Не очень высовываясь, я окликнул ее. Она взяла ружье на изготовку, ее глаза сузились, но тут она меня заметила. Через мгновение она уже присела на корточки подле меня. Только подергивание щеки выдавало ее напряжение.
– Что произошло?
– О, я услышала шум, спустилась, Лоранс мне все рассказала. Бедняга Мастрони пытался нас убедить, что ему совсем не больно. А его здорово задело, вы знаете? Это меня очень расстроило. И нервы сдали. Потом появился Дельваль. Не долго думая, я схватила ружье Мастрони и выстрелила. Дельваль, Шарриак – банда подонков. Так что это справедливо, правда? К тому же он мог быть вооружен, откуда мне знать? К сожалению, я, кажется, промахнулась.
Брижит говорила спокойно, будто рассказывая о чем-то банальном.
– А пожар?
В окнах были видны языки пламени, бушевавшего в ресторане. Пожрав шторы и остальную ткань, огонь поутих. Массивная мебель загорается труднее и горит медленнее, чем думают, так что большого пожара, казалось, не будет. От современного отеля с покрытиями из пластика уже осталась бы лишь кучка золы.
Брижит передернула плечами:
– Понятия не имею... Дотронулись до чего-то горючего, может быть, масло... не знаю... А может, и подожгли. Этого я никогда не узнаю. Эксперты страховой компании разберутся.
– Мне нужен Шарриак, – вздохнул я. – Пока он жив, это будет продолжаться.
Брижит искоса посмотрела на меня:
– А мне нужен Дельваль. После всего... Дело принципа. Но таких, как Шарриак и Дельваль, не счесть. Со всеми не справиться. Вы тоже ранены?
Пока Брижит сидела слева от меня, ей не видна была правая сторона моего лица. Она дотронулась пальцем до разбитой скулы, и я взвыл.
– Знаете, ужасно больно!
Сочувствие появилось на ее лице, полуироничное-полужалостливое, как перед ребенком, слегка оцарапавшим коленку.
– Представляю, – посочувствовала она и вдруг вскочила, указывая на ту сторону линии пихт: – Шарриак! Там, на берегу!
Она не ошиблась: следуя берегом, Шарриак, пригнувшись и хромая, бежал к тропинке, которую мы когда-то обследовали с Лоранс. Брижит прицелилась. Резким движением я опустил ствол.
– Нет!
Она недоуменно взглянула на меня.
– Нет? В спину не стреляют?
– Стреляют. Но Шарриак – мой.
– Ладно. Тогда поспешите за ним, вы здесь хозяин, – ответила она, глядя мне в глаза. – Пора с этим покончить.
Если бы Брижит не бросила мне вызов и я не побоялся уронить себя в ее глазах, было бы все иначе? Не думаю. Мы все уже слишком далеко зашли. К тому же я сам сказал ей: Шарриак – мой. Я его заслужил. Все это могло закончиться только битвой командиров.
Опираясь о дерево, я с трудом поднялся. Брижит осталась стоять на одном колене с ружьем на бедре.
– А я подожду Дельваля, – сказала она. – Этот тип мне никогда не нравился. Если он, на свою голову, пройдет мимо... Эй, Карсевиль...
– Да?
Она улыбнулась, открыв неровные зубы.
– Ну и стажировочка. Если и после этого они нас не возьмут...
Я ответил ей кривой улыбкой:
– Ну да, в "Солдаты удачи", например. Довольно приличная лавочка. Безработных у них не бывает. Кажется, идет набор в Косово, можно попробовать...
Она рассмеялась и сразу закашлялась. Должно быть, наглоталась дыма. И поделом: было бы несправедливо, если бы она одна не пострадала.
Когда я проходил мимо Лоранс, та не отвернулась, но и не стала меня удерживать.

* * *

И все-таки я разделался с Шарриаком. Вот он, у моих ног, мертвый – мертвее и быть не может. Я догнал его, когда он пересекал лужайку. На подъеме я оказался резвее: со сломанными ребрами шагаешь быстрее, чем с перебитой лапой.
Я окликнул его. Он обернулся, и я выстрелил. Он тоже мог выстрелить, но не сделал этого. Думаю, он плохо видел меня: я был на опушке, шел с востока, и солнце было у меня за спиной. И еще я думаю, что он потерял очки. Но битва была честной, у него тоже был шанс.
Свалился Шарриак как подкошенный, лицом в землю. Я присел рядом. Подождал. Уже несколько зеленых мух вилось у его уха, хотя он еще не остыл.
Чуть позже я услышал рокот лодочного мотора, потом голоса жандармов или пожарных. Они очень быстро уехали, но скоро они вернутся. А пока – тишина. Пожар, полагаю, потушен: крыша гостиницы, просвечивающая сквозь ветви, такая же мирная, как и прежде. Раненых, вероятно, вывезли первым же катером. Надеюсь, убитых там нет. Если не считать Шарриака... И может быть, Хирша. Вот его-то мне жаль. Мне очень нравился Хирш.
Не знаю, разделалась ли Брижит с Дельвалем. Это ее проблема. Надеюсь, она уладила ее. Не так уж часто можно позволить себе такое удовольствие.
О том, что будет потом, я не думал. Можно было бы, конечно, оставить оружие и спуститься как ни в чем не бывало. К озеру, цивилизации, крупным воротилам, к бесшумным, но таким же смертельным стычкам. Туда, где убивают символически, где дозволено все, кроме явных физических увечий.
Да, я мог бы... А скорее всего нет. Не завидую судебному следователю, которого назначат вести это дело. Ему придется тщательно разбираться в жертвах и убийцах. А это в наше время очень деликатная вещь. Если только все мы не станем ссылаться на всеобщее умопомрачение. Но как утверждать это в мире, который сам стал безумным? Мы просто, одни и другие, дошли до своих собственных пределов. Как того желал дель Рьеко.
Зато он-то уж точно погорел. Не думаю, что "Де Вавр интернэшнл" удержится после крупных заголовков в прессе. Какое-то время я лелеял мысль убить и его. В конце концов, все это случилось из-за него. Но я не знаю, где его найти. Да и нужно ли? Хочет он того или нет, но он уже мертв. Теперь его очередь познакомиться с дверьми, которые захлопываются перед носом, с собеседниками, которые всегда на совещании, когда хочешь с ними поговорить, с холодными секретаршами, обеспокоенными кредиторами, с бессонными ночами и растроганными, доводящими до исступления глазами тех, кого любишь. Худшее из наказаний – не имеющая конца агония.
Но это не для меня. Ни за что. У меня еще осталось несколько патронов. Конечно, я мог бы обогнуть остров, пересечь озеро в узком месте, на севере. Там, наверное, не очень глубоко. Но у меня очень болит грудь, и я не знаю, смогу ли. Да и что ждет меня на той стороне? Леса и горы, а потом итальянская граница? Но больше нет границ, нигде не укроешься. Повсюду шарриаки и дель рьеки, повсюду люди, которые хотят знать, сколько денег они на тебе заработают и что у тебя внутри. Про Шарриака-то уже известно, что у него внутри, – пуля.
Я очень рад, что убил его. Даже если это ничего мне не дает.
Я пытаюсь вновь думать о пережитом, начиная с первого дня. Но я напрасно ломаю себе голову. Ошибок я не допустил. Ни одной. По-другому не могло и быть. Скоро они придут с жандармами, судьями, журналистами, и все начнут обвинять меня. А в чем я виноват? Восходящее солнце слепит глаза, и мной овладевает безмерная усталость. Что я могу им сказать? Что у меня не было выбора? Что я слишком похож на них, чтобы судить меня? Я ничем не могу угрожать им, а ведь только в этом случае они бы меня уважали. Вот рассмешить я их могу. Но боюсь, этого я не перенесу.
Пихты смотрят на меня. А я на них. Если долго не двигаться, как они, может, я превращусь в камень. Тогда мы сможем разговаривать – растительный мир с неодушевленным. Неплохое решение, когда не осталось ничего человеческого.
Но времени мне не дадут. На озере я слышу гудение мотора возвращающегося катера. Нужно на что-то решиться.



1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24