Поэтому Любовь Семеновна представляла себя в почетной роли эмиссара всей сельской России. И вела свой монолог, обращаясь ко всему мировому сообществу.Народы необходимо было убедить в том, что самым верным образом жизнь налажена именно в Васнецовке.При этом старушка не забывала подставлять гостю свою стопку. А тому ничего не оставалось делать, как наливать. И пить вместе с энергичной хозяйкой. Наливать и пить. Наливать и пить.Они разошлись за полночь. Винтами.Цепляя и опрокидывая все на своем пути.Кофи своротил ведро, стоявшее под рукомойником. Старушка шлепала по луже и повторяла, доказывая что-то своему мужу:— Осень, батюшка, осень…Не дожидаясь, пока черный гость отыщет нужную дверь, Любовь Семеновна подняла ведро, присела над ним и задрала юбку.Уже из комнатки, где храпел Борис, Кофи обернулся на странный звук. Так струя звенит о полый металл. Даже когда население Губигу проживало в пальмовых хижинах, при малой нужде люди выходили к околице. Там, в сторонке, делали свои дела.Кофи было невдомек, что русские писают в ведра под рукомойниками из-за сурового климата. Ну какой дурак в мороз пойдет в сортир на край огорода? А если в мороз не пойдет, то и в дождь. А если в дождь, то и в ясную, теплую погоду.К хорошему быстро привыкаешь.Изумление увиденным отняло последние силы молодого вождя, и донести себя до железной и такой желанной кровати он уже не сумел. Рухнул как подкошенный на пол. Уснул еще в падении.Наутро гадко моросил дождик. Борис встал первым. Некоторое время изучал распростертое на полу тело друга. Перешагнул через него и прошел в горницу.Брезгливо переступая через разлитые помои, подобрался к печке. Заглянул на лежанку. Там была лишь смятая рогожа, да сладко спали две кошки.Поеживаясь, в одних трусах, вышел на крыльцо. Не спускаясь со ступеней, пописал на темно-зеленую стену дома. Вспомнил шлюшку в цыплячьем сарафане в особняке Димыча. До чего ж хороша, чертовка!Несмотря ни на что…Из будки выбрался Тузик поприветствовать молодого хозяина хвостом. Распахнулась дверь и едва не сшибла полуголого Борю Кондратьева. Он, в свою очередь, едва успел поправить трусы.— Доброе утро, бабушка!— Ой, Борька, ой, стыд какой! Я ж курей еще не кормила! А в горнице какой срам! Сейчас, сейчас…Старушка бросилась в курятник. Борис вернулся в дом. Попытался растолкать Кофи. Тот лишь что-то мычал.«По крайней мере жив, — подумал Борис; он заметил, сколько осталось самогона в трехлитровой банке, которая к началу ужина была полной. — После такого зверского эксперимента и коньки откинуть недолго».Студент сходил в сени, зачерпнул ковшиком воды из питьевого ведра, перелил в большую алюминиевую кружку. Опустил ее возле черной головы друга.Скоро Борис, закутанный в дедов плащ, греб в лодке по направлению к поставленной вчера сети. Может, дед решил пошутить? Вытащил из сети всю рыбу, а скажет, что он это за ночь на удочку наловил.Борис принялся вытягивать сеть… Есть!Есть рыба! Тут и там в ячейках били хвостами красноперки, плотвички, подлещики и караси. Борис складывал их на плоское дно лодки. Медленно двигаясь вдоль сети, напевал шаловливый рефрен: «Рыба есть, а деда нету, рыба есть, а деда нету…»Улов пришлось сложить в здоровенный полиэтиленовый мешок. Сгибаясь под его тяжестью, Борис миновал калитку и увидел в саду своего чернокожего друга. Тот с трудом стоял, прислонившись к яблоньке.По черному лицу лениво текли капли дождя.Завидев Бориса, Кофи дернулся ему навстречу. Оттолкнулся спиной от ствола.Одно за другим сорвались с верхних ветвей два крупных яблока.Первое упало Кофи точно на макушку.Второе в тот же миг шандарахнуло по темечку. Гражданин Бенина с глухим стоном повалился в мокрую траву. Обхватил руками бедную головушку.Борис не выдержал, скинул мешок с рыбой и стал xoxoTaib.— Ой, не могу, — орал он, — бабуля, иди посмотри, твоего собутыльника яблоками зашибло… Он, не могу… А если б кокос упал, а, Кофи?Потом помог другу подняться.— Спасибо, — попробовал произнести Кофи, но губы ссохлись и вышло неразборчиво.Молодой вождь лишь хотел напомнить, что кокосы растут не в Африке, а в Южной Америке.— Пойдем рыбу чистить и солить. Самая мужская работа. А потом дома в духовке на маленьком огне с открытой дверцей подсушим. Получится отличный корм. Горячего копчения.— Ой, какой улов! — всплеснула руками Любовь Семеновна, пробегая из курятника в сарай. — Вот молодцы, вот добытчики… Ну что, деда не видал?— Нет, — хмуро мотнул головой Борис и помрачнел. — Куда он мог деться?— От паразит! Небось опять у Пашки заночевал. Вот ведь повадка лисья. Не предупредит никогда, потому что знает: не пущу.— Что за Пашка еще?— Да Петрухин этот, не помнишь? Павел Исидорович, учитель.— А, учитель русского языка и литературы! Из васнецовской школы?— Ну конечно! — Любовь Семеновна радостно закивала. — Сходил бы ты к нему, Боренька.— В школу, что ли?— Ну какая школа, еще ж каникулы!— А, блин! Точно, — сказал Борис. — Сейчас рыбу расковыряем, и схожу.. — Никакой рыбы! Сперва за стол, живенько! — приказала Любовь Семеновна и умчалась.Сидя на траве, Кофи Догме с ужасом смотрел ей вслед. Она пила с ним рюмка в рюмку. Он был словно полон жидкого металла. Голову сверлила тупая боль.После яблочной бомбардировки голова просто раскалывалась. Вчерашний день вспоминался кошмарными обрывками, как фильм ужасов.Борис помог другу подняться и вручил покушавшиеся на его жизнь яблоки:— Держи. Поешь кисленького. Очень помогает. Хотя, если честно, клин можно вышибить только клином.За завтраком все выпили по две стопки и повеселели. Остатки мутной жидкости плескались на дне трехлитровой банки.Особое облегчение испытал Кофи. Правда, первая порция самогонки не пошла, и он метнулся за дверь с полным ртом.Вторую порцию помог проглотить Борис. Он щелкал пальцами высоко над столом и кричал:— Смотри, Кофи, смотри, вот птичка выскочила! Вот птица полетела… Вот птица пролетела, и ага!Когда пьешь яд, лучше думать о чем-7о отвлеченном. О пролетающей над головой птице. Или о полете над гнездом кукушки.Главное — не думать о том, что пьешь яд.Иначе инстинкт самосохранения выпихнет этот яд наружу.После завтрака парни уселись на завалинку потрошить рыбу. Немедленно сбежались все васнецовские кошки. Им не было дела до цвета кожи необычного гостя. У кошек на уме было только одно.Зато Тузик на рыбу даже не посмотрел.Он не сводил глаз с молодого вождя и скалил желтоватые клыки. Кофи орудовал длинным кривым ножом в рыбьих кишках и все более приходил в себя.Мелкие капли дождя падали на раскаленную вчерашним и сегодняшним самогоном голову. Было странно, почему капли не шипят.— Это кого я потрошу? — спрашивал молодой вождь.— Это красноперка, — пояснял Борис. — Видишь, плавники красные?— Угу, — кивал черный друг. — А это?— А это карась. Его мы бабуле на жаренку отдадим. Пальчики оближешь!— Борька, а почему твоя бабушка не пускает твоего дедушку к его другу… ну, к учителю? Почему дед вынужден тайно убегать из дому?Разделывая очередного подлещика, Борис задумался. Если у супруга отнять право держать и не пущать, то что останется от семьи?— А у вас в семьях разве не так? — Борис решил уйти от ответа, прикрывшись вопросом.— Ну, ты сравнил… задницу с пальцем! — в очередной раз выказал блестящее знание русского фольклора Кофи. — Нет, конечно. В свободное время у нас общается кто с кем хочет.— Что, и замужняя женщина может перепихнуться с женатым мужчиной, и за это им обоим ничего не будет?— Чего-чего сделать?— Ну, Кофи, мне за теоя стыдно. Поговорками нашими сыплешь, а простых слс-j HS понимаешь.— Да, мы таких словек не прохода ли, — серьезно сказал молодой вождь.— Перепихиваться означает делать динь-динь, — нашелся Борис.— А, динь-динь! Так бы сразу и сказал, — обрадовался Кофи Догме. — Женщине и мужчине ничего, как ты говоришь, не будет. Неприятности будут у тех, кому они изменили.— Как?!У Бориса отвалилась челюсть. Застыла в воздухе перепачканная потрохами рука с ножом.— Ну, у нас считают, что человек находит партнера вне семьи тогда, когда в семье ему не хватает динь-динь. В этом никто не видит ничего плохого. Только посмеиваются над теми, кто не в силах удовлетворить супруга. Иногда дают им обидные прозвища.Борис снова крепко задумался.— А вот представь, что жена застукала мужа с другой женщиной. Где-нибудь под пальмой, — медленно произнес Кондратьев-младший. — Неужели постоит, посмотрит и уберется восвояси?— Застукала? — спросил сам себя Кофи, вспоминая все значения этого слова. — Если застукала, может и в драку полезть. Но когда драку будет разбирать племенной суд, он не примет сторону жены.— А кто входит в состав вашего суда?— Я, — твердо ответил Кофи.— А сейчас, когда ты здесь?— Старший из моих двоюродных братьев. Но поскольку он лишь заместитель вождя, то не имеет права судить единолично. Он делает это вместе с главным колдуном.Борис швырнул кошкам случайно попавшего в мешок ерша и задумчиво спросил:— А как их зовут?— Кого?Кофи тоже расправился с последней рыбкой и вытер нож о траву.— Брата и колдуна.— Уагадугу. Уагадугу и Каплу.Борис кивнул:— А, понятно… Ладно, дружок. Будь добр ополоснуть мешок. Вон, из бочки с дождевой водой. А я схожу к этому… Бабуль, как его имя-отчество?Из сарая показалась замотанная платком голова Любови Семеновны:— Чье, Боренька?— Да этого, дедова друга. Учителя!— Петрухина, что ль? Павел Исидорович!Голова скрылась в сарае.— Слыхал, Кофи? Исидорович! Хрен запомнишь. А ты со своим Уагадугу… Бабуль, я дом-то его не помню точно! Кажется, после водокачки. Но вот какой: второй или третий?На этот раз Любовь Семеновна выбралась из сарая вся. И даже с вилами в одной руке. Другой рукой она указала на краснокирпичную башню водокачки:— Вон, видишь, сперва черепичная крыша, там зять президента АО «Заря» живет. После, видишь, шиферная, это дом главного зоотехника АО. Видишь?— Ну вижу! — сказал Борис.Кофи Догме, болтая в мешке воду, внимательно проследил за направлением их внимания. Тузик, злобно урча, не спускал глаз с черного человека.— А следующая, третья, и есть крыша Петрухина.— Это под рубероидом которая?— Точно, Боренька, точно. Течет она у Пашки. Плесень на стенах…— Ну, я пошел, бабуль… Ах да. Бабуля, дай этому черномазому крупной соли.Рыба ж пропадет.— Внучек ты мой дорогой! Ну разве можно так о своем друге? Как у тебя язык поворачивается?Борис даже улыбнулся:— Богемный человек необидчив. Обидчивы ничтожества, а с ними скучно.— А если я не богемный? — буркнул Кофи.— Тем более будем тренировать. Надо стремиться стать богемным. Я ведь не обижусь, если ты меня назовешь «беломазым»!Не сказав больше ни слова, Борис Кондратьев открыл калитку. Кофи вылил грязную воду из мешка и проводил взглядом фигуру друга в большущем желтовато-зеленом плаще. Который на самом деле был советской офицерской плащ-палаткой.Немало имущества перетаскал в дом отца Василий Кондратьев. Прежде чем дослужился до должности командира полка спецназа.Прежде чем покинул родную армию в звании полковника.
40 Промокший Кофи Догме сидел, прислонясь спиной к печи, и лязгал зубами от холода, когда вернулся Борис. Лицо его было мрачнее тучи.— Ну что? — спросил вождь.— Не знаю, — отрезал Борис. — Где бабуля?— Здесь я, Боренька, здесь.Надтреснутый старушечий голосок послышался прямо из-под грязных Борисовых сапог. Борис отскочил. Бабуля выбиралась из подпола с пустой банкой в руке.— Петрухин ничего не знает, — выпалил Борис. — Дед к нему не заходил с прошлой пятницы.— Ойк!Любовь Семеновна издала странный звук, закрыла ладошкой рот и медленно опустилась на пол. Банка вывалилась из руки и покатилась к чернокожему гостю.Ноги бабушки свешивались в темную пасть подпола. На них были валяные старушечьи сапожки, которые только и можно было купить в обувных магазинах при Советской власти. Запахло истерикой.— Не надо, бабуль, — попросил Борис. — Может, он еще к кому мог зайти?— Не-е-е-ет, — затрясла головой в платке Любовь Семеновна. — Не-е-е-ет!.. Раньше к Мишке-леснику захаживал, да Мишка тот уж семь лет как преставился.Она разрыдалась. Борис смотрел молча, не зная, что предпринять.— Может, в милицию? — предложил Кофи.Он уже немного согрелся и перестал клацать зубами.В милицию? Ближайший милицейский пункт за восемь километров от Васнецовки, на центральной усадьбе АО «Заря». Восемь километров под дождем. А что делать? Где дед? Куда пропал? Нет ответа.Для того и придумали государство, чтоб помогало гражданину находить ответ, когда сам он это сделать уже не в состоянии.— Точно! — решил Борис. — Бабуля, не плачь. Я пошел в Бездымково. Ты, Кофи, оставайся. Мало ли в чем помощь потребуется… Да, чуть не забыл. Этот учитель зайти обещал.Дверь за Борисом Кондратьевым захлопнулась. Любовь Семеновна продолжала рыдать. При этом она что-то причитала, но Кофи, и без того плохо понимающий деревенскую речь, не мог ничего разобрать. Просто сидел повесив голову.Во дворе радостно залаял Тузик.Скоро в сенях послышался шум и стариковский басок:— Эй, Семеновна, где ты там? Любаня, а, Любаня!Сени распахнулись, и на пороге вырос учитель русского языка и литературы васнецовской девятилетней школы Петрухин Павел Исидорович. Собственной персоной. Прямо перед ним на фоне беленой русской печки сидел черт.— Аааааааааааа!!! — заорал Павел Исидорович. — Аааааааааа!Он тут же повернулся бежать. Вчерашний опыт свидетельствовал, что от черта можно удрать даже в семь с половиной десятков лет.Этот вопль и это бегство заставили Любовь Семеновну умолкнуть. Она бросилась вдогонку. Кофи перешел в соседнюю комнатку — там он сегодня спал на полу вдребезги пьяный. Он не стал закрывать за собой дверь полностью.Старички скоро вернулись. До Кофи доносилось их запаленное дыхание. Которое правильнее назвать одышкой.— Куда ж он подевался? — с трудом выговорил наконец учитель Петрухин. — Исчез? Исчез! Точно черт! Чур меня, чур меня…Он стал суетливо креститься. Любовь Семеновна на миг даже перестала думать о пропавшем муже.— На-ка, успокойся. — Старушка протянула Павлу Исидоровичу стопку с огненной жидкостью, другую стопку опрокинула для собственного спокойствия и произнесла целую речь: — Да ты что, Паша? Из ума на старости лет выжил? Вспомни, как ты в тридцать шестом в комсомол вступал! Тогда у нас с тобой одна вера была: в светлое будущее всего человечества, в великого вождя народов товарища Сталина! А в партии сколько лет вы с Костей бок о бок, а? Полвека! С сорок седьмого года! Ветеран партии в чертей поверил.Где это видано?Самогон благотворно подействовал на нервы старого учителя. Если б побольше денег, он бы тоже был пьющим человеком.— Прости, Любаня. Я, может, и впрямь через край хватил. Да только он мне еще вчера в лесу встретился. Я тебе честно скажу, Люба: так быстро, как вчера от него, я не бегал даже от немцев в сорок первом.А то, что ты про нашу былую веру толкуешь, то скажи на милость, что мне от той веры оставили? Светлое будущее отняли, товарища Сталина отняли, от сбережений всей трудовой жизни в девяносто втором остался пшик… Куда он все же делся?— Да ведь и ты его напугал. Должно быть, спрятался, забился в уголок. Представь, каково ему: кругом незнакомая страна, незнакомые порядки. А главное — кожа у всех другого цвета. Всякий на него обернется. А ты еще, дурень, парнишку за черта принял. Паша, мы ж никогда расистами не были!— Можно еще рюмочку, Любань? — робко осведомился учитель, с наслаждением высмоктал фирменный напиток Кондратьевых и продолжил, резко приглушив голос: — Мало ли что я прежде расистом не был. Я, как СПИД появился, сразу расистом стал. Весь СПИД от негров пошел, из Африки. Чума двадцатого века!— Прости, Господи! — Старушка, забывшись, перекрестилась. — Тебе-то, старому бобылю, какое дело до этого СПИДа?— Я о молодежи думаю! О будущих поколениях! Русская нация вырождается.Смертность превысила рождаемость. Да и что это за рождаемость?! — возвысил голос Павел Исидорович, словно стоял в классе за кафедрой. — Дети все чаще появляются на свет с врожденными пороками, слабоумными, с ненормальной половой ориентацией… И потом, Семеновна, очень мне это странно. Никогда Костя не исчезал, а тут приехал этот негр — и наш Костя пропал!Напоминание о муже вышибло Любовь Семеновну из беседы об идеалах молодости. Пропустив мимо ушей расистские глупости старого учителя, она думала о главном: мужа уже скоро сутки нет дома.В семьдесят пять лет человек так просто не пропадает. Не едет вдруг целину поднимать. Или БАМ строить. И любовниц в такие годы уже не заводят — даже если предположить, что когда-нибудь в Костиной жизни была другая женщина.От безысходности Любовь Семеновна снова завелась причитать. На каждый шорох она вскакивала и бросалась в сени.Школьный учитель засобирался домой.Дождь уже лил как из ведра.— Переждал бы ты, Паша, — сквозь слезы проговорила хозяйка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
40 Промокший Кофи Догме сидел, прислонясь спиной к печи, и лязгал зубами от холода, когда вернулся Борис. Лицо его было мрачнее тучи.— Ну что? — спросил вождь.— Не знаю, — отрезал Борис. — Где бабуля?— Здесь я, Боренька, здесь.Надтреснутый старушечий голосок послышался прямо из-под грязных Борисовых сапог. Борис отскочил. Бабуля выбиралась из подпола с пустой банкой в руке.— Петрухин ничего не знает, — выпалил Борис. — Дед к нему не заходил с прошлой пятницы.— Ойк!Любовь Семеновна издала странный звук, закрыла ладошкой рот и медленно опустилась на пол. Банка вывалилась из руки и покатилась к чернокожему гостю.Ноги бабушки свешивались в темную пасть подпола. На них были валяные старушечьи сапожки, которые только и можно было купить в обувных магазинах при Советской власти. Запахло истерикой.— Не надо, бабуль, — попросил Борис. — Может, он еще к кому мог зайти?— Не-е-е-ет, — затрясла головой в платке Любовь Семеновна. — Не-е-е-ет!.. Раньше к Мишке-леснику захаживал, да Мишка тот уж семь лет как преставился.Она разрыдалась. Борис смотрел молча, не зная, что предпринять.— Может, в милицию? — предложил Кофи.Он уже немного согрелся и перестал клацать зубами.В милицию? Ближайший милицейский пункт за восемь километров от Васнецовки, на центральной усадьбе АО «Заря». Восемь километров под дождем. А что делать? Где дед? Куда пропал? Нет ответа.Для того и придумали государство, чтоб помогало гражданину находить ответ, когда сам он это сделать уже не в состоянии.— Точно! — решил Борис. — Бабуля, не плачь. Я пошел в Бездымково. Ты, Кофи, оставайся. Мало ли в чем помощь потребуется… Да, чуть не забыл. Этот учитель зайти обещал.Дверь за Борисом Кондратьевым захлопнулась. Любовь Семеновна продолжала рыдать. При этом она что-то причитала, но Кофи, и без того плохо понимающий деревенскую речь, не мог ничего разобрать. Просто сидел повесив голову.Во дворе радостно залаял Тузик.Скоро в сенях послышался шум и стариковский басок:— Эй, Семеновна, где ты там? Любаня, а, Любаня!Сени распахнулись, и на пороге вырос учитель русского языка и литературы васнецовской девятилетней школы Петрухин Павел Исидорович. Собственной персоной. Прямо перед ним на фоне беленой русской печки сидел черт.— Аааааааааааа!!! — заорал Павел Исидорович. — Аааааааааа!Он тут же повернулся бежать. Вчерашний опыт свидетельствовал, что от черта можно удрать даже в семь с половиной десятков лет.Этот вопль и это бегство заставили Любовь Семеновну умолкнуть. Она бросилась вдогонку. Кофи перешел в соседнюю комнатку — там он сегодня спал на полу вдребезги пьяный. Он не стал закрывать за собой дверь полностью.Старички скоро вернулись. До Кофи доносилось их запаленное дыхание. Которое правильнее назвать одышкой.— Куда ж он подевался? — с трудом выговорил наконец учитель Петрухин. — Исчез? Исчез! Точно черт! Чур меня, чур меня…Он стал суетливо креститься. Любовь Семеновна на миг даже перестала думать о пропавшем муже.— На-ка, успокойся. — Старушка протянула Павлу Исидоровичу стопку с огненной жидкостью, другую стопку опрокинула для собственного спокойствия и произнесла целую речь: — Да ты что, Паша? Из ума на старости лет выжил? Вспомни, как ты в тридцать шестом в комсомол вступал! Тогда у нас с тобой одна вера была: в светлое будущее всего человечества, в великого вождя народов товарища Сталина! А в партии сколько лет вы с Костей бок о бок, а? Полвека! С сорок седьмого года! Ветеран партии в чертей поверил.Где это видано?Самогон благотворно подействовал на нервы старого учителя. Если б побольше денег, он бы тоже был пьющим человеком.— Прости, Любаня. Я, может, и впрямь через край хватил. Да только он мне еще вчера в лесу встретился. Я тебе честно скажу, Люба: так быстро, как вчера от него, я не бегал даже от немцев в сорок первом.А то, что ты про нашу былую веру толкуешь, то скажи на милость, что мне от той веры оставили? Светлое будущее отняли, товарища Сталина отняли, от сбережений всей трудовой жизни в девяносто втором остался пшик… Куда он все же делся?— Да ведь и ты его напугал. Должно быть, спрятался, забился в уголок. Представь, каково ему: кругом незнакомая страна, незнакомые порядки. А главное — кожа у всех другого цвета. Всякий на него обернется. А ты еще, дурень, парнишку за черта принял. Паша, мы ж никогда расистами не были!— Можно еще рюмочку, Любань? — робко осведомился учитель, с наслаждением высмоктал фирменный напиток Кондратьевых и продолжил, резко приглушив голос: — Мало ли что я прежде расистом не был. Я, как СПИД появился, сразу расистом стал. Весь СПИД от негров пошел, из Африки. Чума двадцатого века!— Прости, Господи! — Старушка, забывшись, перекрестилась. — Тебе-то, старому бобылю, какое дело до этого СПИДа?— Я о молодежи думаю! О будущих поколениях! Русская нация вырождается.Смертность превысила рождаемость. Да и что это за рождаемость?! — возвысил голос Павел Исидорович, словно стоял в классе за кафедрой. — Дети все чаще появляются на свет с врожденными пороками, слабоумными, с ненормальной половой ориентацией… И потом, Семеновна, очень мне это странно. Никогда Костя не исчезал, а тут приехал этот негр — и наш Костя пропал!Напоминание о муже вышибло Любовь Семеновну из беседы об идеалах молодости. Пропустив мимо ушей расистские глупости старого учителя, она думала о главном: мужа уже скоро сутки нет дома.В семьдесят пять лет человек так просто не пропадает. Не едет вдруг целину поднимать. Или БАМ строить. И любовниц в такие годы уже не заводят — даже если предположить, что когда-нибудь в Костиной жизни была другая женщина.От безысходности Любовь Семеновна снова завелась причитать. На каждый шорох она вскакивала и бросалась в сени.Школьный учитель засобирался домой.Дождь уже лил как из ведра.— Переждал бы ты, Паша, — сквозь слезы проговорила хозяйка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22