Один, в неосвещенной комнате, окна которой выходили в маленький сад, – рамы их были раздвинуты, так что он мог слышать, как дождь глухо барабанит по широким листьям растений и тихонько шипит в гравии, – защищенный от холода теплым, подбитым ватой кимоно, он опустился на колени рядом с медной жаровней, угли в которой давно догорели, оставив после себя едва уловимое тепло. Дважды пытался он найти покой в мистическом перенесении, но душа его и разум были слишком обременены страхом и ненавистью, чтобы позволить ему пройти этот короткий путь. Николай еще не понял того, что ему уже никогда не суждено снова вернуться на свой маленький луг в горах, где он наслаждался и обретал успокоение, сливаясь воедино с травами и золотистым солнечным светом. Дальнейшие события его жизни складывались так, что в душе его навсегда сохранился непроницаемый барьер ненависти, преградивший ему путь к сладостному состоянию самозабвения и покоя.
Ранним утром господин Ватанабэ обнаружил Николая стоящим на коленях в комнате, выходящей в сад, Дождь кончился, сменившись резким, пронизывающим холодом. Господин Ватанабэ суетливо стал закрывать окна и разжигать огонь в жаровне, не переставая при этом ворчать на безрассудство и легкомыслие молодых людей, которые в конце концов платятся за свою глупость испорченным здоровьем.
– Я бы хотел поговорить с вами и госпожой Симура, – сказал Николай так спокойно, что поток воркотни господина Ватанабэ мгновенно пресекся и вся его старческая сварливость точно испарилась.
Час спустя, легко закусив, все трое опустились на колени вокруг низкого столика, на котором лежала свернутая в свиток купчая на дом и еще один составленный Николаем не совсем по правилам документ, согласно которому он передавал все свое имущество – дом вместе с обстановкой – обоим старикам на равных правах. Он сообщил им, что уйдет из дому сегодня днем и, скорее всего, никогда сюда больше не вернется. Сначала им будет трудно; придут чужие люди и станут задавать разные вопросы; это усложнит их жизнь, но всего лишь на несколько дней; после этого иностранцы перестанут ими интересоваться и, вероятно, никогда больше не появятся в их маленьком доме. Денег у Николая было не много, поскольку, получая зарплату, он тут же тратил ее большую часть. Те сбережения, которые еще у него остались, лежали завернутые в кусок материи на столе. На случай, если господин Ватанабэ и госпожа Симура не смогут заработать достаточно, чтобы содержать дом, он дает им разрешение продать его и доход использовать по своему усмотрению. Все-таки госпожа Симура настояла на том, чтобы отложить часть денег в качестве приданого сестрам Танака.
Когда все это было улажено, они вместе выпили чаю, обговаривая детали. Николай надеялся, что им удастся избежать неудобного, тягостного молчания, но вскоре они переговорили обо всех домашних делах, скромный запас тем был исчерпан; больше им нечего было сказать друг другу.
Недостаток японской культуры заключается в том, что японцы стесняются искренне выражать свои чувства, ощущая при этом неловкость и стыд. Одни пытаются укрыться за стеной стоического молчания или безразличной, ничего не выражающей вежливости и любезности. Другие, напротив, ударяются в крайности, преувеличенно, театрально выражая свою благодарность или отчаяние и горе.
Госпожа Симура оставалась тверда, замкнувшись в молчании, в то время как господин Ватанабэ рыдал, как ребенок.
* * *
Как и вчера, с той же чрезмерной бдительностью, четверо стражей выстроились вдоль стены у двери тюремного зала для посетителей. Вид у японцев был напряженный, казалось, им неловко здесь находиться; американец из Военной полиции зевал, скучающе поглядывая вокруг; плотный, коренастый русский точно спал с открытыми глазами, хотя, без сомнения, это было совсем не так. Еще в начале беседы с Кисикавой-сан Николай пустил пробный шар, заговорив сначала по-японски. Было совершенно очевидно, что американец ничего не понимает, однако в русском Николай не был так уверен; тогда он специально сказал что-то нелепое, звучавшее абсурдно, и тут же заметил, как легкая морщинка недоумения перерезала широкий лоб красноармейца. Когда Николай перешел на французский, поставив в тупик японских охранников, но ничуть не смутив русского, он был уже совершенно уверен, что этот человек – не простой солдат, несмотря на свою внешность медлительного славянина-тугодума. Таким образом, необходимо было найти какой-то другой способ передавать свои мысли так, чтобы никто, кроме Кисикавы-сан, его не понял, и Николай избрал шифр языка го; доставая из кармана маленькую магнитную доску, юноша напомнил генералу, что Отакэ-сан, говоря о самых важных и серьезных проблемах, всегда пользовался терминами своей любимой игры.
– Не желаете ли продолжить игру, сэр? – спросил Николай. – Свежее благоухание улетучилось: “Аджи га варуи”.
Кисикава-сан поднял на него глаза в некотором замешательстве. Игроки сделали еще только пять ходов, так что слова Николая, видимо, означали нечто особенное.
В молчании они сделали еще три хода, и тут до генерала стало постепенно доходить значение того, что сказал Николай. Желая окончательно удостовериться в этом, он произнес:
– Мне кажется, наша игра вошла в “коригатадзи”, положение мое безнадежно, и все выходы перекрыты.
– Не совсем так, сэр. Я вижу возможность “сабаки”, но вам, конечно, придется войти в “хама”.
– Не окажется ли это опасно для тебя? Не является ли это на самом деле ситуацией “ко”?
– По правде говоря, это, скорее уж, “уттэгаэ”. И я не вижу другого пути выйти из игры с честью – ни для вас, ни для меня.
– Нет, Никко. Ты слишком добр. Я не могу принять от тебя такую жертву. Для тебя такой ход станет самым опасным развитием игры, самоубийственным “дэ”.
– Я не прошу вашего позволения. Такое положение невозможно для вас, и я не могу вас в нем оставить. Я решил сделать ход и теперь просто объясняю вам расстановку сил. Противник определяет сложившуюся ситуацию как “цуру-но сугомори”. На самом же деле перед ним “сэки”. Он собирался загнать вас в угол, применив “сите”, но у меня есть преимущество и возможность стать вашим “сите атари”.
Краем глаза Николай заметил, как нахмурился один из японских охранников. Он, очевидно, умел немного играть и понимал, что их разговор – совершеннейшая чушь.
Протянув свою руку через грубый деревянный стол, Николай положил ее на руку генерала.
– Отец, меня воспитавший! Две минуты – и игра будет закончена. Позвольте мне направлять вас.
Глаза Кисикавы-сан наполнились слезами благодарности. Он казался еще более хрупким, чем прежде, очень старым и в то же время чем-то похожим на ребенка.
– Но я не могу разрешить тебе…
– Я действую без разрешения, сэр. Я решаюсь на непослушание во имя любви. Я не жду от вас даже прощения.
После минутного размышления Кисикава-сан кивнул. Легкая улыбка точно освободила слезы, наполнявшие его глаза, и две прозрачные капли медленно покатились по его щекам.
– Тогда веди меня.
– Поверните голову и посмотрите за окно, сэр. Тучи закрыли все небо, на улице холодно и сыро, но ждать осталось недолго, уже скоро время цветения вишен придет к нам, неся радость и свет.
Повернувшись к окну, Кисикава-сан спокойно вгляделся в серый, влажный прямоугольник неба. Николай достал из кармана карандаш и небрежно вертел его между пальцами. Разговаривая с генералом, он сосредоточил взгляд на его виске, там, где под прозрачной кожей пульсировала тоненькая синяя жилка.
– Помните ли вы, как мы гуляли под цветущими вишневыми деревьями на Каджикаве, сэр? Подумайте об этом. Вспомните, как много лет назад вы прогуливались там же с вашей дочерью, держа ее маленькую ручку в своей. Вспомните, как вы шли вдоль этого берега с вашим отцом, и ваша маленькая детская рука лежала в его руке. Думайте об этом, сосредоточьтесь на этих воспоминаниях.
Кисикава-сан опустил глаза, обратив свой внутренний взор на эти мирные, успокаивающие картины, а Николай продолжал говорить, и голос его звучал мерно, словно убаюкивая; тихий, завораживающий тон его речи был важнее произносимых слов и их смысла. Так прошло несколько мгновений, и наконец генерал взглянул на Николая; слабая улыбка собрала морщинки в уголках его глаз. Он наклонил голову. Затем опять отвернулся, глядя на серое, сочащееся дождем марево за окном.
Николай продолжал говорить, все так же мягко, тихо, не повышая голоса. Американец из Военной полиции ковырял ногтем у себя в зубах, с головой уйдя в это занятие; однако Николай явственно ощутил, как напрягся наиболее смышленый из японских охранников, которого смущал и сбивал с толку тон этого разговора. Внезапно русский “охранник” с криком метнулся вперед.
Но было слишком поздно.
* * *
Шесть часов Николай просидел в наглухо закрытой, лишенной окон, комнате для допросов. Не сопротивляясь и ничего не объясняя, он отдал себя в руки ошеломленным, чувствующим себя одураченными и оттого разъяренным, ожесточившимся охранникам. В порыве гнева американский сержант дважды ударил его своей дубинкой, один раз по плечу и один – по лицу, так что рассек ему бровь до кости. Боль не очень его донимала, но из раны обильно струилась кровь, и Николаю неприятна была эта нечистота, оскорблявшая его достоинство.
Напуганные тем, какие последствия повлечет для них смерть заключенного, убитого у них прямо на глазах, охранники, выкрикивая угрозы в адрес Николая, подняли тревогу и вызвали тюремного врача. Прибывший доктор-японец, робкий, суетливый и нервный, ничего уже не мог сделать для генерала, чье сознание потухло через несколько секунд после удара, нанесенного Николаем, и чье тело умерло спустя минуту после этого. Покачивая головой и со свистом втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, точно журя озорного, набедокурившего мальчишку, врач занялся рассеченной бровью Николая.
Пока два новых японских охранника стерегли Николая, не спуская с него глаз, остальные отчитывались перед начальством, приводя свои описания случившегося, которые ясно и недвусмысленно доказывали их собственную невиновность, в то время как их коллеги выставлялись в самом невыгодном свете.
Потом вернулся американский сержант, и с ним еще трое охранников той же национальности; русские и японцы исчезли. Расправа с Николаем должна стать спектаклем, который будут ставить американские режиссеры.
Молча, угрюмо Николая обыскали, сорвали с него все, что на нем было, и одели в такую же грубую и прочную, “антисамоубийственную” одежду, которая была на генерале; его провели по коридору и оставили босого, со скрученными за спиной руками, в голой, холодной комнате для допросов, где он сидел в полной тишине на металлическом стуле, привинченном к полу.
Стараясь обуздать свое воображение, Николай сосредоточился, восстанавливая в памяти показательную игру во время знаменитого состязания между мастерами основных школ го; он помнил, что они разыгрывали эту партию с Отакэ-сан как учебную, тренировочную. Он вспоминал каждый ее ход, рассматривая их по очереди со всех возможных точек зрения, поворачивая их мысленно то одной, то другой стороной, исследуя все таящиеся в них достоинства и недостатки. Умственного напряжения и предельной сосредоточенности было достаточно, чтобы отгородить его от чуждого, хаотично-безумного внешнего мира.
За дверью раздались голоса, затем послышались звуки отпираемых замков, звон ключей и лязг засовов; в комнату вошли трое. Один из них оказался тем самым сержантом Военной полиции, который так усердно ковырял в зубах, когда умер генерал. Второй был крупный, дородный мужчина в гражданском костюме; его маленькие свинячьи глазки умно поблескивали, но ум этот, несомненно, разбавляла изрядная доля материалистического скептицизма и бездушия; подобный взгляд можно встретить у политиков, кинопродюсеров и торговцев автомобилями. Третий, с погонами майора, был высокий мужчина крепкого телосложения, с толстыми бескровными губами и тяжелыми нависшими веками. Именно он уселся на стул напротив пленника, тогда как толстяк в гражданском встал у Николая за спиной, а сержант занял свой пост у двери.
– Я – майор Даймонд.
Офицер улыбнулся, но голос его звучал тускло, невыразительно; он точно пережевывал слова, широко раздвигая челюсти, и они выходили из его гортани с тем скрежещущим, металлическим призвуком, который выдает простолюдина, прикрывающегося тонким слоем наносной, благоприобретенной культуры; подобное произношение также связывается с женскими голосами дикторов в Соединенных Штатах.
В ту минуту, когда они появились, Николай как раз размышлял над очередным ходом в разыгрывавшейся перед его мысленным взором партии мастеров; ход этот имел аромат “тенуки”, хотя на самом деле был тонким, остроумным ответом на предыдущее передвижение противника. Прежде чем поднять глаза на вошедших, Николай окинул внимательным взглядом воображаемое игровое поле, запоминая расположение камней, чтобы можно было вернуться к игре позже.
Только после этого он окинул своими бесстрастными зелеными, как старинное стекло, глазами лицо майора.
– Что вы сказали?
– Я майор Даймонд, из Уголовно-следственного отдела.
– О? – безразличие Николая не было притворным.
Майор открыл портфель и достал оттуда три отпечатанных на машинке листа, сколотых вместе.
– Вам нужно просто подписать это признание. После этого мы продолжим разговор.
Николай взглянул на бумаги.
– Не думаю, чтобы мне хотелось что-либо подписывать.
Даймонд раздраженно поджал губы.
– Вы отрицаете то, что убили генерала Кисикаву?
– Я ничего не отрицаю. Я помог моему другу уйти от… – Николай резко прервал себя. Какой смысл объяснять что бы то ни было человеку с душой торгаша, который все равно ничего не поймет? – Майор, я считаю совершенно бесполезным продолжать этот разговор.
Майор Даймонд взглянул на толстяка в штатском, стоявшего за спиной Николая. Тот склонился над пленником:
– Послушайте. Вы можете спокойно подписать признание. Нам известно все о вашей деятельности на стороне красных!
Николай не дал себе труда даже взглянуть в его сторону.
– Вы ведь не станете уверять нас, что не вступали в контакт с неким полковником Горбатовым? – не отступался штатский.
Николай глубоко вздохнул и ничего не ответил.
Штатский схватил Николая за плечо.
– Ты попал в опасную переделку, парень! Лучше тебе подписать эту бумагу, не то…
Майор Даймонд нахмурился и резко, отрывисто покачал головой; рука штатского разжалась. Майор положил на колени ладони и нагнулся вперед, заботливо и сочувственно глядя в глаза Николаю.
– Позвольте я попробую вам все объяснить. Вы сейчас в замешательстве, и мы вас очень хорошо понимаем. Мы знаем, что за убийством генерала Кисикавы стоят русские. Признаюсь вам, причины такого поворота событий нам пока непонятны. Позвольте мне быть с вами совершенно откровенным. Я буду говорить открыто. Нам известно, что вы некоторое время работали на русских. Мы знаем, что вы, благодаря вашим фальшивым документам, проникли в святая святых “Сфинкса/FE”. При вас кроме американского было найдено и русское удостоверение личности. Нам известно также, что мать ваша была коммунисткой, а отец – нацистом; что во время войны вы попали в Японию и что в число ваших знакомых входили некоторые милитаристские элементы японского правительства. Такие, например, как генерал Кисикава.
Майор Даймонд покачал головой и откинулся назад.
– Так что, как видите, у нас имеется о вас довольно обширная информация. И, боюсь, все эти сведения весьма предосудительного свойства. Именно это имел в виду мой помощник, говоря, что вы попали в серьезную переделку. Возможно, я буду в состоянии помочь вам… если, конечно, вы пожелаете сотрудничать с нами. Итак, что вы на это скажете?
Николай был потрясен полнейшей беспомощностью всего сказанного. Кисикава-сан мертв; он выполнил свой сыновний долг; он готов понести наказание; остальное не имело значения.
– Вы можете опровергнуть то, что я сказал? – спросил майор.
– У вас в руках жалкая горстка фактов, майор, и вы делаете из них абсолютно нелепые заключения. Губы Даймонда сжались.
– Эти сведения поступили к нам лично от полковника Горбатова.
– Понятно.
Так, значит, Горбатов решил наказать его за то, что он увел жертву прямо у него из-под носа, подсунув американцам эту, наполовину правдивую, информацию с тем расчетом, что янки выполнят за него всю грязную работу. Типично славянское стремление загребать жар чужими руками.
– Разумеется, – продолжал Даймонд, – мы не принимаем все сведения, полученные от русских, за чистую монету. Вот почему мы хотим дать вам возможность изложить свой вариант этой истории.
– Здесь нет никакой истории.
Штатский снова схватил его за плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61