Пальцем он чуть приладил отклеивающийся уголок ярлыка, поставил пузырек на место и, поправив очки, неловко перекрестился.
Большие напольные часы в докторском кабинете, доставшиеся в наследство от Леопольда, показывали без пяти пять. Все было на своих местах, уютный маятник, когда-то страшное гинекологическое кресло, коллекция инструментов и книжный шкаф, стеклянная дверца которого отражала две фигуры. Поляков сидел у стола, перед ним на коленях стояла женщина и, кажется, занималась с ним любовью. За окном шла обычная дневная жизнь: разгружали дрова с помощью выздоравливающих, бегали дети, несколько родственников ждали своих. Из своего флигеля к аптеке прошла Анна, бросив взгляд на окошко.
Поляков чуть ослабил галстук, но было ясно, что ему скорее плохо, чем хорошо. Он как-то тяжело сглотнул, глянул вниз на двигающуюся красивую голову, на часы и сразу на дверь аптеки, через двор. Она была закрыта.
Сосредоточиться на любви не получалось. Поляков попытался было, но вдруг увидел, как медленно и спасительно открылась черная дерматиновая дверь, как вышла Анна, увидел даже, как она придерживает карман пальто. На часах было пять, время укола.
Поляков встал, молча посмотрел на Екатерину Карловну и, застегнувшись, вышел.
Пластинка крутилась очень медленно, вместо музыки было слышно дыхание. Но громче всего был слышен глухой стук, похожий на биение сердца. Анна спала, Поляков лежал, неподвижно глядя то ли перед собой, то ли в окно. Странным было то, что по лицу и по комнате бегали красные блики. Там, куда он смотрел, за рекой стояло горячее красное зарево. Это горела усадьба Муравишники.
Наконец стали слышны голоса на улице. Причитала Наталья, фыркали сонные лошади, которых выгнали на двор. Поляков вышел и двинулся вслед за бегущими по склону людьми.
Мимо него, стоя на телеге, во весь опор с горы пронесся Влас. Полякова обдало ледяными крошками, он было ускорил шаг, но потом остановился, посмотрел на тот берег и ничком упал в снег.
Оттуда, со стороны пожара, прямо на него молча бежала босая старуха без юбки.
Противоположный склон был усеян какой-то одеждой, потерянной или выкинутой, несколько мужиков метались с баграми и лопатами, остальные просто стояли, собирались вокруг новые.
Откуда-то со стороны леса появилась вдруг странная черная фигура с иконой, почти без одежды, с обгоревшим лицом без волос и усов.
– За что же вы меня пожгли, братцы? – тихо обратился страшный человек голосом Василия Осиповича к стоящим поблизости. Мужики молча посторонились. К нему подбежали, повели куда-то.
Из дома вынесли еще кого-то, там визгливо распоряжались Яков Аронович и пристав с помощником, который подбежал к зевакам, что-то требуя, видимо телегу. Мужики неуловимо растекались по сторонам, пока пристав не ухватил одного за воротник и не замахнулся кобурой. Крикнули, подогнали телегу, стали укладывать тело, потом сняли и снова положили на снег, усадили двух обгоревших. Василий Осипович, который сидел на телеге Власа, вдруг сорвался и бросился к дому, зовя Таню. Его нагнали, поволокли обратно.
– За что же пожгли? – снова спросил он. Яков Аронович подбежал со шприцем, сделал укол, и Влас тронулся к реке в сопровождении баб и старенького лакея, который еле поспевал за ними.
Поляков догнал обе телеги уже в больничных воротах.
– Перевязочные готовьте, морфий, – отрывисто командовал во дворе Яков Аронович.
– Готово все, – крикнула Пелагея Ивановна, растворяя двери. Анатолий Лукич отогнал мужиков, собирающихся нести пострадавших на руках, Влас вытащил носилки.
В предбаннике операционной Поляков наткнулся на Якова, которому Анна помогала застегнуть халат.
– Пятерых привезли, верно, еще будут… – возбужденно начал он и приказал Пелагее: – Морфию всем…
Не отвечая, Поляков прошел дальше, открыл дверь в операционную.
– Анатолий Лукич, кто тяжелее?
Фельдшер что-то отвечал сквозь крики обгоревшего мужика.
– Тампонируйте пока. С черепно-мозговой мне, Яков Ароныч возьмет второго. Соборевского готовить. Руки.
Анна стала лить воду, прибежала и Пелагея с двумя лотками, набрала морфий в шприцы и зашла в операционную, где уже начали работать фельдшеры. За дверью установилась вдруг странная тишина. Обгоревший перестал орать, а Поляков увидел сквозь стекло, как наблюдают за инъекцией и Яков, и Анатолий Лукич. Причем последний как-то жалко улыбнулся и остался так стоять, проводив взглядом Пелагею, которая спешила в палату.
Через секунду высунулся всклокоченный Яков:
– Умер больной… Сердце остановилось…
Вбежала задыхающаяся Пелагея:
– Доктор, там Василий Осипович… После инъекции…
– Это не морфий, Пелагея Ивановна, это же калий, – спокойно пояснил Анатолий Лукич и сел на пол.
Анатолий Лукич покорно прошел в сопровождении пристава по коридору, мимо двух каталок, накрытых белым, мимо Анны и Полякова. Его вывели во двор, заполненный людьми, посадили в бричку рядом с помощником и повезли.
Яков Аронович посмотрел на Анну через дверь и, быстро перебрав пузырьки, сунул два себе в карман.
Бричка ехала по тем же знакомым унылым местам, которые Поляков проезжал раньше. И Влас, и он смотрели прямо. Патефонная труба вздрагивала на кочках.
Резкий гудок паровоза стрельнул дымом, лязгнули буфера. Паровоз гуднул еще раз.
Анна вздрогнула как будто от этого звука. Она лежала на кушетке в ординаторской и плакала. За столом ел Яков Аронович.
Стучали колеса вагонов.
За окном бесконечная волна провода летала вверх-вниз, перечеркивая виды смоленской дороги. На столике стоял полуразобранный саквояж, лежала желтая тетрадка.
«………………………………………………..»
Поляков шел вдоль стены Новодевичьего монастыря по направлению к Пироговской больнице. Москва была пуста, и когда на колокольне зазвонили, Поляков остановился и долго не мог понять, что звук идет прямо сверху, над ним.
На лавке в безлюдном сквере он привычно скинул жгут, помассировал руку. Потом посмотрел на часы, свернул папироску.
Стеклянная дверь была по-больничному замазана белым. Поляков затянулся в последний раз, поправил волосы и галстук, позвонил. Из окон во двор смотрели несколько бледных лиц.
– Не вы первый, не вы последний, коллега, – доносился голос из коридора. – Полежите месяцок, сейчас психиатрическая клиника – самое спокойное место. А потом лучше бы в Москве остаться, в суете, в заботах. В революционном вихре, так сказать. Здесь меланхолия быстро уйдет. Не до депрессий.
Старичок с женским лицом отставил в сторону утюг и переложил стопку наволочек в высокий шкаф. В проеме двери появился толстый и усатый доктор в очках.
– Сюда, коллега. Переоблачайтесь. Кирилл, прими… – Доктор впустил Полякова и вручил старичку направление. Сам же вышел кликнуть сестру. Эконом прочитал, выдал Полякову за ширму белье и пижаму, занес что-то в книгу и продолжал писать, даже когда пришла сестра и увела поступившего.
Кровать стояла возле окна, рядом тумбочка. Снова ударило откуда-то сверху. Это был звон с колокольни монастыря.
Утром Поляков выпил, что положено, из маленького стаканчика, потом еще таблетки. Встал и увидел соседа, совсем не похожего на больного, а похожего, скорее, на офицера.
Тот отвел глаза. Поляков вышел в коридор.
В дальнем конце стоял фикус и тикали большие напольные часы. Поляков двинулся в другую сторону. Кто-то сидел в палатах, было тихо. Свернув за угол, он наткнулся на дежурную сестру, которая сидела за столом.
– Вы в уборную? Вон там, слева.
Пришлось пойти в уборную, и через приоткрытую дверь аптеки Поляков помимо своей воли увидел шка-пик с лекарствами. Как раз заканчивалась раздача.
В умывальной в ряд стояли ванны, и санитар со шлангом наполнял уже третью. В двух лежали люди – лысый и старичок с бородой, который тихо перекрестил вошедшего.
– На процедуры? – крикнула сухая фельдшерица из окошка. – Вы из какой палаты?
– Поляков…
– Поляков… Поляков… – она сверилась с тетрадью. – Десятая, во вторую смену. Позовут вас.
Ночью Поляков заснуть не мог. Весь в поту, он достал из тумбочки папиросы, встал на кровать, попытался открыть форточку.
Сосед наблюдал за ним без всякого интереса. Поляков слез.
– Морфинист? – также без интереса спросил офицер. – Водки могу дать. Взаймы.
Поляков кивнул и подошел к нему.
– В чашку налью…
Пока Поляков искал в темноте свою чашку, офицер выудил откуда-то чекушку.
– Деньги-то есть?
– Сколько стоит?
– Если всю, то полтинник, – офицер налил точно половину. – Потом можно, – добавил он.
Поляков выпил и вышел в коридор. Сестра дремала, дверь аптеки была закрыта. Он тихо подергал ручку и вздрогнул от голоса:
– Что вам? Уборная слева, дальше…
Часы в коридоре тикали так, что отдавалось в самом мозгу. Офицер спал, Поляков допил водку, но тиканье втыкалось в голову железным ломом. За окном уже светлело. Поляков задрал голову вверх, и с колокольни бабахнуло спасительным перезвоном.
Началось утро.
Опять въехала сестра с лекарствами, Поляков жадно выпил порошки и быстро оглядел тележку, когда сестра повернулась с лотком к офицеру. Тот, кстати, выглядел уже совсем по-другому, тиком дергалась половина лица, изо рта чуть ли не капала слюна, глаза бегали. Когда сестра вышла, он выплюнул в руку белую кашицу из таблеток и вытер рот. Поляков стал смотреть в окно.
На мостовой расхристанные солдаты с повязками и с ними еще человек шесть какой-то шпаны остановили бричку. Сначала седок скандалил, это был военный с лампасами и в орденах, уже пожилой, с усами и в папахе. Женщина и девочка сидели тихо, прижав к себе узлы и чемоданы. Вдруг лошади дернулись, но их кто-то взял под уздцы и попятил назад, на самый тротуар, военный вскочил. Кто был ближе, из шпаны, ударил его ногой ниже пояса, другой схватил генерала сзади за шею. Повалить все никак не получалось, генерал был крупный, кто-то перескочил с другой стороны, по коленям женщин, которые стали визжать. Прохожие исчезли. Генерала повалили, стали топтать.
– Лежать! – заорал вдруг Поляков из открытой форточки. – Всем на месте! Перестреляю, твари жидовские…
Поляков дождался, пока на него обратят внимание внизу, и снова крикнул что-то невнятное. Он стоял на спинке кровати, высунув голову в форточку. Снизу кто-то пальнул.
Смертельно бледный сосед с ненавистью бормотал:
– Заткнись, сука, заткнись, сука, заткнись…
Он был уже готов броситься на Полякова, но тут на улице затихли, видно приметив окно, и снизу послышался стук и звон стекла. Поляков соскочил с кровати и кинулся в коридор.
Офицер же вжался в угол и стал опять изображать сумасшедшего, от страха получалось плохо.
Поляков пошел прямо к аптеке, дежурной сестры не было, кто-то кричал внизу: «Это больные люди, они за себя не отвечают, психические больные». Пробежала фельдшерица из умывальни, затопали ноги на лестнице. Поляков открыл шкаф, быстро нашел два пузырька десятипроцентного раствора, посмотрел в столе. Потом надел белый халат и вышел.
– Это психиатрическая лечебница, больные люди, я вам повторяю! – кричала старшая сестра.
– Вылечим сейчас… Кто орал, спрашиваю? – крикнул на весь коридор вошедший. Он был то ли, правда, еврей, то ли кавказец, а с ним паренек без усов, лет семнадцати, с наганом. Да еще топали внизу. За ними семенили две перепуганные сестры. Поднялся еще кто-то.
– Вон, оттуда, оттуда орал… Крайняя палата…
Поляков вышел на веранду уже в своем пальто, с саквояжем в одной руке и с ботинками в другой. Несколько больных гуляли по парку, шума отсюда слышно не было.
Он устроился на дальней скамейке и, только когда уже укладывал шприц в коробочку, заметил два ничего не выражающих полудетских лица. Какие-то вечные пациенты Пироговки тихо наблюдали за ним из кустов. Лица показались ему смутно знакомыми, особенно когда один чуть поклонился. Поляков переобулся, спрятал шприцы в саквояж и через ворота вышел на улицу.
Он не стал оглядываться назад, а пошел к центру. Откуда-то сбоку вдалеке хлопнули два-три выстрела, лениво взлетели голуби. У входа в аптечный корпус больницы стоял грузовик, запряженный лошадьми, и маленький комиссар с бантом в окружении солдат требовал что-то у медперсонала.
Поляков пошел дальше, а комиссар с бантом продолжал:
– Я вам объясняю еще раз, именем Мосревкома, я требую выдать медикаменты по списку.
Это был Яков Аронович. Заведующий что-то неуверенно отвечал.
– Вам нужен ордер? Вам нужен ордер? А вы знаете, что по решению Мосревкома я могу вас даже арестовать без ордера?
В кабине грузовика сидела Анна. Она была коротко подстрижена, в черном пальто и очень бледная. Анна посмотрела вслед уходящему Полякову и отвернулась.
За углом, куда он свернул, Поляков наткнулся на двух солдат с повязками. Один мочился у чугунной решетки, встреча была неожиданной. Солдаты – то ли калмыки, то ли казахи – подозрительно оглядели Полякова, один посмотрел сквозь решетку на своих у крыльца.
– Бумага есць? – спросил он с акцентом.
– Что?
– Бумага есць? Мандат есць? – тупо повторил он.
– Я доктор Поляков.
Его товарищ заправился и подошел ближе.
Анна вышла из кабины, на крыльце осталась пара солдат, остальные ушли внутрь. Анна, запахнувшись поплотнее, пошла по дорожке в глубь сквера.
– Бумага есць? – тупо настаивал калмык.
Поляков покопался в кармане, потом открыл саквояж и протянул ему бумагу. Калмык посмотрел, потом посмотрел его товарищ. На рецепте было написано: «Morphini – 0,5%. 10 гр., Aspirini – 30 гр. Доктор Поляковъ». Красноармейцы читать не умели.
Из флигеля вышли солдат и санитар с коробкой, потом Яков Аронович с какой-то банкой и свертком со съестным. Он отправил их к машине, а сам, что-то жуя на ходу, направился к Анне. Она кивнула, он суетливо вручил ей банку и побежал обратно. Анна постояла и снова медленно пошла по дорожке.
Калмыки отдали Полякову рецепт, он шел вдоль решетки и смотрел на Анну. Они почти поравнялись, и тут Анна его заметила. Банка выскользнула у нее из рук, масляная жидкость разлилась по булыжникам. Не отрывая глаз, она машинально подняла пергаментную бумажку, сложила ее в комочек. Их разделяла только решетка. Анна смотрела долго, уже вышел Яков Аронович и, окликнув кого-то, устремился к ним. Она просунула ладони сквозь прутья. Поляков взял ее за руки, вложил в ладонь коричневый пузырек.
Яков Аронович крикнул издалека:
– Доктор! Поляков! Вы… Стойте! Михалалексеич-секунду-стоять!
Поляков стоял, хотя уже и калмыки на углу обернулись, и солдаты у ворот смотрели в их сторону. Яков Аронович бежал, путаясь в кожаном пальто, и нелепо пытался спрятать за спину маузер. Кто-то из красноармейцев нерешительно двинулся, а потом уже побежал за ним.
– Поляков… Стоять… Вы здесь… Вы каким образом… Пойдите-ка сюда, пожалуйста, – сбиваясь на шаг, чтобы не спугнуть, и задыхаясь, шептал Яков Аронович. Полякова по-прежнему отделяла решетка, он, криво улыбаясь, попятился назад. – Держать! – взвизгнул Яков Аронович, неумело выставил маузер и бросился вперед. Нога его, проехав по масляной луже, взметнулась вверх, вторая выписала немыслимое па, и он, махнув левой, будто отдавая команду «пли», оглушительным и неожиданным выстрелом снес себе полголовы.
На секунду все замерли, наблюдая, как быстро смешиваются две жидкости на булыжниках сквера. Заведующий на крыльце быстро перекрестился. Потом грохнуло что-то, раздались крики, потом еще что-то грохнуло, зазвенело по решетке. Поляков понял, что по нему стреляют.
Он кинулся вдоль ограды, и, хотя расстояние до преследователей от этого только сокращалось, нырнул в калитку, обратно в парк, потому что слева виднелись постройки и кирпичный забор, а справа – открытое пространство.
Поляков видел, что слева, наперерез ему, бегут люди, их отделяли какие-то кусты и клумбы, но деваться было некуда. Вцепившись в саквояж, он перемахнул через кирпичную стену, свалился на какие-то мусорные ящики, метнулся в подворотню и почти столкнулся с солдатом. В лицо ему прогремел винтовочный выстрел. От неожиданности он упал, но сразу вскочил, бросился узкий проход, преследуемый топотом, обезьяной влез на другую, боковую стену и, пробежав по крышам дровяных сараев, спрыгнул в соседнем дворе на угольную кучу.
На него уставились двое мальчишек, которые сидели на заборе, пытаясь понять, откуда шум. Несколько секунд они изучали друг друга, Поляков тихо приподнялся, и, как только приложил палец к губам, пацаны пронзительно засвистели и заорали:
– Вон он! Здесь, вон там, вон!
Стараясь не бежать, Поляков сорвался в сторону улицы, но вдруг из низенькой пристройки возник какой-то татарин с бляхой, видимо дворник, и, что-то ласково шепча, цепко обхватил Полякова сзади за пояс. Тот дернулся изо всех сил, выгнулся, но татарин, весело лопоча, приподнял его над землей и закружил. Вырваться не было никакой возможности, мальчишки неистово визжали, дворник скалился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Большие напольные часы в докторском кабинете, доставшиеся в наследство от Леопольда, показывали без пяти пять. Все было на своих местах, уютный маятник, когда-то страшное гинекологическое кресло, коллекция инструментов и книжный шкаф, стеклянная дверца которого отражала две фигуры. Поляков сидел у стола, перед ним на коленях стояла женщина и, кажется, занималась с ним любовью. За окном шла обычная дневная жизнь: разгружали дрова с помощью выздоравливающих, бегали дети, несколько родственников ждали своих. Из своего флигеля к аптеке прошла Анна, бросив взгляд на окошко.
Поляков чуть ослабил галстук, но было ясно, что ему скорее плохо, чем хорошо. Он как-то тяжело сглотнул, глянул вниз на двигающуюся красивую голову, на часы и сразу на дверь аптеки, через двор. Она была закрыта.
Сосредоточиться на любви не получалось. Поляков попытался было, но вдруг увидел, как медленно и спасительно открылась черная дерматиновая дверь, как вышла Анна, увидел даже, как она придерживает карман пальто. На часах было пять, время укола.
Поляков встал, молча посмотрел на Екатерину Карловну и, застегнувшись, вышел.
Пластинка крутилась очень медленно, вместо музыки было слышно дыхание. Но громче всего был слышен глухой стук, похожий на биение сердца. Анна спала, Поляков лежал, неподвижно глядя то ли перед собой, то ли в окно. Странным было то, что по лицу и по комнате бегали красные блики. Там, куда он смотрел, за рекой стояло горячее красное зарево. Это горела усадьба Муравишники.
Наконец стали слышны голоса на улице. Причитала Наталья, фыркали сонные лошади, которых выгнали на двор. Поляков вышел и двинулся вслед за бегущими по склону людьми.
Мимо него, стоя на телеге, во весь опор с горы пронесся Влас. Полякова обдало ледяными крошками, он было ускорил шаг, но потом остановился, посмотрел на тот берег и ничком упал в снег.
Оттуда, со стороны пожара, прямо на него молча бежала босая старуха без юбки.
Противоположный склон был усеян какой-то одеждой, потерянной или выкинутой, несколько мужиков метались с баграми и лопатами, остальные просто стояли, собирались вокруг новые.
Откуда-то со стороны леса появилась вдруг странная черная фигура с иконой, почти без одежды, с обгоревшим лицом без волос и усов.
– За что же вы меня пожгли, братцы? – тихо обратился страшный человек голосом Василия Осиповича к стоящим поблизости. Мужики молча посторонились. К нему подбежали, повели куда-то.
Из дома вынесли еще кого-то, там визгливо распоряжались Яков Аронович и пристав с помощником, который подбежал к зевакам, что-то требуя, видимо телегу. Мужики неуловимо растекались по сторонам, пока пристав не ухватил одного за воротник и не замахнулся кобурой. Крикнули, подогнали телегу, стали укладывать тело, потом сняли и снова положили на снег, усадили двух обгоревших. Василий Осипович, который сидел на телеге Власа, вдруг сорвался и бросился к дому, зовя Таню. Его нагнали, поволокли обратно.
– За что же пожгли? – снова спросил он. Яков Аронович подбежал со шприцем, сделал укол, и Влас тронулся к реке в сопровождении баб и старенького лакея, который еле поспевал за ними.
Поляков догнал обе телеги уже в больничных воротах.
– Перевязочные готовьте, морфий, – отрывисто командовал во дворе Яков Аронович.
– Готово все, – крикнула Пелагея Ивановна, растворяя двери. Анатолий Лукич отогнал мужиков, собирающихся нести пострадавших на руках, Влас вытащил носилки.
В предбаннике операционной Поляков наткнулся на Якова, которому Анна помогала застегнуть халат.
– Пятерых привезли, верно, еще будут… – возбужденно начал он и приказал Пелагее: – Морфию всем…
Не отвечая, Поляков прошел дальше, открыл дверь в операционную.
– Анатолий Лукич, кто тяжелее?
Фельдшер что-то отвечал сквозь крики обгоревшего мужика.
– Тампонируйте пока. С черепно-мозговой мне, Яков Ароныч возьмет второго. Соборевского готовить. Руки.
Анна стала лить воду, прибежала и Пелагея с двумя лотками, набрала морфий в шприцы и зашла в операционную, где уже начали работать фельдшеры. За дверью установилась вдруг странная тишина. Обгоревший перестал орать, а Поляков увидел сквозь стекло, как наблюдают за инъекцией и Яков, и Анатолий Лукич. Причем последний как-то жалко улыбнулся и остался так стоять, проводив взглядом Пелагею, которая спешила в палату.
Через секунду высунулся всклокоченный Яков:
– Умер больной… Сердце остановилось…
Вбежала задыхающаяся Пелагея:
– Доктор, там Василий Осипович… После инъекции…
– Это не морфий, Пелагея Ивановна, это же калий, – спокойно пояснил Анатолий Лукич и сел на пол.
Анатолий Лукич покорно прошел в сопровождении пристава по коридору, мимо двух каталок, накрытых белым, мимо Анны и Полякова. Его вывели во двор, заполненный людьми, посадили в бричку рядом с помощником и повезли.
Яков Аронович посмотрел на Анну через дверь и, быстро перебрав пузырьки, сунул два себе в карман.
Бричка ехала по тем же знакомым унылым местам, которые Поляков проезжал раньше. И Влас, и он смотрели прямо. Патефонная труба вздрагивала на кочках.
Резкий гудок паровоза стрельнул дымом, лязгнули буфера. Паровоз гуднул еще раз.
Анна вздрогнула как будто от этого звука. Она лежала на кушетке в ординаторской и плакала. За столом ел Яков Аронович.
Стучали колеса вагонов.
За окном бесконечная волна провода летала вверх-вниз, перечеркивая виды смоленской дороги. На столике стоял полуразобранный саквояж, лежала желтая тетрадка.
«………………………………………………..»
Поляков шел вдоль стены Новодевичьего монастыря по направлению к Пироговской больнице. Москва была пуста, и когда на колокольне зазвонили, Поляков остановился и долго не мог понять, что звук идет прямо сверху, над ним.
На лавке в безлюдном сквере он привычно скинул жгут, помассировал руку. Потом посмотрел на часы, свернул папироску.
Стеклянная дверь была по-больничному замазана белым. Поляков затянулся в последний раз, поправил волосы и галстук, позвонил. Из окон во двор смотрели несколько бледных лиц.
– Не вы первый, не вы последний, коллега, – доносился голос из коридора. – Полежите месяцок, сейчас психиатрическая клиника – самое спокойное место. А потом лучше бы в Москве остаться, в суете, в заботах. В революционном вихре, так сказать. Здесь меланхолия быстро уйдет. Не до депрессий.
Старичок с женским лицом отставил в сторону утюг и переложил стопку наволочек в высокий шкаф. В проеме двери появился толстый и усатый доктор в очках.
– Сюда, коллега. Переоблачайтесь. Кирилл, прими… – Доктор впустил Полякова и вручил старичку направление. Сам же вышел кликнуть сестру. Эконом прочитал, выдал Полякову за ширму белье и пижаму, занес что-то в книгу и продолжал писать, даже когда пришла сестра и увела поступившего.
Кровать стояла возле окна, рядом тумбочка. Снова ударило откуда-то сверху. Это был звон с колокольни монастыря.
Утром Поляков выпил, что положено, из маленького стаканчика, потом еще таблетки. Встал и увидел соседа, совсем не похожего на больного, а похожего, скорее, на офицера.
Тот отвел глаза. Поляков вышел в коридор.
В дальнем конце стоял фикус и тикали большие напольные часы. Поляков двинулся в другую сторону. Кто-то сидел в палатах, было тихо. Свернув за угол, он наткнулся на дежурную сестру, которая сидела за столом.
– Вы в уборную? Вон там, слева.
Пришлось пойти в уборную, и через приоткрытую дверь аптеки Поляков помимо своей воли увидел шка-пик с лекарствами. Как раз заканчивалась раздача.
В умывальной в ряд стояли ванны, и санитар со шлангом наполнял уже третью. В двух лежали люди – лысый и старичок с бородой, который тихо перекрестил вошедшего.
– На процедуры? – крикнула сухая фельдшерица из окошка. – Вы из какой палаты?
– Поляков…
– Поляков… Поляков… – она сверилась с тетрадью. – Десятая, во вторую смену. Позовут вас.
Ночью Поляков заснуть не мог. Весь в поту, он достал из тумбочки папиросы, встал на кровать, попытался открыть форточку.
Сосед наблюдал за ним без всякого интереса. Поляков слез.
– Морфинист? – также без интереса спросил офицер. – Водки могу дать. Взаймы.
Поляков кивнул и подошел к нему.
– В чашку налью…
Пока Поляков искал в темноте свою чашку, офицер выудил откуда-то чекушку.
– Деньги-то есть?
– Сколько стоит?
– Если всю, то полтинник, – офицер налил точно половину. – Потом можно, – добавил он.
Поляков выпил и вышел в коридор. Сестра дремала, дверь аптеки была закрыта. Он тихо подергал ручку и вздрогнул от голоса:
– Что вам? Уборная слева, дальше…
Часы в коридоре тикали так, что отдавалось в самом мозгу. Офицер спал, Поляков допил водку, но тиканье втыкалось в голову железным ломом. За окном уже светлело. Поляков задрал голову вверх, и с колокольни бабахнуло спасительным перезвоном.
Началось утро.
Опять въехала сестра с лекарствами, Поляков жадно выпил порошки и быстро оглядел тележку, когда сестра повернулась с лотком к офицеру. Тот, кстати, выглядел уже совсем по-другому, тиком дергалась половина лица, изо рта чуть ли не капала слюна, глаза бегали. Когда сестра вышла, он выплюнул в руку белую кашицу из таблеток и вытер рот. Поляков стал смотреть в окно.
На мостовой расхристанные солдаты с повязками и с ними еще человек шесть какой-то шпаны остановили бричку. Сначала седок скандалил, это был военный с лампасами и в орденах, уже пожилой, с усами и в папахе. Женщина и девочка сидели тихо, прижав к себе узлы и чемоданы. Вдруг лошади дернулись, но их кто-то взял под уздцы и попятил назад, на самый тротуар, военный вскочил. Кто был ближе, из шпаны, ударил его ногой ниже пояса, другой схватил генерала сзади за шею. Повалить все никак не получалось, генерал был крупный, кто-то перескочил с другой стороны, по коленям женщин, которые стали визжать. Прохожие исчезли. Генерала повалили, стали топтать.
– Лежать! – заорал вдруг Поляков из открытой форточки. – Всем на месте! Перестреляю, твари жидовские…
Поляков дождался, пока на него обратят внимание внизу, и снова крикнул что-то невнятное. Он стоял на спинке кровати, высунув голову в форточку. Снизу кто-то пальнул.
Смертельно бледный сосед с ненавистью бормотал:
– Заткнись, сука, заткнись, сука, заткнись…
Он был уже готов броситься на Полякова, но тут на улице затихли, видно приметив окно, и снизу послышался стук и звон стекла. Поляков соскочил с кровати и кинулся в коридор.
Офицер же вжался в угол и стал опять изображать сумасшедшего, от страха получалось плохо.
Поляков пошел прямо к аптеке, дежурной сестры не было, кто-то кричал внизу: «Это больные люди, они за себя не отвечают, психические больные». Пробежала фельдшерица из умывальни, затопали ноги на лестнице. Поляков открыл шкаф, быстро нашел два пузырька десятипроцентного раствора, посмотрел в столе. Потом надел белый халат и вышел.
– Это психиатрическая лечебница, больные люди, я вам повторяю! – кричала старшая сестра.
– Вылечим сейчас… Кто орал, спрашиваю? – крикнул на весь коридор вошедший. Он был то ли, правда, еврей, то ли кавказец, а с ним паренек без усов, лет семнадцати, с наганом. Да еще топали внизу. За ними семенили две перепуганные сестры. Поднялся еще кто-то.
– Вон, оттуда, оттуда орал… Крайняя палата…
Поляков вышел на веранду уже в своем пальто, с саквояжем в одной руке и с ботинками в другой. Несколько больных гуляли по парку, шума отсюда слышно не было.
Он устроился на дальней скамейке и, только когда уже укладывал шприц в коробочку, заметил два ничего не выражающих полудетских лица. Какие-то вечные пациенты Пироговки тихо наблюдали за ним из кустов. Лица показались ему смутно знакомыми, особенно когда один чуть поклонился. Поляков переобулся, спрятал шприцы в саквояж и через ворота вышел на улицу.
Он не стал оглядываться назад, а пошел к центру. Откуда-то сбоку вдалеке хлопнули два-три выстрела, лениво взлетели голуби. У входа в аптечный корпус больницы стоял грузовик, запряженный лошадьми, и маленький комиссар с бантом в окружении солдат требовал что-то у медперсонала.
Поляков пошел дальше, а комиссар с бантом продолжал:
– Я вам объясняю еще раз, именем Мосревкома, я требую выдать медикаменты по списку.
Это был Яков Аронович. Заведующий что-то неуверенно отвечал.
– Вам нужен ордер? Вам нужен ордер? А вы знаете, что по решению Мосревкома я могу вас даже арестовать без ордера?
В кабине грузовика сидела Анна. Она была коротко подстрижена, в черном пальто и очень бледная. Анна посмотрела вслед уходящему Полякову и отвернулась.
За углом, куда он свернул, Поляков наткнулся на двух солдат с повязками. Один мочился у чугунной решетки, встреча была неожиданной. Солдаты – то ли калмыки, то ли казахи – подозрительно оглядели Полякова, один посмотрел сквозь решетку на своих у крыльца.
– Бумага есць? – спросил он с акцентом.
– Что?
– Бумага есць? Мандат есць? – тупо повторил он.
– Я доктор Поляков.
Его товарищ заправился и подошел ближе.
Анна вышла из кабины, на крыльце осталась пара солдат, остальные ушли внутрь. Анна, запахнувшись поплотнее, пошла по дорожке в глубь сквера.
– Бумага есць? – тупо настаивал калмык.
Поляков покопался в кармане, потом открыл саквояж и протянул ему бумагу. Калмык посмотрел, потом посмотрел его товарищ. На рецепте было написано: «Morphini – 0,5%. 10 гр., Aspirini – 30 гр. Доктор Поляковъ». Красноармейцы читать не умели.
Из флигеля вышли солдат и санитар с коробкой, потом Яков Аронович с какой-то банкой и свертком со съестным. Он отправил их к машине, а сам, что-то жуя на ходу, направился к Анне. Она кивнула, он суетливо вручил ей банку и побежал обратно. Анна постояла и снова медленно пошла по дорожке.
Калмыки отдали Полякову рецепт, он шел вдоль решетки и смотрел на Анну. Они почти поравнялись, и тут Анна его заметила. Банка выскользнула у нее из рук, масляная жидкость разлилась по булыжникам. Не отрывая глаз, она машинально подняла пергаментную бумажку, сложила ее в комочек. Их разделяла только решетка. Анна смотрела долго, уже вышел Яков Аронович и, окликнув кого-то, устремился к ним. Она просунула ладони сквозь прутья. Поляков взял ее за руки, вложил в ладонь коричневый пузырек.
Яков Аронович крикнул издалека:
– Доктор! Поляков! Вы… Стойте! Михалалексеич-секунду-стоять!
Поляков стоял, хотя уже и калмыки на углу обернулись, и солдаты у ворот смотрели в их сторону. Яков Аронович бежал, путаясь в кожаном пальто, и нелепо пытался спрятать за спину маузер. Кто-то из красноармейцев нерешительно двинулся, а потом уже побежал за ним.
– Поляков… Стоять… Вы здесь… Вы каким образом… Пойдите-ка сюда, пожалуйста, – сбиваясь на шаг, чтобы не спугнуть, и задыхаясь, шептал Яков Аронович. Полякова по-прежнему отделяла решетка, он, криво улыбаясь, попятился назад. – Держать! – взвизгнул Яков Аронович, неумело выставил маузер и бросился вперед. Нога его, проехав по масляной луже, взметнулась вверх, вторая выписала немыслимое па, и он, махнув левой, будто отдавая команду «пли», оглушительным и неожиданным выстрелом снес себе полголовы.
На секунду все замерли, наблюдая, как быстро смешиваются две жидкости на булыжниках сквера. Заведующий на крыльце быстро перекрестился. Потом грохнуло что-то, раздались крики, потом еще что-то грохнуло, зазвенело по решетке. Поляков понял, что по нему стреляют.
Он кинулся вдоль ограды, и, хотя расстояние до преследователей от этого только сокращалось, нырнул в калитку, обратно в парк, потому что слева виднелись постройки и кирпичный забор, а справа – открытое пространство.
Поляков видел, что слева, наперерез ему, бегут люди, их отделяли какие-то кусты и клумбы, но деваться было некуда. Вцепившись в саквояж, он перемахнул через кирпичную стену, свалился на какие-то мусорные ящики, метнулся в подворотню и почти столкнулся с солдатом. В лицо ему прогремел винтовочный выстрел. От неожиданности он упал, но сразу вскочил, бросился узкий проход, преследуемый топотом, обезьяной влез на другую, боковую стену и, пробежав по крышам дровяных сараев, спрыгнул в соседнем дворе на угольную кучу.
На него уставились двое мальчишек, которые сидели на заборе, пытаясь понять, откуда шум. Несколько секунд они изучали друг друга, Поляков тихо приподнялся, и, как только приложил палец к губам, пацаны пронзительно засвистели и заорали:
– Вон он! Здесь, вон там, вон!
Стараясь не бежать, Поляков сорвался в сторону улицы, но вдруг из низенькой пристройки возник какой-то татарин с бляхой, видимо дворник, и, что-то ласково шепча, цепко обхватил Полякова сзади за пояс. Тот дернулся изо всех сил, выгнулся, но татарин, весело лопоча, приподнял его над землей и закружил. Вырваться не было никакой возможности, мальчишки неистово визжали, дворник скалился:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23