Николай покачал головой и сказал:
– Ничего. Это не имеет значения. Мистер Хирата пожал плечами и вышел. Весь остаток этого дня и в течение всего следующего Николай размышлял над открытой им в себе способностью – ощущать необычным, внечувственным способом близость других людей и через них сосредоточенные на нем мысли. Во время своей двадцатиминутной прогулки в узеньком дворике, под темным прямоугольником грозового неба над головой, Николай то и дело закрывал на ходу глаза, проверяя, может ли он, сосредоточившись на какой-нибудь характерной особенности стен, узнать заранее, что он к ней приближается. Он обнаружил, что в состоянии это сделать, даже повернувшись несколько раз вокруг своей оси, для того чтобы полностью потерять ориентацию. Таким образом, его предчувствие сбывалось и в отношении неодушевленных предметов. Проделывая свои опыты, Николай ощущал направленный на него поток человеческого внимания; он твердо знал: там, за стеклами, в которых отражалось небо, охранники наблюдают за ним, обсуждая его странные выходки. Он мог даже ясно различить каждого из них в этом сконцентрированном на его персоне внимании; мог с полной определенностью сказать, что их двое и один из этих людей обладает сильной аурой, а другой – более слабой, хотя, возможно, его просто мало волнуют фокусы какого-то сумасшедшего заключенного.
Вернувшись в камеру, Николай продолжал размышлять над своим даром. С каких пор он обладает им? Откуда он появился? Как можно его использовать? Насколько он мог вспомнить, дар этот развился в нем за последний год его пребывания в тюрьме. Он формировался так медленно, что невозможно было определить точно, когда же он появился. С некоторых пор он стал чувствовать, хотя и никогда не задумывался об этом, когда охранники приближаются к его камере, и мог распознать, идет ли к нему низенький, косоглазый или другой – похожий на полинезийца, в жилах которого, вероятно, текла кровь айнов. Он знал также, кто из дежурных заключенных принесет ему завтрак, чувствуя это тотчас после пробуждения.
Обладал ли Николай какими-нибудь признаками этого дара до того, как попал в тюрьму? Да. Да, блеснуло вдруг из глубины его памяти. Всю жизнь он ловил слабые, еле слышные сигналы своей сверхчувственной системы. Еще ребенком он всегда знал, едва переступив порог дома, есть ли в нем кто-нибудь или нет. Даже если мать ему ничего не говорила, он совершенно точно догадывался, помнит ли она о каких-нибудь домашних обязанностях или делах, которые она ему поручила. Он ощущал в воздухе невидимый, но густой тянущийся шлейф, если в комнате, куда он входил, люди недавно спорили или занимались любовью. Но он никогда не задумывался над этим, считая, что это обычная, присущая всем способность, что все люди испытывают точно такие же ощущения. В какой-то мере он был прав. Многие в детстве, а иногда уже и повзрослев, время от времени ощущают эту почти неощутимую вибрацию, эти едва уловимые колебания, воспринимая их остаточными органами своей системы предчувствий, но не обращают на них внимания, объясняя свое состояние “настроением”, или “повышенной чувствительностью”, или “интуицией”. Единственное, что было необычным в системе предчувствий, которой обладал Николай, – это постоянство посылаемых ею сигналов. Всю свою жизнь он чувствовал и принимал ее послания.
Когда он, со своими японскими друзьями, занялся спелеологией, его сверхчувственные способности впервые обнаружили себя совершенно отчетливо, хотя в то время он воспринял их бессознательно, как нечто данное, не задумываясь и никак не определяя своего отношения к ним. В особых, необычных условиях кромешной тьмы, всеобъемлющего страха, который овладевает человеком под землей, первозданные, таившиеся в подкорке его мозга силы прорвали все преграды, мощным потоком влившись в область чувств Николая. В глубоких подземных лабиринтах, ползком, вместе со своими товарищами пробираясь через разломы породы, ощущая, что миллионы тонн громадных каменных глыб нависают над ним всего лишь в нескольких дюймах от его позвоночника, Николай знал, что стоит ему только прикрыть веки (с тем чтобы избавиться от слишком сильных, непреодолимых импульсов поверхностных ощущений, поддаваясь которым он позволял потоку энергии изливаться через его глаза даже в полной, непроницаемой темноте), как он сможет продвигаться вперед, руководствуясь одним лишь предчувствием, и с удивительной, невероятной точностью предсказывать, где на их пути откроется свободное пространство, а где исследователи наткнутся на громадную скалу. Друзья поначалу подсмеивались над этими его “озарениями”. Как-то, поздно вечером, когда они разбили лагерь у входа в пещеры, которые исследовали днем, и сидели, лениво, полусонно переговариваясь, разговор их то и дело возвращался к необычной, сверхъестественной способности Николая ориентироваться в любых условиях. Один из молодых людей высказал предположение, что, сам о том не догадываясь, Николай воспринимает и умеет расшифровывать еле слышное эхо, возникающее при его движениях, а возможно, ему помогает и обоняние и он различает по запаху, в каком месте под землей он находится; эти-то легкие, еле заметные, и все же отнюдь не мистические сигналы и являются причиной его знаменитых “озарений”. Николай охотно согласился с таким объяснением; впрочем, все это его не особенно волновало.
Один юноша из их группы, изучавший английский, с тем чтобы получить в Оккупационных силах работу получше, хлопнув Николая по плечу, рявкнул прямо ему в ухо:
– Хитрецы эти западные люди, ловко они умеют ориентироваться!<Игра слов, построенная на созвучии слов “ориентироваться” и “orient” – восток, восточный (ср.: ориенталист), по-английски оба слова звучат одинаково: “orient”>
Другой же, с лицом обезьянки, в чертах которого все было искривлено и сдвинуто со своих мест, игравший в группе роль клоуна и весельчака, сказал, что нет ничего странного в том, что Никко может видеть в темноте. Он ведь, как ни произноси его имечко, человек темный, двойственный!
По тону весельчака можно было понять, что он шутит, однако вокруг костра на несколько секунд воцарилась тишина, пока окружающие пытались разгадать, в чем же состоит соль этого запутанного, построенного на скрытых намеках каламбура. Как только до каждого из них по очереди стал доходить смысл сказанного, раздались стоны, возмущенное ворчание и мольбы пощадить их уши, избавить их от, подобного юмора; один парень даже запустил своей кепкой в незадачливого остряка.
* * *
Оставшуюся половину дня и весь следующий Николай провел в камере, целиком отдавшись исследованию своей способности предчувствия. Ему удалось открыть некоторые присущие ей свойства. Во-первых, это не было обычным чувством, вроде слуха или зрения. Лучше всего, пожалуй, тут подходило сравнение с осязанием, которое вбирало в себя массу самых разнообразных реакций на раздражители, включая чувствительность к жаре и к давлению, головную боль и тошноту, ощущение высоты при подъеме или падении и умение контролировать равновесие – короче говоря, многие чувства и ощущения, которые свалили в одну кучу, приклеив к ним не слишком подходящий ярлык “осязание”. Что же касается предчувствия, то тут существовали два совершенно определенных класса чувственных реакций: количественный и качественный настрой, который, в свою очередь, мог быть активным и пассивным. Количественный настрой в большей мере ассоциировался с расстоянием до одушевленных и неодушевленных объектов и их расположением в пространстве. Николай вскоре понял, что диапазон его восприятия весьма ограничен в случае, если речь идет о неодушевленных, пассивных объектах – таких как книга, камень или человек, сидящий неподвижно. Присутствие такого объекта могло быть воспринято им не более чем на расстоянии четырех-пяти метров; далее сигналы становились уже слишком слабыми, уловить их было практически невозможно.
* * *
Каламбур был почти шекспировский – удивительная околесица, претендующая на мудрость и глубину. Соль его в том, что друзья-японцы называли Николая “Никко”, избегая труднопроизносимого для них звука “л”. А фамилия Хел в устах японцев звучала как “Херу”.
Если же, однако, Николай сосредоточивал на объекте свое внимание, перекидывая к нему мост энергичного восприятия, дистанция поступления сигналов немедленно удваивалась. А если объектом являлся человек (или, в некоторых случаях, животное), который думал о Николае, перекидывая от себя к нему мост своей собственной энергии, расстояние могло увеличиться еще вдвое. Вторым аспектом способности предчувствия было ее качество; это касалось только тех случаев, когда объектом восприятия становился человек. Николай мог не только вычислить расстояние и местоположение источника посылаемых сигналов, но различал также, по ответной вибрации собственных чувств, качество этих сигналов, определял, дружелюбные они или враждебные, угрожающие или нежные, смущенные, гневные или дрожащие от вожделения. А так как вся эта система приводилась в действие подкоркой, то при передаче наиболее отчетливо выражались самые основные, примитивные эмоции; страх, ненависть, похоть.
Разобравшись в общих чертах в своем даровании, Николай перестал о нем думать и вновь вернулся к своим занятиям, стараясь в то же время постоянно держать в памяти все свои языки. Он понимал, что до тех пор, пока он в тюрьме, этот удивительный дар предчувствия вряд ли может ему особенно пригодиться, разве что в качестве развлечения. Но он не смог предугадать, что в последующие годы его высокоразвитая способность предчувствия не только поможет ему завоевать мировую известность, славу выдающегося спелеолога, но и станет для него одновременно разящим оружием и броней в его редкой профессии – охотника на международных террористов.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
САБАКИ
ВАШИНГТОН
Оторвавшись от экрана, по которому ползли строчки сведений, касающихся прошлого Николая Хела, мистер Даймонд перевел взгляд на Помощника:
– Отлично, бросай это и давай переходи к современности! Дай нам краткий очерк его антитеррористической деятельности с того дня, как он вышел из тюрьмы, и до настоящего времени.
– Слушаюсь, сэр. Одну минутку, сейчас все будет готово.
С помощью “Толстяка” и манипуляций ловких, чувствительных пальцев Даймонд ознакомил присутствующих с основными фактами из жизни Николая Хела вплоть до середины срока его тюремного заключения, время от времени извлекая из своей памяти кое-какие дополнительные детали и подробности и добавляя их к кратким сведениям, появляющимся на экране. Вся эта операция заняла только двадцать две минуты, поскольку информация, которую запоминал и выдавал “Толстяк”, ограничивалась исключительно перечислением сухих событий и фактов; страсти и эмоции были ему органически чужды.
Все эти двадцать две минуты Старший Оперативник сидел, сгорбившись на своем белом пластмассовом стуле, и тосковал по сигаре, не осмеливаясь закурить. В самом мрачном расположении духа он размышлял о том, что подробности описания жизни какого-то мудака, обожающего прослушивание гуков, являются, видимо, чем-то вроде наказания ему, Старру, за то, что он завалил упреждающий удар в Риме и упустил девчонку. Стараясь не уронить достоинства, Старр напустил на себя выражение скучающего безразличия, тихонько, сквозь зубы, посвистывая и время от времени прерывисто вздыхая. Его беспокоило не только то, что его наказывают, как нашкодившего мальчишку. Он чувствовал, что интерес Даймонда к Николаю Хелу выходит за рамки профессиональных обязанностей эмиссара Компании. Было в нем что-то глубоко личное, а Старр, обретя немалый опыт за годы, проведенные в окопах ЦРУ, привык остерегаться таких вещей. Не следует примешивать к работе личные чувства, если хочешь выполнить ее хорошо.
Видимо, беря пример со своего высокопоставленного соотечественника, стажер ЦРУ “по террористическим актам” напустил на себя строгий вид, внимательно изучая информацию, появившуюся на экране стола для заседаний, однако вскоре взгляд его начал блуждать, и внимание мистера Хамана как-то незаметно переключилось на нежно-розовые, упругие икры мисс Суиввен; он то и дело широко ухмылялся, полагая, видимо, что именно так должны себя вести галантные обольстители.
Заместитель сопровождал каждый новый факт коротким кивком головы, желая показать, что ЦРУ в курсе и вся эта информация ему знакома, и что он просто мысленно отмечает то, что давным-давно навязло в зубах. В действительности у сотрудников ЦРУ уже не было доступа к “Толстяку”, а компьютерная система Компании давным-давно поглотила и переварила все данные из банков ЦРУ и Агентства Национальной Безопасности.
Мистер Эйбл, со своей стороны, сохранял на своем лице выражение легкой скуки и делал вид, что слушает только из любезности, хотя на самом деле его весьма заинтересовали некоторые эпизоды из биографии Хела, особенно те, где речь шла о мистицизме и редчайшем даре предчувствия; вкусы этого утонченного джентльмена всегда устремлялись к тайному и экзотическому и ярко проявлялись в его сексуальной раздвоенности.
За стеной, в машинном зале, послышался приглушенный звонок, и мисс Суиввен поднялась, чтобы получить фотоснимки Николая Хела, затребованные мистером Даймондом. На минуту в зале заседаний, воцарилась тишина, если не считать слабого гудения и пощелкивания, доносившегося из компьютера Помощника: тот рылся в международных банках памяти “Толстяка”, перенося из них кое-что в кратковременную память. Мистер Даймонд закурил сигарету и вместе со своим стулом развернулся к окну, глядя на залитый электрическим светом памятник Вашингтону и задумчиво барабаня по колену костяшками пальцев.
Мистер Эйбл громко вздохнул, изящным движением поправил стрелку на брюках и взглянул на часы.
– Надеюсь, наша встреча не затянется надолго. У меня есть еще планы на сегодняшний вечер.
В голове его носились чудесные видения, и восхитительный образ юного Ганимеда, сына сенатора, не оставлял его ни на минуту.
– А, – произнес Даймонд, – вот и они. Он протянул руку за фотографиями, которые мисс Суиввен доставила из машинного зала, и быстро просмотрел их.
– Снимки разложены в хронологическом порядке. Вот первый, – это увеличенное фото Хела из его удостоверения личности, когда он только начинал работать в шифровальном отделе “Сфинкса/FE”.
Он передал карточку мистеру Эйблу, который долго изучал ее зернистую от слишком большого увеличения поверхность.
– Интересное лицо. Тонкое. Надменное. Твердое.
Представитель ОПЕК протянул фотографию сидевшему напротив него Заместителю, который, лишь мельком взглянув на снимок, точно он был ему уже давно знаком, передал его Даррилу Старру.
– Ч-черт! – воскликнул Старр. – Да он тут совсем птенчик! Больше пятнадцати-шестнадцати ему ни за что не дашь!
– Его внешность обманчива, – заметил Даймонд. – К тому моменту, когда был сделан этот снимок, ему исполнилось двадцать два года. Эту черту – выглядеть моложе своего возраста Хел унаследовал от матери. Сейчас ему около пятидесяти трех, но мне говорили, что выглядит он лет на тридцать – тридцать пять, не больше.
Палестинский козопас потянулся было к фотографии, но она снова перешла к мистеру Эйблу, который, заново вглядевшись в нее, проговорил:
– Что у него с глазами? Какие-то они странные. Как будто стеклянные.
Даже на таком черно-белом изображении глаза Хела казались неестественно прозрачными.
– Да, – сказал Даймонд, – глаза у него необычные. Они совершенно особого, ярко-зеленого цвета, такого, какой бывает у древних стеклянных сосудов. Это самая примечательная черта его внешности.
Мистер Эйбл искоса взглянул на Даймонда:
– Вы встречали этого человека лично?
– Я… Я интересовался им в течение многих лет, – уклончиво ответил Даймонд, передавая ему вторую фотографию.
Едва взглянув на нее, мистер Эйбл в ужасе отшатнулся. Невозможно было узнать в этом человеке красавца паренька, которого он видел на предыдущем снимке. Нос его был перебит и свернут налево. Толстый, заметный рубец от шрама шел через всю правую щеку, другой наискось пересекал лоб, задевая бровь. Нижняя губа выглядела распухшей и вся была изрезана трещинами, а под левой скулой красовался большой набухший желвак. Глаза Хела были закрыты, и лицо выглядело спокойным.
Осторожно, точно боясь испачкаться, мистер Эйбл подтолкнул фотографию к Заместителю.
Палестинец опять протянул было руку, но снимок уже перешел к Старру.
– Тысяча чертей! Похоже, будто этот парень бросился с кулаками на груженый товарный поезд!
– То, что вы здесь видите, – объяснил Даймонд, – результат энергичного допроса, произведенного военной разведкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61