Перечисление гениев (в азарте он причислял сюда и вполне обычных, чуть выше среднего, поэтов, музыкантов и ученых) перемежалось описанием их странных поступков, необычного поведения, болезненных черт характера. Ученые, возражавшие школе Ломброзо и ее последователям, могли опираться лишь на подобный же метод: сведения о талантах вполне здоровых и безо всяких психических искажений.
Умозрительная идея Ломброзо не развивалась. Однако в двадцатом столетии к этой теме вернулись. Тот же подъем мысли, что следовал за всеми революциями, коснулся и проблемы высшего таланта. Во всех областях жизни и науки появилось тогда ощущение, что люди глотнули кислорода, выйдя из тесной духоты. Этот крутой стремительный взлет творческого духа подарил России, как некогда Франции и Англии, десятки имен, составивших эпоху в своем деле. В музыке и поэзии, искусстве и литературе, в науке зазвучали новые идеи, гигантские проекты, поражающие гипотезы. Размах любого из начинаний подсознательно отражал чувство всемирности, охватившее самых спокойных и приземленных. Среди прочих научных и организационных идей Бехтерева появилось тогда предложение об устройстве Пантеона мозга – гигантском институте, где изучались бы особенности творчества великих людей, черты их психологии, анатомии и образа мышления. Однако Бехтерев был не первым. Надо вспомнить и оценить по достоинству труды ныне забытого ученого, автора гипотезы, к которой (не исключено) еще вернутся психологи, познающие творчество.
Без степеней и званий – преподаватель Уральского университета доктор Сегалин. Он основал единственный в мире журнал, который выходил четыре года, привлекая к себе внимание и участие крупнейших мировых психологов и психиатров. Сейчас выпуски «Клинического архива гениальности и одаренности» – библиографическая редкость.
Сегалин утверждал (и все работы, печатавшиеся в журнале, подтверждали это), что высокая одаренность – результат встречи двух родовых, наследственных линий, одна из которых несет в себе потенциальные умственные способности, а другая – хоть мельчайшую психическую ненормальность. Ненормальность не обязательно в виде сумасшествия, явного психоза, – нет, лишь незначительное отклонение от среднего, какую-то, как сказали бы инженеры, сдвинутость психических характеристик. В этой парадоксальной (без исключений подтвержденной огромным количеством фактов, десятками родословных и биографий) гипотезе содержалась мысль, над которой сегодняшние исследователи мозга, вероятно, не откажутся подумать. Простая мысль: механизм одаренности каким-то неведомым образом запускается в ход на полную мощность, если его растормаживает, выбивает из-под него колодки тот же психический сдвиг, который растормаживал (увы!) поступки и разум больных родителей (или предков) человека, проявляющего теперь талант.
Но об этом довольно. Отдельные заметки могут лишь скомпрометировать науку, еще находящуюся в зачаточном состоянии.
Сейчас исследования движений разума широко и настойчиво проводятся во всех странах. Так, группой американских психологов выпущена книга «Ранние умственные черты трехсот гениев». Кстати, выяснено, что раннее проявление таланта вовсе не обязательно. Моцарт в пять лет уже был блестящим музыкантом. Исполнив потрясенным гостям великолепные импровизации, он принимался прыгать по комнате на отцовской палке. В совсем детском возрасте обнаружили математические способности Гаусс и Винер. Древний поэт Овидий буквально говорил стихами, едва выучившись говорить. Но сотни ранних развитии соседствуют с таким же количеством одаренных людей, развившихся очень поздно, а в школе даже слывших безнадежно посредственными (Чайковский, Бехтерев, Врубель, Лобачевский). Выпускаются книги генетических наследственных исследований. И здесь никаких закономерностей. Род Бахов, например, в восьми поколениях подряд дал пятьдесят семь выдающихся музыкантов и одного гения; три поколения Тицианов подарили человечеству десять известных художников. А в абсолютном большинстве родов появление великого таланта – лишь случайный всплеск, уже не повторяющийся в потомках.
Врожденный характер одаренности вовсе не подвергается сомнению (безразлично, идет ли речь о художественном или научном даровании), но властное вмешательство окружающего мира, обстоятельств жизни начинает сказываться буквально в первые секунды рождения. Несколько лет назад мир облетела сенсация: южноафриканский исследователь профессор Хейнс разработал некий новый способ обезболивания родов, побочное следствие которого состояло в том, что рождающийся малыш был избавлен от почти неизбежных при обычных родах травм и, кроме того, получал увеличенную дозу кислорода (вместо обычного недостатка воздуха). Через некоторое время врачи с удивлением обнаружили, что дети, принятые ими по этому методу, одарены значительно более своих ровесников, а примерно каждый второй из родившихся таким образом вообще одарен чрезвычайно.
Важнейшее затем – влияние окружающего общества, уровня его культуры и знаний. Это не значит, что гения можно воспитать из любого человека, но это значит, что уровень общества определяет следующую ступень, на которую поднимет его гений Если бы Эйнштейн родился во времена Демокрита, он сделал бы не больше Демокрита. Будь Ломоносов нашим современником, он двинул бы вперед квантовую механику или теорию электромагнитных колебаний. Гений – это человек, впитывающий в себя все знание области, в которую он приходит, чтобы сделать следующий шаг. Это становится для него возможным не благодаря гигантской памяти (случается, что она плохая), титаническому усердию (это условие непременное) или случайности его позиции в науке, но главным образом благодаря уровню общественного мышления, которое служит для него стартовой площадкой.
Это не говоря о само собой разумеющейся необходимости, чтобы общество, эпоха нуждались в таланте и умели использовать его по назначению. В известной сказке братьев Гримм победная сила подружившихся путешественников опиралась именно на сумму их по адресу примененных талантов: один дул из ноздрей на крылья мельниц, другой был скороход, а третий без промаха попадал мухе в глаз за много километров.
Успехи общества (и развитие таланта, зависящее от употребления) основаны на такой же совместимости. Печально, если бегать назначают стрелка (а уместному в этой области таланту дорога закрыта), и стрелок покорно, хотя и плохо бегает, навечно забывая о былой меткости и только расстраиваясь, что его ювелирное дело поручено какому-то неизвестному, который делает его кое-как, лишь бы скорей освободиться и всласть, запершись дома, подуть на что-нибудь из ноздрей. А с помолом чрезвычайно плохо: вокруг мельниц с непроизводительной скоростью мечется скороход.
Возросший у человечества интерес к мышлению объясняется не стремлением быстрее научить талантливо думать вычислительные машины, а с себя свалить эту обузу, но наоборот – желанием, познав «технику» мышления на его высоких примерах, обучать ей, как учат знаниям вырастающих жителей Земли. Эта проблема гораздо более серьезная, чем может сначала показаться, и куда важнее обучения машин. Американские психологи собрали анкеты (уже в пятидесятых годах) нескольких сот школьных учителей, отвечавших, какой показатель хорошего обучения считают они главным, решающим. И опять обнажилась ужасная механика воспитания человеческого разума! Девяносто пять процентов учителей ответили, что главное – усвоение и запоминание учебного материала. Четыре процента написали о важности выработать критическое мышление и лишь считанные единицы – о творческом подходе к материалу. Исследователи с горечью отмечают: такой подход учителей вполне естествен: ученики, предлагающие неожиданные решения, нарушают дисциплину, проще воспитывать не мыслящих, а запоминающих. И дальше психологи с печальным прозрением описали причину – она в бессловесно поощряемой сверху донизу установке выпускать членов общества, не нарушающих собственным мышлением канонов, существующих в государстве.
Познание законов мышления поможет с юности формировать активность разума тех, кто лишь приступит к пользованию им. В этом (и только в этом) залог будущего существования цивилизации. А то, что научатся мыслить и машины, – явление вовсе безопасное на таком благодетельном фоне.
Машина научится мыслить, если (вернее – когда) в искусственную, примитивную пока модель мозга ученые сумеют ввести качества и особенности мозга, явно необходимые для мышления. Умение строить предварительные гипотезы с последующей поверкой их логикой и анализом; душевный подъем (странное состояние, вызываемое любовью и ненавистью, честолюбием и любопытством, завистью и упрямством, жизненными обстоятельствами, мудрыми или дурацкими возражениями, а порой даже просто отсутствием времени); умение и смелость оперировать «смутными» и нечетко оформленными идеями, обходиться далеко не полным знанием о предмете размышлений; остроумие (не как способность шутить, а более общий талант – видеть в явлениях неожиданную сторону, измышлять парадоксальные и маловероятные ходы). Набор препятствий, как видите, достаточно велик, чтобы проблема эта заняла еще не одно и не два поколения исследователей.
Действие, движение, поступок
По сетям нейронов ежесекундно пробегают миллионы электричесних импульсов, несущих приназы многочисленным мышцам. Благодаря уровню последних исследований это самая оптимистическая глава
Чем глубже он познавал, тем сложней оказывалось простое.
Андерсен
Не следует себя обманывать: мы являемся в такой же степени автоматами, в какой и мыслящими существами.
Паскаль
АКТИВНОСТЬ И КРАСОТА
Oчень интересно, как идеи сегодняшней науки время от времени напоминают полузабытые старые теории, употребляя почти те же формулировки и объяснения. С давних пор существовало учение о целесообразности устройства и действия всего живого. Некто Всевидящий наперед знал, к чему приведет каждый поступок любого обитателя планеты – будь то человек, медуза, лошадь или дождевой червяк. У Всевидящего хватало времени, сил и терпения предусмотреть конечную цель всех поступков, движений и действий, и эта конечная цель становилась их причиной. Телеологией называлась наука о причинности и запланированности свыше всего происходящего на земле. Седобородым мудрецам оставалось лишь толковать мир как данность, почтительно гадая, что за цель предусмотрел творец в каждом конкретном случае.
И вдруг в середине нашего века была высказана идея: мозгу наперед известна цель любого действия, и эта еще не достигнутая, несуществующая цель служит причиной, толчком для начала действия, полностью определяя его характер и устремленность. Мозгу заранее известна цель.
Исследования Павлова привели его к вот такой (общепринятой в те годы) схеме взаимоотношений природы и живого существа: природа (окружающая среда) предъявляет какой-то раздражитель (холод, пищу, опасность), а существо отвечает на этот раздражитель действием, вытекающим из его накопленных или наследственных знаний о мире (бежит, набрасывается, исследует, прячется и т. д.). Мозг уподоблялся телефонному узлу: поступил сигнал, телефонистка соединила с соответствующим абонентом (соответствие – результат жизненного опыта), и абонент ответил (совершается действие). Связь четкая, многообразная и жестоко определенная. В ней нет места для объяснения сложных, незаученных, впервые производимых действий. Жизнь выглядела набором превосходно отлаженных ответов на воздействия и требования внутренней и внешней среды, а мозг – панелью управления с богатым комплектом кнопок. Жизненная ситуация через органы чувств, по нервным проводам нажимает одну из кнопок, и выдается заученное действие.
Но все существование – непрерывный поток произвольных, впервые совершаемых движений и действий, и лишь часть их может стать стандартным набором, образовать условные временные связи, «запомниться» мозгу. Такие действия, конечно, есть, и их множество.
Однако эти чисто заученные, привычные, стереотипные движения – лишь кирпичики бесконечного числа сложных произвольных действий, а в них-то и следует всмотреться.
На ковре два борца. Мгновенные перехваты, броски, обманные и действенные движения, стремительные перемены поз. Чем объяснить целесообразность, нужность каждого движения – их великое многообразие нельзя было до конца отработать на тренировках, а между тем любое из них имеет временную, сиюсекундную цель: захват, подножку, уход. Кто же подсказал эту цель? Ведь сознание явно не участвует в каждой мелочи схватки, оно просто не поспевает за ее темпом.
В полусумерках (да хоть и днем) вы пробираетесь к подъезду нового дома через горы строительного мусора, канавы для кабеля и водопровода, просто неизвестные ямы и прихотливый узор разбросанных газовых труб. Обычная картина двора дома, только что сданного в эксплуатацию (теперь полгода можно доделывать, не спеша). Если к этому прибавить еще недавно прошедший дождь, ваше путешествие станет веселой комедией (для жильцов соседнего дома). Прыжки, балетные пируэты, обходы препятствий по сложным кривым – сплошная ходьба в незнаемое. Каждый свой шаг вы не обдумываете – ручаюсь, что голова в это время занята другим. Каким же образом строится движение, каждый раз безошибочное и точное? А как знает мозг, какие мышцы надо срочно включить, чтобы удержать хозяина, поскользнувшегося на льду? Впервые балансирующего на канате? Осваивающего незнакомое сложное движение – в воде ли, на земле или в воздухе?
Исследователи назвали эту проблему двигательной задачей. В каждой отдельной задаче мозг приводит в действие именно те мышцы, которые нужны для ее решения. Как будто еще не достигнутое положение тела, несуществующее решение служит маяком того или иного выбора действий, ведущих к цели.
По ходу движения идет его поправка. Работает принцип, давно уже известный инженерам под названием обратной связи – ежесекундное, постоянное сообщение с места, к чему привело каждое действие. В данном случае сообщения поступают через глаза и сотни невидимых внутренних датчиков, точно сообщающих в центры движения и равновесия о силе натяжения мышц, суставах, углах сгиба костей, общем положении тела в пространстве. По полученным сообщениям мозг подправляет движение.
Сообразуясь с чем идет поправка? На что ориентируется мозг? На конечный результат? Но его пока нет!
Есть. Еще до того, как началось действие. Он-то и служит побудительной причиной, стимулом действия, а одновременно – картой, но которой мозг сверяет результаты, сценарием, который разыгрывают мышцы. Получается превосходный возврат к телеологам. На взгляд торопливый и поверхностный.
Только сначала – два эксперимента на животных, которым искусственно сорвали привычную механику движений.
Собаке наполовину рассекли спинной мозг – ни стоять, ни ходить она теперь не может. Нож исследователя перерезал пути сообщений между головным мозгом и мышцами. Прервана связь. Собака не ощущает задней половины своего тела, не в состоянии управлять задними лапами. Проходит время. Собака снова стоит и ходит, ее трудно отличить от здоровой. Восстановились нервные проводники, несущие приказы? Нет. Рассеченные концы разъединяет наросший барьер из соединительной ткани. Значит, нашлись окольные пути сообщения. Как мозг включил их в действие?
Еще один опыт. Мозг отдельно по мере надобности рассылает приказы мышцам – сгибателям и разгибателям. У собаки крест-накрест перешили нервы, ведущие к этим мышцам (на одной лапе). В первые часы после операции лапа эта совершенно беспомощна: когда мозг находит нужным для движения согнуть ее, она разгибается, и наоборот. Собака становится трехлапой. При первых попытках встать она раскачивается и падает. Проходит некоторое время – и лапа «переучилась», собака ничем не отличается от здоровой.
Переучивание происходило с помощью сигналов обратной связи. Они шли отовсюду – от глаз и аппарата равновесия, от самих мышц, совершающих повороты костей и ежемоментно сообщающих в центры движения о своем положении и готовности принять поправку. Мышцы не могли бы работать без непрерывного контроля. Воздействие этих эластичных жгутов на кости рук, ног, любой орган всецело зависит от того, в каком положении уже застала этот орган или кость начавшаяся работа мышцы. И на какой скорости движения.
Итак, непрерывный контроль и поправки на основе сообщений обратной связи. Но к какой цели ведет этот контроль? Отклонения от чего ликвидируются поправками? Что за карта (или программа, или схема), с которой мозг сличает застигнутое положение мышц, чтобы сообщить поправки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Умозрительная идея Ломброзо не развивалась. Однако в двадцатом столетии к этой теме вернулись. Тот же подъем мысли, что следовал за всеми революциями, коснулся и проблемы высшего таланта. Во всех областях жизни и науки появилось тогда ощущение, что люди глотнули кислорода, выйдя из тесной духоты. Этот крутой стремительный взлет творческого духа подарил России, как некогда Франции и Англии, десятки имен, составивших эпоху в своем деле. В музыке и поэзии, искусстве и литературе, в науке зазвучали новые идеи, гигантские проекты, поражающие гипотезы. Размах любого из начинаний подсознательно отражал чувство всемирности, охватившее самых спокойных и приземленных. Среди прочих научных и организационных идей Бехтерева появилось тогда предложение об устройстве Пантеона мозга – гигантском институте, где изучались бы особенности творчества великих людей, черты их психологии, анатомии и образа мышления. Однако Бехтерев был не первым. Надо вспомнить и оценить по достоинству труды ныне забытого ученого, автора гипотезы, к которой (не исключено) еще вернутся психологи, познающие творчество.
Без степеней и званий – преподаватель Уральского университета доктор Сегалин. Он основал единственный в мире журнал, который выходил четыре года, привлекая к себе внимание и участие крупнейших мировых психологов и психиатров. Сейчас выпуски «Клинического архива гениальности и одаренности» – библиографическая редкость.
Сегалин утверждал (и все работы, печатавшиеся в журнале, подтверждали это), что высокая одаренность – результат встречи двух родовых, наследственных линий, одна из которых несет в себе потенциальные умственные способности, а другая – хоть мельчайшую психическую ненормальность. Ненормальность не обязательно в виде сумасшествия, явного психоза, – нет, лишь незначительное отклонение от среднего, какую-то, как сказали бы инженеры, сдвинутость психических характеристик. В этой парадоксальной (без исключений подтвержденной огромным количеством фактов, десятками родословных и биографий) гипотезе содержалась мысль, над которой сегодняшние исследователи мозга, вероятно, не откажутся подумать. Простая мысль: механизм одаренности каким-то неведомым образом запускается в ход на полную мощность, если его растормаживает, выбивает из-под него колодки тот же психический сдвиг, который растормаживал (увы!) поступки и разум больных родителей (или предков) человека, проявляющего теперь талант.
Но об этом довольно. Отдельные заметки могут лишь скомпрометировать науку, еще находящуюся в зачаточном состоянии.
Сейчас исследования движений разума широко и настойчиво проводятся во всех странах. Так, группой американских психологов выпущена книга «Ранние умственные черты трехсот гениев». Кстати, выяснено, что раннее проявление таланта вовсе не обязательно. Моцарт в пять лет уже был блестящим музыкантом. Исполнив потрясенным гостям великолепные импровизации, он принимался прыгать по комнате на отцовской палке. В совсем детском возрасте обнаружили математические способности Гаусс и Винер. Древний поэт Овидий буквально говорил стихами, едва выучившись говорить. Но сотни ранних развитии соседствуют с таким же количеством одаренных людей, развившихся очень поздно, а в школе даже слывших безнадежно посредственными (Чайковский, Бехтерев, Врубель, Лобачевский). Выпускаются книги генетических наследственных исследований. И здесь никаких закономерностей. Род Бахов, например, в восьми поколениях подряд дал пятьдесят семь выдающихся музыкантов и одного гения; три поколения Тицианов подарили человечеству десять известных художников. А в абсолютном большинстве родов появление великого таланта – лишь случайный всплеск, уже не повторяющийся в потомках.
Врожденный характер одаренности вовсе не подвергается сомнению (безразлично, идет ли речь о художественном или научном даровании), но властное вмешательство окружающего мира, обстоятельств жизни начинает сказываться буквально в первые секунды рождения. Несколько лет назад мир облетела сенсация: южноафриканский исследователь профессор Хейнс разработал некий новый способ обезболивания родов, побочное следствие которого состояло в том, что рождающийся малыш был избавлен от почти неизбежных при обычных родах травм и, кроме того, получал увеличенную дозу кислорода (вместо обычного недостатка воздуха). Через некоторое время врачи с удивлением обнаружили, что дети, принятые ими по этому методу, одарены значительно более своих ровесников, а примерно каждый второй из родившихся таким образом вообще одарен чрезвычайно.
Важнейшее затем – влияние окружающего общества, уровня его культуры и знаний. Это не значит, что гения можно воспитать из любого человека, но это значит, что уровень общества определяет следующую ступень, на которую поднимет его гений Если бы Эйнштейн родился во времена Демокрита, он сделал бы не больше Демокрита. Будь Ломоносов нашим современником, он двинул бы вперед квантовую механику или теорию электромагнитных колебаний. Гений – это человек, впитывающий в себя все знание области, в которую он приходит, чтобы сделать следующий шаг. Это становится для него возможным не благодаря гигантской памяти (случается, что она плохая), титаническому усердию (это условие непременное) или случайности его позиции в науке, но главным образом благодаря уровню общественного мышления, которое служит для него стартовой площадкой.
Это не говоря о само собой разумеющейся необходимости, чтобы общество, эпоха нуждались в таланте и умели использовать его по назначению. В известной сказке братьев Гримм победная сила подружившихся путешественников опиралась именно на сумму их по адресу примененных талантов: один дул из ноздрей на крылья мельниц, другой был скороход, а третий без промаха попадал мухе в глаз за много километров.
Успехи общества (и развитие таланта, зависящее от употребления) основаны на такой же совместимости. Печально, если бегать назначают стрелка (а уместному в этой области таланту дорога закрыта), и стрелок покорно, хотя и плохо бегает, навечно забывая о былой меткости и только расстраиваясь, что его ювелирное дело поручено какому-то неизвестному, который делает его кое-как, лишь бы скорей освободиться и всласть, запершись дома, подуть на что-нибудь из ноздрей. А с помолом чрезвычайно плохо: вокруг мельниц с непроизводительной скоростью мечется скороход.
Возросший у человечества интерес к мышлению объясняется не стремлением быстрее научить талантливо думать вычислительные машины, а с себя свалить эту обузу, но наоборот – желанием, познав «технику» мышления на его высоких примерах, обучать ей, как учат знаниям вырастающих жителей Земли. Эта проблема гораздо более серьезная, чем может сначала показаться, и куда важнее обучения машин. Американские психологи собрали анкеты (уже в пятидесятых годах) нескольких сот школьных учителей, отвечавших, какой показатель хорошего обучения считают они главным, решающим. И опять обнажилась ужасная механика воспитания человеческого разума! Девяносто пять процентов учителей ответили, что главное – усвоение и запоминание учебного материала. Четыре процента написали о важности выработать критическое мышление и лишь считанные единицы – о творческом подходе к материалу. Исследователи с горечью отмечают: такой подход учителей вполне естествен: ученики, предлагающие неожиданные решения, нарушают дисциплину, проще воспитывать не мыслящих, а запоминающих. И дальше психологи с печальным прозрением описали причину – она в бессловесно поощряемой сверху донизу установке выпускать членов общества, не нарушающих собственным мышлением канонов, существующих в государстве.
Познание законов мышления поможет с юности формировать активность разума тех, кто лишь приступит к пользованию им. В этом (и только в этом) залог будущего существования цивилизации. А то, что научатся мыслить и машины, – явление вовсе безопасное на таком благодетельном фоне.
Машина научится мыслить, если (вернее – когда) в искусственную, примитивную пока модель мозга ученые сумеют ввести качества и особенности мозга, явно необходимые для мышления. Умение строить предварительные гипотезы с последующей поверкой их логикой и анализом; душевный подъем (странное состояние, вызываемое любовью и ненавистью, честолюбием и любопытством, завистью и упрямством, жизненными обстоятельствами, мудрыми или дурацкими возражениями, а порой даже просто отсутствием времени); умение и смелость оперировать «смутными» и нечетко оформленными идеями, обходиться далеко не полным знанием о предмете размышлений; остроумие (не как способность шутить, а более общий талант – видеть в явлениях неожиданную сторону, измышлять парадоксальные и маловероятные ходы). Набор препятствий, как видите, достаточно велик, чтобы проблема эта заняла еще не одно и не два поколения исследователей.
Действие, движение, поступок
По сетям нейронов ежесекундно пробегают миллионы электричесних импульсов, несущих приназы многочисленным мышцам. Благодаря уровню последних исследований это самая оптимистическая глава
Чем глубже он познавал, тем сложней оказывалось простое.
Андерсен
Не следует себя обманывать: мы являемся в такой же степени автоматами, в какой и мыслящими существами.
Паскаль
АКТИВНОСТЬ И КРАСОТА
Oчень интересно, как идеи сегодняшней науки время от времени напоминают полузабытые старые теории, употребляя почти те же формулировки и объяснения. С давних пор существовало учение о целесообразности устройства и действия всего живого. Некто Всевидящий наперед знал, к чему приведет каждый поступок любого обитателя планеты – будь то человек, медуза, лошадь или дождевой червяк. У Всевидящего хватало времени, сил и терпения предусмотреть конечную цель всех поступков, движений и действий, и эта конечная цель становилась их причиной. Телеологией называлась наука о причинности и запланированности свыше всего происходящего на земле. Седобородым мудрецам оставалось лишь толковать мир как данность, почтительно гадая, что за цель предусмотрел творец в каждом конкретном случае.
И вдруг в середине нашего века была высказана идея: мозгу наперед известна цель любого действия, и эта еще не достигнутая, несуществующая цель служит причиной, толчком для начала действия, полностью определяя его характер и устремленность. Мозгу заранее известна цель.
Исследования Павлова привели его к вот такой (общепринятой в те годы) схеме взаимоотношений природы и живого существа: природа (окружающая среда) предъявляет какой-то раздражитель (холод, пищу, опасность), а существо отвечает на этот раздражитель действием, вытекающим из его накопленных или наследственных знаний о мире (бежит, набрасывается, исследует, прячется и т. д.). Мозг уподоблялся телефонному узлу: поступил сигнал, телефонистка соединила с соответствующим абонентом (соответствие – результат жизненного опыта), и абонент ответил (совершается действие). Связь четкая, многообразная и жестоко определенная. В ней нет места для объяснения сложных, незаученных, впервые производимых действий. Жизнь выглядела набором превосходно отлаженных ответов на воздействия и требования внутренней и внешней среды, а мозг – панелью управления с богатым комплектом кнопок. Жизненная ситуация через органы чувств, по нервным проводам нажимает одну из кнопок, и выдается заученное действие.
Но все существование – непрерывный поток произвольных, впервые совершаемых движений и действий, и лишь часть их может стать стандартным набором, образовать условные временные связи, «запомниться» мозгу. Такие действия, конечно, есть, и их множество.
Однако эти чисто заученные, привычные, стереотипные движения – лишь кирпичики бесконечного числа сложных произвольных действий, а в них-то и следует всмотреться.
На ковре два борца. Мгновенные перехваты, броски, обманные и действенные движения, стремительные перемены поз. Чем объяснить целесообразность, нужность каждого движения – их великое многообразие нельзя было до конца отработать на тренировках, а между тем любое из них имеет временную, сиюсекундную цель: захват, подножку, уход. Кто же подсказал эту цель? Ведь сознание явно не участвует в каждой мелочи схватки, оно просто не поспевает за ее темпом.
В полусумерках (да хоть и днем) вы пробираетесь к подъезду нового дома через горы строительного мусора, канавы для кабеля и водопровода, просто неизвестные ямы и прихотливый узор разбросанных газовых труб. Обычная картина двора дома, только что сданного в эксплуатацию (теперь полгода можно доделывать, не спеша). Если к этому прибавить еще недавно прошедший дождь, ваше путешествие станет веселой комедией (для жильцов соседнего дома). Прыжки, балетные пируэты, обходы препятствий по сложным кривым – сплошная ходьба в незнаемое. Каждый свой шаг вы не обдумываете – ручаюсь, что голова в это время занята другим. Каким же образом строится движение, каждый раз безошибочное и точное? А как знает мозг, какие мышцы надо срочно включить, чтобы удержать хозяина, поскользнувшегося на льду? Впервые балансирующего на канате? Осваивающего незнакомое сложное движение – в воде ли, на земле или в воздухе?
Исследователи назвали эту проблему двигательной задачей. В каждой отдельной задаче мозг приводит в действие именно те мышцы, которые нужны для ее решения. Как будто еще не достигнутое положение тела, несуществующее решение служит маяком того или иного выбора действий, ведущих к цели.
По ходу движения идет его поправка. Работает принцип, давно уже известный инженерам под названием обратной связи – ежесекундное, постоянное сообщение с места, к чему привело каждое действие. В данном случае сообщения поступают через глаза и сотни невидимых внутренних датчиков, точно сообщающих в центры движения и равновесия о силе натяжения мышц, суставах, углах сгиба костей, общем положении тела в пространстве. По полученным сообщениям мозг подправляет движение.
Сообразуясь с чем идет поправка? На что ориентируется мозг? На конечный результат? Но его пока нет!
Есть. Еще до того, как началось действие. Он-то и служит побудительной причиной, стимулом действия, а одновременно – картой, но которой мозг сверяет результаты, сценарием, который разыгрывают мышцы. Получается превосходный возврат к телеологам. На взгляд торопливый и поверхностный.
Только сначала – два эксперимента на животных, которым искусственно сорвали привычную механику движений.
Собаке наполовину рассекли спинной мозг – ни стоять, ни ходить она теперь не может. Нож исследователя перерезал пути сообщений между головным мозгом и мышцами. Прервана связь. Собака не ощущает задней половины своего тела, не в состоянии управлять задними лапами. Проходит время. Собака снова стоит и ходит, ее трудно отличить от здоровой. Восстановились нервные проводники, несущие приказы? Нет. Рассеченные концы разъединяет наросший барьер из соединительной ткани. Значит, нашлись окольные пути сообщения. Как мозг включил их в действие?
Еще один опыт. Мозг отдельно по мере надобности рассылает приказы мышцам – сгибателям и разгибателям. У собаки крест-накрест перешили нервы, ведущие к этим мышцам (на одной лапе). В первые часы после операции лапа эта совершенно беспомощна: когда мозг находит нужным для движения согнуть ее, она разгибается, и наоборот. Собака становится трехлапой. При первых попытках встать она раскачивается и падает. Проходит некоторое время – и лапа «переучилась», собака ничем не отличается от здоровой.
Переучивание происходило с помощью сигналов обратной связи. Они шли отовсюду – от глаз и аппарата равновесия, от самих мышц, совершающих повороты костей и ежемоментно сообщающих в центры движения о своем положении и готовности принять поправку. Мышцы не могли бы работать без непрерывного контроля. Воздействие этих эластичных жгутов на кости рук, ног, любой орган всецело зависит от того, в каком положении уже застала этот орган или кость начавшаяся работа мышцы. И на какой скорости движения.
Итак, непрерывный контроль и поправки на основе сообщений обратной связи. Но к какой цели ведет этот контроль? Отклонения от чего ликвидируются поправками? Что за карта (или программа, или схема), с которой мозг сличает застигнутое положение мышц, чтобы сообщить поправки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32