Джонатан сворачивал веревку, а Бен тем временем пил пиво, припрятанное им в тени валуна. На фоне девяти "жандармов", возвышавшихся над ними, они сами себе казались лилипутами. На одном таком столбе из полосчатого красного камня они сегодня работали. "Жандарм" этот поднимался из земли, как ствол гигантского окаменелого дерева с обрубленной кроной.
- Не хочешь завтра забраться на Биг-Бен? - спросил Бен, нарушив долгое молчание. Он говорил о самом высоком из "жандармов", около четырехсот футов в высоту - за бесчисленные годы этот столб выветрился так, что стал шире у вершины, чем у основания. Именно близость этих своеобразных игрушек природы и побудила Бена выбрать эту местность для своей школы скалолазания, и самое величественное из этих образований он незамедлительно назвал собственным именем.
Джонатан покосился на столб и, даже не дойдя до его середины, отметил взглядом с полдюжины коварных участков.
- По-твоему, я готов?
- Более чем, старик. Кстати, мне кажется, в этом-то и есть твоя проблема. Ты перетренирован, чересчур быстро вошел в форму. Ты становишься слишком легконогим. - И еще Бен сказал, что Джонатан, как он заметил, слишком сильно отталкивается, на динамичной опоре передвигается четко и быстро, но при этом не всегда точно уверен, есть ли впереди надежный зацеп, на котором можно остановиться. К тому же он позволяет себе отвлекаться от подъема, если тот представляется ему слишком легким. Именно в такие моменты невнимания Джонатан и оказывался неожиданно для себя обнимающим скалу. Наилучшим лекарством от всего этого был бы маршрут на выносливость - что-то способное внушить смирение излишне проворным ногам и обуздать опасно самоуверенного зверя, вселившегося в Джонатана.
Пробегая глазами вверх от одной неровности, пригодной для остановки, до другой, Джонатан минут за двадцать мысленно совершил восхождение.
- На вид не так-то просто. Особенно верхний гребень.
- Это тебе не на кровать залезать. - Бен поднялся. - Лопни мои глаза, если я не хочу пойти туда с тобой!
Джонатан, не успев подумать, бросил взгляд на ногу Бена.
- Действительно пойдешь?
- Спокойно. Я уж раз туда забирался. Что скажешь?
- Скажу, что завтра мы на нее прогуляемся.
- Замечательно. А как ты смотришь на то, чтобы взять отгул до утра?
Когда они возвращались в пансион, Джонатан испытывал легкость духа и такое желание приблизить завтрашний день, которое напомнило ему о прежней, бескорыстной любви к альпинизму. Он целиком сосредоточился на вопросах скальной породы, раскладки сил, тактики - и весь внешний мир с его Драконами и Джемаймами не имел шансов пробиться в его сознание.
Облокотившись на стойку администратора в пансионате, он читал искрометную открытку от Черри, полную подчеркнутых слов: и , и !!!, и ..., и (скобочек), и "ха! ха! ха!". Никто, как явствовало, не сжег его дом, мистер Монк был, как всегда, сердит и жутко ругается. И еще Черри любопытствовала, не может ли он порекомендовать ей какую-нибудь литературу по части изготовления приворотного зелья для одной ее подруги (он ее не знает), чтобы воздействовать на одного мужчину (его он тоже не знает и, скорее всего, от этого ничего не потерял), поскольку этот непоименованный тип - такая бессердечная какашка!!! - позволяет, чтобы страждущие девушки маялись целомудренными.
Джонатан почувствовал, как что-то дотронулось до его ноги. Он посмотрел вниз и увидел маленького и очень нервного шпица с ошейником из горного хрусталя, который к нему принюхивался. Джонатан не обратил на собачку внимания и вернулся к открытке, но в ту же секунду шпиц напал на его ногу с явно сексуальными целями. Джонатан пинком отшвырнул собачонку, но та приняла этот жест за проявление девичьей скромности и возобновила атаку.
- Педик, оставь доктора Хэмлока в покое. Извини, Джонатан, Педик так и не научился отличать гетеросексуалов, а подождать приглашения у него терпения не хватает.
Джонатан и не взглянув узнал густой и сладкий, как шоколад, баритон Майлза Меллафа.
АРИЗОНА, 27 ИЮНЯ
Джонатан смотрел, как холеные руки с идеально наманикюренными пальцами, обрамленные кружевными манжетами, опустились и подняли шпица. Следуя взглядом за собачонкой, Джонатан посмотрел еще выше, на лицо Майлза, загорелое и красивое, как всегда. Большие голубые глаза с поволокой лениво смотрели из-под длинных черных ресниц, а широкий лоб без единой складки венчала аккуратно уложенная копна мягких волнистых волос, откинутых на обе стороны с той внешней небрежностью, которая составляла предмет гордости парикмахера Майлза. Собачонка приложилась к щеке хозяина, и тот принял этот знак внимания, не сводя глаз с Джонатана.
- Как же ты жил все это время, Джонатан? - В глазах стояла легкая ироничная усмешка, но в них же видна была готовность в любой момент распознать готовящийся удар и стремительно его парировать.
- Майлз.
Это было не приветствие. Это было утверждение. Джонатан положил открытку Черри в карман и подождал, что Майлз предпримет дальше.
- Давненько же мы не виделись! - Майлз потупил взор и покачал головой. - Давненько. Подумать только, в последний раз мы виделись в Арле. Мы тогда только что закончили это дельце в Испании - ты, я и Анри.
При упоминании Анри Бака глаза Джонатана вспыхнули.
- Нет, Джонатан. - Майлз положил руку на рукав Джонатана. - Не подумай, что я обмолвился. Я хочу поговорить именно об Анри. У тебя есть минутка?
Почувствовав, что у Джонатана напряглись мускулы, Майлз потрепал его по руке и отдернул ладонь.
- Тут возможно только одно объяснение, Майлз. Ты неизлечимо болен, а покончить с собой у тебя пороху не хватает.
Майлз улыбнулся.
- Прекрасно сказано, Джонатан. Только совсем неверно. Выпьем?
- Давай.
Взоры всех юных дам устремились за Майлзом, шедшим впереди Джонатана по дорожкам через горбатый мостик к уединенному столику. Его невероятно красивая внешность, сила и грация его балетной походки и с безукоризненным вкусом подобранный костюм прямо-таки обрекали его на успех среди женщин, но он медленно проплывал меж ними, одаряя их своей лучезарной улыбкой, и искренне сожалея, что для них он принципиально бесполезен.
Едва они уселись, Майлз спустил с рук шпица, который весь вибрировал от напряжения, пока когти его не заскребли по камню, а тогда он завертелся как безумный и пулей устремился к бассейну, где его, скулящего, отловили три барышни в бикини, которые не скрывали своего восторга, заполучив такое "антре" к мужчине, красивее которого им в жизни не доводилось видеть. Одна из них подошла к столику, держа на руках трясущуюся и царапающуюся собачонку.
Майлз устремил свой томный взор на ее грудь, и она нервно хихикнула.
- Как его зовут? - спросила она.
- Педик, милочка.
- Какая прелесть! А почему Педик?
- А потому что он такой ранимый!
Она не поняла и поэтому повторила:
- Какая прелесть!
Майлз поманил девицу к себе и, положив руку ей на ягодицу, сказал:
- Милочка, не окажете ли вы мне огромную любезность?
Она хихикнула от неожиданного прикосновения, но не отдернулась.
- Конечно. Буду рада.
- Возьмите Педика и пойдите поиграйте с ним ненадолго.
- Да, - сказала она. Потом прибавила: - Спасибо большое.
- Вот и умничка. - Он потрепал ее по попке, показывая тем самым, что разговор окончен. Девушка ушла с площадки. Вслед за ней ушли и подруги, сгорая от нетерпения - что же там было?
- Прелестные штучки, а, Джонатан? И не вовсе уж бесполезные. Мед привлекает пчелок.
- И трутней тоже, - добавил Джонатан. У стола встал молодой официант-индеец.
- Двойной "Лафрейг" моему другу, а мне - бренди "Александр", - заказал Майлз, со значением глядя в глаза официанту.
Майлз продолжал смотреть вслед официанту, пока тот шел по дорожке над искусственными ручейками журчащей воды.
- Симпатичный мальчик.
Потом Майлз переключил внимание на Джонатана, соединив ладони, прижав указательные пальцы к губам, а большие - под подбородок. Его недвижные глаза мягко и холодно улыбались над кончиками пальцев, и Джонатан напомнил себе, как опасен может быть этот безжалостный человек, невзирая на внешний облик. С минуту оба молчали. Затем Майлз нарушил тишину звучным смехом.
- Эх, Джонатан! Тебя в молчанку никто не переиграет. Не надо мне было и пробовать, если подумать. Насчет "Лафрейга" я правильно вспомнил?
- Да.
- Ого, целый слог! Как любезно.
Джонатан полагал, что Майлз, когда понадобится, перейдет к делу, и не имел намерения помогать ему в этом. Пока не подали напитки, Майлз разглядывал мужчин и женщин около бассейна. Он сидел развалясь, в костюме из черного бархата, с высоким стоячим льняным воротником и широким ниспадающим бархатным галстуком, обутый в изящные и дорогие итальянские полуботинки. Очевидно, дела его шли прекрасно. Ходили слухи, что, уйдя из ЦИРа, Майлз пристроился в Сан-Франциско, где занимался всевозможной торговлей, по преимуществу, наркотиками.
Сколько-нибудь существенно Майлз не изменился. Высокий, в прекрасной физической форме, он столь безупречно подавал свой бескомпромиссный гомосексуализм, что простые люди никаких отклонений не замечали, а люди светские ничего не имели против. Как всегда, женщин влекло к нему целыми стаями, и с ними он вел себя столь же добродушно-снисходительно, как блистательная тетушка из Парижа, приехавшая погостить к родственникам в Небраску. Джонатан видел Майлза в самых напряженных ситуациях, когда они оба работали на ЦИР, но ни разу не замечал, чтобы у того из прически выбился хоть один волосок или примялась манжета. Анри нередко говорил, что по части хладнокровия и физической смелости он не знает равного Майлзу.
Ни Джонатан, ни Анри ничего против сексуальных особенностей своего товарища не имели - более того, они при случае и сами "употребляли" кое-кого из того роя женщин, которых Майлз притягивал, но порадовать ничем не мог. Для ЦИРа отклонение Майлза было одним из самых больших его профессиональных плюсов: оно открывало ему доступ к таким людям и таким источникам, которые были просто недоступны агенту с гетеросексуальными наклонностями, и к тому же раскрывало перед ними широкие возможности для шантажа некоторых высокопоставленных американских политиков.
Когда официант поставил напитки на стол, Майлз обратился к нему:
- Вы очень привлекательный молодой человек. И это дар Божий, за который Вы должны быть ему благодарны. Я надеюсь, что вы благодарны. А теперь бегите и займитесь вашими прямыми обязанностями.
Официант улыбнулся и отошел. Как только он оказался вне пределов слышимости, Майлз со вздохом сказал:
- Ну этот, по-моему, готов. А по-твоему?
- Если успеешь.
Майлз засмеялся и поднял бокал.
- Будь здоров! - Он задумчиво пригубил пенную смесь. - Знаешь, Джонатан, у нас с тобой одинаковый подход к любви или, если тебе так больше нравится, к гребле. Мы оба определили, что небрежно-высокомерный и деловой подход действует куда лучше, чем всякие романтические грезы и бредни, на каковую наживку ловят свою мелкую рыбешку те, кто поплоше нас с тобой. В конце концов, все хотят, чтобы с ними трахнулись. Им лишь нужно, чтобы их оберегали от чувства вины, что и дается, когда им кажется, что их взяли врасплох. И им очень приятно, когда путь к греху устлан хорошими манерами. Ты не согласен?
- Тебя, надо полагать, оберегают?
- Естественно.
- Где он?
- Позади тебя. У стойки.
Джонатан повернулся и пробежал вдоль стойки глазами. И лишь на дальнем конце он увидел блондинистую гориллу весом, должно быть, фунтов в двести двадцать. Джонатан решил, что этому типу лет сорок пять, несмотря на красноватый загар, явно полученный под лампой, и длинные выгоревшие волосы, падающие на воротник. Это был типичный бывший борец или спасатель из тех, которых Майлз таскал с собой, отчасти как телохранителей, отчасти как любовников, если не подворачивалось ничего получше.
- И это вся твоя охрана? - спросил Джонатан, возвращаясь к виски.
- Девейн очень силен, Джонатан. Он был чемпионом мира.
- Все они были чемпионами мира.
- Если Девейн действует тебе на нервы, я его отошлю.
- Он на меня не производит особо угрожающего впечатления.
- На это не надейся. Ему очень хорошо платят, ион мне полностью предан. - Майлз показал свои великолепные зубы в кинематографической улыбке и при этом водил остатками льда по кругу, по стенкам бокала, соломинкой. Потом он неуверенно, словно приноравливаясь, начал: - Тебя, наверное, удивляет, что я искал тебя и нашел, а не стал дожидаться, пока в один прекрасный день ты ко мне не подойдешь поближе и не избавишь от бремени существования.
- Твой подбор слов дает ответ на все вопросы, которые могли бы у меня возникнуть.
- Да, я устал чувствовать холод под ложечкой всякий раз, как завижу кого-нибудь, похожего на тебя. - Он улыбнулся. - Ты не представляешь себе, как губительно это сказывается на моей хваленой выдержке.
- Скоро все кончится.
- Так или иначе. И я думаю, что у меня хорошие шансы на сделку.
- И не подумаю.
- Даже не любопытно?
- Только в одном смысле. Как ты узнал, что я здесь?
- Помнишь, мы еще говаривали: цировские тайны отличаются от общеизвестного лишь тем, что общеизвестное...
- ...узнать трудней. Да, помню.
Майлз остановил на Джонатане взгляд своих больших ласковых глаз.
- Знаешь, я ведь на самом деле не убивал Анри.
- Но ты подстроил ему ловушку. Ты был его другом, и ты его продал.
- Но я непосредственно его не убивал.
- Возможно, и я тебя не убью - непосредственно.
- Лучше быть мертвым, чем таким, как Грек, которого ты опоил дурманом.
Джонатан улыбнулся с тем вкрадчиво-беззлобным видом, который всегда принимал перед схваткой.
- Я ведь непосредственно и дурмана не готовил. Заплатил за эту работу другому.
Майлз вздохнул и опустил глаза, прикрыв их длинными ресницами.
Потом он поднял взгляд и попробовал новый подход:
- А ты знаешь, что Анри был двойным агентом?
На самом деле, Джонатан узнал об этом спустя несколько месяцев после гибели Анри. Но это не имело никакого значения.
- Он был твоим другом. И моим.
- Опомнись, Джонатан. Это же был только вопрос времени: обе стороны хотели, чтобы его не стало.
- Ты был его другом.
Майлз заговорил раздраженно:
- Надеюсь, ты поймешь, если я сочту эти твои вечные рассуждения на темы морали чересчур безапелляционными для наемного убийцы?
- Он умер у меня на руках.
Майлз мгновенно смягчился.
- Я знаю. И мне искренне жаль.
- Ты помнишь, как он всегда шутил, что умрет с хорошей хохмой под занавес? В последнюю минуту он так и не придумал ничего стоящего и умер, чувствуя себя идиотом. - Джонатан явно начинал терять самообладание.
- Извини, Джонатан.
- Чудесно! Тебе очень жаль? Ты просишь извинения? Ну в таком случае, разумеется, все в полном порядке!
- Я сделал все, что мог. Я устроил Мари и детям небольшую ренту. А ты - что сделал ты? В первую же ночь вставил ей свой болт!
Рука Джонатана мелькнула над столом, и Майлза вместе с креслом развернуло в сторону от сильнейшей пощечины, нанесенной тыльной стороной ладони. И тут же блондинистый борец немедленно соскочил с табуретки бара и устремился к их столику. Майлз с ненавистью посмотрел на Джонатана глазами, полными слез, а потом, с трудом овладев собой, поднял руку, и борец замер на месте. Майлз печально улыбнулся Джонатану и кончиками пальцев отослал телохранителя назад. Экс-чемпион мира, обозленный, что его лишили добычи, с секунду гневно попыхтел, но вернулся к стойке.
В этот момент Джонатан понял, что в первую очередь ему придется поубавить прыти у телохранителя.
- Я, должно быть, сам виноват, Джонатан. Мне не следовало тебя провоцировать. Насколько я понимаю, щека у меня красная и не очень привлекательная на вид?
Джонатан сердился сам на себя, что позволил Майлзу подначить себя на преждевременные действия. Он допил "Лафрейг" и махнул официанту.
Пока официант не отошел от стола, ни Джонатан, ни Майлз не проронили ни слова. И не взглянули друг на друга, пока адреналин не снизился до нормального уровня. Майлз даже отвернулся, не желая, чтобы индеец-официант видел его пунцовую щеку.
Затем он кроткой улыбкой показал Джонатану, что прощает его. Он не вытер слезы с глаз, полагая, что они усилят его аргументацию.
- В знак примирения я дам тебе кой-какие сведения.
Джонатан не отреагировал.
- Человек, который вел со мной денежные расчеты по поводу смерти Анри - это Клемент Поуп, драконовский мальчик на побегушках.
- Сведения, конечно, полезные.
- Джонатан, скажи... А если бы Анри меня продал?
- Он никогда не поступил бы так с другом.
- Но если бы? Ты бы и его преследовал, как меня?
- Да.
Майлз кивнул.
- Так я и думал. - Он устало улыбнулся. - И это сильно портит мне дело. И все же я не собираюсь дать себя убить, принести себя в жертву твоему извращенному поклонению великим традициям дружбы. Ни рай, ни переселение душ меня не привлекают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
- Не хочешь завтра забраться на Биг-Бен? - спросил Бен, нарушив долгое молчание. Он говорил о самом высоком из "жандармов", около четырехсот футов в высоту - за бесчисленные годы этот столб выветрился так, что стал шире у вершины, чем у основания. Именно близость этих своеобразных игрушек природы и побудила Бена выбрать эту местность для своей школы скалолазания, и самое величественное из этих образований он незамедлительно назвал собственным именем.
Джонатан покосился на столб и, даже не дойдя до его середины, отметил взглядом с полдюжины коварных участков.
- По-твоему, я готов?
- Более чем, старик. Кстати, мне кажется, в этом-то и есть твоя проблема. Ты перетренирован, чересчур быстро вошел в форму. Ты становишься слишком легконогим. - И еще Бен сказал, что Джонатан, как он заметил, слишком сильно отталкивается, на динамичной опоре передвигается четко и быстро, но при этом не всегда точно уверен, есть ли впереди надежный зацеп, на котором можно остановиться. К тому же он позволяет себе отвлекаться от подъема, если тот представляется ему слишком легким. Именно в такие моменты невнимания Джонатан и оказывался неожиданно для себя обнимающим скалу. Наилучшим лекарством от всего этого был бы маршрут на выносливость - что-то способное внушить смирение излишне проворным ногам и обуздать опасно самоуверенного зверя, вселившегося в Джонатана.
Пробегая глазами вверх от одной неровности, пригодной для остановки, до другой, Джонатан минут за двадцать мысленно совершил восхождение.
- На вид не так-то просто. Особенно верхний гребень.
- Это тебе не на кровать залезать. - Бен поднялся. - Лопни мои глаза, если я не хочу пойти туда с тобой!
Джонатан, не успев подумать, бросил взгляд на ногу Бена.
- Действительно пойдешь?
- Спокойно. Я уж раз туда забирался. Что скажешь?
- Скажу, что завтра мы на нее прогуляемся.
- Замечательно. А как ты смотришь на то, чтобы взять отгул до утра?
Когда они возвращались в пансион, Джонатан испытывал легкость духа и такое желание приблизить завтрашний день, которое напомнило ему о прежней, бескорыстной любви к альпинизму. Он целиком сосредоточился на вопросах скальной породы, раскладки сил, тактики - и весь внешний мир с его Драконами и Джемаймами не имел шансов пробиться в его сознание.
Облокотившись на стойку администратора в пансионате, он читал искрометную открытку от Черри, полную подчеркнутых слов: и , и !!!, и ..., и (скобочек), и "ха! ха! ха!". Никто, как явствовало, не сжег его дом, мистер Монк был, как всегда, сердит и жутко ругается. И еще Черри любопытствовала, не может ли он порекомендовать ей какую-нибудь литературу по части изготовления приворотного зелья для одной ее подруги (он ее не знает), чтобы воздействовать на одного мужчину (его он тоже не знает и, скорее всего, от этого ничего не потерял), поскольку этот непоименованный тип - такая бессердечная какашка!!! - позволяет, чтобы страждущие девушки маялись целомудренными.
Джонатан почувствовал, как что-то дотронулось до его ноги. Он посмотрел вниз и увидел маленького и очень нервного шпица с ошейником из горного хрусталя, который к нему принюхивался. Джонатан не обратил на собачку внимания и вернулся к открытке, но в ту же секунду шпиц напал на его ногу с явно сексуальными целями. Джонатан пинком отшвырнул собачонку, но та приняла этот жест за проявление девичьей скромности и возобновила атаку.
- Педик, оставь доктора Хэмлока в покое. Извини, Джонатан, Педик так и не научился отличать гетеросексуалов, а подождать приглашения у него терпения не хватает.
Джонатан и не взглянув узнал густой и сладкий, как шоколад, баритон Майлза Меллафа.
АРИЗОНА, 27 ИЮНЯ
Джонатан смотрел, как холеные руки с идеально наманикюренными пальцами, обрамленные кружевными манжетами, опустились и подняли шпица. Следуя взглядом за собачонкой, Джонатан посмотрел еще выше, на лицо Майлза, загорелое и красивое, как всегда. Большие голубые глаза с поволокой лениво смотрели из-под длинных черных ресниц, а широкий лоб без единой складки венчала аккуратно уложенная копна мягких волнистых волос, откинутых на обе стороны с той внешней небрежностью, которая составляла предмет гордости парикмахера Майлза. Собачонка приложилась к щеке хозяина, и тот принял этот знак внимания, не сводя глаз с Джонатана.
- Как же ты жил все это время, Джонатан? - В глазах стояла легкая ироничная усмешка, но в них же видна была готовность в любой момент распознать готовящийся удар и стремительно его парировать.
- Майлз.
Это было не приветствие. Это было утверждение. Джонатан положил открытку Черри в карман и подождал, что Майлз предпримет дальше.
- Давненько же мы не виделись! - Майлз потупил взор и покачал головой. - Давненько. Подумать только, в последний раз мы виделись в Арле. Мы тогда только что закончили это дельце в Испании - ты, я и Анри.
При упоминании Анри Бака глаза Джонатана вспыхнули.
- Нет, Джонатан. - Майлз положил руку на рукав Джонатана. - Не подумай, что я обмолвился. Я хочу поговорить именно об Анри. У тебя есть минутка?
Почувствовав, что у Джонатана напряглись мускулы, Майлз потрепал его по руке и отдернул ладонь.
- Тут возможно только одно объяснение, Майлз. Ты неизлечимо болен, а покончить с собой у тебя пороху не хватает.
Майлз улыбнулся.
- Прекрасно сказано, Джонатан. Только совсем неверно. Выпьем?
- Давай.
Взоры всех юных дам устремились за Майлзом, шедшим впереди Джонатана по дорожкам через горбатый мостик к уединенному столику. Его невероятно красивая внешность, сила и грация его балетной походки и с безукоризненным вкусом подобранный костюм прямо-таки обрекали его на успех среди женщин, но он медленно проплывал меж ними, одаряя их своей лучезарной улыбкой, и искренне сожалея, что для них он принципиально бесполезен.
Едва они уселись, Майлз спустил с рук шпица, который весь вибрировал от напряжения, пока когти его не заскребли по камню, а тогда он завертелся как безумный и пулей устремился к бассейну, где его, скулящего, отловили три барышни в бикини, которые не скрывали своего восторга, заполучив такое "антре" к мужчине, красивее которого им в жизни не доводилось видеть. Одна из них подошла к столику, держа на руках трясущуюся и царапающуюся собачонку.
Майлз устремил свой томный взор на ее грудь, и она нервно хихикнула.
- Как его зовут? - спросила она.
- Педик, милочка.
- Какая прелесть! А почему Педик?
- А потому что он такой ранимый!
Она не поняла и поэтому повторила:
- Какая прелесть!
Майлз поманил девицу к себе и, положив руку ей на ягодицу, сказал:
- Милочка, не окажете ли вы мне огромную любезность?
Она хихикнула от неожиданного прикосновения, но не отдернулась.
- Конечно. Буду рада.
- Возьмите Педика и пойдите поиграйте с ним ненадолго.
- Да, - сказала она. Потом прибавила: - Спасибо большое.
- Вот и умничка. - Он потрепал ее по попке, показывая тем самым, что разговор окончен. Девушка ушла с площадки. Вслед за ней ушли и подруги, сгорая от нетерпения - что же там было?
- Прелестные штучки, а, Джонатан? И не вовсе уж бесполезные. Мед привлекает пчелок.
- И трутней тоже, - добавил Джонатан. У стола встал молодой официант-индеец.
- Двойной "Лафрейг" моему другу, а мне - бренди "Александр", - заказал Майлз, со значением глядя в глаза официанту.
Майлз продолжал смотреть вслед официанту, пока тот шел по дорожке над искусственными ручейками журчащей воды.
- Симпатичный мальчик.
Потом Майлз переключил внимание на Джонатана, соединив ладони, прижав указательные пальцы к губам, а большие - под подбородок. Его недвижные глаза мягко и холодно улыбались над кончиками пальцев, и Джонатан напомнил себе, как опасен может быть этот безжалостный человек, невзирая на внешний облик. С минуту оба молчали. Затем Майлз нарушил тишину звучным смехом.
- Эх, Джонатан! Тебя в молчанку никто не переиграет. Не надо мне было и пробовать, если подумать. Насчет "Лафрейга" я правильно вспомнил?
- Да.
- Ого, целый слог! Как любезно.
Джонатан полагал, что Майлз, когда понадобится, перейдет к делу, и не имел намерения помогать ему в этом. Пока не подали напитки, Майлз разглядывал мужчин и женщин около бассейна. Он сидел развалясь, в костюме из черного бархата, с высоким стоячим льняным воротником и широким ниспадающим бархатным галстуком, обутый в изящные и дорогие итальянские полуботинки. Очевидно, дела его шли прекрасно. Ходили слухи, что, уйдя из ЦИРа, Майлз пристроился в Сан-Франциско, где занимался всевозможной торговлей, по преимуществу, наркотиками.
Сколько-нибудь существенно Майлз не изменился. Высокий, в прекрасной физической форме, он столь безупречно подавал свой бескомпромиссный гомосексуализм, что простые люди никаких отклонений не замечали, а люди светские ничего не имели против. Как всегда, женщин влекло к нему целыми стаями, и с ними он вел себя столь же добродушно-снисходительно, как блистательная тетушка из Парижа, приехавшая погостить к родственникам в Небраску. Джонатан видел Майлза в самых напряженных ситуациях, когда они оба работали на ЦИР, но ни разу не замечал, чтобы у того из прически выбился хоть один волосок или примялась манжета. Анри нередко говорил, что по части хладнокровия и физической смелости он не знает равного Майлзу.
Ни Джонатан, ни Анри ничего против сексуальных особенностей своего товарища не имели - более того, они при случае и сами "употребляли" кое-кого из того роя женщин, которых Майлз притягивал, но порадовать ничем не мог. Для ЦИРа отклонение Майлза было одним из самых больших его профессиональных плюсов: оно открывало ему доступ к таким людям и таким источникам, которые были просто недоступны агенту с гетеросексуальными наклонностями, и к тому же раскрывало перед ними широкие возможности для шантажа некоторых высокопоставленных американских политиков.
Когда официант поставил напитки на стол, Майлз обратился к нему:
- Вы очень привлекательный молодой человек. И это дар Божий, за который Вы должны быть ему благодарны. Я надеюсь, что вы благодарны. А теперь бегите и займитесь вашими прямыми обязанностями.
Официант улыбнулся и отошел. Как только он оказался вне пределов слышимости, Майлз со вздохом сказал:
- Ну этот, по-моему, готов. А по-твоему?
- Если успеешь.
Майлз засмеялся и поднял бокал.
- Будь здоров! - Он задумчиво пригубил пенную смесь. - Знаешь, Джонатан, у нас с тобой одинаковый подход к любви или, если тебе так больше нравится, к гребле. Мы оба определили, что небрежно-высокомерный и деловой подход действует куда лучше, чем всякие романтические грезы и бредни, на каковую наживку ловят свою мелкую рыбешку те, кто поплоше нас с тобой. В конце концов, все хотят, чтобы с ними трахнулись. Им лишь нужно, чтобы их оберегали от чувства вины, что и дается, когда им кажется, что их взяли врасплох. И им очень приятно, когда путь к греху устлан хорошими манерами. Ты не согласен?
- Тебя, надо полагать, оберегают?
- Естественно.
- Где он?
- Позади тебя. У стойки.
Джонатан повернулся и пробежал вдоль стойки глазами. И лишь на дальнем конце он увидел блондинистую гориллу весом, должно быть, фунтов в двести двадцать. Джонатан решил, что этому типу лет сорок пять, несмотря на красноватый загар, явно полученный под лампой, и длинные выгоревшие волосы, падающие на воротник. Это был типичный бывший борец или спасатель из тех, которых Майлз таскал с собой, отчасти как телохранителей, отчасти как любовников, если не подворачивалось ничего получше.
- И это вся твоя охрана? - спросил Джонатан, возвращаясь к виски.
- Девейн очень силен, Джонатан. Он был чемпионом мира.
- Все они были чемпионами мира.
- Если Девейн действует тебе на нервы, я его отошлю.
- Он на меня не производит особо угрожающего впечатления.
- На это не надейся. Ему очень хорошо платят, ион мне полностью предан. - Майлз показал свои великолепные зубы в кинематографической улыбке и при этом водил остатками льда по кругу, по стенкам бокала, соломинкой. Потом он неуверенно, словно приноравливаясь, начал: - Тебя, наверное, удивляет, что я искал тебя и нашел, а не стал дожидаться, пока в один прекрасный день ты ко мне не подойдешь поближе и не избавишь от бремени существования.
- Твой подбор слов дает ответ на все вопросы, которые могли бы у меня возникнуть.
- Да, я устал чувствовать холод под ложечкой всякий раз, как завижу кого-нибудь, похожего на тебя. - Он улыбнулся. - Ты не представляешь себе, как губительно это сказывается на моей хваленой выдержке.
- Скоро все кончится.
- Так или иначе. И я думаю, что у меня хорошие шансы на сделку.
- И не подумаю.
- Даже не любопытно?
- Только в одном смысле. Как ты узнал, что я здесь?
- Помнишь, мы еще говаривали: цировские тайны отличаются от общеизвестного лишь тем, что общеизвестное...
- ...узнать трудней. Да, помню.
Майлз остановил на Джонатане взгляд своих больших ласковых глаз.
- Знаешь, я ведь на самом деле не убивал Анри.
- Но ты подстроил ему ловушку. Ты был его другом, и ты его продал.
- Но я непосредственно его не убивал.
- Возможно, и я тебя не убью - непосредственно.
- Лучше быть мертвым, чем таким, как Грек, которого ты опоил дурманом.
Джонатан улыбнулся с тем вкрадчиво-беззлобным видом, который всегда принимал перед схваткой.
- Я ведь непосредственно и дурмана не готовил. Заплатил за эту работу другому.
Майлз вздохнул и опустил глаза, прикрыв их длинными ресницами.
Потом он поднял взгляд и попробовал новый подход:
- А ты знаешь, что Анри был двойным агентом?
На самом деле, Джонатан узнал об этом спустя несколько месяцев после гибели Анри. Но это не имело никакого значения.
- Он был твоим другом. И моим.
- Опомнись, Джонатан. Это же был только вопрос времени: обе стороны хотели, чтобы его не стало.
- Ты был его другом.
Майлз заговорил раздраженно:
- Надеюсь, ты поймешь, если я сочту эти твои вечные рассуждения на темы морали чересчур безапелляционными для наемного убийцы?
- Он умер у меня на руках.
Майлз мгновенно смягчился.
- Я знаю. И мне искренне жаль.
- Ты помнишь, как он всегда шутил, что умрет с хорошей хохмой под занавес? В последнюю минуту он так и не придумал ничего стоящего и умер, чувствуя себя идиотом. - Джонатан явно начинал терять самообладание.
- Извини, Джонатан.
- Чудесно! Тебе очень жаль? Ты просишь извинения? Ну в таком случае, разумеется, все в полном порядке!
- Я сделал все, что мог. Я устроил Мари и детям небольшую ренту. А ты - что сделал ты? В первую же ночь вставил ей свой болт!
Рука Джонатана мелькнула над столом, и Майлза вместе с креслом развернуло в сторону от сильнейшей пощечины, нанесенной тыльной стороной ладони. И тут же блондинистый борец немедленно соскочил с табуретки бара и устремился к их столику. Майлз с ненавистью посмотрел на Джонатана глазами, полными слез, а потом, с трудом овладев собой, поднял руку, и борец замер на месте. Майлз печально улыбнулся Джонатану и кончиками пальцев отослал телохранителя назад. Экс-чемпион мира, обозленный, что его лишили добычи, с секунду гневно попыхтел, но вернулся к стойке.
В этот момент Джонатан понял, что в первую очередь ему придется поубавить прыти у телохранителя.
- Я, должно быть, сам виноват, Джонатан. Мне не следовало тебя провоцировать. Насколько я понимаю, щека у меня красная и не очень привлекательная на вид?
Джонатан сердился сам на себя, что позволил Майлзу подначить себя на преждевременные действия. Он допил "Лафрейг" и махнул официанту.
Пока официант не отошел от стола, ни Джонатан, ни Майлз не проронили ни слова. И не взглянули друг на друга, пока адреналин не снизился до нормального уровня. Майлз даже отвернулся, не желая, чтобы индеец-официант видел его пунцовую щеку.
Затем он кроткой улыбкой показал Джонатану, что прощает его. Он не вытер слезы с глаз, полагая, что они усилят его аргументацию.
- В знак примирения я дам тебе кой-какие сведения.
Джонатан не отреагировал.
- Человек, который вел со мной денежные расчеты по поводу смерти Анри - это Клемент Поуп, драконовский мальчик на побегушках.
- Сведения, конечно, полезные.
- Джонатан, скажи... А если бы Анри меня продал?
- Он никогда не поступил бы так с другом.
- Но если бы? Ты бы и его преследовал, как меня?
- Да.
Майлз кивнул.
- Так я и думал. - Он устало улыбнулся. - И это сильно портит мне дело. И все же я не собираюсь дать себя убить, принести себя в жертву твоему извращенному поклонению великим традициям дружбы. Ни рай, ни переселение душ меня не привлекают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34