По окончании интервью директор по найму составлял краткую заметку с заключением о целесообразности приема на работу. Мне достался в партнеры мужчина с арабской фамилией эль-Фатави или что-то в этом роде, и я решил нанять его в качестве начальника службы безопасности при условии, что он быстро предоставит мне сведения о своей судимости – я сразу сообразил, что в этом и заключалась ловушка. Затем я очутился перед Шаламоном и предложил свою кандидатуру на должность ответственного за обучение. Несчастный не нашел для меня нужных вопросов, так и не узнав, что, предположительно, меня отстранили от преподавательской деятельности за сексуальные домогательства, и принял на работу.
Уже к вечеру мы должны были защищать противоположные точки зрения за тремя "круглыми столами". За первым речь шла о допинге спортсменов, за вторым – о либерализации марихуаны, а за последним – о судьбе малолетних преступников. Упражнение походило на главный устный экзамен в Национальной школе управления, где необходимо уметь в течение десяти минут рассуждать на любую предложенную совершенно незнакомую тему, скрывая свою некомпетентность. В свое время я достаточно поучаствовал в заседаниях руководства, и подобное упражнение не представляло для меня никаких трудностей. Я снова заметил, что меня не сталкивали ни с Шарриаком, ни с Лоранс Карре. Они явно применяли систему отбора и лучших старались не ставить лицом к лицу. По крайней мере к такому нескромному выводу я пришел к концу дня.
За ужином мы заняли те же места, что и накануне. Меня всегда изумляла быстрота обретения привычек. У каждого уже был свой стул, вскоре таковыми станут и кольца для салфеток. Произошли лишь две или три перемены: Лоранс Карре, уставшая от шоу Морана, пересела за наш стол, а Шаламон присоединился к четверке. Начало проявляться родство душ: Моран и его услужливое окружение – единственный укомплектованный стол, чуть подальше – заброшенная пятерка и наш кружок: Карре, Шарриак, Хирш, Пинетти и я. Группа Морана шумела меньше, чем накануне: сказывался утомительный день, поглотивший их энергию. В другом конце столовой молча жевали Шаламон и дама в свитере в компании эль-Фатави и лысого.
– Ну что ж, – усаживаясь, проговорил Пинетти, – мне лестно сидеть рядом с сильнейшими.
– Это еще неизвестно, – возразила Лоранс Карре.
Пинетти повертел в руках вилку.
– Ладно, ладно, это все заметили. Иногда, правда, непонятно, куда они клонят, но в основном все ясно.
На лице Лоранс Карре появилось скептическое выражение. Губы Шарриака дрогнули в полусаркастической усмешке.
– Мадам осторожничает, – прокомментировал он. – Я тоже, чего греха таить. Нас рассматривают под всеми углами зрения. Такое впечатление, будто мы матрешки: внутри первой – вторая, во второй – третья и так далее.
– А в последней что? – спросил Хирш.
Шарриак поднял глаза к потолку:
– Кто знает? Может быть, бриллиант. Может быть, ничего.
– Полагаю, это зависит от каждого, – сказал Хирш. – Они не скрывают, что очищают нас лист за листом, как артишок. И смотрят, в какой момент мы треснем.
– Артишоки не трескаются, – заметила Лоранс Карре.
– Они нет, а мы – можем, – заключил Хирш.
На некоторое время воцарилось молчание – пока официант ставил на стол салат из зелени, украшенный кусочками швейцарского сыра.
– Я уже мечтаю о еде, в которой совсем не было бы сыра, ни крошки, – бросил Пинетти. – А то мы наберем килограммов по пятнадцать.
– Это все из-за коров, – сказал Хирш. – Нужно же сбывать их продукцию. Кстати, о коровах. Вам известно, что они портят озоновый слой? Газы в их кишечнике содержат огромное количество метана.
Лоранс Карре огорченно прищелкнула языком.
– Прошу вас... мы же за столом. Если пойдет разговор о желудочных проблемах жвачных животных, я лучше вернусь к Морану. Он, конечно, развязный, но не вульгарный.
Хирш порозовел от такой отповеди. Он поискал что-нибудь хлесткое в ответ, но, ничего не найдя, уткнулся в свою тарелку. Шарриак смотрел на него с нескрываемым весельем, потом взглянул на Лоранс Карре и потянулся на стуле:
– Эх, обожаю такие потасовки... С мадам, думаю, у нас не будет в них недостатка.
Лоранс искоса глянула на него:
– Меня не очень интересует воздействие продуктов пищеварения рогатого скота на окружающую среду. Но если вам всем угодно послушать небольшой доклад на эту тему, я не буду выступать против такого единодушия.
Шарриак почесал бровь, затем, облокотившись на стол и положив подбородок на скрещенные пальцы, уставился на Лоранс Карре:
– Вы – чудо. Когда вы говорите, можно подумать, что читаете текст. – Он повернулся к нам, призывая в свидетели: – Я не прав? Мне редко такое встречалось. Она будто пишет свою реплику в голове, а потом прочитывает ее. Как вы это делаете?
Лоранс Карре наклонилась и проглотила кусочек салата. Но Шарриак не отставал:
– Не подумайте, что это плохо, напротив, даже очень хорошо. Но ваша манера выражаться... чисто литературная. Слушая вас, как бы читаешь книгу. Вы никогда не расслабляетесь?
Она медленно подняла на него глаза:
– Во всяком случае, не с вами.
Шарриак примиряюще выставил ладонь:
– О, я на это и не надеялся. Как и вы, я ни на минуту не забываю, что мы... в некотором роде конкуренты. И не сочтите это за предложение руки и сердца.
Пинетти мрачным голосом проговорил:
– Они еще заставят нас драться друг с другом. Вот увидите. Это уже началось, тем же и закончится.
Шарриак на время переключился на него.
– Естественно. Для чего, вы думаете, они собрали нас в группу? Если бы они хотели каждому устроить экзамен, то продолжали бы свои тесты в Париже. Но им хочется посмотреть, как мы будем вести себя, кто выживет в ужасающих джунглях человеческих отношений, в условиях соревнования.
– Надо же, и это я говорю как книга, – вздохнула Лоранс Карре.
Небрежным жестом Шарриак отбил мячик из глубины корта.
– Вопреки видимости я тоже умею читать. И тоже умею следить за каждым своим словом. Но на это мне не требуется усилий, и я не держусь так, словно аршин проглотил. Знаете, мадам, здесь никто не желает вам зла. Я могу убить вас, если окажетесь на моей дороге, но прежде я вам пришлю цветы.
Шарриак с легкостью завоевал превосходство над сотрапезниками, но не надо мной. Я ничего не говорил, а только наблюдал за ним. Он колотил себя в грудь подобно горилле, навязывающей свою волю сильнейшей обезьяны тем, кто впоследствии мог бы ей угрожать. Мне была очевидна его игра: Шарриак пытался запугать, ослабить своих конкурентов, раздавая им пощечины – одному за другим. Плоды он пожнет позднее. Ему удалось привести в растерянность их, но не меня.
Словно почувствовав это, Шарриак повернулся ко мне:
– Но наш друг очень молчалив...
Я как раз скатывал хлебный шарик. Щелчком я загнал его в тарелку. Прошло секунды три, прежде чем я ответил:
– Когда стреляешь, не распространяешься о своей жизни.
Шарриак зааплодировал кончиками указательных пальцев.
– Браво. Серджио Леоне, да? Сцена, когда ковбой сидит в ванне и достает из пены пистолет, пока другой объясняет ему, как будет его убивать. Потрясающий эпизод. Обожаю вестерны, а вы?
– Да. При условии, что пистолет в моей руке.
Он нахмурился:
– А это откуда? Это мне что-то напоминает...
После салата подали бифштексы. Пинетти, словно извиняясь, заметил:
– Вот видите, опять корова. Честное слово, я здесь ни при чем...
Лоранс Карре, раздосадованная сравнением с аршином, решила доказать, что тоже умеет шутить:
– Любопытно, как у них получится сорбет из говядины на десерт, – произнесла она мягко.
Пинетти оживился:
– А вы знаете, что говяжий жир есть во всем? Даже в мороженом? Когда разразилось коровье бешенство, все узнали, что жир добавляют даже в косметические кремы!
Шарриак с удрученным видом протянул:
– Опять начинается! Господин Пьянетти окончательно решил испортить нам аппетит! А ведь вам было сказано, что мадам...
– Пинетти, – оборвал его Пинетти. – Не Пьянетти, а Пинетти.
– О, простите. В отместку вы можете один раз назвать меня Шираком, а не Шарриаком.
– Знавала я каламбуры позанятнее, – произнесла Лоранс Карре своим обычным ледяным тоном.
Хирш неодобрительно покачал головой:
– Ну, вы нас достали!
Он не ошибался. Но у него не было опыта: все светские ужины изобилуют такими ораторскими состязаниями, выявляющими самого умного, хитрого или красноречивого, того, кто возвысится над другими. За исключением редких случаев, когда речь идет о близких друзьях, которым нечего делить, совместная трапеза – лишь предлог для установления иерархии, ширма тонкой игры, ее острые моменты обсуждаются по окончании матча. Аристократия нашего демократического общества только перенимает обычаи дворянства тех времен, когда графы и бароны, лишенные возможности сражаться на шпагах, убивали насмешкой, наносили ранения унижением, а языки были их разящим кинжалом.
Вместо мороженого из опасной говядины на столе появилась корзина с фруктами. Выбрав персик и изящно очистив его ножом, Лоранс Карре явила нам еще одно свидетельство превосходного воспитания. Шарриак кончиками пальцев снял шкурку с банана, Пинетти впился зубами в яблоко, я же не взял ничего.
После кофе я вышел на берег озера: я тоже начал обзаводиться привычками. Взошла луна. Под ее усталым светом темная масса пихт притаилась, скрывая свои тайны. Я спустился к берегу, окунул руку в ледяную воду. Ни малейшего ветерка, холодным был сам воздух.
Я не услышал, как подошла Лоранс Карре. Как и накануне, она села на валун, одернув красную юбку. Лоранс чудесно вписывалась в пейзаж: застывший взгляд, резко очерченный профиль на фоне озера.
Я пожелал ей доброго вечера и собрался уходить, но она вдруг заговорила:
– Этот Шарриак, там... Он мне не нравится. А вы что о нем думаете?
– Естественно, он напал на вас несколько раз...
Лоранс поморщилась:
– Да, но не в этом дело. Это не важно, я к этому привыкла. Знаете, женщине всегда не легко. Но когда Шарриак сказал, что убьет меня, он и вправду хотел это сделать... Вам так не показалось? Это было очень... неожиданно...
Она говорила, устремив взгляд на противоположный берег озера и будто размышляя вслух. Мне пришлось подойти поближе, чтобы не пропустить ни слова.
– Это метафора, – произнес я.
Лоранс пожала плечами:
– Конечно. Обычные разговоры сильного пола. Все они говорят, что конкурентов надо трахать, вы знаете куда, и прочее в том же духе. Когда они думают, что их не слышат, лексика становится сексуальной, но какой-то странной: заниматься любовью для них означает унизить другого, поработить его. Так они понимают любовные отношения. Вы не замечали?
– Замечал.
Меня несколько удивили ее грубоватые слова. Но ведь Лоранс лишь повторяла выражения, которые я тысячу раз слышал из уст крупных боссов. Да и она, без сомнения, тоже, даже если мои собратья и стараются сдерживаться в присутствии дам.
– А дальше, – продолжила Лоранс, – идет сплошное насилие: убить, растоптать, уничтожить... Ладно, все это игра, так устроен мир. Слова, слова... Но Шарриак – другое дело. Почему он мне сказал, что хочет меня убить? Потому что не может поступить со мной иначе?
Произнеся медленно последнюю фразу, она повернулась ко мне, пристально взглянула на меня, провела ладонями по платью. Мое удивление сменилось изумлением. Я не ожидал такого резкого выпада. Однако, мелькнуло у меня в голове, Лоранс пришла к этому не случайно. Ее номер великосветской дамы с принципами стоил аттракциона Морана. Я почесал подбородок.
– Шарриак не говорил, что хочет убить вас. Он сказал, что сделает это, если вы окажетесь на его пути.
Лоранс вздохнула, снова разгладила складку на юбке.
– Это одно и то же. Я ввяжусь в это, и вы тоже. Все мы знаем, что есть лишь несколько мест, а может быть, одно или два. И все мы претендуем на них. В противном случае мы бы не приехали сюда. Но почему он так сказал?
– Чтобы вас напугать.
Она медленно встала, подошла к воде и застыла, сто" спиной ко мне, скрестив руки на груди.
– Может быть. Или для того, чтобы я хорошо поняла правила.
Лоранс вздрогнула, не спеша пошла вдоль кромки берега, и я последовал за ней. Она шла, опустив голову и разглядывая камешки под ногами. Я попытался ее приободрить:
– Шарриак не на высоте. Иначе бы его здесь не было. Он, возможно, лучший из запасных, но пока сидит на скамье, а не играет на поле. Именно поэтому он в ярости. Вы опасны, потому что привлекли внимание дель Рьеко, и Шарриак пытается вас устранить.
Лоранс остановилась, сократив расстояние между нами.
– Вы думаете, он меня убьет?
– А вы боитесь? – ответил я вопросом на вопрос.
Впервые она улыбнулась, в лунном свете блеснули ее зубы.
– Нет. Если бы я боялась, то была бы кассиршей в супермаркете или держала магазинчик кустарных изделий, оплачиваемый мужем-хирургом. Нет, я просто почувствовала, что этот тип способен на насилие. Здесь не просто соревнование, здесь ненависть.
Я успокаивающе улыбнулся и сказал:
– А я этого не почувствовал.
– Потому что вы мужчина, – прошептала она.
Действительно ли Лоранс испытывала страх? Хотелось ли ей разделить его с кем-нибудь? А может, она искала союзника? Но Лоранс ничего обо мне не знала, я ведь мог быть таким же опасным, как Шарриак. Может, она пыталась обмануть меня, чтобы не драться на два фронта?
– А знаете, мне тоже нужна эта работа, – мягко произнес я.
– Да, – отозвалась она, не поднимая глаз, – я знаю. Каждое слово становится оружием, проявление человечности – слабостью, откровенность – предательством. О, я не имею в виду других, Морана и его ватагу. Они-то считают, что просто сдают экзамен на бакалавра. Или здесь нечто вроде конгресса. Вот увидите, через пару дней они начнут спрашивать, нет ли поблизости ночного клуба. Они уже ответили на пятьдесят предложений, разослали множество резюме и думают, что это очередное... Они поставили сотню франков на красное и ждут, выпадет ли выигрыш... А я, Шарриак, вы, может быть, Пинетти и эль-Фатави – мы финалисты. Мы будем грызть друг друга, господин Карсевиль. – Лоранс снова вздохнула и потерла руки, чтобы согреться. – Все это неприятно. Находясь в иной обстановке, мы, возможно, симпатизировали бы друг другу. Но так захотели в "Де Вавр интернэшнл". Им нужно узнать, можем ли мы быть безжалостными. Я не могу себе позволить провалиться. Все, что угодно, только не это.
Это была интересная информация. Я небрежно спросил:
– Они такие влиятельные?
– Да это мастодонты! С ними связаны все конторы вот уже год или два. Если они вас рекомендуют, вам открывается зеленая улица. Если они вас выбрасывают, вам конец. Стадия трудоустройства – это Де Вавр. Последний экзамен. Если проваливаетесь, то в лучшем случае дадут должность завсекцией в магазинах "Тати". Вы этого не знали?
– Я служил по другой линии. Там метод подбора кадров иной.
– Да, в небольших конторах легче. А я занималась кадрами, как вам известно. И я видела, как это происходит. Ч-ч-черт! Не надо было вам этого рассказывать, это поможет вам ориентироваться.
Лоранс Карре была последней француженкой, от которой я услышал "черт", а не "дерьмо".
– А почему вас...
Она шире раскрыла глаза.
– Уволили? Это мой секрет. А вас?
Не дожидаясь ответа, – впрочем, его бы и не было, – она пошла дальше. Мы были далеко от гостиницы, за соснами виднелся лишь слабый отблеск ее огней. Неожиданно дорогу преградила скала. Вильнув от береговой кромки, тропинка углублялась в лес. Лоранс повертела головой.
– Вернемся, когда станет светло?
Она пошла обратно, я последовал за ней. Оступившись, она покачнулась и прислонилась ко мне, но тотчас извинилась.
Когда мы дошли до начала аллеи у пристани, я попытался копнуть поглубже.
– А этот дель Рьеко... вы были с ним знакомы?
Она поколебалась.
– Н... нет. Я бы не сказала. У Де Вавра есть два гуру. Я знала одного парня, который прошел через их руки. Он выдержал... Так он их называл трепанаторами. Должно быть, этот один из них.
– Вы заметили, что он не ест с нами?
– Да, конечно. За общим столом устанавливаются какие-то связи. Появляются попытки выведать что-нибудь у них, расположить к себе.
– Соблазнить их.
Рассердившись, Лоранс гневно взглянула на меня:
– Все вы одинаковы! Думаете, что у женщин не существует других аргументов. Секс, повсюду секс!
– Да нет же... – промямлил я, – я не это имел в виду... а вообще...
Она не смягчилась и сердито щурилась.
– Трепанатора не соблазнить. Не стоит и пытаться.
Я развел руками, прося о снисхождении:
– Мне это и в голову не приходило. Клянусь. Я далек от этого... Но согласитесь, обольстить могут не только женщины. Есть тысяча способов.
Она насмешливо улыбнулась:
– Весьма тронута! Временами чаша переполняется и возникают приступы феминизма... хоть на стенку лезь... Не обижайтесь на меня.
До самого порога мы больше не обменялись ни словом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Уже к вечеру мы должны были защищать противоположные точки зрения за тремя "круглыми столами". За первым речь шла о допинге спортсменов, за вторым – о либерализации марихуаны, а за последним – о судьбе малолетних преступников. Упражнение походило на главный устный экзамен в Национальной школе управления, где необходимо уметь в течение десяти минут рассуждать на любую предложенную совершенно незнакомую тему, скрывая свою некомпетентность. В свое время я достаточно поучаствовал в заседаниях руководства, и подобное упражнение не представляло для меня никаких трудностей. Я снова заметил, что меня не сталкивали ни с Шарриаком, ни с Лоранс Карре. Они явно применяли систему отбора и лучших старались не ставить лицом к лицу. По крайней мере к такому нескромному выводу я пришел к концу дня.
За ужином мы заняли те же места, что и накануне. Меня всегда изумляла быстрота обретения привычек. У каждого уже был свой стул, вскоре таковыми станут и кольца для салфеток. Произошли лишь две или три перемены: Лоранс Карре, уставшая от шоу Морана, пересела за наш стол, а Шаламон присоединился к четверке. Начало проявляться родство душ: Моран и его услужливое окружение – единственный укомплектованный стол, чуть подальше – заброшенная пятерка и наш кружок: Карре, Шарриак, Хирш, Пинетти и я. Группа Морана шумела меньше, чем накануне: сказывался утомительный день, поглотивший их энергию. В другом конце столовой молча жевали Шаламон и дама в свитере в компании эль-Фатави и лысого.
– Ну что ж, – усаживаясь, проговорил Пинетти, – мне лестно сидеть рядом с сильнейшими.
– Это еще неизвестно, – возразила Лоранс Карре.
Пинетти повертел в руках вилку.
– Ладно, ладно, это все заметили. Иногда, правда, непонятно, куда они клонят, но в основном все ясно.
На лице Лоранс Карре появилось скептическое выражение. Губы Шарриака дрогнули в полусаркастической усмешке.
– Мадам осторожничает, – прокомментировал он. – Я тоже, чего греха таить. Нас рассматривают под всеми углами зрения. Такое впечатление, будто мы матрешки: внутри первой – вторая, во второй – третья и так далее.
– А в последней что? – спросил Хирш.
Шарриак поднял глаза к потолку:
– Кто знает? Может быть, бриллиант. Может быть, ничего.
– Полагаю, это зависит от каждого, – сказал Хирш. – Они не скрывают, что очищают нас лист за листом, как артишок. И смотрят, в какой момент мы треснем.
– Артишоки не трескаются, – заметила Лоранс Карре.
– Они нет, а мы – можем, – заключил Хирш.
На некоторое время воцарилось молчание – пока официант ставил на стол салат из зелени, украшенный кусочками швейцарского сыра.
– Я уже мечтаю о еде, в которой совсем не было бы сыра, ни крошки, – бросил Пинетти. – А то мы наберем килограммов по пятнадцать.
– Это все из-за коров, – сказал Хирш. – Нужно же сбывать их продукцию. Кстати, о коровах. Вам известно, что они портят озоновый слой? Газы в их кишечнике содержат огромное количество метана.
Лоранс Карре огорченно прищелкнула языком.
– Прошу вас... мы же за столом. Если пойдет разговор о желудочных проблемах жвачных животных, я лучше вернусь к Морану. Он, конечно, развязный, но не вульгарный.
Хирш порозовел от такой отповеди. Он поискал что-нибудь хлесткое в ответ, но, ничего не найдя, уткнулся в свою тарелку. Шарриак смотрел на него с нескрываемым весельем, потом взглянул на Лоранс Карре и потянулся на стуле:
– Эх, обожаю такие потасовки... С мадам, думаю, у нас не будет в них недостатка.
Лоранс искоса глянула на него:
– Меня не очень интересует воздействие продуктов пищеварения рогатого скота на окружающую среду. Но если вам всем угодно послушать небольшой доклад на эту тему, я не буду выступать против такого единодушия.
Шарриак почесал бровь, затем, облокотившись на стол и положив подбородок на скрещенные пальцы, уставился на Лоранс Карре:
– Вы – чудо. Когда вы говорите, можно подумать, что читаете текст. – Он повернулся к нам, призывая в свидетели: – Я не прав? Мне редко такое встречалось. Она будто пишет свою реплику в голове, а потом прочитывает ее. Как вы это делаете?
Лоранс Карре наклонилась и проглотила кусочек салата. Но Шарриак не отставал:
– Не подумайте, что это плохо, напротив, даже очень хорошо. Но ваша манера выражаться... чисто литературная. Слушая вас, как бы читаешь книгу. Вы никогда не расслабляетесь?
Она медленно подняла на него глаза:
– Во всяком случае, не с вами.
Шарриак примиряюще выставил ладонь:
– О, я на это и не надеялся. Как и вы, я ни на минуту не забываю, что мы... в некотором роде конкуренты. И не сочтите это за предложение руки и сердца.
Пинетти мрачным голосом проговорил:
– Они еще заставят нас драться друг с другом. Вот увидите. Это уже началось, тем же и закончится.
Шарриак на время переключился на него.
– Естественно. Для чего, вы думаете, они собрали нас в группу? Если бы они хотели каждому устроить экзамен, то продолжали бы свои тесты в Париже. Но им хочется посмотреть, как мы будем вести себя, кто выживет в ужасающих джунглях человеческих отношений, в условиях соревнования.
– Надо же, и это я говорю как книга, – вздохнула Лоранс Карре.
Небрежным жестом Шарриак отбил мячик из глубины корта.
– Вопреки видимости я тоже умею читать. И тоже умею следить за каждым своим словом. Но на это мне не требуется усилий, и я не держусь так, словно аршин проглотил. Знаете, мадам, здесь никто не желает вам зла. Я могу убить вас, если окажетесь на моей дороге, но прежде я вам пришлю цветы.
Шарриак с легкостью завоевал превосходство над сотрапезниками, но не надо мной. Я ничего не говорил, а только наблюдал за ним. Он колотил себя в грудь подобно горилле, навязывающей свою волю сильнейшей обезьяны тем, кто впоследствии мог бы ей угрожать. Мне была очевидна его игра: Шарриак пытался запугать, ослабить своих конкурентов, раздавая им пощечины – одному за другим. Плоды он пожнет позднее. Ему удалось привести в растерянность их, но не меня.
Словно почувствовав это, Шарриак повернулся ко мне:
– Но наш друг очень молчалив...
Я как раз скатывал хлебный шарик. Щелчком я загнал его в тарелку. Прошло секунды три, прежде чем я ответил:
– Когда стреляешь, не распространяешься о своей жизни.
Шарриак зааплодировал кончиками указательных пальцев.
– Браво. Серджио Леоне, да? Сцена, когда ковбой сидит в ванне и достает из пены пистолет, пока другой объясняет ему, как будет его убивать. Потрясающий эпизод. Обожаю вестерны, а вы?
– Да. При условии, что пистолет в моей руке.
Он нахмурился:
– А это откуда? Это мне что-то напоминает...
После салата подали бифштексы. Пинетти, словно извиняясь, заметил:
– Вот видите, опять корова. Честное слово, я здесь ни при чем...
Лоранс Карре, раздосадованная сравнением с аршином, решила доказать, что тоже умеет шутить:
– Любопытно, как у них получится сорбет из говядины на десерт, – произнесла она мягко.
Пинетти оживился:
– А вы знаете, что говяжий жир есть во всем? Даже в мороженом? Когда разразилось коровье бешенство, все узнали, что жир добавляют даже в косметические кремы!
Шарриак с удрученным видом протянул:
– Опять начинается! Господин Пьянетти окончательно решил испортить нам аппетит! А ведь вам было сказано, что мадам...
– Пинетти, – оборвал его Пинетти. – Не Пьянетти, а Пинетти.
– О, простите. В отместку вы можете один раз назвать меня Шираком, а не Шарриаком.
– Знавала я каламбуры позанятнее, – произнесла Лоранс Карре своим обычным ледяным тоном.
Хирш неодобрительно покачал головой:
– Ну, вы нас достали!
Он не ошибался. Но у него не было опыта: все светские ужины изобилуют такими ораторскими состязаниями, выявляющими самого умного, хитрого или красноречивого, того, кто возвысится над другими. За исключением редких случаев, когда речь идет о близких друзьях, которым нечего делить, совместная трапеза – лишь предлог для установления иерархии, ширма тонкой игры, ее острые моменты обсуждаются по окончании матча. Аристократия нашего демократического общества только перенимает обычаи дворянства тех времен, когда графы и бароны, лишенные возможности сражаться на шпагах, убивали насмешкой, наносили ранения унижением, а языки были их разящим кинжалом.
Вместо мороженого из опасной говядины на столе появилась корзина с фруктами. Выбрав персик и изящно очистив его ножом, Лоранс Карре явила нам еще одно свидетельство превосходного воспитания. Шарриак кончиками пальцев снял шкурку с банана, Пинетти впился зубами в яблоко, я же не взял ничего.
После кофе я вышел на берег озера: я тоже начал обзаводиться привычками. Взошла луна. Под ее усталым светом темная масса пихт притаилась, скрывая свои тайны. Я спустился к берегу, окунул руку в ледяную воду. Ни малейшего ветерка, холодным был сам воздух.
Я не услышал, как подошла Лоранс Карре. Как и накануне, она села на валун, одернув красную юбку. Лоранс чудесно вписывалась в пейзаж: застывший взгляд, резко очерченный профиль на фоне озера.
Я пожелал ей доброго вечера и собрался уходить, но она вдруг заговорила:
– Этот Шарриак, там... Он мне не нравится. А вы что о нем думаете?
– Естественно, он напал на вас несколько раз...
Лоранс поморщилась:
– Да, но не в этом дело. Это не важно, я к этому привыкла. Знаете, женщине всегда не легко. Но когда Шарриак сказал, что убьет меня, он и вправду хотел это сделать... Вам так не показалось? Это было очень... неожиданно...
Она говорила, устремив взгляд на противоположный берег озера и будто размышляя вслух. Мне пришлось подойти поближе, чтобы не пропустить ни слова.
– Это метафора, – произнес я.
Лоранс пожала плечами:
– Конечно. Обычные разговоры сильного пола. Все они говорят, что конкурентов надо трахать, вы знаете куда, и прочее в том же духе. Когда они думают, что их не слышат, лексика становится сексуальной, но какой-то странной: заниматься любовью для них означает унизить другого, поработить его. Так они понимают любовные отношения. Вы не замечали?
– Замечал.
Меня несколько удивили ее грубоватые слова. Но ведь Лоранс лишь повторяла выражения, которые я тысячу раз слышал из уст крупных боссов. Да и она, без сомнения, тоже, даже если мои собратья и стараются сдерживаться в присутствии дам.
– А дальше, – продолжила Лоранс, – идет сплошное насилие: убить, растоптать, уничтожить... Ладно, все это игра, так устроен мир. Слова, слова... Но Шарриак – другое дело. Почему он мне сказал, что хочет меня убить? Потому что не может поступить со мной иначе?
Произнеся медленно последнюю фразу, она повернулась ко мне, пристально взглянула на меня, провела ладонями по платью. Мое удивление сменилось изумлением. Я не ожидал такого резкого выпада. Однако, мелькнуло у меня в голове, Лоранс пришла к этому не случайно. Ее номер великосветской дамы с принципами стоил аттракциона Морана. Я почесал подбородок.
– Шарриак не говорил, что хочет убить вас. Он сказал, что сделает это, если вы окажетесь на его пути.
Лоранс вздохнула, снова разгладила складку на юбке.
– Это одно и то же. Я ввяжусь в это, и вы тоже. Все мы знаем, что есть лишь несколько мест, а может быть, одно или два. И все мы претендуем на них. В противном случае мы бы не приехали сюда. Но почему он так сказал?
– Чтобы вас напугать.
Она медленно встала, подошла к воде и застыла, сто" спиной ко мне, скрестив руки на груди.
– Может быть. Или для того, чтобы я хорошо поняла правила.
Лоранс вздрогнула, не спеша пошла вдоль кромки берега, и я последовал за ней. Она шла, опустив голову и разглядывая камешки под ногами. Я попытался ее приободрить:
– Шарриак не на высоте. Иначе бы его здесь не было. Он, возможно, лучший из запасных, но пока сидит на скамье, а не играет на поле. Именно поэтому он в ярости. Вы опасны, потому что привлекли внимание дель Рьеко, и Шарриак пытается вас устранить.
Лоранс остановилась, сократив расстояние между нами.
– Вы думаете, он меня убьет?
– А вы боитесь? – ответил я вопросом на вопрос.
Впервые она улыбнулась, в лунном свете блеснули ее зубы.
– Нет. Если бы я боялась, то была бы кассиршей в супермаркете или держала магазинчик кустарных изделий, оплачиваемый мужем-хирургом. Нет, я просто почувствовала, что этот тип способен на насилие. Здесь не просто соревнование, здесь ненависть.
Я успокаивающе улыбнулся и сказал:
– А я этого не почувствовал.
– Потому что вы мужчина, – прошептала она.
Действительно ли Лоранс испытывала страх? Хотелось ли ей разделить его с кем-нибудь? А может, она искала союзника? Но Лоранс ничего обо мне не знала, я ведь мог быть таким же опасным, как Шарриак. Может, она пыталась обмануть меня, чтобы не драться на два фронта?
– А знаете, мне тоже нужна эта работа, – мягко произнес я.
– Да, – отозвалась она, не поднимая глаз, – я знаю. Каждое слово становится оружием, проявление человечности – слабостью, откровенность – предательством. О, я не имею в виду других, Морана и его ватагу. Они-то считают, что просто сдают экзамен на бакалавра. Или здесь нечто вроде конгресса. Вот увидите, через пару дней они начнут спрашивать, нет ли поблизости ночного клуба. Они уже ответили на пятьдесят предложений, разослали множество резюме и думают, что это очередное... Они поставили сотню франков на красное и ждут, выпадет ли выигрыш... А я, Шарриак, вы, может быть, Пинетти и эль-Фатави – мы финалисты. Мы будем грызть друг друга, господин Карсевиль. – Лоранс снова вздохнула и потерла руки, чтобы согреться. – Все это неприятно. Находясь в иной обстановке, мы, возможно, симпатизировали бы друг другу. Но так захотели в "Де Вавр интернэшнл". Им нужно узнать, можем ли мы быть безжалостными. Я не могу себе позволить провалиться. Все, что угодно, только не это.
Это была интересная информация. Я небрежно спросил:
– Они такие влиятельные?
– Да это мастодонты! С ними связаны все конторы вот уже год или два. Если они вас рекомендуют, вам открывается зеленая улица. Если они вас выбрасывают, вам конец. Стадия трудоустройства – это Де Вавр. Последний экзамен. Если проваливаетесь, то в лучшем случае дадут должность завсекцией в магазинах "Тати". Вы этого не знали?
– Я служил по другой линии. Там метод подбора кадров иной.
– Да, в небольших конторах легче. А я занималась кадрами, как вам известно. И я видела, как это происходит. Ч-ч-черт! Не надо было вам этого рассказывать, это поможет вам ориентироваться.
Лоранс Карре была последней француженкой, от которой я услышал "черт", а не "дерьмо".
– А почему вас...
Она шире раскрыла глаза.
– Уволили? Это мой секрет. А вас?
Не дожидаясь ответа, – впрочем, его бы и не было, – она пошла дальше. Мы были далеко от гостиницы, за соснами виднелся лишь слабый отблеск ее огней. Неожиданно дорогу преградила скала. Вильнув от береговой кромки, тропинка углублялась в лес. Лоранс повертела головой.
– Вернемся, когда станет светло?
Она пошла обратно, я последовал за ней. Оступившись, она покачнулась и прислонилась ко мне, но тотчас извинилась.
Когда мы дошли до начала аллеи у пристани, я попытался копнуть поглубже.
– А этот дель Рьеко... вы были с ним знакомы?
Она поколебалась.
– Н... нет. Я бы не сказала. У Де Вавра есть два гуру. Я знала одного парня, который прошел через их руки. Он выдержал... Так он их называл трепанаторами. Должно быть, этот один из них.
– Вы заметили, что он не ест с нами?
– Да, конечно. За общим столом устанавливаются какие-то связи. Появляются попытки выведать что-нибудь у них, расположить к себе.
– Соблазнить их.
Рассердившись, Лоранс гневно взглянула на меня:
– Все вы одинаковы! Думаете, что у женщин не существует других аргументов. Секс, повсюду секс!
– Да нет же... – промямлил я, – я не это имел в виду... а вообще...
Она не смягчилась и сердито щурилась.
– Трепанатора не соблазнить. Не стоит и пытаться.
Я развел руками, прося о снисхождении:
– Мне это и в голову не приходило. Клянусь. Я далек от этого... Но согласитесь, обольстить могут не только женщины. Есть тысяча способов.
Она насмешливо улыбнулась:
– Весьма тронута! Временами чаша переполняется и возникают приступы феминизма... хоть на стенку лезь... Не обижайтесь на меня.
До самого порога мы больше не обменялись ни словом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24