Добытый первыми атаками плацдарм (по сравнению с тем, что еще будет открыто, – точку; важнейшую, первую, отправную, но – точку) предлагали тем, кто рвался дальше,.
Понятие «ученый» сформулировать нетрудно. Отметим важную именно для этой главы сторону понятия: ученый – это тот, кто с детства отчаялся получить у взрослых ответы на все вопросы, в юности убедился в неполноте ответов учебников и при первой же возможности принялся расспрашивать природу.
Природу, а не лицо, утвержденное оракулом!
Что терялось в атмосфере охраняемого неприкасания? О, бесконечно много! Прежде всего ущемлялась и ограничивалась самая страсть к исследованию, самое стремление к цели. Ибо какая это погоня за горизонтом, если отправная и конечная точки поисков лежали (в масштабе проблемы) рядом – в пределах того, что сделала школа учителя. Теряла наука. И теряла что-то важное и светлое самая память о Павлове, ибо живой, страстный, настоящий, меняющийся мыслитель превращался в помпезный (и уже лишь потому несимпатичный) бронзовый казенный монумент.
Время это прошло.
Победила жизнь. Движение науки неодолимо, как ход истории, так же на мгновение (в масштабах истории) застывающий водоворотом. Но вот что самое важное для нашей темы об инстинкте цели и неодолимой страсти к поиску: оказалось, что наука жива и неуклонно двигалась вперед.
Под тонкой броней благополучно сверкавшего застывшего льда неутомимо текла река! Ее нельзя остановить, эту реку. Ибо возникает столкновение с чисто биологическим, «слепым», чисто человеческим в его сегодняшних проявлениях инстинктом, превращенным в руках тех, кто ищет, в осмысленное оружие для добывания жизненного счастья. Себе, а значит – всем остальным.
Работали те же чувства, что до последней минуты вели Архимеда (помните его легендарную фразу при виде римского воина с мечом: «Не тронь мои чертежи!»), удерживали от покаяния сгоревших Джордано Бруно и Мигуэля Сервета, всю ночь перед утром последней дуэли державшие у стола Эвариста Галуа, заставившие Кибальчича работать в тюрьме.
Инстинкт цели – одно из высших чудес, подаренных природой черному ящику.
Он есть у каждого, этот инстинкт, и его надо тщательно культивировать в себе, выбирая цели сложные, далекие и высокие.
А наградой служит самое труднодостижимое – ощущение, что живешь, а не существуешь.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.


***

Загадки второй программы


Глава, перед началом ноторой автор считает своим долгом сразу предупредить: об эмоциях еще ничего не известно наверняка.

Пока не возвратился в лоно праха,
Узнай, поступков делая шаги,
Что злость и зависть,
Падчерицы страха,
Покою духа – кровные враги.
Ибн-Силин



В КАЛЕЙДОСКОПЕ ФАКТОВ

Tолько вчера этот парень схватил огромный камень и швырнул его через реку в садовладельца, бившего мальчонку за кражу черешен. Полицейский вахмистр с удивлением убедился, что бросок камня такого веса на такое расстояние был мировым рекордом, и предложил повторить. Парень (ему обещали прощение) старательно размахнулся… взлетели брызги на середине реки.
– Что же ты? – разочарованно вскричал вахмистр. – Небось наврал, что кинул ты?
И парень сказал фразу, необычайно важную для темы главы:
– Пусть он там станет – я еще раз попаду.
Этот рассказ Чапека исчерпывающе иллюстрирует значение и власть эмоций. Известны бесчисленные случаи, когда любовь или ненависть, испуг или гнев удесятеряли силы, позволяя человеку совершать поступки, о которых он в спокойном состоянии и не помышлял. Переносились голод, боль и жажда, ломались железные прутья тюремных решеток, рвались толстые канаты, падали неодолимые препятствия.
Влияние душевных волнений на психику огромно, неописуемо, тысячами фактов можно заполнить тома – человечество тщательно собирало опись этих влияний, никак не умея объяснить их. Истребительные войны, создавая обстановку гигантского эмоционального воздействия, трагично и множественно пополняют перечень душевных травм, ведущих к сдвигам психики.
Эмоции резко и пока необъяснимо сказываются на реализации способностей. Так, литературоведы при анализе стихов одного известного поэта сделали недавно смешное открытие, над которым стоило бы подумать. Те стихи поэта, в которых описывались обычные события, рядовые явления, заурядные действия, были ничем не примечательны и не выделялись из потока средних виршей, наводняющих десятки журналов; Были они стереотипны, с банальными рифмами, стертыми выражениями, обилием штампов и тем отсутствием собственного лица, без которого поэзия не существует.
Но… И тут следовало открытие. Как только в стихах (причем детских!) заходила речь о наказаниях, обидах, побоях, принудительном насаждении дисциплины, пресечении проступков и расплате за вину, поэт преображался. Яркие слова, упругий язык, точные сравнения обнаруживали радостную приподнятость увлеченного специалиста, пишущего со знанием дела. Вот как могут подвести эмоции, обостряющие талант на любимой теме. Это сполна объясняло между делом и направленность публицистики поэта.
Эмоции могут появляться, сменяя друг друга, с неожиданностью, доступной лишь объяснению психолога. Так, вскоре после поимки фашистского палача Эйхмана к нему в камеру был допущен журналист. Один из первых вопросов: что почувствовал Эйхман, когда его схватили и он понял, что от возмездия не уйти? Отчаяние, боль, раскаяние? Нет, ответил Эйхман, он почувствовал огромное душевное облегчение, почти радость. Уже лет пятнадцать он знал, что его ищут, и непрерывный страх ожидания, сменившись определенностью, спал с его плеч и принес неожиданную эмоцию.
Добрососедство и взаимопереход эмоций даже несовместимых, противоположных и просто очень разнящихся уже издавна отмечали писатели и поэты (Катулл: люблю и ненавижу; Пушкин: печаль моя светла; Достоевский: и в боли таится наслаждение; Блок: ликуя и скорбя).
Непроходящая, становящаяся постоянным настроением какая-либо одна эмоция – нездоровое состояние психики. Уныние и подавленность, устойчивая душевная опустошенность – это уже болезнь. В таком состоянии находился последний год своей жизни Хемингуэй. Одержимый смертной тоской, в глубочайшей депрессии, он два раза пытался выброситься из самолета, несколько раз загонял последний патрон в ствол своего любимого ружья. Бдительное вмешательство жены и друзей спасало его. Двукратное лечение в клинике не помогло, и при очередной попытке самоубийства жена опоздала.
Иногда приступы глубокой тоски сменяются маниакальным возбуждением. Это вовсе не тот подъем, котоpый именуют вдохновением, – болезненно приподнятое настроение непродуктивно. Ставился точный эксперимент: за время, что человек в обычном рабочем состоянии просматривал несколько тысяч печатных знаков, маниакально возбужденный успевал в полтора раза меньше, совершая гораздо большее количество ошибок.
Таким болезненным расстройством психики страдал писатель Гаршин. Периоды возбуждения, веселости и невероятной активности сменялись у него днями безысходного отчаяния и беспросветного мрака. В подобные минуты человек особенно легко поддается мыслям о бренности и бессмысленности существования, о необходимости искупления собственной жизнью всего мирового зла, о бесцельности борьбы. Гаршин покончил с собой, бросившись в пролет лестницы.
Анализ такого рода навязчивых состояний и привел ученых к мысли, что многие разновидности бредовых состояний – расстройства не рассудка, а сферы эмоций. Беспричинная тоска, отчаяние, неодолимый и необъяснимый страх служат, возможно (и вероятно!), стержнем, на который разум услужливо наматывает подходящие мысли – о преследовании, о бренности существования, об искуплении зла – и десятки других идей, разнообразие которых зависит от уровня интеллекта.
Что происходит в здоровом организме, в котором волей судьбы (по душевному складу или стечению обстоятельств) постоянно преобладают положительные эмоции? Кажется, ничего плохого, хотя лично автору не доводилось видеть людей нормального разума, настроенных постоянно благодушно (тут уместно привести две мысли: «Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп» и «Оптимист, снабженный информацией, быстро становится пессимистом»).
Что же касается эмоций отрицательных, то их длительное преобладание явно не сулит хорошего. В Сухумском обезьяньем питомнике ученые проделали великолепный эксперимент, о котором снят фильм, поучительный и печальный.
Огромный и красивый гамадрил Зевс имел все основания испытывать довольство и счастье: в стаде он был сильнее всех и ходил в вожаках, его подруга Богема была нежна и послушна, и на упоительное единовластие никто из стада не покушался.
Время от времени люди забирали Зевса из групповой клетки в камеру, где обучали условным рефлексам: по звонку он нажимал на рычаг, на белый свет бежал к кормушке, а на красный делал что-то еще; всему он научился быстро и снисходительно выполнял требуемое, неукоснительно получая награду – кусок яблока или конфету. И, довольный собой и миром, возвращался на свой начальственный пост.
Для начала его лишили верховодства – вместе с Богемой он был отсажен в отдельную клетку. Бедняга, он так привык руководить! Из своей клетки он с тоской видел, что его пост занял другой самец, существо, без сомнения, жалкое, бездарное и тупое, – что нашло в нем глупое стадо обезьян? Хорошо хоть, что оставалась Богема – ее покорность частично удовлетворяла его вожацкие замашки. Он еще не знал, что лишение власти – только первый шаг по уготованной ему дороге душевных испытаний.
Вернувшись с очередных занятий в камере условных рефлексов, он обнаружил, что Богема сидит в соседней клетке. Это уже было слишком! Он кидался на решетку грудью, рвал ее лапами, звал Богему к себе. Все было напрасно.
Испытания продолжались в виде неслыханного оскорбления: Богеме первой дали еду! Раньше Зевс неторопливо съедал все самое вкусное, а стадо почтительно толпилось вокруг, ожидая своей очереди. Тот же порядок соблюдала, естественно, и Богема. Теперь, несколько минут недоуменно просидев возле еды, она опасливо стала есть первой. Зевс, бессильно рыча, метался по своей клетке, неспособный ввиду отсутствия словарного запаса произнести шекспировское «О женщины, вам имя вероломство!»
Дальше – больше. Его начали отрывать от сна. Как будто кто-то свихнувшийся, перепутавший день и ночь, заставлял теперь и Зевса вращаться в том же противоестественном колесе работы в ночное время. Его безжалостно будили, уносили выполнять заученное и только потом давали спать снова.
Однажды, вернувшись из камеры, он увидел в клетке Богемы нового повелителя. Какая это была образина, какой урод и кретин! А Богема ласкалась к нему, как некогда к Зевсу, и напрасно Зевс кидался на решетку, и кричал то яростно и злобно, то жалостно и тоскливо.
А в ночное время его продолжали будить, и часто обносили едой, и Богемы уже не было, а от восторгов власти остались лишь мучительные воспоминания.
Вся гамма отрицательных эмоций была, наверно, проиграна этими неприятностями на несложной психике Зевса.
Зевс запечалился и затосковал. Он уже не знал теперь, с какой стороны и когда последуют новые напасти. Постоянный страх, подозрительность и покорное ожидание бед стали спутниками его угрюмого существования. Куда девалась его былая веселость, общительность и доверчивость! А былая работоспособность и смекалка! Он выполнял теперь задания кое-как, лишь бы отделаться, часто путался, ленился, стал часами угрюмо и апатично сидеть в углу – лишь бы отбыть в камере заданий положенное время, а потом прозябать в одинокой клетке.
Приборы беспристрастно зафиксировали: прединфарктное состояние. Испорчено сердце, высокое кровяное давление, повышенная раздражительность, общее ухудшение здоровья.
Эксперимент продолжался: Зевса пожалели. Ему вернули Богему (о, как быстро она была прощена!) и обоих подсадили к стаду. Двумя ударами Зевс поставил на место карьериста-недоумка, вздумавшего руководить вместо него, от радостного волнения съел тройную порцию еды (стадо почтительно сидело вокруг) и… полностью выздоровел.
Вот что делает с организмом преобладание отрицательных эмоций. Здесь работал разный набор: ярость и страх, ревность и зависть, злоба и тоска, обида и растерянность.
Американские психологи даже попытались некогда помочь людям выместить, отработать такие эмоции – как из котла выпускают лишний пар (общеизвестно, что порой, когда выругаешься или поплачешь, становится легче). Был заведен целый музей резиновых фигур, разнящихся лишь ярлыками-этикетками: домовладелец, полицейский, начальник, мастер, жена, теща, завистник, клеветник, сосед. Фигуры можно было щипать, кусать, обливать кипятком, бить, бросать в них тухлые яйца. Как развлечение это действовало, успокоению помогало мало.
А факты поступают, поступают из самых различных областей человеческой деятельности. Ученые еще прошлого века заботились скорее не объяснить происхождение и назначение эмоций («все от бога»), а научиться фиксировать, найти какой-нибудь объективный показатель чувств, которые переживает человек. Задача была не из легких.

* * *

Глаза – зеркало души.
Распространенное заблуждение

Толстой описал восемьдесят пять оттенков выражения глаз и девяносто семь разновидностей улыбки. Глаза и мимика – основное, с древних времен известное отражение эмоционального состояния.
Кроме них, есть движения, жесты, интонация, дыхание – косвенные показатели, по которым мы судим о чувствах собеседника. А помимо этих внешних показателей? При отсутствии мимики и сдержанности движений? Тем более, что у индейцев, например, всегда возводилось в доблесть непроницаемое выражение лица, и тому же учила старая школа дипломатии.
Биение сердца, пульс, кровяное давление.
Еще один индикатор эмоций – зрачок. Его живая и мгновенная реакция на все, что происходит вокруг, а также на внутреннее душевное состояние не осталась незамеченной. Размер зрачка пытались измерить циркулем, снимали при молниеносной вспышке (он все-таки успевал реагировать), но только бесшумная кинокамера (раньше стрекотание двигателя вспугивало зрачок), снимающая в невидимых глазу инфракрасных лучах, положила начало объективным исследованиям.
Изменение размеров зрачка помогло выяснить, как реагирует мозг на цвет и звук, на тишину, боль и движение. Было бы естественно предположить, что и настроение человека, его эмоции зрачок тоже как-то выдает.
(Обратная задача – какие эмоции вызывает зрачок у наблюдателя – была экспериментально решена еще в средние века молодыми женщинами, вполне научные поиски которых имели целью успешное обольщение. Оказалось, представители сильного пола бессильны перед большими зрачками. Поэтому женщины издавна применяли для искусственного расширения зрачка беладонну – это название ядовитой травы, а по-итальянски – красивая женщина.)
Современные эксперименты строго показали, что эмоции влияют на зрачок.
А недавно появился прямой способ измерения чувств. На шкале прибора, созданного для таких измерений, нельзя было бы обозначить страх или ненависть, любовь, жалость и тоску, но точно разделить эту шкалу на чувства положительные и отрицательные удалось бы вполне. Недавнее это (почти случайное) открытие станет важным инструментом дальнейшего познания.
Больной с целью постановки точного диагноза ввели в глубокие слои мозга пучок тончайших золотых проволочек-электродов. Между двумя различными областями прибор показал постоянный уровень разницы потенциалов. Он довольно велик, этот уровень, – до нескольких десятков милливольт. Во время одного из очередных исследований по какому-то незапамятному поводу настроение больной изменилось. И уровень потенциала тоже подскочил! Замеченный факт подал идею о целой серии подобных экспериментов.
В зависимости от знака потенциала (это понятие чисто условное – чтобы обозначить, вправо или влево от нуля шкалы пошла стрелка гальванометра) уровень назвали позитивным и негативным. Отрицательные эмоции увеличивали один уровень потенциала, положительные – другой. В случае, когда уровень уже указывал на положительные ощущения, подачей портящих настроение сведений его удавалось сбить. И соответственно наоборот – радостные эмоции снижали или нейтрализовали угнетающие чувства.
Для этих экспериментов эмоции надо было вызывать по требованию – пошли в дело старые исследовательские приемы психологов. Больной показывались карточки с цветными пятнами. Там были то светлые и радужные, то пугающие мрачные тона. Попутно ей задавали вопросы – не вызывают ли у нее расцветки каких-либо воспоминаний, что за мысли и чувства они ей навевают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32