Она действительно старалась как можно больше спать — еще неизвестно, что ждет ее впереди.
Лишь через неделю приехал из Москвы к Васильевой незнакомый студент, привез роскошное издание лермонтовского «Демона», попросил передать книгу доктору Осипову и тут же отправился обратно.
— Что там такое? — поинтересовалась Землячка, когда студент покинул квартиру Васильевой.
Землячка даже не показалась ему, так и просидела в спальне, пока студент разговаривал с хозяйкой.
— Да вот, привез книжку для доктора Осипова, — неуверенно произнесла Васильева, догадываясь, что слова студента имеют какой-то тайный смысл.
— Давайте…
«Демон» служит ключом одного из принятых в Московском комитете шифров, а Осиповым была сама Землячка.
В книжке записка совершенно невинного содержания — на взгляд любого непосвященного человека.
Землячке предписывалось немедленно выехать в Петербург и включиться в работу Петербургского комитета большевиков; после провала военной организации Москва Землячке была заказана.
В тот же вечер она собралась в дорогу. В записке рекомендовалось ехать, минуя московские вокзалы. Она так и сделала. На извозчиках добралась до Николаевской дороги, купила билет на проходящий поезд и на следующий день была уже в Петербурге.
Тюрьма
Начался один из самых тяжелых периодов в жизни Розалии Самойловны Землячки.
После поражения Декабрьского восстания революция пошла на убыль. Правда, то в одном, то в другом городе вспыхивало сопротивление рабочих — народные массы отступали с боями. Но все-таки отступали. Все силы бросила контрреволюция на разгром рабочего движения. Чтобы «обуздать» пролетариат, капиталисты, в тесном единении с правительством, усилили полицейский произвол.
Землячку кооптировали в состав Петербургского комитета. Сложно и трудно было в то время работать в подполье. Рабочий класс придавлен, интеллигенция разочарована, колеблющиеся элементы бегут от революции. Лишь одни большевики не теряли присутствия духа. «…Преследования страшны только отживающим классам, — писал Ленин в годы наибольшего упадка массовой борьбы, — а пролетариат увеличивается в числе и сплоченности тем быстрее, чем быстрее успехи господ капиталистов».
Снова жизнь в нелегальных условиях, но ни на один час не прерывает Землячка своих связей с рабочими Петербурга, хотя работать становится все трудней и трудней.
Однако среди трудностей и опасностей бывали светлые дни, когда и Землячка, и ее товарищи по работе ощущали новый приток сил.
Это были дни общения с Владимиром Ильичем, встречи с ним, работа под его руководством.
Ленин вернулся в Россию 7 ноября 1905 года и в течение всего 1906 года непосредственно руководил социал-демократическими организациями в Петербурге и нередко выступал перед питерскими рабочими.
В начале 1906 года развернулась подготовка к Четвертому съезду РСДРП. Петербургский комитет избрал своим представителем на съезд Ленина.
Съезд состоялся в Стокгольме, и в продолжение всего апреля Землячка с нетерпением ждала вестей из Швеции.
Между Лениным и оппортунистами развернулась ожесточенная борьба, и хотя большевиков на съезде было меньше, чем меньшевиков, железная логика Ленина настолько подавляла противников, что при утверждении устава партии принята была ленинская формулировка о демократическом централизме, навсегда определившая основные принципы организационного построения коммунистической партии.
Из Стокгольма Ленин вернулся в последних числах апреля, и 9 мая Землячка на партийном собрании слушала его доклад об итогах Четвертого съезда.
Теперь она и сама могла выступать перед рабочими и знакомить их с резолюциями, вносившимися на обсуждение съезда и меньшевиками, и Лениным.
А наступление реакции все усиливается. Меньшевики проповедуют коалицию с кадетами. У Землячки начинают сдавать нервы. Непереносимо изо дня в день сталкиваться с холопством интеллигентского мещанства.
В письмах к Лидии Михайловне Катениной, старому и верному другу, которая к тому времени переехала работать в Чухлому, у Землячки нет-нет да и прорываются трагические нотки.
"Трудно всегда все скрывать глубоко в себе.
Здесь по-прежнему омерзительно-скверно обстоят дела. Пожалуй, еще хуже, чем при вас. У меня настроение какое-то зловещее, не могу подобрать другого слова…
Выход — начать беспощадную борьбу за самое дорогое мне в жизни…"
Так пишет она в ноябре 1906 года, а месяцем позже совсем приходит в отчаяние:
"Дорогая моя! Я послала вам письмо в Чухлому.
Чувствую я себя отвратительно, но говорить об этом сейчас не хочется. Не знаю, что с собой делать сейчас, — отдыхать я решила по одному тому, что физическое состояние просто не позволяет ни о чем другом думать. Чувствую себя серьезно и тяжело больной, но по обыкновению перемогаюсь…
Существую сейчас вне пространства и времени.
Я стала совершенно бесстыдной в отношении денег, я обираю вас безбожно. Но я получила ряд ужасных писем от своей племянницы, которая вышла замуж за человека, осужденного на десять лет каторги, едет за ним и не имеет, конечно, вместе с мужем ни гроша… Она в совершенно безвыходном положении, и я последние деньги ваши отослала почти непроизвольно…"
С семьей Землячка не могла поддерживать связи, она находилась в подполье и боялась себя обнаружить: все родственники Розалии Самойловны были у полиции на примете.
Спад революции влиял на активность многих работников партии, в организации чувствовались демобилизационные настроения, и Землячка приходила все в более и более мрачное состояние, ее мучили дурные предчувствия.
В начале октября, в Териоках, небольшом финском городке, расположенном на берегу Балтийского моря, в пятидесяти километрах от Петербурга, собралась конференция питерской организации РСДРП.
Ленин принимал в ней деятельное участие. Землячка с интересом слушала его выступления и с новым зарядом бодрости вернулась в Петербург.
Но тучи над ней сгущались.
Тусклым ноябрьским днем 1907 года Петербургский комитет большевиков, собравшийся на строго засекреченной конспиративной квартире, был неожиданно арестован.
Землячка очутилась в одной из общих женских камер Литовского замка. Из тюрьмы она пишет Катениной письмо за письмом.
«Моя неспособность уживаться с людьми не передается через толстые тюремные стены. Страдаю я очень от публики тюремной. Что это за ужас, ужас! В лучшем случае две трети мещанки, а остальные… Сколько борьбы из-за шпионок, провокаторов, заведомых черносотенок и сифилитичек…»
Однако Землячка пытается взять себя в руки, и вот железная революционерка сидит и вышивает шарфики!
«Кроме того, передала для вас два шарфика, собственноручно мною вышитых, — пишет она той же Катениной. — Один для вас, другой для Наталки».
Наталка — это Наталия Георгиевна Раскина, по мужу Соболева, врач по профессии, активный работник петербургского большевистского подполья, секретарь подпольного Нарвского комитета.
А следствие идет своим ходом…
«И если все эти годы не удастся сократить, стоит ли жить? — обращается Землячка к Катениной. — Простите, что заныла. Больше никогда не буду. Сейчас у меня сдерживаемая тоска вылилась. Ведь перед публикой здесь никогда не изливаюсь. Наоборот, поражаю хорошим настроением, и было бы странно, если бы поведение мое было иное…»
Она пыталась договориться со своими товарищами по Петербургскому комитету, арестованными вместе с ней, о поведении на суде.
«Хотела бы, чтобы день суда, — писала она, — не был позорным пятном в моей жизни…»
Большинство товарищей, проходивших с Землячкой по процессу, не хотели признаваться в принадлежности к партии, но Землячка, считая каторгу неизбежной, предлагала открыто объявить себя членами партии и уйти с суда с гордо поднятой головой.
«Сегодня получила повестку в суд, — сообщает она Катениной. — Состав суда — председатель Крашенинников (гроза!) и Камышинский прокурор. Все пророчат каторгу…»
Она просит передать для нее в тюрьму приличное черное платье, достать хотя бы на один день, она хочет хорошо выглядеть на суде.
В мае 1908 года состоялся суд. Подсудимых защищали знаменитые адвокаты — Бобрищев-Пушкин, Грузенберг, Левенсон.
Процесс привлек к себе внимание, и суд не решился пойти на крайние меры.
Землячка была осуждена на полтора года заключения в крепости и отбывала свое наказание все в том же Литовском замке.
Она борется за то, чтобы ее перевели из общей камеры в одиночку.
В августе просьбу удовлетворяют.
Условия ее существования ухудшились, камера темная, тесная, сырая, «стены совершенно мокрые, сырость такая, что простыни совсем сырые, ложишься и костями своими ощущаешь сырость». Но Землячка довольна: «Измоталась я в общих камерах».
Теперь она одна и может отдаться своим мыслям, читать книги, думать о будущем.
«Какие перспективы намечаются в жизни партии? — спрашивает она в письме из тюрьмы. — Каковы новые тактические лозунги, или тактика отброшена и осталась одна пропаганда?»
В Литовском замке она заболевает цингой и ревматизмом, который не оставляет ее уже всю жизнь.
«Болят ноги, ломота в ногах, ночью готова прыгать от боли, — жалуется она Катениной. — Не могу стоять на ногах, они опухают и становятся как бревна, просыпаюсь от отвратительного ощущения во рту — полон рот крови…»
В ноябре Землячка посылает Катениной свое последнее письмо из тюрьмы.
— "К моему выходу съедутся все братья…"
В конце 1908 года она покидает тюрьму, встречается с родными и возвращается к прежней деятельности.

ЧЕТВЕРГ, 24 ЯНВАРЯ 1924 г.
Вот уже четвертый день, как Ленин ушел из жизни.
Мысль об этом не оставляет Землячку. Однако жизнь не позволяет сосредоточиться на том, что ее так волнует, жизнь идет своим чередом.
В эти дни особенно заметна повседневная сутолока, но не отмахнуться от нее, не отмахнуться!
За окном зимний морозный день, снег, солнышко, белизна. Сквозь стекла доносится неумолчный щебет, точно вступили в оживленную перекличку воробьи. Но то не воробьи — Землячка подходит к окну — толпа ребятишек мчится посреди мостовой, то ли в школу бегут, то ли из школы, а может, они даже ходили в Дом союзов, хотя из-за морозов детей туда водить запрещено.
Да, жизнь идет, а Ленина нет…
Секретари партийных организаций несут пачки заявлений: рабочие вступают в РКП (б).
Этим заявлениям Землячка ведет особый учет, люди стихийно идут в партию, движение рабочих можно только приветствовать, хотя каждую кандидатуру надо в отдельности рассмотреть и взвесить — способен ли человек стать коммунистом.
Землячка интересуется, как обстоит дело в других районах, и ей досадно, что Красная Пресня опережает Замоскворечье.
Но вот на какие-то минуты она остается одна, и снова мысль устремляется в Колонный зал, где на высоком постаменте, утопая в цветах, лежит тот, кто вдохновляет сотни и тысячи таких партийных работников, как Землячка, возможно совестливее и тщательнее решать вопросы, с какими устремляется в райкомы и парткомы бесконечное множество разных людей.
Около Дома союзов стоят необозримые очереди, сотни тысяч людей прощаются со своим Ильичем, и здесь, в своем кабинете, она тоже думает о нем, прощается и никак не может проститься.
Так тянется день.
Вспыхивает электрический свет. Она не заметила, кто повернул выключатель. За окном смеркается. Ранние белесые зимние сумерки. Похоже, похолодало еще сильнее. Она видит, как несется по улице ветерок. Начинается вечерняя поземка. Закрутится снежок среди мостовой и понесется дальше. Холодно. Грустно.
Неслышно входит ее верная помощница Олечка, ставит на стол стакан чаю.
— Розалия Самойловна!… — В голосе Олечки упрек.
— Ах да, — покорно отвечает Землячка.
Ей не хочется разговаривать, и Олечка понимает ее и также неслышно выходит.
Ни пить, ни есть ей тоже не хочется.
Может она подумать о самом главном, что не дает ей покоя все эти дни. О самом главном. О нем.
Четверть века живет она мыслями, делом, теплом этого человека. Четверть века… Какие необыкновенные четверть века!
Никто из тех, кто когда-либо общался с ним, не забудет его.
Человека нет. Но как историческая личность он будет существовать вечно. Во всей мировой истории не было деятеля таких масштабов, как Ленин.
Но прежде всего он вспоминается ей как человек. Как живой человек. Человек, с которым она здоровалась за руку, разговаривала, спорила, пила за одним столом чай, дышала одним воздухом…
Она видела его еще совсем недавно. Вчера она пешком прошла все пять верст за гробом.
Но вспоминается он почему-то совсем молодым, таким, каким она видела его в Швейцарии.
Все хорошо знают, как выглядел Ленин. Огромный лоб, небольшие внимательные глаза, широкий прямой нос, чуть скуласт, рыжеватые усы, бородка… Но все это внешнее, не передающее характерные его особенности.
Землячка восстанавливает в памяти облик Ленина.
Умен. Удивительно умен! Проницателен. Лицо выражает волю и сдержанность. Но в то же время во всем его облике необычайная нежность. Нежность и одухотворенность. Очень внимательный и мягкий человек…
Мягкий? Никогда он особой мягкостью не отличался. Не отличался и снисходительностью. Но зла в нем не было. За всю свою жизнь он не совершил ни одного злого поступка. Суров? Строг? Да. Но злым не был. К людям он относился нежно. Такого человека ей уже никогда не встретить.
Великий человек, а люди чувствовали себя с ним, как с равным, — с такой простотой, человечностью и обходительностью обращался он с ними. Перед ним невозможно было умничать, невозможно лицемерить, он понимал человека с полуслова, его нельзя было обмануть, перед ним нельзя было притворяться, и если он мог помочь человеку, он всегда помогал.
Если представить себе книгу, в которой будет описана жизнь Ленина, может быть, одними из самых блестящих, считала Землячка, будут страницы, посвященные деятельности Ленина на Десятом съезде партии.
Взаимоотношения пролетариата и крестьянства, развитие социалистической экономики, единство партии…
Доклад Ленина о продналоге! Необыкновенная глубина научного анализа, железные формулы, неопровержимые законы политического и экономического развития, и вместе с тем все предельно просто, ясно и даже популярно.
"Если кто-либо из коммунистов мечтал, что в три года можно переделать экономическую базу, экономические корни мелкого земледелия, то он, конечно, был фантазер. И — нечего греха таить — таких фантазеров в нашей среде было немало. И ничего тут нет особенно худого. Откуда же было в такой стране начать социалистическую революцию без фантазеров? Практика, разумеется, показала, какую огромнейшую роль могут играть всевозможного рода опыты и начинания в области коллективного ведения земледельческого хозяйства. Но практика показала, что эти опыты, как таковые, сыграли и отрицательную роль, когда люди, полные самых добрых намерений и желаний, шли в деревню устраивать коммуны, коллективы, не умея хозяйничать, потому что коллективного опыта у них не было…
Вы прекрасно знаете, сколько было таких примеров. Повторяю, что это неудивительно, ибо дело переработки мелкого земледельца, переработки всей его психологии и навыков есть дело, требующее поколений. Решить этот вопрос по отношению к мелкому земледельцу, оздоровить, так сказать, всю его психологию может только материальная база, техника, применение тракторов и машин в земледелии в массовом масштабе, электрификация в массовом масштабе. Вот что в корне и с громадной быстротой переделало бы мелкого земледельца. Если я говорю, что нужны поколения, это не значит, что нужны столетия. Вы прекрасно понимаете, что достать тракторы, машины и электрифицировать громадную страну — такое дело может, во всяком случае, исчисляться не менее чем десятилетиями".
Произнося это, Ленин заглядывал вперед на десятки лет.
О единстве партии, этой основе основ партийной жизни, Ленин говорил чуть ли не в каждом выступлении…
«Диктатура пролетариата есть упорная борьба, кровавая и бескровная, насильственная и мирная, военная и хозяйственная, педагогическая и администраторская, против сил и традиций старого общества. Сила привычки миллионов и десятков миллионов — самая страшная сила. Без партии, железной и закаленной в борьбе, без партии, пользующейся доверием всего честного в данном классе, без партии, умеющей следить за настроением массы и влиять на него, вести успешно такую борьбу невозможно».
Высказаться с такой простотой и смелостью мог только вождь могущественной партии, пользующейся в ней непререкаемым авторитетом!
Землячка помнила чествование Владимира Ильича в связи с его пятидесятилетием, устроенное Московским комитетом.
Почти все выступавшие на заседании ораторы считали необходимым отметить скромность великого человека.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28