– Ну, мне пора. Я обещала Гвен помочь ей с цветами.
Карен тоже встала.
– Не могу себе представить, как бы Уголок обходился без вас! Я провожу вас до пролома, чтобы размяться.
Когда они вышли на ослепительный солнечный свет, Элис увидела проезжающую мимо машину кремового цвета.
– Я забыла сказать вам, сегодня утром приезжал какой-то человек посмотреть квартиру Холлоуэев. Новоавстралиец.
Карен воскликнула с неожиданным жаром:
– Желаю ему найти в Уголке такое же счастье, какое нашли мы!
Глава седьмая
Карен остановилась у пролома, глядя, как Ли-Ли и Элис возвращаются в «Лавры».
– Сад просто великолепен! – крикнула она им на прощанье. – Как я вам завидую!
– А я тебе, – пробормотала Элис вслед ее удаляющейся спине и остановилась, чтобы Ли-Ли могла взобраться к ней на плечо. У Карен было все: обожающий и обожаемый муж, прекрасный сын и дочь, ничуть не более трудная, чем Лиз.
Лиз становилась просто невозможной. Хотя она изливала на нее всю любовь, не имевшую иного выхода, теперь, когда Лиз выросла, она чувствовала себя с ней, словно с чужой. И боялась ее. Боялась ее друзей – и девушек и юношей, – которые бесшумно поднимались по черной лестнице в ее кабинет. Боялась, сама не зная чего. Они всегда были с ней очень вежливы. И все равно она боялась.
Слушая хладнокровные рассуждения Лиз на темы, которые в дни ее юности были запретными – даже и теперь не только она, но и Мартин предпочитал их не касаться, – она чувствовала, что они принадлежат не к разным поколениям, а к разным эпохам.
Только после смерти матери она начала понимать, как велико отчуждение между ней и Лиз. Это сознание причинило ей боль и усугубило ее одиночество. Когда же она попыталась перебросить мост через пропасть, выяснилось, что это невозможно. Так у нее было отнято единственное утешение, которое дала ей жизнь: ребенок, которому она заменила мать, больше не нуждался в матери. Короткие двадцать лет, которые разделяли их, оказались столь же непреодолимыми, как сорок лет, бездной легшие между нею и ее собственной матерью.
Да, у Карен есть все – включая любимую работу. А у нее нет ничего. Даже сада, что бы там ни утверждали люди! Элис обвела сад враждебным взглядом. Все говорили, что он полон мирного спокойствия. Лиз любила лежать тут в гамаке со своими книгами. В летние вечера они с Мартином нежились тут в шезлонгах, а она приносила им прохладительные напитки. И Мартин говорил: «Этого часа я жду весь день. Здесь так мирно и спокойно».
Элис всегда удивляло, что никто не видит сада так, как его видит она: немое поле битвы – пусть прекрасное, – где земля ведет постоянную борьбу с дождями и засухой, где каждое выросшее дерево, каждый расцветший цветок выдерживает прежде лютый бой с природой и где она и Старый Мак схватились в бесконечном безмолвном поединке…
Она стала смотреть, как он с обычной своей педантичной аккуратностью подстригает изгородь. Надо подождать, пока он кончит, а потом она поговорит с ним о летних посадках. «Затеет с ним спор», – это выражение подошло бы здесь больше, если бы только он спорил. Но Старый Мак никогда не тратил слов, если можно было обойтись кивком или хмыканьем.
Когда он кончил подстригать изгородь и распрямил спину, Элис начала с решительным видом:
– Мне кажется, Мак, что пора изменить круглую клумбу. По-моему, эти новые петунии…
Он слушал и то кивал, то покачивал головой. Потом он отошел, и Элис ни на секунду не усомнилась, что он сделает только то, что собирался сделать с самого начала. Вот почему, хотя все хвалили «ее» сад, сама она в глубине души прекрасно знала, что это сад Старого Мака.
Она получала призы за розы на Стрэтвудской садовой ярмарке, цветная фотография ее бордюра из трав была помещена в «Женском еженедельнике», и каждый год она придумывала что-то новое, мечтая когда-нибудь удостоиться высшей чести – занять призовое место в конкурсе «Геральда». Но на самом деле это будет заслугой Старого Мака.
Она задумалась, прикидывая, на какой именно конкурс садов лучше будет записаться – весенний, летний или осенний, и мысленно представила себе ту часть сада, которая будет выглядеть особенно выигрышно осенью: огненные языки штрелиций и алые нифофии на фоне кипарисов, красная листва хурмы и японского клена с золотым вязом на заднем плане.
Но как бы они ни планировали, каким бы прекрасным ни представлялся ей сад мысленно, на деле все всегда получалось чуть-чуть хуже. Каждый раз, когда она решала устроить чаепитие на свежем воздухе для выпускниц школы Св. Этельбурги или для кружка прихожанок, сад обязательно ее подводил. Было либо еще слишком рано, либо уже слишком поздно, и постепенно ей начинало казаться, что он стакнулся со Старым Маком.
Мирный и спокойный, как бы не так! Элис вернулась в дом.
Миссис Паллик мыла на кухне посуду – как обычно, без всякого почтения к дултоновскому фарфору и старинному серебру. Объясняй ей, не объясняй – результат тот же!
– Прекрасная погода, – сказала Элис, чтобы скрыть раздражение. Терять миссис Паллик она все-таки не хотела, несмотря на ее бесчисленные недостатки.
– Так-так, – ответила миссис Паллик осторожно, со своей странной интонацией. – Утром и вечером еще холодно.
– Ну что вы говорите! Холодно! Какая погода бывает в вашей стране ранней весной, хотела бы я знать?
– У меня нет моей страны, – угрюмо ответила миссис Паллик.
Этот ее постоянный припев обычно возбуждал в Элис сочувствие.
– Но когда у меня была моя страна, – продолжала миссис Паллик, – то у нас было хорошее отопление.
– Ах уж это ваше отопление! Прямо мания какая-то. Сегодня очень тепло.
– Может быть! – Миссис Паллик свалила груду вилок и ножей на сушильную доску с грохотом, от которого кровь прихлынула к вискам Элис. – Вот посмотрим. В этом миро ничего знать заранее нельзя.
Она принялась тереть тарелки с такой энергией, что во все стороны полетели клочья пены.
Элис поспешно вытащила цветы из-под раковины и начала перекладывать их в корзины. Но только когда по щелканью ножниц она поняла, что Старый Мак подстригает кусты у ворот, она, наконец, решилась вынести их из дому.
– Миссис Паллик, я иду к миссис Рейнбоу помочь ей расставить цветы. Если к половине одиннадцатого я не вернусь, вскипятите чаю себе и Старому Маку. Кекс в черной коробке.
Миссис Паллик угрюмо оглянулась через плечо, и пена с ее локтей закапала на пол.
– Я должна буду пригласить его сюда?
– Ну, он же обычно пьет чай здесь.
Миссис Паллик всколыхнула толстые плечи столь величественно, что выражение «пожала плечами» было бы для этого движения слишком слабым.
– Как вам угодно. Но в этом случае вы разрешите мне выпить чай в столовой? Я не привыкла пить чай за одним столом с садовниками.
– Если я пью с ним чай за одним столом, то почему не можете вы?
Плечи миссис Паллик вновь всколыхнулись.
– У австралийцев есть странные обычаи. Так я могу пить чай в столовой?
– Хоть в гостиной, – резко сказала Элис.
– Там холодно. Кроме того, с тех пор, как у вас больше нет телевизора, пить там чай совсем неинтересно. – Она пошла за Элис к дверям. – Передайте миссис Рейнбоу, что я приду, как только кончу тут. А когда это будет, известно одному богу, столько тут работы.
G трудом сдержавшись, Элис торопливо ушла. Если бы только обучать новую прислугу было не так мучительно, она сейчас же указала бы миссис Паллик на дверь. Какая чванливость! Кем, собственно, она была у себя на родине? Даже посуду не умеет вымыть как следует, а ее уборку и уборкой-то назвать нельзя.
Ли-Ли, мяукнув, вспрыгнула на столб калитки, которая вела на задний двор дома Рейнбоу. Идти дальше она не желала: она ненавидела Лулу, их собаку, а Лулу ненавидела ее.
Полотер натирал эстраду, выстроенную на газоне, а двое рабочих готовились натянуть над ней огромный голубой тент в золотую полоску – все вокруг было голубым с золотом (цвета школы Св. Этельбурги). И для танцев приглашен оркестр! Рейнбоу празднуют день рождения дочери на широкую ногу, ничего не скажешь.
Если бы только Лиз была другой, какие званые вечера они могли бы устраивать в «Лаврах»!
Насколько легче ей было бы, если бы Лиз выросла похожей на Розмари Рейнбоу! Именно о такой юности она мечтала для себя и надеялась прожить ее хотя бы в своей племяннице.
Розмари в девятнадцать лет была такой же хорошенькой, как когда-то ее мать, такой же очаровательной и задорной. Когда она прелестно сыграла роль Титании в школьной постановке «Сна в летнюю ночь», даже самые консервативные члены Ассоциации родителей пришли к выводу, что образование для девушек вещь не такая уж плохая, если оно заслуживает даже фотографии в «Приложении для женщин».
То, что Лиз гораздо лучше сдавала экзамены, Элис не утешало. Зачем женщине экзамены?
Гвен Рейнбоу с шумной радостью встретила ее на кухне, полной запаха пекущихся пирогов. Волосы ее были повязаны косынкой, и она еще не сняла халата, плотно облегавшего ее стройную фигуру. Элис не могла понять, почему она не полнеет. Ведь она всегда ела то, что хотела и сколько хотела. Некоторым людям везет во всем.
– Ах, Элис! Какие великолепные цветы и сколько их! – воскликнула Гвен. – Пожалуйста, поставь их в столовой и гостиной. Ведь у тебя такой тонкий вкус! – Она заглянула в список. – А мне еще стольким надо заняться!
– Прости, что я задержалась, но мне надо было передать поручение Лайше, а кроме того, у нас сегодня и Старый Мак и миссис Паллик. Она сказала, что придет к вам помочь попозже.
– Чудесно! Чем больше рук, тем лучше.
– Она сегодня в одном из своих «настроений», так что будь осторожна. Как мне надоели эти истеричные иммигрантки!
Гвен засмеялась.
– Что поделаешь, приходится терпеть. Впрочем, на свою Ванду я пожаловаться не могу. Настоящее сокровище. Попробуй в следующий раз найти польку. Они гораздо приятнее этих прибалтийцев, которые всегда ноют о своих потерянных домах и земле.
– Мне иногда так и хочется спросить миссис Паллик, зачем же они иммигрировали, раз уж там был такой рай.
– Наверное, нам следует быть благодарными и за них – ведь все наши девушки уходят на фабрики, а о том, чтобы стать прислугой, и слышать не хотят. Обри говорит, что нам нужна хорошая долгая депрессия, чтобы поставить их на место.
– Он совершенно прав.
Гвен снова заглянула в список.
– Дай мне сообразить. Ужин будет накрыт под тентом. В прошлый раз они безнадежно испортили ковер в гостиной, и больше я рисковать не намерена. Метрдотель приедет к шести часам и всем этим займется. Не знаешь, Сильвия еще не вернулась?
– Должно быть, вернулась. Утром верхнюю квартиру смотрел новоавстралиец…
– Да? На что он был похож?
– Прекрасно одет, красив, большой автомобиль.
– Ну, иначе и быть не могло, если вспомнить, сколько они за нее просят.
– Да. Он выглядит совсем не так, как эти наши женщины. И очень милые манеры.
– О да, очаровательные, – согласилась Гвен. – Обри не слишком высокого мнения об этих выходцах из Средней Европы, которые кормятся своим обаянием, но, по-моему, нашим мужчинам не мешало бы у них кое-чему поучиться.
Она вышла на стеклянную веранду.
– Я собрала вазы здесь, так как знаю, что ты терпеть не можешь кухонного жара. Вода в ведре, а вот маленькая лейка. Ну, ты знаешь, где что, а Ванду я оставлю натирать пол в гостиной и холле, не то она заговорит тебя до смерти. Наверх я ее пускать не хочу, пока Розмари не проснется. Сегодня ей надо как следует выспаться. Вчера она вернулась поздно, а вечером должна быть свежей. Ты видела ее фотографию в сегодняшнем номере газеты?
Элис поглядела на фотографию, на которой Розмари выглядела почти такой же хорошенькой, как в жизни. Она прочла заметку под фотографией, и ее сердце сжалось от зависти.
– Удивительно хороша, – сказала она.
Гвен с заговорщицким видом открыла стенной шкаф.
– Я тебе дам взглянуть на ее платье, только не проговорись. Его сейчас привезли. Чудо, правда?
Элис согласилась.
– Кружево обошлось в восемьдесят фунтов, но, по-моему, оно этого стоит, ведь верно?
Элис согласилась и с этим.
Гвен вдруг быстро повернулась к ней.
– Лиз и Лайша придут вечером?
– Конечно! Они так любят бывать у Розмари, – солгала Элис.
– Не верь! У них на нее последнее время какой-то зуб. Иногда мне кажется, что они невзлюбили ее за то, что она пользуется таким успехом у мальчиков. Но согласись, разве она виновата, что они кружат около нее, как мухи?
Элис поджала губы.
– Ну что ты! Лиз и Лайша слишком заняты своими экзаменами и всем прочим, чтобы думать о мальчиках.
– По-моему, это неестественно. И все-таки мне кажется, что тут замешан Дональд. Я ему не доверяю.
– Но, Гвен, он ведь очень милый, серьезный мальчик.
– Ну, он не такой тихоня, каким кажется. Только представь себе: несколько месяцев назад он пытался соблазнить мою девочку!
– Да не может быть! – ужаснулась Элис.
– Представь себе! Я все от нее узнала, когда начались эти обиды из-за того, что она порвала с ним и поехала на студенческий бал с Тоби Эпплгейтом. Очень милый, чистый юноша и спортсмен. Да и чем, по их мнению, могло кончиться это детское увлечение?
– Я думаю, дело вовсе не в этом. Карен ничего такого мне не говорила, и ведь они с Фрэнком тоже обещали сегодня прийти.
– Карен умная женщина и очень милая. Нет, это все девчонки – и не только Лайша, но и Лиз, хотя я не понимаю, какое это имеет к ним отношение и какое право у них вести себя так только потому, что Розмари порвала с Дональдом. Неужели они думали, что лучшие годы жизни она потратит на то, чтобы дожидаться, пока он сдаст свои экзамены? И он такой скучный! Конечно, он очень умен, но для нее он слишком скучен. Розмари нужен кто-нибудь повеселее. Представь себе, за весь прошлый год Дональд пригласил ее только на бал студентов-медиков!
Элис, пытаясь сохранить лояльность по отношению и к тем и к другим своим соседям, сказала растерянно:
– Но он всегда так занят, Гвен! Ведь он вообще нигде не бывает. Он постоянно занимается вместе с Младшим Маком.
– У Младшего Мака нет другого выхода, и нельзя отрицать, что Старый Мак вправе им гордиться. Но старик не может его содержать, а Мандели, должно быть, получают бешеные деньги. И есть за что, этого отрицать нельзя. Карен говорила тебе, что «Мир женщины» собирается поместить статью о том, как они перестроили и отделали наш дом?
Элис ощутила горечь во рту.
– Неужели? Очень рада за вас!
Раздался мелодичный бой часов в холле. Гвен вздрогнула.
– Боже мой! Половина десятого! Надо пойти взглянуть, кончила ли Ванда гостиную? – Она легонько шлепнула Элис по плечу. – Элис Белфорд, сколько времени ты отнимаешь у меня своей болтовней, подумать страшно!
Элис, совсем расстроенная, начала разбирать цветы, и прикосновение к ним не принесло ей обычного утешения. Когда она взяла мелкие розы, срезанные с беседки, ее грудь почему-то сжала судорога боли.
Глава восьмая
Когда Лиз и Лайша, выйдя из библиотеки, спускались по лестнице, куранты на башне пробили половину пятого. Лиз прилепила объявление между ушами каменного льва у подножья лестницы и дернула его за язык, потемневший и отполированный прикосновениями пальцев многих поколений студентов. Она пересчитала оставшиеся листовки.
– Всего пять! Штат библиотеки стойку на руках сделает, когда заметит, что мы развесили по столам на лампах.
– Мне кажется, многие из них на нашей стороне, только они боятся сказать это открыто. Когда я положила сегодня листовку на стол Фредди, он тихонько сунул мне фунтовую бумажку.
– Конечно, они на нашей стороне. Не все же они сумасшедшие.
Они вышли на большой двор, где косые лучи солнца золотили темный бок башни с курантами.
Лиз остановилась в нерешительности.
– «Мэннинг» или «Фойе»?
– «Фойе». Я еще утром разложила их в уборной «Мэннинга». Это единственное место, где люди сохраняют неподвижность достаточно долго для того, чтобы внимательно прочесть несколько строчек. Да и ястребихи найдут их там не так скоро.
В открытой галерее уже скапливались сизые сумерки, придавая что-то средневековое мантиям двух проходивших там профессоров.
– При таком освещении галерея мне нравится больше всего, – задумчиво произнесла Лайша. – Она дышит стариной. Наверное, вот так выглядит Вена.
– А мне противно! – яростно воскликнула Лиз. – Псевдоготика – как наш псевдоанглийский дом. Словно у нас нет ничего своего. Я предпочитаю чисто функциональные лабораторные корпуса. Будь моя власть, я снесла бы все это старье и пошвыряла бы в огонь академические одеяния. Чтобы не приковывали наше сознание к средневековью!
Лайша остановилась и посмотрела на каменные арки галереи, на колышущиеся черные мантии и черные квадраты профессорских шапочек.
– А я бы все оставила так. Мне нравится это смешение. Может быть, потому, что я сама смешанная.
– Всосала с молоком матери, вот и все.
– Ну нет. Меня вскармливали на рожке, как и тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Карен тоже встала.
– Не могу себе представить, как бы Уголок обходился без вас! Я провожу вас до пролома, чтобы размяться.
Когда они вышли на ослепительный солнечный свет, Элис увидела проезжающую мимо машину кремового цвета.
– Я забыла сказать вам, сегодня утром приезжал какой-то человек посмотреть квартиру Холлоуэев. Новоавстралиец.
Карен воскликнула с неожиданным жаром:
– Желаю ему найти в Уголке такое же счастье, какое нашли мы!
Глава седьмая
Карен остановилась у пролома, глядя, как Ли-Ли и Элис возвращаются в «Лавры».
– Сад просто великолепен! – крикнула она им на прощанье. – Как я вам завидую!
– А я тебе, – пробормотала Элис вслед ее удаляющейся спине и остановилась, чтобы Ли-Ли могла взобраться к ней на плечо. У Карен было все: обожающий и обожаемый муж, прекрасный сын и дочь, ничуть не более трудная, чем Лиз.
Лиз становилась просто невозможной. Хотя она изливала на нее всю любовь, не имевшую иного выхода, теперь, когда Лиз выросла, она чувствовала себя с ней, словно с чужой. И боялась ее. Боялась ее друзей – и девушек и юношей, – которые бесшумно поднимались по черной лестнице в ее кабинет. Боялась, сама не зная чего. Они всегда были с ней очень вежливы. И все равно она боялась.
Слушая хладнокровные рассуждения Лиз на темы, которые в дни ее юности были запретными – даже и теперь не только она, но и Мартин предпочитал их не касаться, – она чувствовала, что они принадлежат не к разным поколениям, а к разным эпохам.
Только после смерти матери она начала понимать, как велико отчуждение между ней и Лиз. Это сознание причинило ей боль и усугубило ее одиночество. Когда же она попыталась перебросить мост через пропасть, выяснилось, что это невозможно. Так у нее было отнято единственное утешение, которое дала ей жизнь: ребенок, которому она заменила мать, больше не нуждался в матери. Короткие двадцать лет, которые разделяли их, оказались столь же непреодолимыми, как сорок лет, бездной легшие между нею и ее собственной матерью.
Да, у Карен есть все – включая любимую работу. А у нее нет ничего. Даже сада, что бы там ни утверждали люди! Элис обвела сад враждебным взглядом. Все говорили, что он полон мирного спокойствия. Лиз любила лежать тут в гамаке со своими книгами. В летние вечера они с Мартином нежились тут в шезлонгах, а она приносила им прохладительные напитки. И Мартин говорил: «Этого часа я жду весь день. Здесь так мирно и спокойно».
Элис всегда удивляло, что никто не видит сада так, как его видит она: немое поле битвы – пусть прекрасное, – где земля ведет постоянную борьбу с дождями и засухой, где каждое выросшее дерево, каждый расцветший цветок выдерживает прежде лютый бой с природой и где она и Старый Мак схватились в бесконечном безмолвном поединке…
Она стала смотреть, как он с обычной своей педантичной аккуратностью подстригает изгородь. Надо подождать, пока он кончит, а потом она поговорит с ним о летних посадках. «Затеет с ним спор», – это выражение подошло бы здесь больше, если бы только он спорил. Но Старый Мак никогда не тратил слов, если можно было обойтись кивком или хмыканьем.
Когда он кончил подстригать изгородь и распрямил спину, Элис начала с решительным видом:
– Мне кажется, Мак, что пора изменить круглую клумбу. По-моему, эти новые петунии…
Он слушал и то кивал, то покачивал головой. Потом он отошел, и Элис ни на секунду не усомнилась, что он сделает только то, что собирался сделать с самого начала. Вот почему, хотя все хвалили «ее» сад, сама она в глубине души прекрасно знала, что это сад Старого Мака.
Она получала призы за розы на Стрэтвудской садовой ярмарке, цветная фотография ее бордюра из трав была помещена в «Женском еженедельнике», и каждый год она придумывала что-то новое, мечтая когда-нибудь удостоиться высшей чести – занять призовое место в конкурсе «Геральда». Но на самом деле это будет заслугой Старого Мака.
Она задумалась, прикидывая, на какой именно конкурс садов лучше будет записаться – весенний, летний или осенний, и мысленно представила себе ту часть сада, которая будет выглядеть особенно выигрышно осенью: огненные языки штрелиций и алые нифофии на фоне кипарисов, красная листва хурмы и японского клена с золотым вязом на заднем плане.
Но как бы они ни планировали, каким бы прекрасным ни представлялся ей сад мысленно, на деле все всегда получалось чуть-чуть хуже. Каждый раз, когда она решала устроить чаепитие на свежем воздухе для выпускниц школы Св. Этельбурги или для кружка прихожанок, сад обязательно ее подводил. Было либо еще слишком рано, либо уже слишком поздно, и постепенно ей начинало казаться, что он стакнулся со Старым Маком.
Мирный и спокойный, как бы не так! Элис вернулась в дом.
Миссис Паллик мыла на кухне посуду – как обычно, без всякого почтения к дултоновскому фарфору и старинному серебру. Объясняй ей, не объясняй – результат тот же!
– Прекрасная погода, – сказала Элис, чтобы скрыть раздражение. Терять миссис Паллик она все-таки не хотела, несмотря на ее бесчисленные недостатки.
– Так-так, – ответила миссис Паллик осторожно, со своей странной интонацией. – Утром и вечером еще холодно.
– Ну что вы говорите! Холодно! Какая погода бывает в вашей стране ранней весной, хотела бы я знать?
– У меня нет моей страны, – угрюмо ответила миссис Паллик.
Этот ее постоянный припев обычно возбуждал в Элис сочувствие.
– Но когда у меня была моя страна, – продолжала миссис Паллик, – то у нас было хорошее отопление.
– Ах уж это ваше отопление! Прямо мания какая-то. Сегодня очень тепло.
– Может быть! – Миссис Паллик свалила груду вилок и ножей на сушильную доску с грохотом, от которого кровь прихлынула к вискам Элис. – Вот посмотрим. В этом миро ничего знать заранее нельзя.
Она принялась тереть тарелки с такой энергией, что во все стороны полетели клочья пены.
Элис поспешно вытащила цветы из-под раковины и начала перекладывать их в корзины. Но только когда по щелканью ножниц она поняла, что Старый Мак подстригает кусты у ворот, она, наконец, решилась вынести их из дому.
– Миссис Паллик, я иду к миссис Рейнбоу помочь ей расставить цветы. Если к половине одиннадцатого я не вернусь, вскипятите чаю себе и Старому Маку. Кекс в черной коробке.
Миссис Паллик угрюмо оглянулась через плечо, и пена с ее локтей закапала на пол.
– Я должна буду пригласить его сюда?
– Ну, он же обычно пьет чай здесь.
Миссис Паллик всколыхнула толстые плечи столь величественно, что выражение «пожала плечами» было бы для этого движения слишком слабым.
– Как вам угодно. Но в этом случае вы разрешите мне выпить чай в столовой? Я не привыкла пить чай за одним столом с садовниками.
– Если я пью с ним чай за одним столом, то почему не можете вы?
Плечи миссис Паллик вновь всколыхнулись.
– У австралийцев есть странные обычаи. Так я могу пить чай в столовой?
– Хоть в гостиной, – резко сказала Элис.
– Там холодно. Кроме того, с тех пор, как у вас больше нет телевизора, пить там чай совсем неинтересно. – Она пошла за Элис к дверям. – Передайте миссис Рейнбоу, что я приду, как только кончу тут. А когда это будет, известно одному богу, столько тут работы.
G трудом сдержавшись, Элис торопливо ушла. Если бы только обучать новую прислугу было не так мучительно, она сейчас же указала бы миссис Паллик на дверь. Какая чванливость! Кем, собственно, она была у себя на родине? Даже посуду не умеет вымыть как следует, а ее уборку и уборкой-то назвать нельзя.
Ли-Ли, мяукнув, вспрыгнула на столб калитки, которая вела на задний двор дома Рейнбоу. Идти дальше она не желала: она ненавидела Лулу, их собаку, а Лулу ненавидела ее.
Полотер натирал эстраду, выстроенную на газоне, а двое рабочих готовились натянуть над ней огромный голубой тент в золотую полоску – все вокруг было голубым с золотом (цвета школы Св. Этельбурги). И для танцев приглашен оркестр! Рейнбоу празднуют день рождения дочери на широкую ногу, ничего не скажешь.
Если бы только Лиз была другой, какие званые вечера они могли бы устраивать в «Лаврах»!
Насколько легче ей было бы, если бы Лиз выросла похожей на Розмари Рейнбоу! Именно о такой юности она мечтала для себя и надеялась прожить ее хотя бы в своей племяннице.
Розмари в девятнадцать лет была такой же хорошенькой, как когда-то ее мать, такой же очаровательной и задорной. Когда она прелестно сыграла роль Титании в школьной постановке «Сна в летнюю ночь», даже самые консервативные члены Ассоциации родителей пришли к выводу, что образование для девушек вещь не такая уж плохая, если оно заслуживает даже фотографии в «Приложении для женщин».
То, что Лиз гораздо лучше сдавала экзамены, Элис не утешало. Зачем женщине экзамены?
Гвен Рейнбоу с шумной радостью встретила ее на кухне, полной запаха пекущихся пирогов. Волосы ее были повязаны косынкой, и она еще не сняла халата, плотно облегавшего ее стройную фигуру. Элис не могла понять, почему она не полнеет. Ведь она всегда ела то, что хотела и сколько хотела. Некоторым людям везет во всем.
– Ах, Элис! Какие великолепные цветы и сколько их! – воскликнула Гвен. – Пожалуйста, поставь их в столовой и гостиной. Ведь у тебя такой тонкий вкус! – Она заглянула в список. – А мне еще стольким надо заняться!
– Прости, что я задержалась, но мне надо было передать поручение Лайше, а кроме того, у нас сегодня и Старый Мак и миссис Паллик. Она сказала, что придет к вам помочь попозже.
– Чудесно! Чем больше рук, тем лучше.
– Она сегодня в одном из своих «настроений», так что будь осторожна. Как мне надоели эти истеричные иммигрантки!
Гвен засмеялась.
– Что поделаешь, приходится терпеть. Впрочем, на свою Ванду я пожаловаться не могу. Настоящее сокровище. Попробуй в следующий раз найти польку. Они гораздо приятнее этих прибалтийцев, которые всегда ноют о своих потерянных домах и земле.
– Мне иногда так и хочется спросить миссис Паллик, зачем же они иммигрировали, раз уж там был такой рай.
– Наверное, нам следует быть благодарными и за них – ведь все наши девушки уходят на фабрики, а о том, чтобы стать прислугой, и слышать не хотят. Обри говорит, что нам нужна хорошая долгая депрессия, чтобы поставить их на место.
– Он совершенно прав.
Гвен снова заглянула в список.
– Дай мне сообразить. Ужин будет накрыт под тентом. В прошлый раз они безнадежно испортили ковер в гостиной, и больше я рисковать не намерена. Метрдотель приедет к шести часам и всем этим займется. Не знаешь, Сильвия еще не вернулась?
– Должно быть, вернулась. Утром верхнюю квартиру смотрел новоавстралиец…
– Да? На что он был похож?
– Прекрасно одет, красив, большой автомобиль.
– Ну, иначе и быть не могло, если вспомнить, сколько они за нее просят.
– Да. Он выглядит совсем не так, как эти наши женщины. И очень милые манеры.
– О да, очаровательные, – согласилась Гвен. – Обри не слишком высокого мнения об этих выходцах из Средней Европы, которые кормятся своим обаянием, но, по-моему, нашим мужчинам не мешало бы у них кое-чему поучиться.
Она вышла на стеклянную веранду.
– Я собрала вазы здесь, так как знаю, что ты терпеть не можешь кухонного жара. Вода в ведре, а вот маленькая лейка. Ну, ты знаешь, где что, а Ванду я оставлю натирать пол в гостиной и холле, не то она заговорит тебя до смерти. Наверх я ее пускать не хочу, пока Розмари не проснется. Сегодня ей надо как следует выспаться. Вчера она вернулась поздно, а вечером должна быть свежей. Ты видела ее фотографию в сегодняшнем номере газеты?
Элис поглядела на фотографию, на которой Розмари выглядела почти такой же хорошенькой, как в жизни. Она прочла заметку под фотографией, и ее сердце сжалось от зависти.
– Удивительно хороша, – сказала она.
Гвен с заговорщицким видом открыла стенной шкаф.
– Я тебе дам взглянуть на ее платье, только не проговорись. Его сейчас привезли. Чудо, правда?
Элис согласилась.
– Кружево обошлось в восемьдесят фунтов, но, по-моему, оно этого стоит, ведь верно?
Элис согласилась и с этим.
Гвен вдруг быстро повернулась к ней.
– Лиз и Лайша придут вечером?
– Конечно! Они так любят бывать у Розмари, – солгала Элис.
– Не верь! У них на нее последнее время какой-то зуб. Иногда мне кажется, что они невзлюбили ее за то, что она пользуется таким успехом у мальчиков. Но согласись, разве она виновата, что они кружат около нее, как мухи?
Элис поджала губы.
– Ну что ты! Лиз и Лайша слишком заняты своими экзаменами и всем прочим, чтобы думать о мальчиках.
– По-моему, это неестественно. И все-таки мне кажется, что тут замешан Дональд. Я ему не доверяю.
– Но, Гвен, он ведь очень милый, серьезный мальчик.
– Ну, он не такой тихоня, каким кажется. Только представь себе: несколько месяцев назад он пытался соблазнить мою девочку!
– Да не может быть! – ужаснулась Элис.
– Представь себе! Я все от нее узнала, когда начались эти обиды из-за того, что она порвала с ним и поехала на студенческий бал с Тоби Эпплгейтом. Очень милый, чистый юноша и спортсмен. Да и чем, по их мнению, могло кончиться это детское увлечение?
– Я думаю, дело вовсе не в этом. Карен ничего такого мне не говорила, и ведь они с Фрэнком тоже обещали сегодня прийти.
– Карен умная женщина и очень милая. Нет, это все девчонки – и не только Лайша, но и Лиз, хотя я не понимаю, какое это имеет к ним отношение и какое право у них вести себя так только потому, что Розмари порвала с Дональдом. Неужели они думали, что лучшие годы жизни она потратит на то, чтобы дожидаться, пока он сдаст свои экзамены? И он такой скучный! Конечно, он очень умен, но для нее он слишком скучен. Розмари нужен кто-нибудь повеселее. Представь себе, за весь прошлый год Дональд пригласил ее только на бал студентов-медиков!
Элис, пытаясь сохранить лояльность по отношению и к тем и к другим своим соседям, сказала растерянно:
– Но он всегда так занят, Гвен! Ведь он вообще нигде не бывает. Он постоянно занимается вместе с Младшим Маком.
– У Младшего Мака нет другого выхода, и нельзя отрицать, что Старый Мак вправе им гордиться. Но старик не может его содержать, а Мандели, должно быть, получают бешеные деньги. И есть за что, этого отрицать нельзя. Карен говорила тебе, что «Мир женщины» собирается поместить статью о том, как они перестроили и отделали наш дом?
Элис ощутила горечь во рту.
– Неужели? Очень рада за вас!
Раздался мелодичный бой часов в холле. Гвен вздрогнула.
– Боже мой! Половина десятого! Надо пойти взглянуть, кончила ли Ванда гостиную? – Она легонько шлепнула Элис по плечу. – Элис Белфорд, сколько времени ты отнимаешь у меня своей болтовней, подумать страшно!
Элис, совсем расстроенная, начала разбирать цветы, и прикосновение к ним не принесло ей обычного утешения. Когда она взяла мелкие розы, срезанные с беседки, ее грудь почему-то сжала судорога боли.
Глава восьмая
Когда Лиз и Лайша, выйдя из библиотеки, спускались по лестнице, куранты на башне пробили половину пятого. Лиз прилепила объявление между ушами каменного льва у подножья лестницы и дернула его за язык, потемневший и отполированный прикосновениями пальцев многих поколений студентов. Она пересчитала оставшиеся листовки.
– Всего пять! Штат библиотеки стойку на руках сделает, когда заметит, что мы развесили по столам на лампах.
– Мне кажется, многие из них на нашей стороне, только они боятся сказать это открыто. Когда я положила сегодня листовку на стол Фредди, он тихонько сунул мне фунтовую бумажку.
– Конечно, они на нашей стороне. Не все же они сумасшедшие.
Они вышли на большой двор, где косые лучи солнца золотили темный бок башни с курантами.
Лиз остановилась в нерешительности.
– «Мэннинг» или «Фойе»?
– «Фойе». Я еще утром разложила их в уборной «Мэннинга». Это единственное место, где люди сохраняют неподвижность достаточно долго для того, чтобы внимательно прочесть несколько строчек. Да и ястребихи найдут их там не так скоро.
В открытой галерее уже скапливались сизые сумерки, придавая что-то средневековое мантиям двух проходивших там профессоров.
– При таком освещении галерея мне нравится больше всего, – задумчиво произнесла Лайша. – Она дышит стариной. Наверное, вот так выглядит Вена.
– А мне противно! – яростно воскликнула Лиз. – Псевдоготика – как наш псевдоанглийский дом. Словно у нас нет ничего своего. Я предпочитаю чисто функциональные лабораторные корпуса. Будь моя власть, я снесла бы все это старье и пошвыряла бы в огонь академические одеяния. Чтобы не приковывали наше сознание к средневековью!
Лайша остановилась и посмотрела на каменные арки галереи, на колышущиеся черные мантии и черные квадраты профессорских шапочек.
– А я бы все оставила так. Мне нравится это смешение. Может быть, потому, что я сама смешанная.
– Всосала с молоком матери, вот и все.
– Ну нет. Меня вскармливали на рожке, как и тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35