Как и мы, несчастные жертвы были поделены на три группы. Эта сессия была посвящена оптовой торговле мясом, о которой упоминал дель Рьеко и которая нас так позабавила. Встревоженные эпидемией коровьего бешенства, предприниматели действовали как могли. Один оспаривал результаты анализов и обвинял ученых в некомпетентности. Другой требовал от властей возмещения убытков, третий обратился к производителям утятины и гусятины. Несмотря на значительные убытки, все трое более или менее выкрутились (первый – менее удачно, чем остальные, второй – лучше всех). И ни разу они не выступили друг против друга. Может быть, и нам следовало с самого начала заключить пакт о ненападении? А впрочем, думаю, это было бы бесполезным: никто не стал бы его соблюдать.
Естественно, ничего из сказанного не было записано. Всю историю я смог восстановить по многочисленным аббревиатурам и пометкам на скорую руку.
Последние страницы касались новых серий тестов, тех, без сомнения, которые нам приготовили на завтра. Опять шли разлинованные сетки, некоторые цифры в них были обведены красным.
И наконец, на самой последней странице опять стояли все фамилии, сопровождавшиеся рядом букв. За фамилией Марсо следовало ACDBA rs 2114BZ. За другими – нечто подобное. В общем, китайская грамота. Совершенно неясно, что тут лучше – А или D.
Хирш тоже недоумевал. Но, показав на одну клеточку, попытался пошутить:
– BZ... Бретонец, наверное... Если у них то же самое и в компьютере, то нечего и мучиться. Это секретный текст без кода. Даже найди мы свою группу, будет то же самое.
Я постукивал пальцами по столу.
– Однако должны же они где-нибудь написать все это по-французски!
– Или они все это передают по факсу в Париж, а там уже обрабатывают. Если так, то мы в заднице...
Я принял решение:
– Это ничего не меняет. Мы не хотим вдаваться в детали их писанины, нам нужно снести их балаган. Ты сможешь искоренить компьютер? Судя по всему, они еще ничего не перенесли на бумагу...
– Конечно, могу. Да и ты тоже: берешь молоток и колотишь по нему.
– А что-нибудь похитрее?
– Тоже. Нужно отформатировать диск. Четыре раза. Если сделать это один раз, то еще можно восстановить часть данных.
– А может это сойти за естественную неполадку?
Он задумался:
– За естественную – не очень... Поломки в сети для этого маловато... Зато есть хорошенький вирус... Вот его вполне возможно ввести, он все испортит, и никто не узнает, откуда он взялся. Такое происходит постоянно, половина сети заражена им. Есть и такие, которые форматируют диск не четыре раза, но и одного достаточно,: чтобы все полетело к черту.
– У тебя есть при себе?
Он захохотал:
– Нет. Ты думаешь, что я таскаю с собой дискету с вирусом? На случай, если придется кокнуть компьютер?
– А если изготовить?
Он развел руками:
– Не стоит. Мы возвращаемся, я порчу диски обоих компьютеров, и привет. Кто это сделал? Только не я, я спал... Ищи ветра в поле. Они увидят, что их компьютеры кто-то угробил, но кто? Если тебя спросят, ты же не скажешь, что это я? Вот если они начнут колошматить тебя по голове телефонной книгой, тогда другое дело. Думаешь, они станут бить?
– Нет. Не думаю. Да я этого и не боюсь. Я видел, как в фирмах учат оказывать сопротивление разным инспекторам, налоговой полиции, а то и следователю. Высший класс – сбить с панталыку комиссара так, чтобы он забыл напомнить вам о ваших правах. А без этого вся процедура проваливается.
– Ладно. Подложим мину замедленного действия, чтобы она взорвалась только завтра?
– С вирусом, пожалуй. Для форматирования надо писать специальную программу.
– Тем хуже. Идем.
Мы на цыпочках вышли из здания. В ночной темноте порывы ветра чередовались с каплями дождя. Во дворе горел фонарь под крышей. Во время первой вылазки я его не заметил. Но в этот раз мне казалось, что я совершаю побег из лагеря и должен пересечь желтый круг под огнем со сторожевых вышек. Любопытно, некоторые детали сначала не видны, а потом вдруг бросаются в глаза. От фонаря пользы было мало: ни одно окно не выходило на плац. Его, наверное, повесили, чтобы отпугивать диких животных, водившихся, без сомнения, в лесу.
Хирш крался по пятам; я прошел под деревьями, прыгнул на ступеньки шале, толкнул дверь и... зажегся свет.

* * *

В кресле дель Рьеко сидел Шарриак. На его коленях лежало охотничье ружье. Позади нас Пинетти закрыл дверь и прислонился к ней спиной. У нас, должно быть, был вид школьников, застигнутых во время грабежа кладовки. Шарриак засмеялся.
– "Вечерние посетители", – проскрипел он. – Очень неплохой фильм, правда, немного устарел. Вы можете предъявить мажордому пригласительный билет? Не уверен, что вас приглашали.
Мы застыли от изумления. Я первый пришел в себя.
– А ты что тут делаешь, Шарриак?
Он лениво покачался, будто под ним было не кресло, а качалка.
– Скорее уж тебя надо бы спросить... Мы подумали, что вчетвером удобнее играть в бридж. Ведь ты для этого пришел, не так ли? Кстати, дай-ка мне папочку, которая у тебя под мышкой.
Небрежным движением он наставил на меня дуло ружья.
– Ты с ума сошел? Где ты откопал этот самострел?
Шарриак рассеянно взглянул на свое оружие:
– Этот? О, в сарае – целый арсенал. Нет, будь любезен, не подходи!
Собравшись шагнуть вперед, я остановился.
– Смеешься? Да оно даже не заряжено?..
Он медленно произнес:
– Я бы не поклялся... Это называется русская рулетка. Заряжено или не заряжено? Я склонен думать, что оно заряжено. Хочешь проверить?
– Послушай, ты же не будешь в меня стрелять... Ты чокнулся! Зачем тебе это нужно?
Он скорчил гримасу:
– Ради удовольствия. А что, мне было приятно. Из-за карточек. Я напрасно послал тебе поддельные карточки, а ты вообще поступил мерзко, переправив их дель Рьеко. Он пришел ко мне и вел себя довольно противно. Можно делать что угодно, но только не трогая его карточки. Даже шутки ради. Все это его по-настоящему разозлило. Он заявил, что я не лучше тебя. Похоже, правила неприкасаемы. Как видишь, ты попытался утопить меня вместе с собой, это не очень-то любезно. Я напрасно старался убедить его, что я тут ни при чем и все это твои выдумки, он мне не поверил. Он хочет устроить нам очную ставку. Как в полицейском фильме. А если он это сделает, ты скажешь ему правду. Он был уверен, что у тебя ничего не выйдет, а теперь уже не уверен, что и у меня получится. Словом, если ты в состоянии говорить... Ты находишь это нормальным? Вот как я все представляю... – Он упер приклад в свой живот. – Мы мирно прогуливались, – весело продолжил он, – и вдруг услышали шум в этом домике. Я сразу подумал о грабителе и побежал в сарай за ружьем, чтобы защищаться. Когда я приблизился к домику, показалась чья-то фигура с оружием, направленным на меня... – Он подбородком указал на топор для разделки мяса, лежащий на столе.
– Грабитель на необитаемом острове? – съязвил Хирш, начавший приходить в себя. – С топором мясника? Он уж точно белены объелся...
Шарриак проигнорировал его замечание.
– И знаете, кто это был? Бедняга Карсевиль, который свихнулся от своего поражения. Все произошло так быстро! Он напал на меня, я выстрелил в темноте наугад. Далее – экспертиза, отсутствие состава преступления. Меня это здорово подкосило. Никто не мог такого ожидать. Мне понадобится несколько месяцев, чтобы прийти в себя. Нет, не месяцы, а все то время, которое пройдет до вступления в мою новую должность. Жером, дай мне эту папку!
Я неторопливо положил ее на угол стола.
– Тебе она ничего не даст. Она к нам не относится.
– Я знаю. Это еще один признак умственного расстройства. Этот безумный Карсевиль схватил первую попавшуюся папку и топор, украденный на кухне. Затем стал набрасываться на всех, подобно душевнобольным в Америке, которые расстреливают целую школу. Сильный стресс... Неустойчивый характер, чрезмерная возбудимость, но главное – сильный стресс. Какая жалость!
– А Хирш? Как ты объяснишь?
– О Хирше не беспокойся. Ты его уже зарубил. Топором. Когда я думаю о нем... Я еще дешево отделался!
Впервые за все время я забеспокоился. Шарриак говорил совершенно серьезно. Чем больше он говорил, тем сильнее вживался в свой полицейский фильм. Этот тип был совершенно сумасшедшим. Я попытался обратиться к тому, что могло в нем остаться разумным.
– Это не пройдет, Эммануэль. Когда есть убитый, мало одних свидетельских показаний. Будет произведена баллистическая экспертиза, исследованы отпечатки пальцев. А ты их всюду оставил. Даже на топоре.
– Э, нет. Это Пинетти, а не я. Он прикоснулся к нему машинально, когда хотел оказать помощь Хиршу.
Я почувствовал, как от плеч по рукам побежали мурашки. Но я не отставал от него:
– А если я напишу тебе заявление, в котором признаюсь во всем?
– О, признания! Они ломаного гроша не стоят. Все от них потом отказываются.
Я очень медленно поднял руки, внимательно следя за тем, чтобы не вызвать раздражения у этого психа.
– А стоит ли, Эммануэль? Из-за какой-то работы... За это не убивают.
Он поправил очки.
Конечно же, за это убивают. Есть места, где тебя прирежут за пятьдесят франков. За часы, за пиджак, башмаки. И даже просто так, потому что ты посмотрел кому-то в глаза. Мы так мало значим...
Как вести себя, стоя перед вооруженным психопатом? Перед таким, кто всю неделю говорил об убийстве и теперь от слов переходит к делу? Поистине все мы оказались по ту сторону стены. И тем не менее я пытался его убедить:
– Существуют и другие решения, Эммануэль. Более простые.
– Для тебя, может быть.
– Нет. Для тебя тоже. Два трупа – это уже кое-что. Начнется серьезное расследование. Подозрения. Статьи в прессе. Для твоей анкеты не очень-то... Не вижу, что ты выгадаешь, если убьешь меня.
На его лице появилось мечтательное выражение.
– По правде говоря, я тоже не вижу. Вся эта кровь... Это будет так вульгарно! Есть решение получше. Мы вместе идем к дель Рьеко, будим его, и ты ему объясняешь, что замышлял в его главном штабе. А знаешь, еще не все потеряно. Разумеется, тебе уже не достанется такая же интересная должность, как мне, но семью-то ты прокормишь, если дети твои не слишком требовательны...
– А сам ты расскажешь ему, что делал в его кресле с этим ружьишком?
– Естественно. Я защищал его имущество и общественный порядок. Я услышал шум и прибежал. – Шарриак опустил глаза, выпятил губы. – Если подумать, я много не выиграю, – продолжил он. – Он поверит мне, но сомнение останется. Уж лучше вернуться к первому варианту.
Я сделал шаг назад, уперся спиной в шкаф и сказал:
– Эммануэль, ты по уши в дерьме. Ты не убьешь двух человек, даже если физически на это способен. Давай-ка все это прекратим, разойдемся и забудем. Все другие сценарии не годятся.
Он вздохнул:
– Да, но я же не знаю, что вы там нахимичили с компьютерами. Дельваля со мной нет, а наш друг Хирш запросто повесит мне лапшу на уши, и проверить я не смогу. Сделать вид, будто ничего не было, согласен. Да только это невозможно. Вы что-то сделали, а я в точности не знаю что; очень досадно...
– Мы ничего не сделали, нам не удалось войти в программу, – сказал Хирш. – Они защищены.
– Расскажи кому-нибудь другому! Не пришли же вы только затем, чтобы стащить старое досье.
– Даю слово, – сказал Хирш.
Шарриак вспылил:
– Твоим словом только подтираться! Здесь война, гражданская. Ты даешь слово, а как только бедняга поворачивается, стреляешь ему в спину.
– В таком случае не вижу выхода, – заметил я.
Шарриак переложил ружье.
– Когда говорят, что нет решения, это значит, что решение не нравится. А оно всегда есть. А то и несколько. Более или менее неприятных. А, кажется, одно я уже нашел... Пинетти, возьми это досье, отнеси в номер Карсевиля и спрячь, но не очень старайся. Потом возвращайся.
Мне полегчало оттого, что он, похоже, отказался от своих убийственных проектов.
– Это еще один план?
– Ничуть. Ты слишком много смотришь телевизор. В конце фильма плохой герой рассказывает о своих замыслах, а хороший ускользает, и все замыслы рушатся. Если не считать, что хороший – это я. И конечно, я не буду ничего объяснять. Остановим маятник и возвратимся к тому, что происходило полчаса назад: ты – в своей комнате с украденным досье, и ничего не случилось.
Он, естественно, тотчас предупредит дель Рьеко, и мне придется объяснять, как документы очутились в моей комнате. Никто не поверит в невероятную историю с ружьем. Шарриак был прав: ничего бы не случилось. Разве что открылись мои достойные сожаления действия, меня бы сразу прогнали под свист и улюлюканье и навеки внесли в черный список.
Это было совершенно недопустимо. Надо заставить Шарриака болтать до изнеможения. Этот тип обожал слушать себя, распускать хвост, любуясь своим отражением в зеркале. А если он уверился в том, что контролирует ситуацию, ему захочется ее посмаковать. В этом – мое спасение.
– Ну и что же дальше? – спросил я.
Шарриак принял озабоченный вид. Но желание покрасоваться было сильнее, и он поддался ему, начав противоречить сказанному им же несколько секунд назад, намного более разумному, между прочим.
– Жером... Ты представляешь, как я разочарован. Пинетти отнесет досье, мы трое остаемся здесь. Затем я зову дель Рьеко и выкладываю ему все как есть: что ты вернулся за документами, украв до этого некоторые из них. А я обнаружил список завтрашних тестов. Или, скорее, ты его нашел, а я тебя с ним поймал. Он там, на столе. – Он указал концом ствола на оранжевую папку. – Очень забавно. Среди всего прочего, они хотят заставить нас играть в мажонг. Одному Богу известно зачем. По-моему, шахматы более уместны. Тот, кто играет в шахматы, не может быть совсем дураком: по крайней мере он знает, что нужно предвосхищать ходы противника и, главное, нельзя никогда его недооценивать. Тебе известно, что чемпионы прекращают игру, когда видят у противника выигрышный ход, даже если тот сам не подозревает о нем и собирается играть по-другому? Это – великое дело. Приписывать противнику свой собственный интеллект. Меня это восхищает.
Шарриак снова увлекся, и возобновился словесный поток. Я выжидал момент, когда мышцы его руки неуловимо расслабятся, и постарался еще больше рассеять его внимание.
– Мы не в шахматы играем, Эммануэль. У тебя ружье. Ты уже переступил порог, это другая игра.
– Да что ты! Это одно и то же. Прикончишь ты кого-нибудь пачкой судебных повесток, газетных статей или калибром 7.65 – это все одно и то же. Разница лишь в том, что если он покончит с собой, то сэкономит тебе на стоимости пули. Вон Береговуа, они его пристрелили как кролика, Никсона – тоже. Им даже не пришлось платить кому-то за его убийство, как в случае с Кеннеди. Так что прогресс тут налицо.
Я все еще следил за выражением его глаз, как вдруг события понеслись с бешеной скоростью. Как только Пинетти, уставший, наверное, от разглагольствований своего патрона, решился выйти, Хирш прыгнул на него.
Возникло короткое замешательство. Хирш и Пинетти толкали друг друга, и казалось, что они целиком заполнили собой тесное помещение, затем внезапно вывалились через открытую дверь наружу. Шарриак вскочил, я сильно ударил его ногой прямо под коленную чашечку, и он скорчился от боли, позабыв о своем ружье. Я схватил ружье за ствол. Шарриак резко вывернулся, одним движением перевернул ружье и нанес мне сильнейший удар прикладом в грудь. От толчка я сел на пол. Второй удар пришелся мне в правую скулу, красной волной мне застлало глаза. Я поднялся с разбитой щекой, поморщился, чувствуя острую боль в грудной клетке. У меня, наверное, было сломано ребро или несколько.
Шарриак, сильно хромая, уже спускался по ступенькам. Я дотащился до двери. Спустившись с крыльца, он приложил ружье к плечу. Чуть дальше, у самых пихт, катались по земле Хирш и Пинетти, пытаясь задушить друг друга.
– Прекратите! – крикнул Шарриак. – Прекратите, или я буду стрелять!
Они не останавливались, и он выстрелил. Значит, ружье оказалось заряженным. Выстрел гулко прозвучал в тесном дворике.
Я на миг оцепенел. Он сделал это. Безумец перешел от слов к делу. Хирш и Пинетти своей дракой высвободили его ярость, которую он с трудом сдерживал с самого начала.
Шарриак продвинулся на шаг, пытаясь разглядеть, что творилось под деревьями. Не дожидаясь результата, я, ковыляя, проскользнул за его спиной, прижав локоть к разбитой груди, и бросился в спасительную тьму ангара, находившегося слева от домика.
Очутившись там, я со стоном присел на корточки. Скула кровоточила, при каждом движении из глаз катились слезы.
Ничто больше не шевелилось снаружи. Шарриак исчез. В глубине двора лежало тело, полускрытое деревьями. Конечно, это Хирш. Меня мучили боль в груди и ноющая скула. Но сильнее боли было потрясение. Только что взлетели на воздух все барьеры, терпеливо возводимые в течение всей жизни, но постепенно разъедаемые оказываемым на нас давлением: эти сдержанные и разумные люди вдруг превратились в сорванцов, выбежавших на большой перемене во двор, чтобы подраться в грязи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24