!
- Немедленно саблю и коня! - сказала я, обращаясь к ней.
- Какую саблю и коня? - опешила она.
- Ну чтоб сразу в бой! Там и орите, там это уместно! - посоветовала я. - А здесь хватит. Уши болят от вашего хамства.
- А вы кто такая?! - она вытянула голову в мою сторону. - Что вы тут делаете? Откуда?!
- Из "службы спасения". Укрощаю психопатов и психопаток. А теперь не мешайте. Мне надо договорить.
Вот тебе и раз: Салтычиха замерла и тихо вышла за дверь и даже не отлаялась...
- Потрясен! - воскликнул старик с профилем Ланового в роли князя Андрея Болконского. - Так легко обуздать стихию!
- Когда вы в последний раз видели Дмитрия Степановича живым?
От неожиданности и стремительности моего скачка на новую тему старик немного растерялся, но довольно скоро ответил на вопрос:
- Да на кладбище, когда хоронили Михайлова.
- Давайте познакомимся. Меня зовут Татьяна Игнатьева, вот моя визитка. А вас?
- А меня Константин Константинович Ермолаев.
- Пестряков дружил с Михайловым?
Константин Константинович посмотрел на меня долгим и словно бы придирчивым взглядом, пожал плечами, улыбнулся улыбкой проигравшего:
- Какая может быть дружба между барином и нищим? Вельможей в орденах и Поприщиным? Видимость дружбы - это да, но - не более...
- И все-таки Пестраков пришел на похороны Михайлова.
- Очень может быть потому, что когда-то вместе начинали писать. Михайлов в тех же пятидесятых выпустил повесть "Последняя пуля" и был расхвален не просто критикой, но партийной. Получил лауреата в первый раз.
- А Пестряков не получил?
- Нет.
- Почему?
- Поясняю: в те годы, после войны, была установка - про бои, про военные страдания писать поменьше, чтоб народ забывал огромную цену, какой нам далась победа. Партийный Олимп теперь приветствовал правдоподобные рассказы из жизни сел, деревень, городов, где рассветы-закаты, любовь-морковь и прочее. Владимир Сергеевич со своей "Последней пулей" явился как та ложка к обеду. Есть, Танечка, замечательное слово - "удача". И к кому-то она в руки так и бросается. А кто-то, тоже не бездарный, но бесталанный, неудачливый, просидит всю жизнь в забвении. Михайлову удача улыбнулась вовремя, в полном соответствии с решениями-постановлениями партии и правительства. Спонтанно ли из него вылетела эта "Последняя пуля", или же в результате проведенной рекогносцировки литместности - кто знает. Но факт есть факт. Заметьте - наиболее воспитанные люди непременно ходят на похороны своих товарищей по перу. Бывшие фронтовики эту традицию особо чтят. Дмитрий Степанович чтил...
- А вы не знаете, где находится дача Пестрякова?
- Как же не знаю! По Рижскому направлению, но гораздо ближе к Москве, чем эти писательские дачные кооперативы! Нас ведь новая родня Михайлова не позвала на поминки, так мы и махнули к Дмитрию, к Димычу, по-нашему, по-дружески.
- На чем же?
- Да на электричке!
- И много вас собралось?
- Посчитаю: Димыч, я, Семка Шор, Ниночка Никандрова да моя жена Светлана Михайловна. Там по-простому как если бы после боя, хором картошку чистили, колбасу резали, водочку во что пришлось разливали.
- А почему Нина Николаевна согласилась с вами поехать?
- Да потому что человек она компанейский, без фордыбаченья, одним словом, человек.
- А она дружила с Михайловым?
- Ну! Как же можно! Она ж в Союз пришла недавно, лет двадцать назад. А Михайлов - зубр! Он мог её в Союз принимать. Тогда она могла быть ему благодарна, вот и не забыла, вот и пришла на похороны. Но дружить - нет...
- Дмитрий Степанович там, на кладбище, речь держал?
- Что вы! Хватало "звезданутых"!
- А Нина Николаевна?
- Смеетесь? Маленькая поэтесска, а там один Вознашенский чего стоит! Они с Михайловым весь свет проехали, борясь за мир во всем мире! Нынче же открещиваются от своего советского прошлого изо всех сил! Лепятся к банкирам!
- А вам палец в рот не клади, Константин Константинович...
- Правильно. И не надо. Откушу и выплюну. Иначе б как я дожил до таких абсолютно седых волос?
Мне очень, очень хотелось узнать, как там было-то, на даче Пестрякова, что говорилось, какие тосты поднимались. Однако Константин Константинович отвечал на телефонный звонок и, вероятно, не очень приятному собеседнику, потому что крепко наморщил лоб.
- Что там говорили? Какие тосты поднимали? - уже без интереса повторил мои слова, опуская зеленую трубку в гнездо. - Ну-у... обычные слова... Желали покойному всех благ на том свете... Ну за его творчество пили... Сами за себя, конечно, чтоб не враз сыграть в ящик, а ещё поглядеть на небо, на траву, на колбасу любительскую недоступную в витрине супермаркета "Бериозка Интернейшнл". Мы ведь, писатели, только с виду зануды, а внутри те же Гришки да Аришки, какими были в детстве... я от всей души поблагодарила Константина Константиновича и попросила разрешения прийти к нему сюда, на службу, или куда он захочет, если у меня будут к нему ещё какие-то вопросы. Он кивнул, подмигнул:
- Какие проблемы? Я с детства обожал блондинок!
Но последние слова его были серьезны:
- Мне тоже показалось как-то странно: Пестряков, Шор, Никандрова друг за другом отправляются на тот свет, точно по списку на могильном кресте. В этом что-то есть. Какая-то мистика. Или злой умысел. Но если бы они были вроде Михайлова или подобного ему, - тогда наше литначальство, вероятно, встрепенулось бы, дало пинка в зад следствию... А так... Я был у Омара Булатова. Он как раз улетал в Нью-Йорк на конференцию "Цивилизация и гуманизм". Он мне сказал: "Вы почему-то решили, что торжество справедливости уже увековечено? Или у вас есть деньги, чтобы купить справедливость? Тогда зачем вы тут?" Я ушел. Вы пришли... Девушка-блондинка, уясните: маленькие людишки нужны только тогда, когда надо выбирать главарей. Для аплодисментов. Для опускания в урну бюллетеней. В остальное время им цена - грош. И Пестряков, и Никандрова, и Шор для наших писательских чиновников чистая мелочь, сор. Умерли - не умерли... Вот и вся правда. Другой нет, не найдете... - Старый писатель пошарил в кармане пиджака и кинул в рот таблетку. - Завидую вам. У вас впереди ещё столько открытий и причин для удивления!
И он был прав. В скором времени я убедилась в этом. Когда по скрипучей лестнице поднялась в темный закуток, очутилась в отделе кадров и попросила добродушную толстушку Лидию показать мне личные дела двенадцати писателей, умерших в последний гол. Среди прочих мне принесли нужные бумаги, касающиеся Пестрякова, Шора и Никандровой.
При этом как можно небрежнее я сказала бдительной, настороженной Лидии:
- Хочу понять, как они жили как умерли... Есть спонсор. Он готов оказать материальную помощь семьям умерших...
Прости меня, Господи, за то, что я врала!
Но зато Лидия растаяла:
- Ой, как бы хорошо было! Трудно живут многие писатели! И старики, и не очень. А если уж у кого умер кормилец, то...
Я рассматривала маленькую фотографию Дмитрия Степановича Пестрякова, наклеенную на картон. Он выглядел довольно молодо, не старше сорока. Имел в лице что-то разбойничье и смотрел на меня насмешливо, приподняв одну бровь. Глаза горели огнем. Крепкая шея выпирала из ворота белой рубашки. Темный чуб круто летел со лба в сторону. Вообще у этого человека чувствовалась нешуточная, азартная сила, даже её переизбыток.
Невольно приходило на ум: "Мог ли он даже в страшном сне представить, как одиноко, неприкаянно кончит жизнь? И попадет в категорию "сора"?"
Семен Григорьевич Шор, напротив, вид имел неброский: почти безволосый череп, уши врастопырку, нос пуговкой, рот толстогубый и какой-то младенческий. Выражение маленьких глаз растерянное. Аккуратист на момент съемки: темный пиджак, светлая рубашка, ровный ручеек галстука, с уголком белого платка из кармашка.
Нина Николаевна на фото казалась непохожей на себя. Ее русые, кудрявые волосы стараниями фотографа выглядели черными, ямочки на щеках словно дырки от гвоздя. Но глаза смотрели ясно, прямо, молодо.
- В свое время хорошенькая была, - сказала Лидия, глядя издалека на фотографию. - Вообще милая такая... безобидная. И ни с кем не спала. Другие поэтесски и пили с мужиками, и в постель к ним лазали... Ну чтоб от Союза получить то, это, а Нина - никогда. В стороне стояла.
Мне показалось, что стоит задержаться, что Лидии скучно, что она таит в себе массу знаний о писателях-поэтах, и она рада бы выложить их передо мной.
Так оно и вышло. Я же, змея, задала лишь тон:
- Слыхала, Михайлов у мер. Может быть, его семья тоже нуждается?
- Это уж непременно! - развеселилась толстуха. - Это уж обязательно! Всю жизнь все его жены только и делали, что нуждались. И любовницы впридачу. Как вспомню, так и вздрогну, какие они все у него были бедные, обделенные!
- Как? - будто бы изумилась я. - Неужели и у такого человека... секретаря Союза были любовницы?! Он же, небось, и членом КПСС был?
- Ой! - Лидия махнула на меня пухлой ручкой. - Да кто ему что мог! Да у него ж роман за романом, премии за премиями и пьесы еще. Он всегда был впереди. Он во всех комитетах, какие были, состоял, во всех общественных организациях. Он до последнего времени хоть с палкой, но ходил прямо, как столб. Он успел такие толстые воспоминания написать! Я вон читаю, - она дернула головой в сторону и глазами показала на раскрытую книгу. Интересно, между прочим.
- Продается? Купить можно?
- Конечно. Во всех книжных магазинах. С его портретом на обложке.
- Дайте взглянуть...
Притворялась я, притворялась... Вовсе неинтересна была мне эта книга в эту минуту. Ну хотя бы потому, что я её уже купила...
- Железный мужик! - восхитилась Лидия, протягивая мне книгу. Намотать столько текста, когда тебе под восемьдесят - это подвиг!
Я сделала вид, что с большим интересом рассматриваю обложку, яркую, как цыганский платок. За моим взглядом неотступно наблюдали его темные из-под темных бровей глаза. В.С. Михайлов глядел спокойно, умудренно и неподкупно. В руке у него желтела горящая свеча, и пламя слегка осветляло коротковатый, квадратный подбородок. Седые волосы, прореженные расческой, сбегали со лба назад. Шик и элегантность были в белоснежной тверди манжеты с запонкой, приспустившейся с руки, в переливчатом галстуке, прихваченном ребристой пластинкой зажима...
- Интересный, должно быть, мужчина был лет тридцать назад, - подначила я. - Рост кавалергардский. Знаменит. Неужели вы, Лидия, не были в него влюблены?
- Я не в его вкусе. Я толстая. А он любил борзых. Чтоб ноги от ушей. Фигуристых целил. За это и награждал по-царски. Что жен, что любовниц. Этого у него не отнять! Настоящий мужик. Не то что вся эта шушера, которая стишки какие-то пописывает и норовит за твой счет винца хлебнуть. Насмотрелась! Это со стороны слово "поэт" звучит жуть как красиво, а вблизи, бокал к бокалу, коленка к коленке, многие поэты в моих глазах не то, что упали, - рухнули и вдребезги.
- Так уж и многие?
- Многие, - подтвердила Лидия. - Пьянчуг среди них столько! А Владимир Сергеевич не пил. Нет, конечно выпивал, но знал меру. Бабы и за это его ценили. Он отказа не знал. Но тоже вот, - Лидия перешла на шепот, - он сам же их и бросал, когда надоедали. Но всем своим женам, если уходил, оставлял квартиру, машину и дачу. Всем троим оставил. Чего им обижаться? А когда с ними был - всюду их с собой таскал-возил. Это ещё в то время, когда писатели не очень-то ездили за рубеж. А он в Комитете мира, на самом виду. Первая жена Клавдия Ивановна - самая порядочная из них из всех. Она с ним долго, лет тридцать прожила. Она, говорят, с нами, маленькими людишками, нормально обращалась, без спеси. Но тоже, говорят, сорвалась. Когда Михайлов секретаршу свою, Софочку, в любовницы взял. Ой, говорят, как ворвалась Клавдия Ивановна в каракулевом черном манто... Ей его в ателье Литфонда сшили, а Софочка стоит в таком же манто, ей тоже сшили его в том самом ателье, её туда Михайлов сам приводил... Вот и стоят они друг против друга, разинув рты. Тут Клавдия Ивановна как схватит графин с водой, как закричит "Убью!" - и всю воду на рыжую Софочкину голову. Кто там был, испугались страшно, потому что у Клавдии Ивановны глаза сверкали, как у ведьмы. И я, между прочим, Клавдию Ивановну понимаю. Попробуй проживи с мужиком целых тридцать лет, жди его с фронта, бегай вокруг него, когда он болеет или что, роди ему сыновей, выслушивай все его жалобы, подсказывай, как ему дальше действовать... Дело же известное - жены всегда как маршалы Жуковы у мужиков... И вдруг - такое! Обалдеть!
- И чем же кончилось?
- Для Клавдии Ивановны кончилось плохо - разводом. К тому времени уже нельзя было вернуть мужа через партком. Только посмеялись бы... Да и кто захотел бы связываться с самим Михайловым? Он сам мужик решительный. Как-то же сумел отвязаться от первой жены без последствий. Но, говорят, ушел от неё в чем был. В однокомнатную, к Софочке. А ведь красиво! - Лидия вздохнула, переживая полоснувшую по её сердцу зависть. - Только чего ему! У него книжки одна за другой. Самое большее через год переехал с Софочкой в новую большую квартиру, купил машину, дачу у очень известного композитора, очень такую не дешевую... Софочка, конечно, рассчитывала, что он с ней будет вечно, хотя сама ему понемножку изменяла. Ей же было всего двадцать два, а ему - ого-го! Он ей тоже изменял вовсю. Здесь такое рассказывают... Он себе в делегацию специально таких подбирал молоденьких секретарш и поэтесс, чтоб там, в гостинице, с ними спать.
- Почему же они-то соглашались? Почти задарма?!
- Не совсем задарма. Он, когда был секретарем и владел деньгами Союза писателей, распоряжался ими как хотел. Смотрим, а одна наша девочка из иностранной комиссии после поездки с ним в Швецию получает от Союза квартирку, а вторая после поездки с ним в Индию - тоже получает квартирку. Он щедрый был, когда брал из общего, писательского, государственного кармана! А вот из своего - ну ни копеечки никому! Поверите, ему позвонят из той же "Пионерской правды", что стихотворение напечатали, что ему причитается гонорар в размере трех рублей, - вызывает личного шофера, дает доверенность: "Поезжай, получи, Вася!"
Само собой, я молила невесть кого, чтобы вдруг дверь не открылась и не оборвала волшебный рассказ, наполненный необходимыми мне подробностями. И этот "невесть кто" стоял на страже моих интересов...
- А почему же и с Софочкой он развязал? Чем она его перестала устраивать?
- Софочка? Артистичная натура, имею в виду развязность и склонность к эффектам. Скажу так: эта девочка не выдержала проверку богатством и Кремлевским Дворцом. Она же перебивалась, а не жила до этого... Она из Житомира. Умела ходить по канату, шарики бросать... Сломалась... с позвоночником что-то... устроилась к нам секретаршей, отрастила длинные волосы ниже пояса, покрасила их в медь. Михайлов как увидел... и кинул верную Клавдию. А Софочка взошла на трон. Многое себе позволяла. Капризничать научилась. Он её ведет в немецкое посольство на прием, а она губки подковкой: "Фи! Не хочу в немецкое, хочу во французское!" По большому счету была она маленького ума и не рассчитала... И надоела Михайлову через семь лет... Бросил он красотулю. И стал жить один.
- Совсем?
- Да вы что! Лет пять - с Изабеллой, балериной из Большого. Не расписываясь. Она не хотела. Она давно решила остаться за рубежом. Поехала на гастроли и осталась в Америке. Михайлов - за ней. Говорят, на коленях умолял вернуться в Россию. Это было в начале восьмидесятых. Она отказалась. Он, возможно, и по заданию вел с ней беседы. Ему всюду можно было и летать и ездить. Он, - Лидия задышала мне в ухо, - хоть и писатель, но... служил кое-где... кое-кем... Вы меня понимаете?
И громко:
- А Софочка стала искать себе подходящего мужа. Искала, искала и, говорят, нашла. Но уж очень самоуверенная! Говорят, при Михайлове романы крутила с посторонними. Говорят, он её однажды застал в... нехорошей позе с хахалем. Нахалка, конечно! Перенадеялась на свои прелести. И - сорвалось. Выставил. Без шума. Он вообще шума не любил. Ни шума, ни крика. Воспитанный. Дворянин по происхождению. Теперь-то это всем известно... Он Софочку, говорят, и раньше заставал в не самых благонравных позах, но тут ему подвезло. Говорят даже, что он специально все это устроил, что тот молодой поэт по его указке и действовал. Ну не знаю... Может, и врут. Но кончилось разводом. Софочка даже не пикнула против. А чего ей было пикать? И он же её не на улицу выбросил! Он ей купил квартиру. Машину дал, то, се... Настоящий мужчина, а не какой-то там жлоб. Пусть Софочка была на тридцать лет его моложе, но ведь таких, как она, в Москве хватает. А Михайлов - величина! С секретарями ЦК за руку здоровается! Целуется даже. Да ведь и из себя видный! Чего уж там... За ним каждая пойдет, если он на неё глаз положил. Ну когда ему было шестьдесят даже, ну и в семьдесят ещё неплохо смотрелся. Он ведь за Изабеллой приударил, когда ему было уже шестьдесят с хвостом. Говорят, привел её в ювелирный и - бери, что хочешь. Она и взяла бриллиантовые сережки с перстнем немыслимой цены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48