Сева забрался на вторую полку, положил в головах портфель, поднял ворот пальто, натянул его на уши и погрузился под стук колес в неспокойный сон.
Пролетел мимо окна вагона серый, а потому заметный в ночи обшарпанный прямоугольник с черными глазницами окон — собственный дом Севы.
Но он этого не видел — спал.
Очнулся он от знакомого голоса:
— Колеса у него в порядке.
— Буди! — подвел черту другой знакомый голос.
— Ну ты, фраер, раздевайся!
Сева открыл глаза и увидел в свете потолочного керосинового фонаря своих знакомых — героев его экзаменационных рассказов — Нового, Бадая и еще одного, незнакомого.
— Новый, это я, Севка...
— Чего ж ты свое Крутое проспал? — от неожиданности Новый откликнулся не сразу.
— Я решил спать до Петушков, а оттуда обратно — спать до Москвы. Мне ночевать негде.
— Подфартило тебе — тут еще зуевские работают. Они бы тебя точно раздели.
— Значит, повезло.
— Выпьешь? — Новый протянул бутылку.
— Ты же говорил, когда делаешь — не пьешь.
— А у нас работа закончилась. В Посаде два угла сделали и сквозанули. Вот думали тебя расковать... Ты Булку знал? — совсем неожиданно спросил Новый.
— Какого Булку?
— Какого? Ты же про него в своем рассказе писал. Он своих подельщиков обокрал.
— А... Почему «знал»?
— Нету больше его. Уработали мы его за сучьи дела. Упал на рельсы между тамбурами... Ну, выпьешь?
— Я лучше посплю.
— Ну, спи, Петушки не проспи... — Новый с подельщиками удалился к тамбуру.
Но после полученной неожиданно информации Севе было не до сна.
Он возбужденно ходил со своим неизменным портфелем.
По ночному пустынному перрону в Петушках.
Загудел подходящий поезд.
— Внутренний монолог, активный внутренний монолог! — звучал голос шефа за кадром. — Вспоминай о хорошем, о своем, личном. Во всех подробностях... Вот так... Хорошо! А теперь — о тревожном... О трагическом!
Героиня Элла, вытирая посуду за столом под яблоней в садике, «активно вспоминала о своем хорошем и плохом» — съемочная камера неслышно по кривой наезжала крупней и крупней.
— Гениально! — шептал Давыдович.
— Порядок, — подтверждал почти беззвучно оператор Вадим, не отрывая глаза от лупы.
— Восхитительно, — просто млел от увиденного Ван Ваныч.
Рука его потянулась к деревянному ящику с аккумулятором и постучала по нему три раза.
Героиня Элла протирала тарелку.
— Стоп, — послышался голос оператора.
Элла застыла на полудвижении.
Давыдович резко развернулся к съемочной камере.
— В чем дело?
— Контакт отошел, — объяснил остановку ассистент оператора.
— Сам отошел? Пошел погулять?! — закричал Ефим Давыдович.
— Не сам, — вступился за своего ассистента оператор, — ваш, — Вадим напирал на слово «ваш», — второй режиссер постучал по аккумулятору, и контакт отошел.
— Зачем вы стучали по аккумулятору? — теперь уже злобно цедил шеф.
— Чтобы не сглазить дубль... из суеверных соображений. — Ван Ваныч затряс головой.
— Идиот!! — взревел Давыдович.
Элла грохнула тарелку о стол и убежала в кусты, изображая рыдания, шеф устремился за ней.
Оператор Вадим спокойно достал из портфеля термос и принялся за «перекусон».
Его ассистенты прозванивали кабель.
Сева вытащил из кармана уже вскрытое письмо и принялся дочитывать.
— Уже девочки пишут — просят взять на съемку? — спросил Певзнер, удобно перекуривая на ящике с боржомом шефа.
— Нет. Друг из Запорожья. Служили вместе. — Сева вытащил из конверта и протянул коллеге фотографию с кокетливыми провинциальными зубчиками по краям.
С фотографии смотрел матрос в обнимку с дородной девицей.
— Тоже хочет сниматься?
— Хочет жениться, — засмеялся Сева, — но просит для начала устроить его в какую-нибудь клинику по глазам, как он выражается. Не выдают шоферских прав из-за зрения...
— Он преувеличивает твои возможности. — Певзнер выпустил дым из ноздрей.
— Ну... Я попробую, — промямлил Сева.
Певзнер появился из узкой щели приоткрытых массивных ворот павильона.
— Ты в курсе? У нас уже нет второго режиссера. Ван Ваныч ушел!
— Куда? — опешил Сева.
— Куда — не знаю. Знаю — откуда...
— Ну что ты тянешь кота за хвост?
— Давыдович его убрал. Только что при всех объявил: «На сегодняшний день у нас нет второго режиссера».
—Его нет, будет другой... Если честно, неизвестно, какой будет лучше...
— Другим Давыдыч предложит быть тебе...
— Травишь? — Удивление Севы было искренним. — Откуда ты знаешь?
— Я знаю Давыдовича и знаю, как ему хочется угодить Фролову: он мечтает запуститься с новым вариантом «Ивана Грозного». А для этого нужно решение президиума ЦК!
— А при чем здесь я?
— Не играй ваньку. Ты живешь с дочкой Фролова.
Сева изучающе посмотрел на Певзнера.
— Зиновий, если мне предложат, ты хочешь, чтобы я отказался?
— Ты один не потянешь. Давай вместе. — Певзнер уловил колебания Севы и «дожимал» его. — За добро платят добром!
В свете прожекторов густые, слегка вьющиеся волосы Ефима Давыдовича гляделись нимбом.
— Человек с таким лицом, как у Ван Ваныча, не может быть вторым режиссером. Как только он входит в кабинет, ему сразу хочется отказать!
— Я никогда не ходил по кабинетам, — пожал плечами Сева, стоя напротив разместившегося в кресле мэтра.
— Научишься, — отмахнулся Давыдович, считая вопрос решенным.
— А если мы вдвоем, с Певзнером? Он старше меня, солиднее...
— Старше! — взревел мэтр, — Аркадий Гайдар был моложе тебя и полком командовал! А ты — «вдвоем». Вдвоем хорошо пилить дрова! В общем, решай: или ты один, или — обратно, в «Националь», пить кофе и мечтать о признании...
Весь этот разговор происходил на глазах у съемочной группы.
Певзнер, не дослушав его, вышел через щель павильонных ворот.

Хлопушка «Цена человека».
На экране героиня Элла «рвала страсти в клочья».
Сцену мы уже видели, но в этот раз камера фиксирует крупно лицо героини.
— Коля! Ты должен прийти и все рассказать в милиции! Все, как было! Ты же мне рассказал — и я поверила! Расскажи там. Там тоже люди!
Героиня совершает много физических усилий, тормоша и дергая Колю. Но глаза — пусты.
Снова хлопушка «Цена человека».
— Где люди? — враждебно отстранил героиню от себя герой Коля, которого на этот раз мы видим только со спины. — В милиции?
— Да, в милиции. Пока ты сидел, многое изменилось.
— Откуда тебе знать?
— Я хожу на работу, хожу по улицам... Вижу, что происходит вокруг!
Снова хлопушка «Цена человека».
И новый дубль последнего кадра
— В стране все изменилось! — этих слов в предыдущем дубле не было.
В зале зажегся свет.
— Кто хочет сказать? — спросил Давыдович.
Группа и редактура молчали.
Героиня Элла из-под ладони, прикрывающей глаза, зорко следила за присутствующими.
Сева вжался в обтянутое белым чехлом кресло, но что-то заставило его подняться:
— Я.
— Говори! — разрешил мэтр.
— В прошлый раз я был потрясен материалом, а сегодня... что тут долго говорить... все сыграно фальшиво...
— Кто ты такой?! — взревел Давыдович. — Как ты сюда попал? Вон со студии!
Сева сглотнул комок, образовавшийся в горле, и вышел.
Героиня Элла ухмыльнулась краешками губ.
Директор студии попенял мэтру:
— Вот, берешь их из провинции, а они срут на голову!
— Что можешь делать? — спросил прораб, не отрывая взгляда от бумаг, в которых он на ходу проставлял какие-то цифры.
— На флоте был по радиолокации... — отвечая, Сева понимал, что флотская специальность здесь ни при чем, а киношная — тем более.
— Этот дом строится пока без радиолокации, пердячим паром... Маляром пойдешь? — Мимо прораба пронесли носилки со строительным мусором, и он отвлекся от Cевы: — За территорией все вываливайте! Понятно? Проверю! И наряды не закрою! — погрозил он вслед чернорабочим и снова занялся Севой: — Маляром, понял?
— Пойду, если общежитие дадите, — согласился Сева.
— Московской прописки, конечно, нету?
— Что спрашивать! — подтвердил Сева.
— А судимость, конечно, есть?
— И судимости нет, — улыбнулся Сева.
— Уже легче. Иди, паспорт и трудовую книжку сдай в кадры. Они дадут ордер на место в общежитии. — И прораб протянул Севе записку.
Комната в общежитии была коек на восемь. На угловой, несмотря на дневное время, лежал парень в одежке и обувке и пел, подыгрывая себе на гитаре.
Коля парень не простой, Колька наш пройдоха —
Если ищут до сих пор, значит клали плохо.
— Какая койка свободна? — перебил его стоящий у дверей со своим неизменным портфелем Сева.
Парень окинул взглядом новичка и продолжал петь:
Если фраера поддел на тропинке узкой,
Значит, к Зое прилетел со своей закуской!
Ваши уши — не топор, вас замучит совесть,
Я кончаю разговор, закругляю повесть!
Он приподнялся на локтях и спросил пришедшего:
— Обождать не можешь? Торопишься на трудовой подвиг за копейки?
— Мое дело, — отрезал Сева, — я про койку спрашиваю.
— Вон та, — лениво показал гитарист и, когда Сева сунул под указанную койку портфель, добавил: — Ты свой сундук здесь не оставляй — сразу уведут. Сдай комендантше.
Гитарист снова запел:
Ваши уши не топор, вас замучит совесть,
Я кончаю разговор, закругляю повесть!
Сева, в заляпанном краской комбинезоне, стоял на подоконнике лестничной клетки и тщательно красил оконную раму.
Подошел такой же перемазанный работяга, спросил:
— Тебе какой разряд дали?
— Пятый.
— А зарплату какую обещали?
— Сдельно. Сколько заработаю.
— Если по малярке процентовку закроют, получишь за месяц триста.
— Сколько? — поразился Сева.
— Сколько слышал. Хочешь больше?
— Кто не хочет? — пожал плечами Сева.
— Видишь вон того мужика, — работяга показал через окно вниз, где по двору шел низкорослый коренастый крепыш.
— Ну, вижу — это наш прораб.
— Во! Мы хотим его помять, чтобы закрывал процентовки, как надо! — Работяга показал, что значит помять. — Пойдешь с нами?
Перспектива избиения начальника не улыбалась Севе, и он уклонился:
— Надо подумать...
— Подумай, а то мы тебя помнем!
— Отвали.
Работяга отвалил.
Сева присел на подоконник переварить предложение и во дворе неожиданно увидел Ефима Давыдовича — тот стоял, нелепый в своем модном наряде, среди куч строительного мусора, а крепыш-прораб показывал ему этаж, где работал недавно испеченный второй режиссер мэтра.
Давыдович шел навстречу Севе, разбросав руки в стороны.
— Звонила Тамара, беспокоилась, куда ты исчез, — он засмеялся, — успокоил ее. Сказал, что в командировке... Пришлось разыскать... не пора тебе возвращаться?
— Вам виднее, — уклонился от прямого ответа Сева.
— Тогда поехали, — Давыдович массивной бамбуковой палкой указал направление.
— На стройку просто только поступить, а уволиться... — И Сева пояснил сложность положения: — В кадрах паспорт отбирают.
— С отделом кадров я устрою. Но, впредь учти, не вздумай хамить при всех. — И мэтр ушел в кадры.
За спиной Севы снова возник работяга.
— Ну, идешь с нами мять прораба?
— Отвали! — огрызнулся Сева.
— Помнем! — пообещал работяга и ушел.
— От тебя пахнет краской, — сказала Тамара в танце, ожидая разъяснения.
— Две недели снимали на стройке, — не моргнув глазом соврал Сева.
— С чего вдруг? — удивилась она.
— Герой освободился из колонии и теперь по воле Давыдовича работает на стройке...
— Перевоспитывается! — понимающе кивнула Тамара. Конечно же, Верочка информировала подругу о истинном положении Севы на студии, но он продолжал игру:
— Приобретает трудовые навыки с кистью в руке...
Танцевали в пустой квартире Тамары.
Из радиолы звучала новая песня Утесова:
Сам не знаю, как я раньше жил.
Как тебя не знал и не любил.
Появилась ты средь бела дня,
Поселилась в сердце у меня.
Будь со мною строгой, будь со мною нежной,
Будь моей тревогой, будь моей надеждой...
Маленький столик, мимо которого они протанцевали, был сервирован на двоих. Поварихи Клаши и близко не было.
Мне с тобой, красивою такой,
Даже как-то совестно порой.
До сих пор я не могу понять,
Где я смелость взял тебе сказать:
Будь со мною строгой, будь со мною нежной,
Будь моей тревогой, будь моей надеждой...
Слова песни звучали совместным внутренним монологом танцующих.
— А у меня есть сын, — сказала она после очередного поцелуя в танце.
— Что же я его ни разу не видел?
— Он в загородном детском саду — на неделю. В воскресенье его привозят, а в понедельник — отвозят.
Он поморщился.
Она уловила его гримасу и поняла ее по-своему:
— А с мужем я... разошлась. Он не понравился отцу... но отец был прав: он бездельник...
Тамара сняла его руку с талии, подошла к двери спальни. Приоткрыла ее и, обернувшись, сказала:
— Папа на неделю улетел в Индонезию… — И засмеялась: — Его сегодня не будет.
Он был в ударе: с полутораметрового помоста, через мегафон руководил съемочной площадкой. Внизу, под ним, сновали машины, актеры эпизодов, массовка.
— Носилки! Быстро! — кричал он. — Теперь машина. Пошла. Пошла. Стоп. Водитель проспал! Еще раз! Водитель... Как тебя зовут? Нет. Не тебя! Со «скорой помощи». Коля? Коля, ближе, как можно ближе к тротуару! И тут же носилки из подъезда! Кто старший на носилках? Не назначали? Зиновий, — мягко обратился он к Певзнеру, мрачно курившему в сторонке, — определи, пожалуйста, самого смышленого, а то мы эти носилки будем грузить до утра. Приготовились! Все стали на исходные... Теперь — герой.
Сева спрыгнул с практикабля и сквозь нагромождение машин, носилок, тележек, осветительных приборов и людей устремился к герою, стоящему на исходной точке.
— Вы первый раз идете по воле. В начале прохода вы — один, в конце — другой!
— Что это значит? — герой скептически оценил рвение новоявленного руководителя съемки, — покажи!
— Пожалуйста! — И Сева прошел по маршруту героя.
«Зыркающий» взгляд исподлобья менялся в движении на спокойно оценивающий. Менялась на глазах и походка, кисти рук, вначале привычно, по-зековски сцепленные за спиной, переместились в карманы, уходила постепенно сутулость, распрямлялись плечи. Иным стал постав головы и торса…
Наверное, показывая, как идет герой, он показывал, как сам старается идти по жизни.
Словом, к финальной точке панорамы на фоне красот университета подошел уже другой человек.
Сева обернулся к герою и сказал:
— Вот так.
— Но этого нет в сценарии. Герой просто идет к женщине, — возразил тот.
— Он идет по жизни... И... к любимой, — Сева выделил это слово, — женщине.
— Твои упражнения мне дорого обойдутся! Я своей шеей перед Давыдовичем рисковать не буду, — сопротивлялся герой.
Севу не остановило сопротивление:
— Этот кадр Давыдович доверил снять мне. Рискую своей шеей — я!
— Только под твою ответственность, — нехотя согласился герой и обратился к присутствующим: — Все слышали?
— Сева! — пропищала за спиной девушка с хлопушкой, на которой было написано «Цена человека», — Люся Яровая, — тебя к телефону...
— Пусть перезвонят через полчаса! — отмахнулся Сева.
— Срочно.
— Кто?
— Мужской голос.
— Ну, ты объяснила...
— Объяснила, объяснила. Он говорит «очень срочно».
Сева беззвучно выругался, рыкнул в мегафон: «Перекур — пять минут», миновал сутолоку съемочной площадки. В подвальном складе соседней со съемочной площадкой какой-то вещевой базы на полке, уставленной рулонами туалетной бумаги, его ждала трубка.
— Слушаю! — с тревогой прокричал он.
— Давай мириться! Мне одиноко! — донесся голос Губана.
— Да нужен ты мне! — перекрывая галдеж выпивающих рядом грузчиков-подсобников, выкрикнул Сева, — я из-за тебя жилья лишился!
— Я нашел для тебя хату! Дешевую. Давай мириться! Мне одиноко! — рыдал Губан, вытирая слезу с синяка под глазом. А за его спиной по озерку сновали лодки.
— Поговорим в «Национале», — закруглял разговор Сева.
— Я туда не хожу.
— Травишь? — Сева не сдержал любопытства.
— Не пускают. Подрался. Дал одному стукачу по роже. А он головой разбил настольную лампу. — Губан шмыгнул носом. — Давай вечером в Парке культуры. В «Поплавке».
— Где? С чего это вдруг?
— В «Поплавке». Я о них статью напечатал. Директор дал слово с утра до вечера день поить и кормить бесплатно.
— Проверим! — Сева бросил трубку.
Дощатая палуба нависала над рукотворным озерцом и была отделена от воды штакетником, вдоль которого расположились за столиками под пестрыми зонтами многочисленные посетители. Еще бы — здесь подавали шашлыки и бочковое пиво кружками. Редкое сочетание! К тому же джазик и танцы.
Губана директор поместил в центре, на видном месте — очевидно, хвалебная статья журналиста была нужна торговому делу.
Сева поглощал плоды труда приятеля.
— Почему ты лезешь ко мне в друзья? — спросил он после очередного крупного глотка.
— Потому, что ты такой же, как я.
— Чем?
— Хочешь сделать себя сам.
— Сам... — повторил Сева раздумчиво, — самому не получится... без поддержки...
— Вот оно что! А поддержка у тебя, конечно, сам знаменитый режиссер?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37