Сейчас и убирают, пока ослы на прогулке. Ибо лишь сейчас туда можно войти со светом.
Последний осел прошел мимо Гиви, нагло икнул и рассыпал по брусчатке катышки помета.
— Теперь прошу, — сказал стражник, брезгливо отшвыривая их ногой, и доставая из-под полы плаща спрятанный прежде фонарь, — покажите мандат.

* * *
— Тут? — Шендерович лихо закинул за плечо край плаща, скромного, но со вкусом, каковой и полагается царю, путешествующему инкогнито…
— Он так сказал, — мрачно отозвался Дубан.
Башня возвышалась над ними провалом мрака в усеянном крупными звездами небе.
Гиви было неуютно.
Конечно, Миша производил впечатление человека, которому вполне по силам справиться с этим самым суккубом, но Миша вообще производил впечатление. В этом-то вся и беда, печально размышлял Гиви, глядя, как Шендерович деловито извлекает из мешка атрибуты. Фонарик изрыгнул из себя круг света, распластавшийся на выщербленных ступеньках.
— Тут вообще кто-нибудь живет? — спросил Шендерович, глядя на облупившиеся, в потеках птичьего помета изразцы.
— Вороны живут, — пояснил Дубан, — мыши летучие. Теперь, вот, суккуб поселился. Похоже, сия башня привлекательна для весьма неприятных созданий — недаром ее и караульщики не любили, еще до того, как она накренилась. Ибо все время чудились им какие-то стоны и шорохи. А уж когда накренилась она, любой, сюда входящий, испытывал душевный трепет такой силы, что ноги сами несли его прочь…
— Ничего, — бодро сказал Шендерович, — мы тут все приведем в порядок!
— Не хочешь ли сказать, что поставишь ты ее прямо, как прежде? — усомнился Дубан.
Гиви задрал голову. Башня угрожающе кренилась, упершись верхушкой в одинокую звезду на западном склоне неба. В чернеющих провалах окон не было ни единого огонька.
— В принципе, — задумался Шендерович, — сие возможно. Однако ж, хлопотное дело, и прежде, чем его затевать, надобно очистить башню от посторонних. Вот разберемся с суккубом…
— Ну-ну, — вздохнул Дубан.
— Не боись, — Шендерович крепкой рукой похлопал звездозаконника по плечу, — ты еще войдешь в легенду! Будет о чем рассказать внукам.
— У меня нет внуков, — сухо сказал Дубан.
Шендерович пожал плечами и вытащил фонарик. Белый кружок света немедленно пополз по выщербленным ступеням, ведущим в черный зев над крыльцом.
— Любопытное устройство, — заинтересовался Дубан, — а куда заливают масло?
— Тут иной принцип, — пояснил Шендерович, — сей волосок в стеклянном сосуде накаляется под действием силы особого рода…
— Вот в этом? — заинтересовался Дубан, тыча крючковатым носом в стекло фонарика. — Ага! Но тогда в нем не должно быть воздуха, ибо тот, расширяясь, разорвет стекло. А оно кажется мне весьма хрупким.
— Там его и нет, — согласился Шендерович, поигрывая выключателем.
— Сия чаша, вижу, собирает лучи по принципу вогнутого отражателя… забавно, забавно… и, поскольку свет идет узким пучком, позволяет оставаться невидимым скрытому наблюдателю! Весьма рационально — для магического атрибута.
— Таки да, — согласился Шендерович, — ну что ж, пошли?
Гиви глубоко вздохнул. В башне воздух был сырой, напоенный застарелой пылью и плесенью, и что-то еще примешивалось к нему, неуловимое, отчего сердце вдруг забилось неровно и сильно. Гиви даже слегка придержал его ладонью.
— Шевелись, о, мой везирь! — прошипел Шендерович, — чего стал, как соляной столб?
Он недрогнувшей рукой направил луч фонарика в черный проем. Свет выхватил узкие, выщербленные ступени винтовой лестницы, которая, заворачиваясь, точно раковина улитки, вела ввысь. Звезды мерцали в узком оконном проеме, видимом теперь изнутри.
— Миша, — безнадежно произнес Гиви, — осторожней!
Шендерович на миг задумался. Потом извлек из мешка с атрибутами фомку и взвесил ее на ладони.
— Бери фонарик! — велел он, — а я понесу сей полезный атрибут! Куда светишь, о, бестолковый? Под ноги, под ноги свети! Я ж тебе не нубийский осел!
Он решительно двинулся вперед, перепрыгивая через ступеньку. Гиви торопился за ним, старательно светя под ноги. Дубан, недоверчиво косясь на угрожающий атрибут в мощной руке Шендеровича, замыкал шествие.
На узкой лестничной площадке, кольцом опоясывающей башню, остановились передохнуть.
Гиви осторожно направил луч фонарика вниз — лестница чернела, уходя к подножию башни. Посветил вверх — та же лестница, завиваясь, ввинчивалась в небо. Узкое, в человеческий рост, окно, вызывало настойчивое желание протиснуться в него и вывалиться наружу. У Гиви закружилась голова.
— Где оно обитает, о, Дубан?
Дубан пожал плечами.
— В бывших караульных помещениях, я так полагаю.
— И не сходит вниз? Ни по каким э… надобностям?
— Сие мне не ведомо. Полагаю, когда-то тут были отхожие места… что до еды и воды, то, полагаю, они либо не требуются сему созданию, либо оно получает их посредством обольщенных мужей.
Винтовая лестница была узкая и крутая. Гиви подумал, что доблестные мужи успевали порядком выдохнуться еще до того, как встречались с суккубом лицом к лицу… или что там у этой твари вместо лица? Интересно, один эмир к ней ходил или еще кто?
Отдышавшись, они двинулись дальше. Луч фонарика скользил по когда-то белым известковым стенам — неожиданно высветилась причудливая вязь любовного стиха.
«На коленях к луноликой я взмолился — улыбнись!
Ты, чей локон, словно мускус, станом словно кипарис!
Так отбрось же покрывало узким лепестком руки,
Я вошел — запри же двери на тяжелые замки!
Никого здесь больше нету, дом зияет пустотой,
Лишь один на целом свете я стою перед тобой!»
«Ну и ну! — восхитился Гиви, и это Масрур! Это ж надо довести человека до такого!»
Ниже нацарапано было сердечко, пронзенное стрелой. У Гиви осталось стойкое ощущение, что если стихи начертаны были нетерпеливой рукою в предвкушении свидания, то сердечко обрисовалось уже, если так можно выразиться, вдогон.
Наверное, этот суккуб все-таки очень сексапильный!
Гиви завздыхал — то ли утомился, взбираясь по лестнице, то ли от душевного трепета. Он как-то не представлял себе, как нужно действовать, оказавшись лицом к лицу с суккубом. Тем более, лично ему суккуб ничего плохого не сделал. Пока что, честно говоря, даже и не замечал.
На всякий случай Гиви попытался настроить себя на грядущую схватку, выкатил глаза и стиснул зубы. И почувствовал, что боевого духу слегка прибавилось.
Масрур, вон, какой крепкий, а как его скрутило! Опасная же тварь! Это она чтобы жертву уловить, прихорашивается, красоту наводит, это… ноги отращивает… а если ее застать врасплох?
Да это ж ужас, что оно такое!
Вот, думал Гиви, вот прямо сейчас эта тварь ка-ак высунется из стены! Жуткая, оскаленная, с кроваво-алым ртом, растрепанными черными-пречерными волосами, свисающими на обнаженную грудь, вытянутся руки с кроваво-красными когтями…
— Осторожней, Миша, — прошептал он.
— Я осторожен как сапер, — бодро отозвался Шендерович, перебрасывая фомку из ладони в ладонь и взлетая еще на один пролет так быстро, что Гиви едва успевал направлять ему под ноги луч фонарика.
— Не так быстро, — пропыхтел Гиви…
— Он прав, повелитель! Куда торопиться? Поспешность — от дьявола, медлительность — от милосердия, — поддержал Дубан, который тоже успел утомиться.
Они миновали несколько пролетов, угрюмо чернеющих дверными проемами. Все двери были выломаны, окна, прорезанные во мраке комнат, открывались в душную ночь, фонарик Гиви обшаривал пустые помещения, вспугивая летучих мышей.
— Не то, — констатировал Шендерович, проносясь мимо, — и это не то…
— Миша, а вдруг он из-за угла как прыгнет!
— Ну и что? — пожал плечами Шендерович, — что ты так горячишься? Суккубов что ли, не видел? Они против нас слабоваты!
Гиви задумался. Из всех его знакомых женского полу на суккуба тянула только полная, внушительная дама из областной налоговой инспекции. Вот уж кто попил из него кровушки…
— Это как смотреть…
— А! — отмахнулся Шендерович, — слабый пол! Все они на нас паразитируют! Эти просто приспособились лучше остальных!
На верхушке башни располагалось нечто вроде кругового балкончика. Над Ирамом висел месяц, напоминающий ломтик спелой дыни. В его медовом свете поблескивали крыши, мягко переливались выложенные изразцами стены… далеко на горизонте громоздились горы — черные на черном, напоминая силуэты из бумаги, вырезанные детской рукой.
Гиви погасил фонарик.
Неуловимым очарованием веяло от Ирама, от его белых камней, прохладно светящихся в ночи, от потаенных фонтанов и увитых виноградом террас. Город всех городов, в котором каждый находит именно то, что нужно…
На Тбилиси похож, думал Гиви.
В Тбилиси он ездил еще в пятом классе, когда мама отправила его на лето к дяде Вано и тете Медее, и ему, Гиви, там понравилось.
— Таки хороший у меня город, — снова одобрил Шендерович.
— И вечна будет благодарность твоих подданных, о, повелитель, ежели ты справишься с сией нечистью, грозящей ему неисчислимыми бедами, — тактично напомнил звездозаконник.
— Ах да, — небрежно кивнул Шендерович, — нечистью… ну-ка, посвети сюда…
Гиви покорно включил фонарик.
Наверное, думал он, кто-то внизу, на террасе, или на крыше уютного дома вздрагивает в страхе, глядя, как на черной башне то загорается, то гаснет одинокий огонек.
Луч оббежал стены, заглянул в углы.
— Ишь ты, — неодобрительно заметил Шендерович, — хитрая бестия!
— Может, ее тут и нет, Миша? — с надеждой спросил Гиви.
Шендерович обернулся к Дубану.
— Не чуешь ли где присутствия суккуба, о, звездозаконник?
Дубан вышел на середину комнаты и, впечатляюще раскинув руки, обернулся вокруг собственной оси.
— Эманации есть определенно и достоверно — подтвердил он.
Крючковатый нос звездозаконника втянул застоявшийся воздух.
— Сие порождение ночи употребляет духи и притирания… жасмин, мускус, померанец. Весьма изысканный аромат, ничего не скажешь.
Гиви на всякий случай тоже понюхал воздух. Пахло застоявшейся пылью.
— И где же? — деловито вопросил Шендерович.
Дубан закатил глаза, какое-то время постоял неподвижно — только голова медленно поворачивалась вправо-влево, потом сказал:
— Сюда!
Дверь с балкончика, повисшая на одной петле, скрывала за собой пустую, погруженную во мрак залу — из единственного окна на пол падала узкая полоска лунного света.
Гиви замешкался на пороге — в зале было темно и пыльно.
— Эй, ты, Данко пришибленный, — пихнул его в спину Шендерович, — свети, давай!
Гиви покорно обвел фонариком стены и углы.
Зала была меньше, чем показалась сначала — и совершенно пуста. Фонарик в гивиной руке дергался, отчего луч выписывал причудливые зигзаги.
— Да свети же! — шипел из-за спины Шендерович.
— Туда направь свой атрибут, о, везирь светоносный, — угрюмо проговорил Дубан, — во-он туда!
У стены лежало что-то, что Гиви принял поначалу за дохлую летучую мышь. Но предмет, когда на него упал луч фонарика, расцвел яркими красками — Дубан, подойдя, брезгливо подобрал его с полу двумя пальцами; шелковый платок трепетал в теплом воздухе, Гиви даже показалось, что он сияет каким-то своим, собственным светом.
— Сие без сомнения оставлено суккубом, — прокомментировал Дубан, — однако ж, где он сам?
Гиви с замиранием сердца огляделся. Зала была по-прежнему пуста.
— Прячется, зараза, — пробормотал Шендерович, — Ну ничего! Сейчас выманим! Выйдете вы, двое!
— Миша, — робко сказал Гиви, — можно, я с тобой?
Шендерович окинул его оценивающим взглядом.
— Нет, — вздохнул он, — ты лучше на стреме постой. Снаружи, вместе со звездочетом… и фонарик пригаси, а то напугаешь…
Гиви отошел, уязвленный в самое сердце, чувствуя себя полным ничтожеством, на которое не польстится даже суккуб. Шендерович, тем временем, вышел на середину зала и, размахнувшись, ударил себя в грудь на манер распаленного самца гориллы.
Глухой звук отразился от стен.
Гиви, не выдержав, скользнул на цыпочках обратно в залу, и теперь стоял у двери, прижавшись к стене и затаив дыхание.
Судя по приглушенному сопению у него над ухом, Дубан не захотел оставаться в одиночестве.
Посреди зала гордо возвышался Шендерович.
— Эй! — вопил Шендерович, осыпая звучными ударами грудную клетку, — выходи! Я пришел!
— Хо-оди! — отозвалась башня.
— Эй, милашка! Не хочешь поразвлечься? — уже интимнее, но по-прежнему звучно осведомился Шендерович, — я, между прочим, царь!
Где— то в неподалеку раздался тихий шорох -будто мышь пробежала.
— Миш-ша! — предостерегающе прошипел Гиви.
Дубан рядом с ним быстро проделал ряд сложных пассов, сметая рукавами паутину и пыль со стены.
— Выходи, крошка! Выходи, сладкая моя!
— Миша, осторожней!
Шорох стих.
— Гиви, ты здесь? — спросил Шендерович, не оборачиваясь. — Давай-ка, туда посвети!
— Потайная дверь! — произнес Дубан со знанием дела, — ишь ты!
Дверь была пригнана к стене так плотно, что, казалось, составляла с ней одно целое.
Шендерович подскочил к ней и забарабанил кулаками.
— Открой! Открой, голубушка! Ну, открой, тебе же хуже будет!
— Похоже, — сказал Дубан с некоторым злорадством, — ты ее спугнул, о, страстный!
— Мне бы она открыла, — с достоинством возразил Шендерович, — но вы, о, мои спутники, способны устрашить даже суккуба!
Он с минуту поразмыслил, потом махнул рукой.
— Ладно, что с ним чикаться? Я, как царь времен, ломаю дверь! — сказал он и поднял фомку.
Гиви послушно светил.
Шендерович, пыхтя, налегал на фомку, пытаясь сорвать невидимый замок. Дверь потрескивала — башня все-таки была очень ветхой.
А ну, как рухнет? — с тайным ужасом подумал Гиви.
И, словно в ответ на его мысли, башня покачнулась.
— Не разобрался еще со своими звездами, о, медлительный? — спросил Шендерович, не оборачиваясь.
— Нет, — сердито проговорил Дубан, — откуда? Я же, вместо того, чтобы наблюдать сокрытое, ибо ночь к тому располагает, вышел на сию ловитву… по твоему приказу, кстати, о, любящий риск!
— Так не бросить ли нам сии пустые хлопоты и не спуститься ли вниз, — с великолепным самообладанием вопросил Шендерович, — ибо сия обреченная башня, похоже, вот-вот рухнет… полагаю, вместе с суккубом, раз уж он столь глуп, что не желает выходить.
Гиви увидел, как в обращенном на балкон дверном проеме медленно поплыли звезды — верхушка башни описала в небе плавную дугу.
И я так никогда и не увижу, на что похож этот суккуб, подумал Гиви. Масрур знает, а я нет.
— Жалко, э, Миша? — неуверенно спросил он.
— А и хрен с ним, — вздохнул Шендерович.
— Жалко! — уже уверенней заключил Гиви.
К собственному удивлению он оттолкнул Шендеровича и заколотил кулаками по двери.
— Слушай, — заорал он, — выходи! Ты ж погибнешь! Мы тебе ничего не сделаем. Мы приличные люди!
За дверью было тихо.
— О, если б властелин Китая твое лицо увидеть смог!
Он бы склонился пред тобою, рассыпав золото у ног!
О, если б падишах Индийский увидел шелк твоих волос,
Он распростерся бы во прахе, разрушил храмы и чертог!
Зачем ему его хоромы, когда в них твой не блещет лик?
Зачем ему иные боги, коль ты одна — и царь, и бог?
— надрывался Гиви.
За дверью раздался тихий вздох.
— Снова арканом любви поймана я, о, охотник!
Сколь не старалась бы я, тщетно бежать мне его!
— Ишь ты, — изумился Шендерович, — стихи читает!
С потолка свалился кусок штукатурки.
— На скрижали сердца выбит алеф стана твоего!
Кроме этой дивной буквы я не знаю ничего!
Ибо ты — плохой Учитель, о, любимая моя!
Вот, перед тобой несчастный! Снизойди же до него!
— поспешно отозвался Гиви.
За дверью раздался тихий скрежет, словно кто-то неуверенно отодвигал засов.
— Давай же, Миша, я ее выманил! Как выйдет, сразу хватай! — торопливо прошептал Гиви.
Шендерович, чертыхаясь, стаскивал с себя плащ.
Дверь приоткрылась. На пол легла узкая полоска света. Видно, суккуб, не желая сидеть в темноте, порождением коей он являлся, жег масляную плошку. В проеме обрисовался темный силуэт — Гиви лишь успел заметить, что суккуб сей росту невысокого и формы у него соблазнительно округлые. У него перехватило дыхание.
Но хладнокровный Шендерович, игнорируя эманации суккуба, набросил на суккуба плащ и перехватил образовавшийся сверток поперек талии.
Суккуб отбивался и дрыгал ногами.
— Кусается! — удивленно проговорил Шендерович.
— Ничего, Миша, ничего! Тащи!
— Яд, уносящий ум, на ее зубах, не иначе, — зловеще каркнул Дубан.
Но Шендерович уже, прыгая через ступеньки, несся вниз по лестнице, сжимая в объятиях спеленатого суккуба.
Остальные бежали за ним, ударяясь о стены.
Сверху падали куски штукатурки.
Башня кренилась.
Суккуб визжал.
Они вырвались из ворот, как раз, чтобы увидеть, как башня медленно падает на бок — из проломов, точно струйки черного дыма, вырывались стаи ворон и летучих мышей. Отбежав в сторону, Шендерович наблюдал за процессом, укоризненно покачивая головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42