он писал стихи (и неплохие!) и пел их, подыгрывая сам себе на кифаре (это разновидность арфы). В один прекрасный день страсть тирана-графомана обернулась трагедией для тысяч римлян.
Для начала он отравил своего сводного брата и трижды пытался отравить мать, осуждавшую его за дикие оргии, издевательства и казни (от которых страдали ее друзья, ибо вообще к убийствам сорокалетняя Агриппина относилась, как мы – к театру).
Неудачные попытки убить мать (она была начеку) только распалили двадцатилетнего ребенка. Сын был упрям и вдумчив. Маме гостеприимно оборудовали спальню, в которой специальное устройство должно было обрушить потолок. Она не приехала. Потом ее отправили на корабле, дно которого было раздвижным. К сожалению, небольшие кусочки свинца, которые должны были обрушиться на голову мамы с балдахина, построенного по приказу сына (чтоб солнце не пекло маму, которую он на прощанье трижды поцеловал) – эти кусочки упали слишком рано, и Агриппина спаслась вплавь. После этого, бросив притворство, он послал к ней убийцу. Немедленно по уничтожении матери исчез раб-исполнитель.
И тогда, пишут историки, он принялся истреблять без всякого разбора или меры. С тех пор и заметили современники в его маленьких и обычно тусклых глазах почти незатухающий красный огонек. Определилась цепочка событий: злоба, подозрительность и страх, мнимый заговор, сотни казней, громкая хвала бдительности сатрапов, сонный промежуток и опять придуманный заговор.
И писал, писал стихи. Исполнял их всюду – в театрах и храмах, банях и дворцах. Пять тысяч специально обученных и высокооплачиваемых молодчиков содержались для аплодисментов. Выйти из рядов во время его выступления было смертельной роскошью, не восторгаться в голос – самоубийством.
Когда для стихов не хватало (как теперь говорят) знания жизни, Нерон собирал материал. Однажды ему не удалось описать страдания умирающего животного. Тогда он приказал при себе замучить несколько рабов. А сам не отрываясь смотрел и… сочинял стихи.
И однажды, читая поэму об осаде Трои, был обвинен своим другом Тигеллином (единственный, кто не боялся его, ибо был начальником охранно-сыскной гвардии) в том, что неверно описал горящий город. Ряд историков полагает, что именно тогда и зародилась у психопата идея сжечь Рим. Сказано – сделано (я потому и описываю безумия именно владык, что на их осуществленных делах легче демонстрировать движения расстроенного рассудка).
Рим загорелся одновременно в десятке мест и горел шесть суток. Из вивария цирка вырвались слоны, львы и тигры. Сотни бандитов убивали и грабили на развалинах. Огненные языки на десятки метров взметнулись вверх, освещая круглосуточную (от дыма) темноту. Знаменитый водопровод бездействовал. Три четверти города сгорело без остатка.
Стоя на специально сложенном возвышении, цезарь слагал гимн огню.
До этого он несколько часов совещался в шатре с известным трагическим актером, какую позу ему принять при осмотре горящего города.
А потом виновниками были объявлены христиане, и зрелище расправы еще долго отвлекало народ.
У пожара была и другая причина (кроме познавательной): город после восстановления должен был называться Нерополем.
Апрель уже именовался неронием, названия многих городов и мест постигла та же участь (сподвижников он не жаловал, так что остальные города сохранили свои названия).
Его статуи вырастали повсюду, как грибы. Кстати, именно упомянутые продукты служили ему излюбленным блюдом для яда, подносимого возможным соперникам по сцене. Далеко перед ним носили венки с именами артистов, побежденных им на состязаниях. Мраморные бюсты прежних победителей были крюками дотащены до реки.
Естественная при этом гигантомания, к счастью, осталась лишь в планах: постройка золотого дома и немыслимой длины канал его имени.
Конечно же, был бы он убит, но успел бежать на виллу верного вольноотпущенника, где долго не решался покончить с собой. Приказал вырыть могилу и на ее краю читал стихи (удивительная любовь извергов-психопатов к поступкам, которые кажутся им историческими). Потом воскликнул: «Какой артист погибает!» – и, приставив нож к горлу, долго стоял в страхе. Ему помогли ударом по рукояти.
И подобные расстройства уже лечат сегодня в клиниках. Повышенная гневливость и навязчивый страх, беспричинная возбужденность и тоскливая заторможенность – эти «выбросы» психических характеристик черного ящика врачи учатся ликвидировать все более успешно, возвращая больных в круг нормального человеческого поведения. Об этом, как и было обещано, – через несколько глав.
Дар Прометея
Память – это все, что знает и умеет человек. От лука со стрелами и первого колеса до атомных электростанций и реактивных самолетов; от наскальной живописи до Рафаэля и Модильяни; от ритуальных погремушек до Бетховена и Паганини; от набора несвязных звуков до Шекспира– и Пушкина; от палочек для счета до вычислительных машин – в основе всего память
Послушайте, что смертным сделал я: Число им изобрел И буквы научил соединять. Им память дал – мать муз, всего причину.
Эсхил
Умение забывать – такой же талант, как запоминание. У меня он развит чрезвычайно.
Микиша
НАУКА ИМЕНИ ПОДКИДЫША
B мае 1828 года на базарной площади Нюрнберга был задержан странный юноша. Одетый в рваное крестьянское платье, он затравленно озирался и почти не умел говорить. По виду ему было лет шестнадцать. Ног его никогда не касалась обувь, к пище, кроме хлеба и воды, он выказывал явное отвращение.
Позднее, когда Каспар Гаузер (свое имя он знал) научился связно говорить, он рассказал, что с раннего детства его держали в темной конуре, воспитывая в глубокой тайне. Ежедневно какой-то человек давал ему хлеб и воду, но делал это, когда Каспар спал, и лица человека мальчик никогда не видел.
Премия баварского короля за раскрытие тайны юноши осталась неврученной. Каспара Гаузера отдали на выучку, но успехи были ничтожны. Через пять лет его убил кто-то, оставшийся неизвестным. Из сотен легенд, окруживших впоследствии это имя, наиболее правдоподобно звучала версия о том, что Каспар был сыном великого герцога Баденского от первого брака. Якобы вторая жена герцога подменила Каспара больным ребенком, который вскоре умер.
В нашем веке имя несчастного подкидыша стало часто употребляться в науке, не имеющей ничего общего с розысками королевских отпрысков. Наука об инстинктах – этология – назвала каспар-гаузеровскими опыты по выращиванию животных и насекомых без родителей – для выяснения навыков поведения, передающихся по наследству и хранящихся в генетической памяти.
Огромное количество внешне разумных действий живых существ заставило когда-то теоретика-богослова Фому Аквинского утверждать, что в каждом из них заложена частица «божественного разума». Другая «теория» стояла на том, что бог просто постоянно следит за своими творениями, направляя все их поступки, так что без его воли, решения и присмотра не движется ни одна муха, не говоря уж о слоне и человеке. Недавно поэт Аронов довел эту древнюю идею до веселого абсурда. Его стихотворение – лучший тезис в таком богословском споре. Поэт просто рассмотрел образ жизни творца, руководи тот всем, что делается на планете:
На белой полянке сидит старик.
Крылатое войско вокруг стоит.
Старик считает: «четыре, пять»,
потом сбивается и опять:
дорога, печка, коза, завод,
птичка пеночка, кашалот…
А там идут католики,
которые, как только
доходят до реки -
уже еретики.
Витийствуют комарики,
две мухи налегке…
Фанатики фонарики
несут в руке.
В руке фонарик, фонарик в реке.
В душе у них метания,
с одной стороны,
мы все магометане -
с другой стороны…
Старик считает: «четыре, пять»,
потом сбивается и опять:
звезда, восстание, зеленый лес,
пять рыб с хвостами, четыре – без,
боб, ров, минога
и много бобров.
Комментариев к этому «расписанию» божественной деятельности, как мне кажется, не нужно.
Так что предкам жилось гораздо легче – непонятное они валили на бога. Сегодняшним ученым не в пример труднее – они ищут реальные пружины происходящего. А многочисленные зоркие наблюдения верующих предшественников они приняли к сведению с благодарностью и пользой.
Одним из первых описал цепочки инстинктивных действий глубоко религиозный сельский учитель Фабр. Он не только наблюдал реализацию врожденных программ поведения, но и экспериментировал, каждый раз убеждаясь, что это в чистом виде проявления наследственной памяти, без намека на самостоятельную мысль.
Гусеницы шелкопряда идут за едой длинной цепочкой, так что задняя все время ощущает хвост идущей впереди. Фабр повернул цепочку так, что головная гусеница уперлась в хвост последней и тут же вцепилась в него. Гусеницы стали послушно кружиться на одном месте, пока цепь не распалась от утомления «звеньев».
Осы Сфекс с анатомической точностью ядовитый стилет в жизненные центры жуков, пауков, сверчков и гусениц. Потом оса тащит свою парализованную жертву в норку – там ее съест прожорливая личинка. Перед тем как втащить добычу в норку, оса отваливает камушек, залезает в нее и тщательно осматривает – это весьма целесообразно: жилище мог кто-нибудь захватить, – и лишь потом она втаскивает живые консервы. Но если сверчка. за время отсутствия осы чуть отодвинуть, то, подтащив его на прежнее место, оса опять бездумно полезет осматривать норку. Фабр терпеливо повторил эксперимент сорок раз! И сорок раз оса исправно совершала ставший бессмыслицей осмотр. Фабр написал удивительно точные слова: «Инстинкт все знает в той неизменной области действий, которая ему предначертана; инстинкт ничего не знает вне этой области».
В сущности, он на языке натуралиста выразил сегодняшнее убеждение ученых: инстинкты – это серия записанных в наследственной памяти программ действия, причем переход от программы к программе осуществляется при наличии очередного пускового стимула. Так, оса, увидев сверчка, втаскивает его в нору. Но если она сначала тащила его хоть полметра, то предварительно она должна залезть в нору.
Поэтому изучение инстинктов в их чистом виде – без влияния обучения – проводится на насекомых и птицах, отнятых у матери еще до или немедленно после рождения. И наследственная память проявляет себя машинной четкостью поступков этих живых автоматов.
Только что вылупившийся гусенок хранит, оказывается, в памяти команду следовать за первым же появившимся в его жизни движущимся предметом. Обычно это мать, но сейчас ее нет. И гусята преданной вереницей отправляются… за ученым, производящим этот эксперимент (они до рождения не знали, как выглядит мать, записано лишь, что она поведет). Птенцы послушны каждому движению человека: останавливается он – застывают гусята, он идет дальше – пушистые комочки следуют за ним.
Молодой паучок от рождения одинок в этом страшном мире. Мать его далеко, а отец был съеден матерью сразу после спаривания. Но все, что понадобится для существования, уже хранится в памяти сироты: он идеально ткет паутину и бросается на попавшуюся муху, если она трепещет крылышками. А бросить неподвижную – он в страхе убежит. Всунуть в сеть вибрирующий камертон – и дрожание нитей послужит паучку достаточным стимулом: он вмиг оплетет камертон прочными клейкими канатами.
Птицы, вылупившиеся в инкубаторе, начинают осенью беспокоиться и безошибочно летят в направлении, обычном для перелетов их породы. Юный кукушонок первые четыре дня исполняет программу жестокую и безжалостную: выбрасывает из гнезда своих названых братьев. Так работает инстинкт – наследственная память, передаваемая программа действий. У кого же она богаче – у муравья или человека?
Ответ будет несколько неожиданным. Новорожденных детенышей – выдру и павиана – воспитывали без матерей и в неестественных условиях. Выдра видела воду только в блюдце для питья, а павиан ни разу не бывал в лесу. Кроме того, выдренку не давали рыбы, а юному павиану – насекомых. Потом их вернули в нормальные условия. Молодая выдра немедленно бросилась в реку, ловко поймала большую рыбу и съела ее, как будто раньше только этим и занималась. Павиан же оказался совершенно неприспособленным: он путался в зарослях, чуть не наелся ядовитых ягод, жалобно орал от голода и страха, но даже не пытался искать под камнями насекомых.
Чем совершеннее живое существо, тем меньшее количество наследственных программ оно получает при рождении. Да и полученное – не столько навыки готового поведения, сколько умение обучаться, любопытствовать и узнавать. Отсюда же и длительная беспомощность младенца человека, столь разительно отличающая его от новорожденных птиц, зверей и насекомых. Наша память при рождении – почти чистый лист, но зато впоследствии на этом листе помещается чрезвычайно обширная информация. Мнемозина, богиня памяти у древних греков, недаром считалась матерью всех муз – покровительниц наук и искусства.
МНЕМОЗИНА ДЕМОНСТРИРУЕТ ХАРАКТЕР
У фантаста Брэдбери есть повесть о государстве, в котором сжигали книги. Радиостанции с круглосуточными программами и телевизионные передачи должны были заменить человеку уединенное общение с книгой (которая неизвестно еще чему его научит, а отупление с помощью массовой теле– и радиопропаганды уже прошло многолетние проверки). Скрываясь от полиции, карающей за хранение книг, герой попадает в лес, где прячутся какие-то неизвестные. «Я – Библия», – говорит один. «А я – Свифт», – говорит другой. Люди хранили книги в памяти!
У Брэдбери, доводящего до логичной крайности социальные язвы века, и люди-книги выглядят преувеличением. А возможность эта вполне реальна, мы еще очень мало знаем о резервах памяти, и только многочисленные факты с давних пор говорят о грандиозности ее неизмеренного объема.
Вдоль фронта пехоты и конницы едет Александр Македонский. Глаза солдат полны фанатической преданности: каждый уверен, что полководец знает его лично (ибо действительно помнит имена всех – несколько десятков тысяч). Через три века легенда оживет – такую же феноменальную память припишут Юлию Цезарю.
Это самые древние, пожалуй, факты о способностях памяти. Они сомнительны, и сомнение справедливо. Подобные сведения, встречаясь лишь в хрониках, летописях и воспоминаниях, попадали к историкам, и без того перегруженным легендами. Однако именно они сообщили впоследствии психологам, что поэмы древних греков, саги скандинавов, философские системы персов и индусов, религиозные книги, законы и ритуалы мистических обществ, прежде чем быть записанными, по нескольку столетий устно передавались от поколения к поколению.
Потом за память взялись психологи и психиатры. Гора фактов, накопленных ими, еще послужит биохимикам и биофизикам, в недавние годы впервые приступившим к памяти с основательными средствами штурма.
А пока вот несколько давних и недавних историй о способностях, бросках и поворотах памяти.
В одном из германских городов неграмотная молодая женщина тяжело заболела. В горячечном бреду она говорила что-то непонятное, но связное и осмысленное. Ее готовы были признать колдуньей, но священник пригласил врача, а тот – специалистов, знавших языки. Они опознали латынь, древнегреческий и древнееврейский. Оказалось, что десятилетней девочкой больная жила у пастора, любителя Библии и других древних текстов. Он часто ходил перед кухней, где жила девочка-служанка, и читал любимые книги вслух – громко, четко и с выражением.
Так оказалось, что наша память схватывает и подсознательно хранит огромные количества информации, поступившей «до востребования», но обычно так и не запрошенной. Болезненные потрясения могут внезапно проявить эти сведения, о которых хозяин не подозревал.
Семилетняя девочка, невежественная и неумная, поступила в один дом служанкой, и по ночам хозяева слышали из ее комнаты пение (с точным подражанием голосам певших накануне), разговоры о религии, политике, спряжении латинских глаголов и недостатках только что ушедших гостей.
Всяческие изменения состояния мозга чрезвычайно прихотливо влияют на проявление памяти.
Был известен больной, заговоривший после ушиба головы на забытом языке своего далекого детства – на испанском. Это после тридцати лет полного забвения языка. А выздоровев, он снова вспомнил английский и к испанскому уже не мог вернуться. Другой в подобных обстоятельствах утратил только все свои знания о музыке.
Известны отказы механизмов, обслуживающих речь, – как будто оборван путь к названиям слов, хотя понимание смысла их полностью сохранно. Человек говорит: «Это то, на что я надеваю ботинок», или: «Сюда наливают воду», а слова «нога» и «графин» воспроизвести не в состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Для начала он отравил своего сводного брата и трижды пытался отравить мать, осуждавшую его за дикие оргии, издевательства и казни (от которых страдали ее друзья, ибо вообще к убийствам сорокалетняя Агриппина относилась, как мы – к театру).
Неудачные попытки убить мать (она была начеку) только распалили двадцатилетнего ребенка. Сын был упрям и вдумчив. Маме гостеприимно оборудовали спальню, в которой специальное устройство должно было обрушить потолок. Она не приехала. Потом ее отправили на корабле, дно которого было раздвижным. К сожалению, небольшие кусочки свинца, которые должны были обрушиться на голову мамы с балдахина, построенного по приказу сына (чтоб солнце не пекло маму, которую он на прощанье трижды поцеловал) – эти кусочки упали слишком рано, и Агриппина спаслась вплавь. После этого, бросив притворство, он послал к ней убийцу. Немедленно по уничтожении матери исчез раб-исполнитель.
И тогда, пишут историки, он принялся истреблять без всякого разбора или меры. С тех пор и заметили современники в его маленьких и обычно тусклых глазах почти незатухающий красный огонек. Определилась цепочка событий: злоба, подозрительность и страх, мнимый заговор, сотни казней, громкая хвала бдительности сатрапов, сонный промежуток и опять придуманный заговор.
И писал, писал стихи. Исполнял их всюду – в театрах и храмах, банях и дворцах. Пять тысяч специально обученных и высокооплачиваемых молодчиков содержались для аплодисментов. Выйти из рядов во время его выступления было смертельной роскошью, не восторгаться в голос – самоубийством.
Когда для стихов не хватало (как теперь говорят) знания жизни, Нерон собирал материал. Однажды ему не удалось описать страдания умирающего животного. Тогда он приказал при себе замучить несколько рабов. А сам не отрываясь смотрел и… сочинял стихи.
И однажды, читая поэму об осаде Трои, был обвинен своим другом Тигеллином (единственный, кто не боялся его, ибо был начальником охранно-сыскной гвардии) в том, что неверно описал горящий город. Ряд историков полагает, что именно тогда и зародилась у психопата идея сжечь Рим. Сказано – сделано (я потому и описываю безумия именно владык, что на их осуществленных делах легче демонстрировать движения расстроенного рассудка).
Рим загорелся одновременно в десятке мест и горел шесть суток. Из вивария цирка вырвались слоны, львы и тигры. Сотни бандитов убивали и грабили на развалинах. Огненные языки на десятки метров взметнулись вверх, освещая круглосуточную (от дыма) темноту. Знаменитый водопровод бездействовал. Три четверти города сгорело без остатка.
Стоя на специально сложенном возвышении, цезарь слагал гимн огню.
До этого он несколько часов совещался в шатре с известным трагическим актером, какую позу ему принять при осмотре горящего города.
А потом виновниками были объявлены христиане, и зрелище расправы еще долго отвлекало народ.
У пожара была и другая причина (кроме познавательной): город после восстановления должен был называться Нерополем.
Апрель уже именовался неронием, названия многих городов и мест постигла та же участь (сподвижников он не жаловал, так что остальные города сохранили свои названия).
Его статуи вырастали повсюду, как грибы. Кстати, именно упомянутые продукты служили ему излюбленным блюдом для яда, подносимого возможным соперникам по сцене. Далеко перед ним носили венки с именами артистов, побежденных им на состязаниях. Мраморные бюсты прежних победителей были крюками дотащены до реки.
Естественная при этом гигантомания, к счастью, осталась лишь в планах: постройка золотого дома и немыслимой длины канал его имени.
Конечно же, был бы он убит, но успел бежать на виллу верного вольноотпущенника, где долго не решался покончить с собой. Приказал вырыть могилу и на ее краю читал стихи (удивительная любовь извергов-психопатов к поступкам, которые кажутся им историческими). Потом воскликнул: «Какой артист погибает!» – и, приставив нож к горлу, долго стоял в страхе. Ему помогли ударом по рукояти.
И подобные расстройства уже лечат сегодня в клиниках. Повышенная гневливость и навязчивый страх, беспричинная возбужденность и тоскливая заторможенность – эти «выбросы» психических характеристик черного ящика врачи учатся ликвидировать все более успешно, возвращая больных в круг нормального человеческого поведения. Об этом, как и было обещано, – через несколько глав.
Дар Прометея
Память – это все, что знает и умеет человек. От лука со стрелами и первого колеса до атомных электростанций и реактивных самолетов; от наскальной живописи до Рафаэля и Модильяни; от ритуальных погремушек до Бетховена и Паганини; от набора несвязных звуков до Шекспира– и Пушкина; от палочек для счета до вычислительных машин – в основе всего память
Послушайте, что смертным сделал я: Число им изобрел И буквы научил соединять. Им память дал – мать муз, всего причину.
Эсхил
Умение забывать – такой же талант, как запоминание. У меня он развит чрезвычайно.
Микиша
НАУКА ИМЕНИ ПОДКИДЫША
B мае 1828 года на базарной площади Нюрнберга был задержан странный юноша. Одетый в рваное крестьянское платье, он затравленно озирался и почти не умел говорить. По виду ему было лет шестнадцать. Ног его никогда не касалась обувь, к пище, кроме хлеба и воды, он выказывал явное отвращение.
Позднее, когда Каспар Гаузер (свое имя он знал) научился связно говорить, он рассказал, что с раннего детства его держали в темной конуре, воспитывая в глубокой тайне. Ежедневно какой-то человек давал ему хлеб и воду, но делал это, когда Каспар спал, и лица человека мальчик никогда не видел.
Премия баварского короля за раскрытие тайны юноши осталась неврученной. Каспара Гаузера отдали на выучку, но успехи были ничтожны. Через пять лет его убил кто-то, оставшийся неизвестным. Из сотен легенд, окруживших впоследствии это имя, наиболее правдоподобно звучала версия о том, что Каспар был сыном великого герцога Баденского от первого брака. Якобы вторая жена герцога подменила Каспара больным ребенком, который вскоре умер.
В нашем веке имя несчастного подкидыша стало часто употребляться в науке, не имеющей ничего общего с розысками королевских отпрысков. Наука об инстинктах – этология – назвала каспар-гаузеровскими опыты по выращиванию животных и насекомых без родителей – для выяснения навыков поведения, передающихся по наследству и хранящихся в генетической памяти.
Огромное количество внешне разумных действий живых существ заставило когда-то теоретика-богослова Фому Аквинского утверждать, что в каждом из них заложена частица «божественного разума». Другая «теория» стояла на том, что бог просто постоянно следит за своими творениями, направляя все их поступки, так что без его воли, решения и присмотра не движется ни одна муха, не говоря уж о слоне и человеке. Недавно поэт Аронов довел эту древнюю идею до веселого абсурда. Его стихотворение – лучший тезис в таком богословском споре. Поэт просто рассмотрел образ жизни творца, руководи тот всем, что делается на планете:
На белой полянке сидит старик.
Крылатое войско вокруг стоит.
Старик считает: «четыре, пять»,
потом сбивается и опять:
дорога, печка, коза, завод,
птичка пеночка, кашалот…
А там идут католики,
которые, как только
доходят до реки -
уже еретики.
Витийствуют комарики,
две мухи налегке…
Фанатики фонарики
несут в руке.
В руке фонарик, фонарик в реке.
В душе у них метания,
с одной стороны,
мы все магометане -
с другой стороны…
Старик считает: «четыре, пять»,
потом сбивается и опять:
звезда, восстание, зеленый лес,
пять рыб с хвостами, четыре – без,
боб, ров, минога
и много бобров.
Комментариев к этому «расписанию» божественной деятельности, как мне кажется, не нужно.
Так что предкам жилось гораздо легче – непонятное они валили на бога. Сегодняшним ученым не в пример труднее – они ищут реальные пружины происходящего. А многочисленные зоркие наблюдения верующих предшественников они приняли к сведению с благодарностью и пользой.
Одним из первых описал цепочки инстинктивных действий глубоко религиозный сельский учитель Фабр. Он не только наблюдал реализацию врожденных программ поведения, но и экспериментировал, каждый раз убеждаясь, что это в чистом виде проявления наследственной памяти, без намека на самостоятельную мысль.
Гусеницы шелкопряда идут за едой длинной цепочкой, так что задняя все время ощущает хвост идущей впереди. Фабр повернул цепочку так, что головная гусеница уперлась в хвост последней и тут же вцепилась в него. Гусеницы стали послушно кружиться на одном месте, пока цепь не распалась от утомления «звеньев».
Осы Сфекс с анатомической точностью ядовитый стилет в жизненные центры жуков, пауков, сверчков и гусениц. Потом оса тащит свою парализованную жертву в норку – там ее съест прожорливая личинка. Перед тем как втащить добычу в норку, оса отваливает камушек, залезает в нее и тщательно осматривает – это весьма целесообразно: жилище мог кто-нибудь захватить, – и лишь потом она втаскивает живые консервы. Но если сверчка. за время отсутствия осы чуть отодвинуть, то, подтащив его на прежнее место, оса опять бездумно полезет осматривать норку. Фабр терпеливо повторил эксперимент сорок раз! И сорок раз оса исправно совершала ставший бессмыслицей осмотр. Фабр написал удивительно точные слова: «Инстинкт все знает в той неизменной области действий, которая ему предначертана; инстинкт ничего не знает вне этой области».
В сущности, он на языке натуралиста выразил сегодняшнее убеждение ученых: инстинкты – это серия записанных в наследственной памяти программ действия, причем переход от программы к программе осуществляется при наличии очередного пускового стимула. Так, оса, увидев сверчка, втаскивает его в нору. Но если она сначала тащила его хоть полметра, то предварительно она должна залезть в нору.
Поэтому изучение инстинктов в их чистом виде – без влияния обучения – проводится на насекомых и птицах, отнятых у матери еще до или немедленно после рождения. И наследственная память проявляет себя машинной четкостью поступков этих живых автоматов.
Только что вылупившийся гусенок хранит, оказывается, в памяти команду следовать за первым же появившимся в его жизни движущимся предметом. Обычно это мать, но сейчас ее нет. И гусята преданной вереницей отправляются… за ученым, производящим этот эксперимент (они до рождения не знали, как выглядит мать, записано лишь, что она поведет). Птенцы послушны каждому движению человека: останавливается он – застывают гусята, он идет дальше – пушистые комочки следуют за ним.
Молодой паучок от рождения одинок в этом страшном мире. Мать его далеко, а отец был съеден матерью сразу после спаривания. Но все, что понадобится для существования, уже хранится в памяти сироты: он идеально ткет паутину и бросается на попавшуюся муху, если она трепещет крылышками. А бросить неподвижную – он в страхе убежит. Всунуть в сеть вибрирующий камертон – и дрожание нитей послужит паучку достаточным стимулом: он вмиг оплетет камертон прочными клейкими канатами.
Птицы, вылупившиеся в инкубаторе, начинают осенью беспокоиться и безошибочно летят в направлении, обычном для перелетов их породы. Юный кукушонок первые четыре дня исполняет программу жестокую и безжалостную: выбрасывает из гнезда своих названых братьев. Так работает инстинкт – наследственная память, передаваемая программа действий. У кого же она богаче – у муравья или человека?
Ответ будет несколько неожиданным. Новорожденных детенышей – выдру и павиана – воспитывали без матерей и в неестественных условиях. Выдра видела воду только в блюдце для питья, а павиан ни разу не бывал в лесу. Кроме того, выдренку не давали рыбы, а юному павиану – насекомых. Потом их вернули в нормальные условия. Молодая выдра немедленно бросилась в реку, ловко поймала большую рыбу и съела ее, как будто раньше только этим и занималась. Павиан же оказался совершенно неприспособленным: он путался в зарослях, чуть не наелся ядовитых ягод, жалобно орал от голода и страха, но даже не пытался искать под камнями насекомых.
Чем совершеннее живое существо, тем меньшее количество наследственных программ оно получает при рождении. Да и полученное – не столько навыки готового поведения, сколько умение обучаться, любопытствовать и узнавать. Отсюда же и длительная беспомощность младенца человека, столь разительно отличающая его от новорожденных птиц, зверей и насекомых. Наша память при рождении – почти чистый лист, но зато впоследствии на этом листе помещается чрезвычайно обширная информация. Мнемозина, богиня памяти у древних греков, недаром считалась матерью всех муз – покровительниц наук и искусства.
МНЕМОЗИНА ДЕМОНСТРИРУЕТ ХАРАКТЕР
У фантаста Брэдбери есть повесть о государстве, в котором сжигали книги. Радиостанции с круглосуточными программами и телевизионные передачи должны были заменить человеку уединенное общение с книгой (которая неизвестно еще чему его научит, а отупление с помощью массовой теле– и радиопропаганды уже прошло многолетние проверки). Скрываясь от полиции, карающей за хранение книг, герой попадает в лес, где прячутся какие-то неизвестные. «Я – Библия», – говорит один. «А я – Свифт», – говорит другой. Люди хранили книги в памяти!
У Брэдбери, доводящего до логичной крайности социальные язвы века, и люди-книги выглядят преувеличением. А возможность эта вполне реальна, мы еще очень мало знаем о резервах памяти, и только многочисленные факты с давних пор говорят о грандиозности ее неизмеренного объема.
Вдоль фронта пехоты и конницы едет Александр Македонский. Глаза солдат полны фанатической преданности: каждый уверен, что полководец знает его лично (ибо действительно помнит имена всех – несколько десятков тысяч). Через три века легенда оживет – такую же феноменальную память припишут Юлию Цезарю.
Это самые древние, пожалуй, факты о способностях памяти. Они сомнительны, и сомнение справедливо. Подобные сведения, встречаясь лишь в хрониках, летописях и воспоминаниях, попадали к историкам, и без того перегруженным легендами. Однако именно они сообщили впоследствии психологам, что поэмы древних греков, саги скандинавов, философские системы персов и индусов, религиозные книги, законы и ритуалы мистических обществ, прежде чем быть записанными, по нескольку столетий устно передавались от поколения к поколению.
Потом за память взялись психологи и психиатры. Гора фактов, накопленных ими, еще послужит биохимикам и биофизикам, в недавние годы впервые приступившим к памяти с основательными средствами штурма.
А пока вот несколько давних и недавних историй о способностях, бросках и поворотах памяти.
В одном из германских городов неграмотная молодая женщина тяжело заболела. В горячечном бреду она говорила что-то непонятное, но связное и осмысленное. Ее готовы были признать колдуньей, но священник пригласил врача, а тот – специалистов, знавших языки. Они опознали латынь, древнегреческий и древнееврейский. Оказалось, что десятилетней девочкой больная жила у пастора, любителя Библии и других древних текстов. Он часто ходил перед кухней, где жила девочка-служанка, и читал любимые книги вслух – громко, четко и с выражением.
Так оказалось, что наша память схватывает и подсознательно хранит огромные количества информации, поступившей «до востребования», но обычно так и не запрошенной. Болезненные потрясения могут внезапно проявить эти сведения, о которых хозяин не подозревал.
Семилетняя девочка, невежественная и неумная, поступила в один дом служанкой, и по ночам хозяева слышали из ее комнаты пение (с точным подражанием голосам певших накануне), разговоры о религии, политике, спряжении латинских глаголов и недостатках только что ушедших гостей.
Всяческие изменения состояния мозга чрезвычайно прихотливо влияют на проявление памяти.
Был известен больной, заговоривший после ушиба головы на забытом языке своего далекого детства – на испанском. Это после тридцати лет полного забвения языка. А выздоровев, он снова вспомнил английский и к испанскому уже не мог вернуться. Другой в подобных обстоятельствах утратил только все свои знания о музыке.
Известны отказы механизмов, обслуживающих речь, – как будто оборван путь к названиям слов, хотя понимание смысла их полностью сохранно. Человек говорит: «Это то, на что я надеваю ботинок», или: «Сюда наливают воду», а слова «нога» и «графин» воспроизвести не в состоянии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32