Одна сторона его лица была выкрашена желтым, цвета кукурузных зерен, а другая — ядовито-зеленым, настолько гадкого оттенка, словно несчастный Донни страдал каким-то совсем уж невообразимым недугом.
— Жаль, что не вы сегодня передачу вели, — дружеским тоном сказала Уоллингфорду одна из женщин. Он и ее тоже узнал — по фотографии, где она среди прочих юных матерей лежала на койке в роддоме со своим новорожденным.
— Я просто не хотел пропустить этот матч, — ответил Уоллингфорд.
И почувствовал, как Дорис сжала ему руку; а он и не заметил, что она его за руку держит! На виду у всех! Хотя все всё уже знали — задолго до того, как это узнал сам Уоллингфорд. Дорис его приняла! Он хотел заглянуть ей в лицо, но она спряталась под капюшоном. Было совсем не холодно, просто ей не хотелось встречаться с ним взглядом.
Патрик сел рядом с миссис Клаузен, не выпуская ее руки. И тут же какая-то пожилая женщина, сидевшая слева от него, взяла его за левую культю. Это была еще одна миссис Клаузен, но гораздо более крупная, чем Дорис, — ее бывшая свекровь, мать Отто-старшего и бабушка Отто-младшего. («Может быть, не стоило употреблять слово „бывшая“, — подумал Патрик) Он улыбнулся этой большой миссис Клаузен. Сидя, они были примерно одного роста. Старая миссис Клаузен притянула Патрика к себе и поцеловала в щеку.
— Мы все очень рады вас видеть, — улыбнулась она. — Нам Дорис сказала, что вы приедете.
«Дорис могла бы и мне кое-что сказать заранее!» — подумал Уоллингфорд и снова посмотрел на нее, но лицо ее по-прежнему скрывалось в тени капюшона. И лишь по тому, как крепко она стиснула его руку, он понял совершенно точно: да, она его приняла! Как ни странно, все Клаузены его приняли!
Перед началом игры на стадионе воцарилась тишина — Уоллингфорд решил, что это минута молчания в память двухсот семнадцати пассажиров египетского авиалайнера. На самом деле минута молчания была в память Уолтера Пэйтона, который умер в возрасте сорока пяти лет от болезни печени. Пэйтон считался одним из самых вьщающихся нападающих за всю историю Национальной футбольной лиги.
Мяч ввели в игру. Температура была около десяти градусов, на вечернем небе — ни облачка, но ветер довольно сильный. Он дул с запада со скоростью семнадцати миль в час, а при порывах — и тридцати. Может быть, ветер помешал Фавру. Он четырежды отдавал неточный пас.
— Я тебе говорила, он выложится до конца, — четыре раза повторила Дорис, пряча лицо под капюшоном.
Перед игрой, когда представляли участников матча, толпа шумно приветствовала бывшего тренера «пэкеров» Майка Холмгрена. Фавр и Холмгрен обнялись посреди поля. (Даже Патрик Уоллингфорд обратил внимание, что стадион «Ламбо» расположен на пересечении улицы Майка Холмгрена и Винс-Ломбарди-авеню.)
Холмгрен вернулся в родные края вполне подготовленным. Вдобавок к неточным пасам, Фавр дважды терял мяч. На трибунах даже засвистели — редкий случай для стадиона «Ламбо».
— Болельщики «Пэкерз» обычно никого не освистывают, — заметил Донни Клаузен, тем самым доказывая, что сам-то он не свистел. Донни наклонился поближе к Патрику; желто-зеленая краска лишь подчеркивала явные признаки дебильности. К убийце орла, впрочем, всегда относились как к слабоумному. — Мы все очень хотим, чтобы Дорис была счастлива! — угрожающе прошептал он Уоллингфорду.
— И я тоже этого хочу, — ответил Патрик.
«А что, если Отто застрелился потому, что не смог сделать миссис Клаузен счастливой? Что, если это она вынудила его совершить столь страшный шаг? Как-нибудь намекнула ему? Наверное, у меня предсвадебная горячка, раз в голову такие мысли приходят!» — думал Уоллингфорд. Впрочем, у него не было сомнений: уж его-то самого Дорис Клаузен запросто способна довести до самоубийства, если он когда-нибудь ее разочарует.
Патрик обнял Дорис правой рукой за узкие плечи, притянул к себе и чуть сдвинул назад ее капюшон. Он хотел всего лишь поцеловать ее в щечку, но она повернулась и поцеловала его прямо в губы. И он почувствовал, что ее холодное лицо мокро от слез, хотя она тут же снова спряталась под капюшоном.
Фавра вывели из игры, заменив его Мэттом Хасселбеком, когда до конца последней четверти матча оставалось меньше шести минут. Миссис Клаузен повернулась к Уоллингфорду и сказала:
— Поехали отсюда. Не стану я смотреть на этого новичка.
Кто-то из Клаузенов заворчал, что они уходят, но ворчанье было вполне добродушным; и даже на дебильно раскрашенном лице Донни расплылась улыбка.
Дорис вела Патрика, держа его за правую руку. Они поднялись обратно к ложе прессы, и знакомый Дорис, чересчур фамильярный молодой человек атлетического сложения, пропустил их внутрь. Этот парень был достаточно мощным, чтобы оказаться одним из запасных игроков или бывшим игроком. Дорис словно и не обратила на него внимания, но, когда они с Уоллингфордом подходили к лифту, ткнула пальцем в сторону этого парня, стоявшего возле бокового входа в ложу прессы, и спросила:
— Видел его?
— Видел. — Парень по-прежнему чересчур фамильярно им улыбался, хотя миссис Клаузен так ни разу и не повернулась в его сторону.
— Так вот, это и есть тот тип, с которым мне не следовало спать! — отчеканила Дорис. — Теперь ты все обо мне знаешь.
В кабину лифта набились спортивные комментаторы, в основном молодые ребята. Они всегда уходили, чуть-чуть не дождавшись конца игры, чтобы успеть занять лучшие места на пресс-конференции после матча. Почти все они, конечно, знали миссис Клаузен: хотя она занималась продажей билетов, но иногда выдавала и пропуска для прессы. Комментаторы тут же потеснились, освобождая для нее место, и Дорис наконец скинула свой капюшон, потому что в лифте было тесно и душно.
Говорили то же, что и всегда говорится после проигранных матчей:
— Дорого обошелся им этот промах… Холмгрен знает Фавра как облупленного!.. Дотсона заменили, а что толку! Надо же, всего второе поражение «Пэкерз» за тридцать шесть игр на «Ламбо»… самый похабный счет с тех пор, как «пэкеры» облажались в Далласе в девяносто шестом… тогда было двадцать один — шесть…
— Ну и что? Какое значение имел тот матч? — возмутилась миссис Клаузен. — Мы же в том году суперкубок выиграли!
— Ты на пресс-конференцию идешь, Дорис? — спросил кто-то.
— Нет, сегодня не пойду, — сказала она. — Сегодня у меня свидание.
Комментаторы заахали и заохали. А кто-то даже присвистнул. Спрятав свою ущербную руку в рукаве пальто и надвинув на глаза шапочку Отто Клаузена,
Патрик мог быть уверен, что его никто не опознает. Но старина Стабби Фэррел, с давних времен подрабатывавший поденщиной для их новостного канала, все же его углядел.
— Ребята, да это ведь наш бедолага! Привет, старик! — заорал Стабби. Уоллингфорд кивнул в ответ, сняв наконец шапочку Отто. — Тебя что, с работы поперли или как?
В кабине лифта вдруг стало совсем тихо; комментаторам страшно хотелось услышать ответ Уоллинг-форда. Миссис Клаузен опять стиснула его руку, и Патрик повторил то, что сказал Клаузенам:
— Я просто не хотел пропустить этот матч. Репортерам его ответ понравился. Особенно — Стабби Фэррелу. Хотя он тут же задал Уоллингфорду следующий вопрос:
— Это все мудак Уортон?
— Нет, это Мэри Шаннахан, — сказал Уоллингфорд, информируя таким образом и всех остальных. — Ей просто хотелось заполучить мою должность. — Миссис Клаузен улыбнулась ему, давая понять: уж она-то прекрасно знает, что именно хотела заполучить Мэри Шаннахан.
Уоллингфорд надеялся, что теперь кто-нибудь из них (может быть, Стабби) скажет: ничего, мол, все знают, какой ты хороший парень и отличный журналист. Но комментаторы тут же переключились на футбол, и снова посыпались воспоминания об исторических матчах и знакомые клички игроков и спортивных комментаторов, которые отныне будут преследовать его до могилы.
Наконец двери лифта раскрылись. Репортеры бросились рысью вокруг стадиона: чтобы попасть в раздевалку той или другой команды, надо было выйти на улицу, где уже стало по-ноябрьски холодно. Дорис с Патриком тоже вышли из-под окружавшей стадион колоннады и молча проследовали на автостоянку. Температура успела сильно упасть, но Уоллингфорду было даже приятно прикосновение холодного ветерка к разгоряченным щекам и ушам; шапку он снял и шел, держа миссис Клаузен за руку. Было, наверное, около нуля, пожалуй, немного подмораживало, но казалось еще холоднее — видимо, из-за ветра.
В машине Дорис сразу включила радио; после ее замечания на стадионе Патрик удивился, что она хочет послушать трансляцию матча. Семь раз «Пэкерз» теряли мяч — столько же, сколько в матче против «Атланта Фэлконс» одиннадцать лет назад.
— Даже Ливенс промазал? — недоуменно воскликнула миссис Клаузен. — А Фримен? Сколько мячей он принял? Может, два паса за всю игру… А мог бы и до десятиярдовой отметки дойти!
Мэтт Хасселбек, новый нападающий «пэкеров», успешно закончил свой первый матч в НФЛ — в двух из шести попыток он продвинул мяч на 32 ярда.
— Ух ты! — насмешливо воскликнула миссис Клаузен. — Ишь как разошелся!
Финальный счет был двадцать семь—семь в пользу Сиэтла.
— Все равно было здорово! — сказал Уоллингфорд. — Мне страшно понравилась вся игра! И еще мне понравилось быть с тобой.
Он расстегнул ремень безопасности и улегся на переднем сиденье рядом с Дорис, положив голову ей на колени. Повернулся лицом к панели приборов, а правую ладонь положил ей на бедро. Он чувствовал, как бедро ее напрягается, когда она нажимает на газ или отпускает педаль и когда переносит ногу на тормоз. Она нежно погладила Патрика по щеке и тут же ухватилась за руль обеими руками.
— Я люблю тебя, — сказал Патрик,
— Я тоже постараюсь тебя любить, — сказала она. — Правда, постараюсь.
Уоллингфорд понимал: это самое большее, что она может ему сказать. На лицо ему упала ее слезинка, но он сделал вид, что ничего не заметил, лишь предложил немного повести машину — зная, что она откажется. (Кому охота ехать в машине, которую ведет однорукий?)
— Ничего, я вполне могу вести, — тихо промолвила Дорис. И прибавила: — Сейчас мы едем к тебе в гостиницу, на всю ночь. А с маленьким Отто побудут мои родители. Ты с ними завтра утром тоже увидишься. И с Отто. Они уже знают, что я выхожу за тебя.
Свет фар встречного автомобиля мельком осветил салон их холодной машины. Если миссис Клаузен и включила обогрев, то он не работал. Стекло дверцы с водительской стороны было приспущено. Дорога оказалась почти пустой — большинство болельщиков оставались на стадионе «Ламбо» до самого конца матча.
Патрик решил было сесть и даже пристегнуть ремень безопасности. Ему хотелось снова увидеть ту гору угля на западном берегу реки. О чем говорила ему эта гора — может быть, об упорстве?
А еще Уоллингфорду хотелось увидеть отсвечивающие в темноте телевизионные экраны. Похоже, все телевизоры в городе были включены — шли последние минуты игры, и никто, конечно, не выключит телевизор, пока не закончится послематчевый анализ с комментариями.
Но на коленях у миссис Клаузен было так тепло и уютно, и Патрик решил, что лучше будет лежать, ощущая на лице ее слезы, чем сидеть и видеть, как она плачет.
Когда они подъезжали к мосту, она сказала:
— Пожалуйста, пристегни ремень. Я не хочу тебя потерять.
Патрик быстро сел и пристегнул ремень. В машине было темно, и он не видел, перестала она плакать или нет.
— Можешь выключить радио, — сказала Дорис. Он выключил. Они молча проехали мост. Куча угля надвинулась на них и, постепенно уменьшаясь, осталась позади.
«Никогда не знаешь, что тебя ждет, — размышлял Уоллингфорд. — Неизвестно, как сложится твоя жизнь с другим человеком». И все же ему казалось, что он может себе представить свое будущее с Дорис Клаузен. Он видел его в таком же необычном и резком свете, в каком когда-то увидел обручальные кольца, вынырнувшие из темноты, — там, под настилом причала. В будущей жизни с Дорис ему чудился золотистый блеск — может быть потому, что это будущее казалось ему незаслуженным. Он был не более достоин ее любви, чем обручальные кольца — вместе со всеми сбывшимися и несбывшимися надеждами — заслуживали того, чтобы их приколотили гвоздем под причалом в нескольких дюймах от стылой озерной воды.
Сколько времени он и Дорис будут принадлежать друг другу? Гадать бесполезно и бессмысленно — так же бессмысленно, как пытаться определить, в какую из висконсинских зим лодочный сарай рухнет и утонет в безымянном озере.
— А как оно называется, то озеро? — вдруг спросил он у Дорис. — То, где домик… Ваше озеро.
— Нам не нравится его название, — сказала она. — И мы никак его не называем. Для нас это просто домик на озере.
Затем, словно догадавшись, что он думал об их с Отго обручальных кольцах, прибитых под причалом, прибавила:
— Знаешь, я взяла с собой наши кольца. Я тебе их покажу, когда приедем в отель. На этот раз я выбрала платину. И свое я буду носить на правой руке. (На той же, что «львиный огрызок» будет вынужден носить свое.)
— Ты, наверное, и сам знаешь, какую на них сделали надпись, — добавила миссис Клаузен. — «Никогда ни о чем не жалей!»
Уоллингфорд прекрасно знал, откуда она это взяла. Даже для него эти слова за версту отдавали футболом — а еще в них чувствовалось мужество, которого ему всегда не хватало. Этот девиз был вывешен внизу у лестницы на стадионе «Ламбо», над дверью в раздевалку команды «Пэкерз».
— Я все понял, — сказал Патрик. В туалете на стадионе он видел болельщика, борода которого была выкрашена желтым и зеленым, как и физиономия Донни; и только тут понял, что такое настоящая преданность. — Я все понял, — повторил он.
— Нет, еще не все, — возразила миссис Клаузен. — Пока еще не все, не совсем все. — Он посмотрел на нее внимательно — она уже перестала плакать. — Открой бардачок, — сказала она. Он колебался, ему почему-то казалось, что там лежит заряженный револьвер Отго Клаузена. — Ну же, открывай!
В бардачке лежал конверт с торчащими из него фотографиями. На них были видны дырочки от кнопок и кое-где пятна ржавчины. Конечно, он сразу догадался, откуда эти фотографии, — еще до того, как увидел, что на них изображено. Это были те самые фотографии — не меньше дюжины, — которые были когда-то приколоты кнопками к стене с той стороны кровати, где спала Дорис. А потом она их сняла, потому что не могла больше их видеть.
— Погляди на них, пожалуйста, — попросила она и остановила машину.
Они были уже недалеко от гостиницы. Она просто остановилась, прижавшись к тротуару, но мотор оставила включенным. Центр Грин-Бея был почти пуст, все сидели по домам или возвращались домой со стадиона «Ламбо».
Фотографии были сложены как попало, но Уоллингфорд быстро догадался, чему они посвящены. На всех была изображена левая рука Отго Клаузена. На некоторых рука все еще принадлежала Отго. Загорелая до черноты рука водителя фузовика, развозящего пиво, на пальце сверкало обручальное кольцо. На некоторых снимках кольца не было — миссис Клаузен сняла его, — и Уоллингфорд догадался, что это рука уже мертвого Отто.
Там оказались и фотографии самого Патрика Уоллингфорда. Во всяком случае, фотографии его новой левой руки — одной только руки. По разной степени отечности в области локтя, кисти и зоны шва Уоллингфорд мог определить, на каких именно стадиях трансплантации Дорис делала эти снимки бывшей руки Отто — она назвала ее третьей рукой.
Значит, ему вовсе не приснилось, что его кто-то фотографирует, пока он спит! Вот почему щелчки затвора слышались так отчетливо! А поскольку глаза у него были закрыты, то свет вспышки казался ему слабым и отдаленным, точно зарницы. Именно таким Уоллингфорд его и запомнил.
— Пожалуйста, выброси их, — попросила миссис Клаузен. — Я пыталась сама их выкинуть, но не смогла. Давай от них избавимся.
— Хорошо, — сказал Патрик.
Она опять плакала, и он потянулся к ней. Он еще никогда по собственной инициативе не прикасался к ее груди своей левой изуродованной рукой. Даже сквозь куртку он почувствовал ее грудь, а когда она крепко прижала к себе его жалкий обрубок, ощутил на щеке ее теплое дыхание.
— Ты только не думай, что и я ничего не потеряла! — сердито сказала она.
Подъехала к отелю, передала ключи от машины Патрику и пошла прямиком в вестибюль, предоставив ему самому ставить машину на парковку. (Он решил попросить это сделать кого-нибудь из обслуги.)
Потом он выкинул фотографии — бросил их вместе с конвертом в урну для мусора. Вот и все. Миссис Клаузен наконец открыла ему то, что ее так долго преследовало и мучило, и больше ей прибавить нечего. Показав ему фотографии, она подвела под этой историей окончательную черту.
Как тогда сказал доктор Заяц? Не было никаких медицинских причин для неудачного исхода трансплантации. И доктор так и не смог разгадать тайну постигшей его неудачи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
— Жаль, что не вы сегодня передачу вели, — дружеским тоном сказала Уоллингфорду одна из женщин. Он и ее тоже узнал — по фотографии, где она среди прочих юных матерей лежала на койке в роддоме со своим новорожденным.
— Я просто не хотел пропустить этот матч, — ответил Уоллингфорд.
И почувствовал, как Дорис сжала ему руку; а он и не заметил, что она его за руку держит! На виду у всех! Хотя все всё уже знали — задолго до того, как это узнал сам Уоллингфорд. Дорис его приняла! Он хотел заглянуть ей в лицо, но она спряталась под капюшоном. Было совсем не холодно, просто ей не хотелось встречаться с ним взглядом.
Патрик сел рядом с миссис Клаузен, не выпуская ее руки. И тут же какая-то пожилая женщина, сидевшая слева от него, взяла его за левую культю. Это была еще одна миссис Клаузен, но гораздо более крупная, чем Дорис, — ее бывшая свекровь, мать Отто-старшего и бабушка Отто-младшего. («Может быть, не стоило употреблять слово „бывшая“, — подумал Патрик) Он улыбнулся этой большой миссис Клаузен. Сидя, они были примерно одного роста. Старая миссис Клаузен притянула Патрика к себе и поцеловала в щеку.
— Мы все очень рады вас видеть, — улыбнулась она. — Нам Дорис сказала, что вы приедете.
«Дорис могла бы и мне кое-что сказать заранее!» — подумал Уоллингфорд и снова посмотрел на нее, но лицо ее по-прежнему скрывалось в тени капюшона. И лишь по тому, как крепко она стиснула его руку, он понял совершенно точно: да, она его приняла! Как ни странно, все Клаузены его приняли!
Перед началом игры на стадионе воцарилась тишина — Уоллингфорд решил, что это минута молчания в память двухсот семнадцати пассажиров египетского авиалайнера. На самом деле минута молчания была в память Уолтера Пэйтона, который умер в возрасте сорока пяти лет от болезни печени. Пэйтон считался одним из самых вьщающихся нападающих за всю историю Национальной футбольной лиги.
Мяч ввели в игру. Температура была около десяти градусов, на вечернем небе — ни облачка, но ветер довольно сильный. Он дул с запада со скоростью семнадцати миль в час, а при порывах — и тридцати. Может быть, ветер помешал Фавру. Он четырежды отдавал неточный пас.
— Я тебе говорила, он выложится до конца, — четыре раза повторила Дорис, пряча лицо под капюшоном.
Перед игрой, когда представляли участников матча, толпа шумно приветствовала бывшего тренера «пэкеров» Майка Холмгрена. Фавр и Холмгрен обнялись посреди поля. (Даже Патрик Уоллингфорд обратил внимание, что стадион «Ламбо» расположен на пересечении улицы Майка Холмгрена и Винс-Ломбарди-авеню.)
Холмгрен вернулся в родные края вполне подготовленным. Вдобавок к неточным пасам, Фавр дважды терял мяч. На трибунах даже засвистели — редкий случай для стадиона «Ламбо».
— Болельщики «Пэкерз» обычно никого не освистывают, — заметил Донни Клаузен, тем самым доказывая, что сам-то он не свистел. Донни наклонился поближе к Патрику; желто-зеленая краска лишь подчеркивала явные признаки дебильности. К убийце орла, впрочем, всегда относились как к слабоумному. — Мы все очень хотим, чтобы Дорис была счастлива! — угрожающе прошептал он Уоллингфорду.
— И я тоже этого хочу, — ответил Патрик.
«А что, если Отто застрелился потому, что не смог сделать миссис Клаузен счастливой? Что, если это она вынудила его совершить столь страшный шаг? Как-нибудь намекнула ему? Наверное, у меня предсвадебная горячка, раз в голову такие мысли приходят!» — думал Уоллингфорд. Впрочем, у него не было сомнений: уж его-то самого Дорис Клаузен запросто способна довести до самоубийства, если он когда-нибудь ее разочарует.
Патрик обнял Дорис правой рукой за узкие плечи, притянул к себе и чуть сдвинул назад ее капюшон. Он хотел всего лишь поцеловать ее в щечку, но она повернулась и поцеловала его прямо в губы. И он почувствовал, что ее холодное лицо мокро от слез, хотя она тут же снова спряталась под капюшоном.
Фавра вывели из игры, заменив его Мэттом Хасселбеком, когда до конца последней четверти матча оставалось меньше шести минут. Миссис Клаузен повернулась к Уоллингфорду и сказала:
— Поехали отсюда. Не стану я смотреть на этого новичка.
Кто-то из Клаузенов заворчал, что они уходят, но ворчанье было вполне добродушным; и даже на дебильно раскрашенном лице Донни расплылась улыбка.
Дорис вела Патрика, держа его за правую руку. Они поднялись обратно к ложе прессы, и знакомый Дорис, чересчур фамильярный молодой человек атлетического сложения, пропустил их внутрь. Этот парень был достаточно мощным, чтобы оказаться одним из запасных игроков или бывшим игроком. Дорис словно и не обратила на него внимания, но, когда они с Уоллингфордом подходили к лифту, ткнула пальцем в сторону этого парня, стоявшего возле бокового входа в ложу прессы, и спросила:
— Видел его?
— Видел. — Парень по-прежнему чересчур фамильярно им улыбался, хотя миссис Клаузен так ни разу и не повернулась в его сторону.
— Так вот, это и есть тот тип, с которым мне не следовало спать! — отчеканила Дорис. — Теперь ты все обо мне знаешь.
В кабину лифта набились спортивные комментаторы, в основном молодые ребята. Они всегда уходили, чуть-чуть не дождавшись конца игры, чтобы успеть занять лучшие места на пресс-конференции после матча. Почти все они, конечно, знали миссис Клаузен: хотя она занималась продажей билетов, но иногда выдавала и пропуска для прессы. Комментаторы тут же потеснились, освобождая для нее место, и Дорис наконец скинула свой капюшон, потому что в лифте было тесно и душно.
Говорили то же, что и всегда говорится после проигранных матчей:
— Дорого обошелся им этот промах… Холмгрен знает Фавра как облупленного!.. Дотсона заменили, а что толку! Надо же, всего второе поражение «Пэкерз» за тридцать шесть игр на «Ламбо»… самый похабный счет с тех пор, как «пэкеры» облажались в Далласе в девяносто шестом… тогда было двадцать один — шесть…
— Ну и что? Какое значение имел тот матч? — возмутилась миссис Клаузен. — Мы же в том году суперкубок выиграли!
— Ты на пресс-конференцию идешь, Дорис? — спросил кто-то.
— Нет, сегодня не пойду, — сказала она. — Сегодня у меня свидание.
Комментаторы заахали и заохали. А кто-то даже присвистнул. Спрятав свою ущербную руку в рукаве пальто и надвинув на глаза шапочку Отто Клаузена,
Патрик мог быть уверен, что его никто не опознает. Но старина Стабби Фэррел, с давних времен подрабатывавший поденщиной для их новостного канала, все же его углядел.
— Ребята, да это ведь наш бедолага! Привет, старик! — заорал Стабби. Уоллингфорд кивнул в ответ, сняв наконец шапочку Отто. — Тебя что, с работы поперли или как?
В кабине лифта вдруг стало совсем тихо; комментаторам страшно хотелось услышать ответ Уоллинг-форда. Миссис Клаузен опять стиснула его руку, и Патрик повторил то, что сказал Клаузенам:
— Я просто не хотел пропустить этот матч. Репортерам его ответ понравился. Особенно — Стабби Фэррелу. Хотя он тут же задал Уоллингфорду следующий вопрос:
— Это все мудак Уортон?
— Нет, это Мэри Шаннахан, — сказал Уоллингфорд, информируя таким образом и всех остальных. — Ей просто хотелось заполучить мою должность. — Миссис Клаузен улыбнулась ему, давая понять: уж она-то прекрасно знает, что именно хотела заполучить Мэри Шаннахан.
Уоллингфорд надеялся, что теперь кто-нибудь из них (может быть, Стабби) скажет: ничего, мол, все знают, какой ты хороший парень и отличный журналист. Но комментаторы тут же переключились на футбол, и снова посыпались воспоминания об исторических матчах и знакомые клички игроков и спортивных комментаторов, которые отныне будут преследовать его до могилы.
Наконец двери лифта раскрылись. Репортеры бросились рысью вокруг стадиона: чтобы попасть в раздевалку той или другой команды, надо было выйти на улицу, где уже стало по-ноябрьски холодно. Дорис с Патриком тоже вышли из-под окружавшей стадион колоннады и молча проследовали на автостоянку. Температура успела сильно упасть, но Уоллингфорду было даже приятно прикосновение холодного ветерка к разгоряченным щекам и ушам; шапку он снял и шел, держа миссис Клаузен за руку. Было, наверное, около нуля, пожалуй, немного подмораживало, но казалось еще холоднее — видимо, из-за ветра.
В машине Дорис сразу включила радио; после ее замечания на стадионе Патрик удивился, что она хочет послушать трансляцию матча. Семь раз «Пэкерз» теряли мяч — столько же, сколько в матче против «Атланта Фэлконс» одиннадцать лет назад.
— Даже Ливенс промазал? — недоуменно воскликнула миссис Клаузен. — А Фримен? Сколько мячей он принял? Может, два паса за всю игру… А мог бы и до десятиярдовой отметки дойти!
Мэтт Хасселбек, новый нападающий «пэкеров», успешно закончил свой первый матч в НФЛ — в двух из шести попыток он продвинул мяч на 32 ярда.
— Ух ты! — насмешливо воскликнула миссис Клаузен. — Ишь как разошелся!
Финальный счет был двадцать семь—семь в пользу Сиэтла.
— Все равно было здорово! — сказал Уоллингфорд. — Мне страшно понравилась вся игра! И еще мне понравилось быть с тобой.
Он расстегнул ремень безопасности и улегся на переднем сиденье рядом с Дорис, положив голову ей на колени. Повернулся лицом к панели приборов, а правую ладонь положил ей на бедро. Он чувствовал, как бедро ее напрягается, когда она нажимает на газ или отпускает педаль и когда переносит ногу на тормоз. Она нежно погладила Патрика по щеке и тут же ухватилась за руль обеими руками.
— Я люблю тебя, — сказал Патрик,
— Я тоже постараюсь тебя любить, — сказала она. — Правда, постараюсь.
Уоллингфорд понимал: это самое большее, что она может ему сказать. На лицо ему упала ее слезинка, но он сделал вид, что ничего не заметил, лишь предложил немного повести машину — зная, что она откажется. (Кому охота ехать в машине, которую ведет однорукий?)
— Ничего, я вполне могу вести, — тихо промолвила Дорис. И прибавила: — Сейчас мы едем к тебе в гостиницу, на всю ночь. А с маленьким Отто побудут мои родители. Ты с ними завтра утром тоже увидишься. И с Отто. Они уже знают, что я выхожу за тебя.
Свет фар встречного автомобиля мельком осветил салон их холодной машины. Если миссис Клаузен и включила обогрев, то он не работал. Стекло дверцы с водительской стороны было приспущено. Дорога оказалась почти пустой — большинство болельщиков оставались на стадионе «Ламбо» до самого конца матча.
Патрик решил было сесть и даже пристегнуть ремень безопасности. Ему хотелось снова увидеть ту гору угля на западном берегу реки. О чем говорила ему эта гора — может быть, об упорстве?
А еще Уоллингфорду хотелось увидеть отсвечивающие в темноте телевизионные экраны. Похоже, все телевизоры в городе были включены — шли последние минуты игры, и никто, конечно, не выключит телевизор, пока не закончится послематчевый анализ с комментариями.
Но на коленях у миссис Клаузен было так тепло и уютно, и Патрик решил, что лучше будет лежать, ощущая на лице ее слезы, чем сидеть и видеть, как она плачет.
Когда они подъезжали к мосту, она сказала:
— Пожалуйста, пристегни ремень. Я не хочу тебя потерять.
Патрик быстро сел и пристегнул ремень. В машине было темно, и он не видел, перестала она плакать или нет.
— Можешь выключить радио, — сказала Дорис. Он выключил. Они молча проехали мост. Куча угля надвинулась на них и, постепенно уменьшаясь, осталась позади.
«Никогда не знаешь, что тебя ждет, — размышлял Уоллингфорд. — Неизвестно, как сложится твоя жизнь с другим человеком». И все же ему казалось, что он может себе представить свое будущее с Дорис Клаузен. Он видел его в таком же необычном и резком свете, в каком когда-то увидел обручальные кольца, вынырнувшие из темноты, — там, под настилом причала. В будущей жизни с Дорис ему чудился золотистый блеск — может быть потому, что это будущее казалось ему незаслуженным. Он был не более достоин ее любви, чем обручальные кольца — вместе со всеми сбывшимися и несбывшимися надеждами — заслуживали того, чтобы их приколотили гвоздем под причалом в нескольких дюймах от стылой озерной воды.
Сколько времени он и Дорис будут принадлежать друг другу? Гадать бесполезно и бессмысленно — так же бессмысленно, как пытаться определить, в какую из висконсинских зим лодочный сарай рухнет и утонет в безымянном озере.
— А как оно называется, то озеро? — вдруг спросил он у Дорис. — То, где домик… Ваше озеро.
— Нам не нравится его название, — сказала она. — И мы никак его не называем. Для нас это просто домик на озере.
Затем, словно догадавшись, что он думал об их с Отго обручальных кольцах, прибитых под причалом, прибавила:
— Знаешь, я взяла с собой наши кольца. Я тебе их покажу, когда приедем в отель. На этот раз я выбрала платину. И свое я буду носить на правой руке. (На той же, что «львиный огрызок» будет вынужден носить свое.)
— Ты, наверное, и сам знаешь, какую на них сделали надпись, — добавила миссис Клаузен. — «Никогда ни о чем не жалей!»
Уоллингфорд прекрасно знал, откуда она это взяла. Даже для него эти слова за версту отдавали футболом — а еще в них чувствовалось мужество, которого ему всегда не хватало. Этот девиз был вывешен внизу у лестницы на стадионе «Ламбо», над дверью в раздевалку команды «Пэкерз».
— Я все понял, — сказал Патрик. В туалете на стадионе он видел болельщика, борода которого была выкрашена желтым и зеленым, как и физиономия Донни; и только тут понял, что такое настоящая преданность. — Я все понял, — повторил он.
— Нет, еще не все, — возразила миссис Клаузен. — Пока еще не все, не совсем все. — Он посмотрел на нее внимательно — она уже перестала плакать. — Открой бардачок, — сказала она. Он колебался, ему почему-то казалось, что там лежит заряженный револьвер Отго Клаузена. — Ну же, открывай!
В бардачке лежал конверт с торчащими из него фотографиями. На них были видны дырочки от кнопок и кое-где пятна ржавчины. Конечно, он сразу догадался, откуда эти фотографии, — еще до того, как увидел, что на них изображено. Это были те самые фотографии — не меньше дюжины, — которые были когда-то приколоты кнопками к стене с той стороны кровати, где спала Дорис. А потом она их сняла, потому что не могла больше их видеть.
— Погляди на них, пожалуйста, — попросила она и остановила машину.
Они были уже недалеко от гостиницы. Она просто остановилась, прижавшись к тротуару, но мотор оставила включенным. Центр Грин-Бея был почти пуст, все сидели по домам или возвращались домой со стадиона «Ламбо».
Фотографии были сложены как попало, но Уоллингфорд быстро догадался, чему они посвящены. На всех была изображена левая рука Отго Клаузена. На некоторых рука все еще принадлежала Отго. Загорелая до черноты рука водителя фузовика, развозящего пиво, на пальце сверкало обручальное кольцо. На некоторых снимках кольца не было — миссис Клаузен сняла его, — и Уоллингфорд догадался, что это рука уже мертвого Отто.
Там оказались и фотографии самого Патрика Уоллингфорда. Во всяком случае, фотографии его новой левой руки — одной только руки. По разной степени отечности в области локтя, кисти и зоны шва Уоллингфорд мог определить, на каких именно стадиях трансплантации Дорис делала эти снимки бывшей руки Отто — она назвала ее третьей рукой.
Значит, ему вовсе не приснилось, что его кто-то фотографирует, пока он спит! Вот почему щелчки затвора слышались так отчетливо! А поскольку глаза у него были закрыты, то свет вспышки казался ему слабым и отдаленным, точно зарницы. Именно таким Уоллингфорд его и запомнил.
— Пожалуйста, выброси их, — попросила миссис Клаузен. — Я пыталась сама их выкинуть, но не смогла. Давай от них избавимся.
— Хорошо, — сказал Патрик.
Она опять плакала, и он потянулся к ней. Он еще никогда по собственной инициативе не прикасался к ее груди своей левой изуродованной рукой. Даже сквозь куртку он почувствовал ее грудь, а когда она крепко прижала к себе его жалкий обрубок, ощутил на щеке ее теплое дыхание.
— Ты только не думай, что и я ничего не потеряла! — сердито сказала она.
Подъехала к отелю, передала ключи от машины Патрику и пошла прямиком в вестибюль, предоставив ему самому ставить машину на парковку. (Он решил попросить это сделать кого-нибудь из обслуги.)
Потом он выкинул фотографии — бросил их вместе с конвертом в урну для мусора. Вот и все. Миссис Клаузен наконец открыла ему то, что ее так долго преследовало и мучило, и больше ей прибавить нечего. Показав ему фотографии, она подвела под этой историей окончательную черту.
Как тогда сказал доктор Заяц? Не было никаких медицинских причин для неудачного исхода трансплантации. И доктор так и не смог разгадать тайну постигшей его неудачи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39