери, ведущей к лестнице, Рогожин увидел силуэты двух человек. Один, судя по движению руки, порывался открыть дверь и войти в коридор, второй — видимый со спины — пресекал эту попытку.Рогожин шаркающей походкой направился к бурно беседовавшей паре.«Кто-то из молодых Шуру зажимает», — не без зависти подумал он.Дежурившая этой ночью медсестра, незамужняя москвичка, приближавшаяся к опасному возрасту перезревшей невесты, нравилась почти всем мужикам отделения.Неизменно приветливая, не употреблявшая никогда косметики, с короткой стрижкой, она располагала к себе с первого взгляда. Рогожину нравился именно такой тип женщин — без глупого кокетства, наигранной недоступности, рассчитанной на разжигание страсти у мужиков, и прочих дешевых ухищрений из арсенала опытных обольстительниц.В Александре все было естественным.— Вы, молодой человек, удостоверением перед моим носом не размахивайте! — слышался раздраженный голосок медсестры.Ей отвечал высокий мужской голос:— Но меня пропустили! Через КПП госпиталя пропустили, в корпус пропустили, а вы…— Мне начхать, как вы пролезли! Посмотрите на время!— Без четверти десять! — Мужчина — его силуэт был на голову выше силуэта собеседницы — отошел назад, и Рогожин не мог его видеть.— А у нас режим! В обыкновенной больнице есть часы для посетителей… От и до! — говорила медсестра Шура. — Вы в хирургию претесь! Без халата, без разрешения, в вечернее время! Приходите завтра, милости просим!— Завтра я не смогу!— Почему?— Не ваше дело, — хныкающим тоном отвечал мужчина.— Вы, дорогуша, — это слово Шура взяла из лексикона завотделением, называвшего так выздоравливающих больных, — хамло законченное! И никуда я вас не пущу! Станете ломиться — патруль вызову. В комендатуре разберутся, из каких вы органов и почему по ночам шляетесь. Здесь военный объект! — отчитывала наглеца Шура, стараясь при этом не слишком шуметь. — Пропуск вам кто выписывал? Покажите пропуск!— У меня уже проверяли, — в голосе мужчины уверенности поубавилось.— Я — нет! — наступала медсестра. — А может, вы террорист чеченский! Диверсант, проникший на территорию госпиталя.— Ты, соплячка, офонарела! — это уже прозвучало как всхлип.— Сам пацан! — бойко отвечала Шура, одержавшая явную победу в словесной дуэли с ночным визитером. — Удостоверением козыряет. Следователь мурзатый! У меня в отделении генералов пруд пруди! — для пущей важности прихвастнула медсестра, рассчитывающая на неосведомленность собеседника. — А ты картонкой своей тычешь и женщину оскорбляешь.Радуйся, что офицеры спят. Они бы тебе уши за меня надрали!Рогожин распахнул дверь, считая наступивший момент подходящим для вмешательства в беседу, грозящую перерасти в нешуточную ссору.— Что правда, то правда! — сказал он, давая понять: большая часть разговора не прошла мимо его слуха.Медсестра засуетилась, одергивая белый халат и пряча под шапочку выбившуюся прядь волос. К высокому смуглому майору, походившему внешностью на американского киноактера Стивена Сигала, угрохавшего в боевике не менее тридцати ублюдков-террористов, захвативших линкор «Миссури», Александра была неравнодушна.По разговорам врачей она знала, что Рогожина скоро выпишут, и ей очень хотелось продлить знакомство с приглянувшимся пациентом. Но для этого следовало подыскать верный ход. Выглядеть изголодавшейся по мужской ласке самкой Александра считала ниже своего достоинства.— Товарищ майор, — с напускной суровостью, морща курносый носик, задорно вздернутый самую малость кверху, произнесла медсестра, — вернитесь в палату! Под смертью ходили, а все как дети, честное слово…— Слушаю и повинуюсь! — шутливо Сказал Рогожин, рассматривая парня.Молодой человек, теряясь перед боевым офицером, отступил к стене, виновато кивнув:— Здравствуйте!Он был худощавый и какой-то нескладный. Тонкие запястья, длинная мальчишечья шея, глаза слегка навыкате под бесцветными белесыми ресницами. Россыпь веснушек проступила с приходом весны сквозь бледную кожу незнакомца. В нем сочетались упрямство, настороженность почуявшего опасность хищника и детская доверчивая наивность.«Странное лицо у парня», — подумал Рогожин.— Шурочка! — Он приобнял девушку за плечи. — Я ведь шел на зов сердца! — не стесняясь постороннего, заигрывал с медсестрой майор.Она податливо прижалась к Дмитрию, косясь на парня, бывшего лишним на лестничной площадке.— Ну, чего вам? — Александра, спохватившись, оттолкнула Рогожина.При постороннем наблюдателе завязка романа была бесперспективной. Следовало либо прогнать парня, либо отослать до подходящего момента приглянувшегося офицера.— Зайди к нам. Василенко с сердцем плохо, уснуть не может, — вспомнил о друге Дмитрий. — Кстати, тебе звонила некая особа. Номера телефона она, к сожалению, не оставила, но просила передать сенсационную новость, — Рогожин сделал большие глаза. — Светку наконец запеленговали в ординаторской с Виктором Петровичем!— Дмитрий Иванович, не стыдно вам бабские сплетни собирать по госпиталю?!Шурочкин голос предательски задрожал.«Черт меня за язык дернул! — подумал Рогожин. — Выставил девушку дурочкой перед этим пацаном!»— Слушай, зема, тебе доходчиво объяснили: придешь завтра утром! — Он плечом подтолкнул незнакомца к лестнице, стараясь хоть чем-то смягчить Александру.Парень выпятил грудь. Раздув щеки, он с неожиданным упрямством выпалил:— Гражданин больной, я следователь и нахожусь при исполнении служебных обязанностей.Незнакомец трусил. Рогожин превосходил его по всем параметрам. Спортивная куртка выгодно подчеркивала литые мускулы Дмитрия, не заплывшие жирком даже на госпитальной койке.— Не гоношись, дружок! — мягким, вкрадчивым голосом предупредил Рогожин. — Гражданином ты меня после называть будешь, когда я спущу тебя с лестницы. — Он, не делая лишних движений, положил руку на предплечье незнакомцу, запустив твердые, как камень, пальцы в выемку под лучевой костью Шуриного обидчика.Тот ойкнул от резкой боли и присел:— Отпустите!Парень не пытался вырываться, медленно оседал на бетонный пол.Зато Александра замолотила по спине Рогожина кулачками:— Дмитрий, что вы делаете?! Он к вам пришел, по срочному делу!Девушка взвизгнула. Рогожин, оставив следователя в покое, обернулся, и медсестра непроизвольно заключила спецназовца в объятия.— Ко мне? — переспросил Рогожин, пьянея от близости женщины.— Да, Дмитрий Иванович, — полушепотом ответила Шура.Возникло секундное замешательство. Послышался звук падения. Парень, растянувшись во весь рост, лежал на полу, откинув полупарализованную руку под углом девяносто градусов.— Сломал! — ныл вечерний посетитель, отвернувшись от поврежденной руки. — Садист! Таких в клетку надо сажать, а не в госпитале лечить.Рогожин с сожалением вздохнул, выпуская симпатичную сестричку из объятий, сделал два шага к лежащему на спине парню.— Дыши глубже, — посоветовал он следователю.Активизировать болевые точки, расположенные по всему человеческому телу, обучил Рогожина старый бурят.Дмитрий, шестнадцатилетний мальчишка, слонявшийся летом по степи, окружавшей затерянный военный городок, наткнулся на юрту кочевников.Выбеленные солнцем шкуры служили стенами переносного жилища, дымок сизой струйкой вился через дымоход — овальное отверстие в верхней части юрты, над очагом висел объемистый медный казан с клокочущим варевом.Рядом, поджав под себя ноги, сидел старик. Длинная косица, забранная в чехол из снятой чулком змеиной кожи, была переброшена через правое плечо. Она заканчивалась кисточкой седых распущенных волос, украшенных засушенными красными ягодами. Голову старика покрывала круглая шапочка, сшитая из черного шелка, потерявшего со временем присущий этому материалу блеск.Широкое, изборожденное глубокими морщинами лицо расплылось в улыбке:— Входи, давно гостя жду.Так Дмитрий познакомился со стариком Ульчой.Тот приезжал к воротам части на мохноногой низкорослой лошадке, напевая заунывную, однообразную песню, тоскливую, как осенняя забайкальская степь, взмахом плетки приветствовал часовых и погружался в сонную дремоту, сидя в седле.Часовые, увидав Дмитрия, кричали с вышек:— Димка, беги к воротам. Дед Ульча на своей кобыле прискакал!Старый бурят пересаживался из седла на круп лошади, уступая место юному другу, ударял пятками в бока застоявшейся кобылки, и она неспешной иноходью уносила всадников в глубь древней азиатской степи — загадочной и прекрасной.Рогожин так и не узнал, сколько на самом деле лет было старику. Судя по воспоминаниям Ульчи, он родился вместе с двадцатым веком.Во всяком случае, он отчетливо помнил Гражданскую войну, японских интервентов, забравшихся в Забайкалье из Маньчжурии, отряды красных партизан, уходивших степью от казачьих сотен, и беспощадных каппелевцев, одетых в черные мундиры с черепами на рукавах, осиротевших после гибели своего генерала под Иркутском.Отца Ульчи забрал к себе полубезумный барон Унгерн фон Штернберг, потомок тевтонских рыцарей, бредивший идеей восстановления империи Чингисхана от Средиземноморья до Тихого океана.— Много бурятов ушло за желтоглазым, — нараспев рассказывал кровавую сагу Гражданской войны Ульча. — В кочевьях от Джиды до Чикоя не осталось мужчин. Приходили китайские хунхузы, похищали скот, убивали немощных и стариков, женщин уводили с собой. Эхе-хе, злые были времена! — теребил косичку старик.Родитель Ульчи не вернулся к родным кочевьям, сгинув в солончаках Внешней Монголии. Младшего же сына он, по заведенной традиции, определил в буддийский монастырь — дацан.Под сводами островерхой крыши юный Ульча изучал старинные манускрипты, повествующие о деяниях принца Шакьямуни, известного миру как Просветленный, то есть Будда.Молодой послушник вращал барабаны, укрепленные на шестах в нишах храма. На их поверхности были записаны изречения Просветленного, указывающего путь к праведной жизни. Но облачиться в оранжевую тогу монаха и обрить голову, согласно принятому ритуалу, Ульче не было суждено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30