Отто-младший возился на детском сиденье, Уоллингфорд пытался его развлекать. Дорис вела машину. Теперь, когда у них была возможность разговаривать, оказалось, что говорить им не о чем.
В аэропорту, целуя на прощанье Дорис и маленького Отто, Патрик почувствовал, что она положила ему что-то в правый карман.
— Пожалуйста, сейчас не смотри. Посмотришь потом, — сказала она. — Понимаешь, проколотая дырочка уже заросла. Я не смогу его носить, даже если захочу. И если уж мы все-таки будем вместе, я уверена, что это мне больше не понадобится. А тебе и подавно. Пожалуйста, отдай его кому-нибудь.
Уоллингфорд мог и не заглядывать в карман, он и так понял: она положила туда свой талисман, амулет, дарующий плодовитость. Он когда-то видел этот талисман, странноватое украшение, воткнутое в пупок. Ему вдруг ужасно захотелось достать его и рассмотреть.
Долго ему ждать не пришлось. Он еще раздумывал над двусмысленностью слов миссис Клаузен «если уж мы все-таки будем вместе», когда амулет, лежавший у него в кармане, вызвал сигнал металлодетектора. Пришлось достать амулет из кармана, и вот тут-то наконец он его рассмотрел. Охранница из службы безопасности аэропорта тоже внимательно его разглядывала; она прямо-таки впилась глазами в эту вещицу.
Крошечный амулет оказался на удивление тяжелым; он был светло-серого цвета, но сиял, как золото.
— Это платина, — пояснила Патрику охранница, темнокожая женщина из коренных американцев с иссиня-черными волосами, довольно крупная и очень грустная. Она обращалась с «пупочным» украшением так, что сразу становилось ясно: в этих делах она знает толк — Очень дорогая штучка, наверное, — сказала она, возвращая ему амулет.
— Не знаю, не я покупал, — пожал плечами Уоллингфорд. — Это женское украшение, для пирсинга. Его в пупке носят.
— Я знаю, — сказала охранница. — Металлодетектор всегда срабатывает — если у кого что-нибудь такое в пупке.
— Ах, вот как, — рассеянно произнес Патрик: только теперь до него дошло, что амулет представляет собой… миниатюрную кисть левой руки!
У торговцев, промышляющих пирсингом, это называется «штангой» — это металлический стерженек с шариком, который навинчивается на конец и не дает украшению выпасть, такие шарики бывают и на сережках. А к другому концу стерженька была припаяна крошечная и очень изящно выполненная кисть руки. Патрик никогда в жизни не видел столь тонкой работы. Средний палец скрещен с указательным — общепринятый символ удачи. Патрик, правда, ожидал увидеть более наглядный символ плодовитости, какого-нибудь божка или что-нибудь этакое — в традициях родоплеменного строя.
К столу, возле которого стояли Уоллингфорд и черноволосая женщина, подошел еще один охранник, маленький, худой, чернокожий, с тщательно подстриженными усиками.
— В чем дело? — спросил он у женщины.
— Украшение — как раз для твоего пупка, — усмехнулась она.
— Нет уж, только не для моего! — улыбнулся он в ответ.
Патрик протянул ему амулет и нечаянно задел куртку, висевшую на левой руке. Увидев, что у него нет левой кисти, охранники тут же его узнали.
— А, так вы тот самый, кого лев погрыз! — воскликнул чернокожий полицейский, мельком глянув на миниатюрную платиновую руку со скрещенными пальцами, которую держал на ладони.
А охранница коснулась изуродованной руки Патрика и смущенно сказала:
— Извините, я вас не узнала, мистер Уоллингфорд!
Все-таки лицо у нее было ужасно грустным, и Патрик невольно задумался, отчего она так грустит. На горле у женщины он заметил маленький шрам в форме рыболовного крючка; шрам мог быть следствием чего угодно — детской игры с ножницами, неудачного брака или зверского изнасилования.
Ее коллега — маленький и худой человечек — с интересом разглядывал украшение.
— Смотри-ка, рука! Да еще левая! Только теперь понял! — воскликнул он возбужденно и посмотрел на Уоллингфорда. — Наверно, это ваш амулет, верно?
— Вообще-то он для плодовитости. Мне так сказали.
— Да неужто? — спросила женщина и взяла талисман у чернокожего охранника. — Дай-ка взглянуть еще разок. И что, помогает? — спросила она у Патрика. Он мог бы поклясться, что спросила она совершенно серьезно.
— Однажды отлично сработало, — пожал плечами Уоллингфорд.
Ему страшно хотелось узнать, отчего она такая грустная. Ей было лет сорок или чуть больше; на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо, а на безымянном пальце правой — перстень с бирюзой. В ушах — такие же бирюзовые серьги. Может, и в пупке у нее тоже какой-нибудь амулет? Может, и она тоже никак не может родить ребенка?
— Возьмите эту штуку себе, если хотите, — предложил женщине Уоллингфорд — Мне она больше не нужна.
Чернокожий охранник засмеялся и, махнув рукой, отошел от них подальше.
— Ох-ох-ох! — покачал он головой и сказал, обращаясь к Патрику: — Не стоило бы вам в это дело соваться!
«А что, если у этой несчастной дюжина детей и ей до смерти хочется перевязать себе трубы, да только негодяй муж не позволяет?» — промелькнуло у Патрика в голове.
— Заткнись, ты! — прошипела охранница вслед уходящему мужчине, а тот все продолжал смеяться, хотя ее это явно злило.
— Нет, правда, можете его взять, если хотите, — снова предложил Уоллингфорд, В конце концов, миссис Клаузен просила отдать талисман кому угодно.
Женщина сомкнула темные пальцы над амулетом, сжав его в ладони:
— Я бы очень хотела! Да только не могу себе такое позволить!
— Да что вы! Это же бесплатно! Я его вам дарю! Берите, он ваш! — уговаривал Патрик — Надеюсь, он действительно помогает. — Он понятия не имел, для чего охраннице этот амулет — для себя, или для подруги, или она знает, где можно его выгодно продать.
Уже отойдя на некоторое расстояние от поста охраны, Уоллингфорд оглянулся на нее. Женщина была занята — для всех остальных она ведь оставалась сотрудницей службы безопасности, — но, заметив его взгляд, помахала ему рукой и вдруг улыбнулась. В ее поднятой над головой руке блеснул миниатюрный талисман. Уоллингфорд был слишком далеко, чтобы разглядеть скрещенные пальцы на крохотной руке, но блеск амулета он видел хорошо.
Этот блеск напомнил ему об обручальных кольцах Дорис и Отто Клаузена и о том, как они сверкали в луче карманного фонаря между темной поверхностью воды и досками причала. Сколько раз Дорис заплывала туда, подгребая под себя воду одной рукой, а в другой держа фонарик?
А может, она ни разу и не была там? Может, она — как теперь и Уоллингфорд — могла видеть эти кольца только во сне или в памяти, где золото сверкает ярче, а отблеск колец в воде кажется вечным?
Если у него и остались шансы добиться руки миссис Клаузен, то дело вовсе не в том, окажется Мэри Шаннахан беременной или нет. Куда важнее, снятся ли Дорис Клаузен те обручальные кольца, которые она спрятала под настилом причала.
Когда самолет взлетел и взял курс на Цинциннати, Патрик Уоллингфорд в полном смысле слова висел в воздухе. И в точно таком же состоянии были мысли Дорис Клаузен относительно Патрика Уоллингфорда. Оставалось только ждать и надеяться.
Был понедельник, 26 июля 1999 года. Уоллингфорд надолго запомнит эту дату. Пройдет еще целых девяносто восемь дней, прежде чем он снова увидит миссис Клаузен.
Глава 12
Стадион «Ламбо»
Времени оказалось достаточно, чтобы успели зажить все его раны. Синяк на голени (чертов столик со стеклянным верхом в квартирке Мэри!) сперва пожелтел, потом стал светло-коричневым, а потом и вовсе исчез. Так же как и ожог (чертов кран с горячей водой в ванной у Мэри!). На спине (исцарапанной Энжи) тоже следов не осталось; исчез даже здоровенный кроваво-красный волдырь у него на плече — память о бурной ночи с юной гримершей из Куинса. Там же, где красовалась синюшная гематома (еще один любовный укус Энжи), кожа опять стала чистой и гладкой и выглядела столь же невинно, как плечико маленького Отто.
Патрик вспомнил, как смазывал нежную кожу сына кремом от загара; ему сейчас очень не хватало этого прикосновения и безумно хотелось подержать малыша на руках Страшно не хватало ему и миссис Клаузен, но он понимал, что торопить ее с ответом не следует.
Понимал он также, что еще рано интересоваться у Мэри Шаннахан, беременна она или нет. Вернувшись из Грин-Бея, он сказал своей новой начальнице, что принимает предложение пересмотреть условия его контракта. Прежний контракт, как правильно сказала Мэри, считался действительным еще восемнадцать месяцев. Она же советовала запросить новый контракт — на три года или даже на пять лет.
Да, именно так (Она тогда сказала: «На три года, нет, лучше на пять».) Но Мэри, похоже, совсем забыла об этом разговоре.
— Думаю, три года — это слишком, — заявила она теперь.
— Понятно, — сказал Уоллингфорд. — Тогда, наверное, мне лучше остаться на прежнем месте и продолжать вести свою программу.
— Ты уверен, что тебе именно этого хочется, Пат? Рядом сидели Уортон и Сабина, вот почему она не церемонится, подумал Уоллингфорд. (Впрочем, и луноликий Уортон, и грустная Сабина лишь слушали их разговор, а сами не говорили ни слова.) По крайней мере одно было ясно: Мэри не поняла, чего он, собственно, добивается, и поэтому нервничает.
— Зависит от условий, — ответил Патрик. — Какой смысл менять работу ведущего на должность разъездного корреспондента, даже если ты сам выбираешь задания? Известно, как это бывает: езжай туда-то, сделай то-то. Придется возвращаться к давно пройденному. Думаю, тебе надо говорить конкретнее, чтобы я хоть как-то представлял себе твои намерения.
Мэри быстро глянула на его и ослепительно улыбнулась.
— Как съездил в Висконсин?
Замороженный и лощеный Уортон, казалось, вот-вот сольется с мебелью, если не произнесет хоть слово (или не пошевелится) в ближайшие тридцать секунд. Видно, он и сам понял это и слегка кашлянул в ладонь. Полнейшее отсутствие какого бы то ни было выражения у него на лице наводило на мысль о бесстрастной маске палача; даже кашлял Уортон как-то невыразительно.
Сабина, с которой Уоллингфорд то ли спал, то ли нет (впрочем, сейчас, подумав об этом, он вспомнил, что во сне она повизгивала, точно собака, которой приснилось что-то интересное), закашлялась, словно ей в горло попал лобковый волос.
— Прекрасно.
Уоллингфорд произнес это как можно спокойнее, но Мэри сделала совершенно правильный вывод: между ним и Дорис Клаузен пока ничего не решено окончательно. Иначе он не стал бы ждать и сразу сообщил бы, что они с миссис Клаузен решили соединить свои судьбы. В точности как и сама она, Мэри, если б знала уже, что беременна, не стала бы медлить и тотчас сказала бы ему.
К тому же оба понимали, что необходимо продолжать разыгрывать этот идиотский спектакль в присутствии Уортона и Сабины, которые, впрочем, тоже всё понимали. При сложившихся обстоятельствах было бы весьма неосмотрительно — и для Патрика Уоллинг-форда, и для Мэри Шаннахан — действовать поодиночке.
— Боже ж ты мой, тут все типа как замороженные! — Так обрисовала ситуацию Энжи, когда Уоллингфорд оказался с нею наедине в кресле гримерной.
— Типа того, — согласился Патрик. Он был очень рад ее видеть, эту добрую и жизнерадостную девицу, которая вылизала его квартиру до такой сияющей чистоты, какой он не помнил с тех пор, как туда въехал.
— Ну что… ты мне расскажешь про Висконсин или как? — спросила Энжи.
— Пока не о чем рассказывать, — признался Уоллингфорд. — Но я все время держу пальцы скрещенными.
Неудачное сравнение; оно напомнило Патрику о талисмане миссис Клаузен, дарующем женщинам плодовитость.
— Я тоже буду держать пальцы скрещенными — для тебя, — сказала Энжи. Она уже не флиртовала с ним, но осталась по-прежнему открытой, искренней и ничуть не менее дружелюбной.
Уоллингфорд вскоре выбросил свой электронный будильник и купил себе новый: при взгляде на старый ему неизменно вспоминался прилипший к нему чуингам Энжи, а также их «смертельный» номер в постели, в результате которого она с такой силой и выкашляла свою жвачку. Ему не хотелось в постели вспоминать Энжи — пока Дорис не сказала «нет».
Но Дорис с ответом не спешила, и Уоллингфорд вынужден был признать, что так ничего и не понял из присланных ею фотографий. А вот письмо, их сопровождавшее, показалось ему скорее насмешливым, чем романтическим.
Она прислала не все фотографии, что были на пленке — Патрик сразу заметил, что те два кадра, которые сделал он сам, отсутствуют. Ее темно-красный купальник на веревке рядом с его плавками — он сделал два одинаковых снимка на тот случай, если она захочет один оставить себе. Она оставила оба.
Первые два снимка из присланных миссис Клаузен не слишком его удивили. На одном Уоллингфорд брел по мелководью с голеньким малышом на руках. На втором Дорис с Отто-младшим сидела на открытой веранде большего домика. Это был первый вечер Уоллингфорда на озере, и между ним и миссис Клаузен ничего еще не произошло. Лицо ее казалось совершенно спокойным, и на нем не читалось никаких ожиданий; она, похоже, и не задумывалась, может ли между ними что-то произойти.
Единственным сюрпризом стала третья фотография — Уоллингфорд и не знал, что Дорис успела их щелкнуть. На фотографии был он сам, спящий в кресле-качалке с сыном на руках.
Патрик не понимал, как ему интерпретировать некоторые слова Дорис — особенно то место в письме, где она как бы мимоходом сообщала, что сделала два снимка маленького Отто, спящего на руках у отца, и один оставила себе. Вообще тон ее письма оказался не столько насмешливым, сколько двусмысленным. Дорис писала: «Судя по фотографиям, у тебя есть все задатки стать хорошим отцом».
Только задатки. Чувства Патрика были оскорблены. Тем не менее он стал читать «Английского пациента», страстно мечтая найти какой-нибудь выдающийся отрывок, на который можно будет обратить внимание Дорис. И, если повезет, это окажется тот самый отрывок, который нравится им обоим…
Когда Уоллингфорд позвонил миссис Клаузен, чтобы поблагодарить за фотографии, ему показалось, что такой отрывок найден.
— Мне понравилось то место, где приводится «перечень ранений», особенно когда она вонзила ему вилку в плечо. Помнишь? «Зубья вилки оставили на плече след как от укуса, и доктор решил, что его укусила лиса».
Дорис на другом конце провода молчала.
— Тебе не понравилось? — спросил Патрик.
— Ты бы лучше не напоминал мне про свои «следы укусов» и прочие «боевые шрамы»!
— Ох…
Но Уоллингфорд все-таки продолжал надеяться на «Английского пациента». Надо просто читать более внимательно, а высказываться более осторожно, решил он; но послал осторожность ко всем чертям, когда дошел до того места, где Алмаши говорит о Кэтрин: «Ее влекло к переменам куда сильнее, чем я предполагал, и в желаниях своих она была ненасытна».
Это полностью совпадало с тем впечатлением, которое произвела на Патрика миссис Клаузен в роли любовницы — ее ненасытность просто ошеломляла. И, прочитав эти слова, Патрик немедленно ей позвонил, забыв, что в Нью-Йорке уже поздняя ночь, а в Грин-Бее всего на час меньше, так что Дорис давно спит приноравливаясь к режиму маленького Отто, она старалась ложиться пораньше.
Когда она ответила, голос ее показался Патрику каким-то незнакомым, и он тут же принялся извиняться.
— Прости, пожалуйста! Ты, наверное, уже спала?
— Ладно, не важно. Что случилось?
— Да просто тут одно место из «Английского пациента»… Лучше я тебе его в другой раз прочту. Позвони мне завтра утром, хорошо? Как только встанешь, сразу и позвони. Пожалуйста, разбуди меня! — попросил он.
— Прочти мне это место.
— Это Алмаши говорит о Кэтрин…
— Читай.
Он зачитал вслух: «Ее влекло к переменам куда сильнее, чем я предполагал, и в желаниях своих она была ненасытна». Вырванные из контекста слова прозвучали попросту непристойно, однако Уоллингфорд был уверен, что миссис Клаузен хорошо помнит контекст.
— Да, я помню это место, — сказала она ровным голосом. Может, она еще не совсем проснулась?
— Ну… — промямлил Уоллингфорд.
— Надо понимать, это ты не предполагал, что я окажусь столь ненасытной? Так? — спросила Дорис. (Тон, которым она задала этот вопрос, мог также означать: «И это все?»)
— Да, — ответил Патрик. И услышал, как она вздохнула.
— Что ж… — начала она и вдруг умолкла. Видно, передумала говорить то, что хотела. — Ладно, действительно уже очень поздно. — И, не прибавив больше ни слова, Дорис повесила трубку, молча выслушав еще одно извинение Уоллингфорда.
Ничего, решил он, будем читать дальше и надеяться.
Некоторое время спустя Мэри Шаннахан вызвала его к себе в кабинет — вовсе не затем, как вскоре понял Патрик, чтобы сообщить ему, беременна она или нет. У Мэри было на уме совсем другое. Руководство телекомпании не одобряет трехлетний контракт даже при условии, что Уоллингфорд оставит пост ведущего и вернется к работе разъездного репортера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
В аэропорту, целуя на прощанье Дорис и маленького Отто, Патрик почувствовал, что она положила ему что-то в правый карман.
— Пожалуйста, сейчас не смотри. Посмотришь потом, — сказала она. — Понимаешь, проколотая дырочка уже заросла. Я не смогу его носить, даже если захочу. И если уж мы все-таки будем вместе, я уверена, что это мне больше не понадобится. А тебе и подавно. Пожалуйста, отдай его кому-нибудь.
Уоллингфорд мог и не заглядывать в карман, он и так понял: она положила туда свой талисман, амулет, дарующий плодовитость. Он когда-то видел этот талисман, странноватое украшение, воткнутое в пупок. Ему вдруг ужасно захотелось достать его и рассмотреть.
Долго ему ждать не пришлось. Он еще раздумывал над двусмысленностью слов миссис Клаузен «если уж мы все-таки будем вместе», когда амулет, лежавший у него в кармане, вызвал сигнал металлодетектора. Пришлось достать амулет из кармана, и вот тут-то наконец он его рассмотрел. Охранница из службы безопасности аэропорта тоже внимательно его разглядывала; она прямо-таки впилась глазами в эту вещицу.
Крошечный амулет оказался на удивление тяжелым; он был светло-серого цвета, но сиял, как золото.
— Это платина, — пояснила Патрику охранница, темнокожая женщина из коренных американцев с иссиня-черными волосами, довольно крупная и очень грустная. Она обращалась с «пупочным» украшением так, что сразу становилось ясно: в этих делах она знает толк — Очень дорогая штучка, наверное, — сказала она, возвращая ему амулет.
— Не знаю, не я покупал, — пожал плечами Уоллингфорд. — Это женское украшение, для пирсинга. Его в пупке носят.
— Я знаю, — сказала охранница. — Металлодетектор всегда срабатывает — если у кого что-нибудь такое в пупке.
— Ах, вот как, — рассеянно произнес Патрик: только теперь до него дошло, что амулет представляет собой… миниатюрную кисть левой руки!
У торговцев, промышляющих пирсингом, это называется «штангой» — это металлический стерженек с шариком, который навинчивается на конец и не дает украшению выпасть, такие шарики бывают и на сережках. А к другому концу стерженька была припаяна крошечная и очень изящно выполненная кисть руки. Патрик никогда в жизни не видел столь тонкой работы. Средний палец скрещен с указательным — общепринятый символ удачи. Патрик, правда, ожидал увидеть более наглядный символ плодовитости, какого-нибудь божка или что-нибудь этакое — в традициях родоплеменного строя.
К столу, возле которого стояли Уоллингфорд и черноволосая женщина, подошел еще один охранник, маленький, худой, чернокожий, с тщательно подстриженными усиками.
— В чем дело? — спросил он у женщины.
— Украшение — как раз для твоего пупка, — усмехнулась она.
— Нет уж, только не для моего! — улыбнулся он в ответ.
Патрик протянул ему амулет и нечаянно задел куртку, висевшую на левой руке. Увидев, что у него нет левой кисти, охранники тут же его узнали.
— А, так вы тот самый, кого лев погрыз! — воскликнул чернокожий полицейский, мельком глянув на миниатюрную платиновую руку со скрещенными пальцами, которую держал на ладони.
А охранница коснулась изуродованной руки Патрика и смущенно сказала:
— Извините, я вас не узнала, мистер Уоллингфорд!
Все-таки лицо у нее было ужасно грустным, и Патрик невольно задумался, отчего она так грустит. На горле у женщины он заметил маленький шрам в форме рыболовного крючка; шрам мог быть следствием чего угодно — детской игры с ножницами, неудачного брака или зверского изнасилования.
Ее коллега — маленький и худой человечек — с интересом разглядывал украшение.
— Смотри-ка, рука! Да еще левая! Только теперь понял! — воскликнул он возбужденно и посмотрел на Уоллингфорда. — Наверно, это ваш амулет, верно?
— Вообще-то он для плодовитости. Мне так сказали.
— Да неужто? — спросила женщина и взяла талисман у чернокожего охранника. — Дай-ка взглянуть еще разок. И что, помогает? — спросила она у Патрика. Он мог бы поклясться, что спросила она совершенно серьезно.
— Однажды отлично сработало, — пожал плечами Уоллингфорд.
Ему страшно хотелось узнать, отчего она такая грустная. Ей было лет сорок или чуть больше; на безымянном пальце левой руки обручальное кольцо, а на безымянном пальце правой — перстень с бирюзой. В ушах — такие же бирюзовые серьги. Может, и в пупке у нее тоже какой-нибудь амулет? Может, и она тоже никак не может родить ребенка?
— Возьмите эту штуку себе, если хотите, — предложил женщине Уоллингфорд — Мне она больше не нужна.
Чернокожий охранник засмеялся и, махнув рукой, отошел от них подальше.
— Ох-ох-ох! — покачал он головой и сказал, обращаясь к Патрику: — Не стоило бы вам в это дело соваться!
«А что, если у этой несчастной дюжина детей и ей до смерти хочется перевязать себе трубы, да только негодяй муж не позволяет?» — промелькнуло у Патрика в голове.
— Заткнись, ты! — прошипела охранница вслед уходящему мужчине, а тот все продолжал смеяться, хотя ее это явно злило.
— Нет, правда, можете его взять, если хотите, — снова предложил Уоллингфорд, В конце концов, миссис Клаузен просила отдать талисман кому угодно.
Женщина сомкнула темные пальцы над амулетом, сжав его в ладони:
— Я бы очень хотела! Да только не могу себе такое позволить!
— Да что вы! Это же бесплатно! Я его вам дарю! Берите, он ваш! — уговаривал Патрик — Надеюсь, он действительно помогает. — Он понятия не имел, для чего охраннице этот амулет — для себя, или для подруги, или она знает, где можно его выгодно продать.
Уже отойдя на некоторое расстояние от поста охраны, Уоллингфорд оглянулся на нее. Женщина была занята — для всех остальных она ведь оставалась сотрудницей службы безопасности, — но, заметив его взгляд, помахала ему рукой и вдруг улыбнулась. В ее поднятой над головой руке блеснул миниатюрный талисман. Уоллингфорд был слишком далеко, чтобы разглядеть скрещенные пальцы на крохотной руке, но блеск амулета он видел хорошо.
Этот блеск напомнил ему об обручальных кольцах Дорис и Отто Клаузена и о том, как они сверкали в луче карманного фонаря между темной поверхностью воды и досками причала. Сколько раз Дорис заплывала туда, подгребая под себя воду одной рукой, а в другой держа фонарик?
А может, она ни разу и не была там? Может, она — как теперь и Уоллингфорд — могла видеть эти кольца только во сне или в памяти, где золото сверкает ярче, а отблеск колец в воде кажется вечным?
Если у него и остались шансы добиться руки миссис Клаузен, то дело вовсе не в том, окажется Мэри Шаннахан беременной или нет. Куда важнее, снятся ли Дорис Клаузен те обручальные кольца, которые она спрятала под настилом причала.
Когда самолет взлетел и взял курс на Цинциннати, Патрик Уоллингфорд в полном смысле слова висел в воздухе. И в точно таком же состоянии были мысли Дорис Клаузен относительно Патрика Уоллингфорда. Оставалось только ждать и надеяться.
Был понедельник, 26 июля 1999 года. Уоллингфорд надолго запомнит эту дату. Пройдет еще целых девяносто восемь дней, прежде чем он снова увидит миссис Клаузен.
Глава 12
Стадион «Ламбо»
Времени оказалось достаточно, чтобы успели зажить все его раны. Синяк на голени (чертов столик со стеклянным верхом в квартирке Мэри!) сперва пожелтел, потом стал светло-коричневым, а потом и вовсе исчез. Так же как и ожог (чертов кран с горячей водой в ванной у Мэри!). На спине (исцарапанной Энжи) тоже следов не осталось; исчез даже здоровенный кроваво-красный волдырь у него на плече — память о бурной ночи с юной гримершей из Куинса. Там же, где красовалась синюшная гематома (еще один любовный укус Энжи), кожа опять стала чистой и гладкой и выглядела столь же невинно, как плечико маленького Отто.
Патрик вспомнил, как смазывал нежную кожу сына кремом от загара; ему сейчас очень не хватало этого прикосновения и безумно хотелось подержать малыша на руках Страшно не хватало ему и миссис Клаузен, но он понимал, что торопить ее с ответом не следует.
Понимал он также, что еще рано интересоваться у Мэри Шаннахан, беременна она или нет. Вернувшись из Грин-Бея, он сказал своей новой начальнице, что принимает предложение пересмотреть условия его контракта. Прежний контракт, как правильно сказала Мэри, считался действительным еще восемнадцать месяцев. Она же советовала запросить новый контракт — на три года или даже на пять лет.
Да, именно так (Она тогда сказала: «На три года, нет, лучше на пять».) Но Мэри, похоже, совсем забыла об этом разговоре.
— Думаю, три года — это слишком, — заявила она теперь.
— Понятно, — сказал Уоллингфорд. — Тогда, наверное, мне лучше остаться на прежнем месте и продолжать вести свою программу.
— Ты уверен, что тебе именно этого хочется, Пат? Рядом сидели Уортон и Сабина, вот почему она не церемонится, подумал Уоллингфорд. (Впрочем, и луноликий Уортон, и грустная Сабина лишь слушали их разговор, а сами не говорили ни слова.) По крайней мере одно было ясно: Мэри не поняла, чего он, собственно, добивается, и поэтому нервничает.
— Зависит от условий, — ответил Патрик. — Какой смысл менять работу ведущего на должность разъездного корреспондента, даже если ты сам выбираешь задания? Известно, как это бывает: езжай туда-то, сделай то-то. Придется возвращаться к давно пройденному. Думаю, тебе надо говорить конкретнее, чтобы я хоть как-то представлял себе твои намерения.
Мэри быстро глянула на его и ослепительно улыбнулась.
— Как съездил в Висконсин?
Замороженный и лощеный Уортон, казалось, вот-вот сольется с мебелью, если не произнесет хоть слово (или не пошевелится) в ближайшие тридцать секунд. Видно, он и сам понял это и слегка кашлянул в ладонь. Полнейшее отсутствие какого бы то ни было выражения у него на лице наводило на мысль о бесстрастной маске палача; даже кашлял Уортон как-то невыразительно.
Сабина, с которой Уоллингфорд то ли спал, то ли нет (впрочем, сейчас, подумав об этом, он вспомнил, что во сне она повизгивала, точно собака, которой приснилось что-то интересное), закашлялась, словно ей в горло попал лобковый волос.
— Прекрасно.
Уоллингфорд произнес это как можно спокойнее, но Мэри сделала совершенно правильный вывод: между ним и Дорис Клаузен пока ничего не решено окончательно. Иначе он не стал бы ждать и сразу сообщил бы, что они с миссис Клаузен решили соединить свои судьбы. В точности как и сама она, Мэри, если б знала уже, что беременна, не стала бы медлить и тотчас сказала бы ему.
К тому же оба понимали, что необходимо продолжать разыгрывать этот идиотский спектакль в присутствии Уортона и Сабины, которые, впрочем, тоже всё понимали. При сложившихся обстоятельствах было бы весьма неосмотрительно — и для Патрика Уоллинг-форда, и для Мэри Шаннахан — действовать поодиночке.
— Боже ж ты мой, тут все типа как замороженные! — Так обрисовала ситуацию Энжи, когда Уоллингфорд оказался с нею наедине в кресле гримерной.
— Типа того, — согласился Патрик. Он был очень рад ее видеть, эту добрую и жизнерадостную девицу, которая вылизала его квартиру до такой сияющей чистоты, какой он не помнил с тех пор, как туда въехал.
— Ну что… ты мне расскажешь про Висконсин или как? — спросила Энжи.
— Пока не о чем рассказывать, — признался Уоллингфорд. — Но я все время держу пальцы скрещенными.
Неудачное сравнение; оно напомнило Патрику о талисмане миссис Клаузен, дарующем женщинам плодовитость.
— Я тоже буду держать пальцы скрещенными — для тебя, — сказала Энжи. Она уже не флиртовала с ним, но осталась по-прежнему открытой, искренней и ничуть не менее дружелюбной.
Уоллингфорд вскоре выбросил свой электронный будильник и купил себе новый: при взгляде на старый ему неизменно вспоминался прилипший к нему чуингам Энжи, а также их «смертельный» номер в постели, в результате которого она с такой силой и выкашляла свою жвачку. Ему не хотелось в постели вспоминать Энжи — пока Дорис не сказала «нет».
Но Дорис с ответом не спешила, и Уоллингфорд вынужден был признать, что так ничего и не понял из присланных ею фотографий. А вот письмо, их сопровождавшее, показалось ему скорее насмешливым, чем романтическим.
Она прислала не все фотографии, что были на пленке — Патрик сразу заметил, что те два кадра, которые сделал он сам, отсутствуют. Ее темно-красный купальник на веревке рядом с его плавками — он сделал два одинаковых снимка на тот случай, если она захочет один оставить себе. Она оставила оба.
Первые два снимка из присланных миссис Клаузен не слишком его удивили. На одном Уоллингфорд брел по мелководью с голеньким малышом на руках. На втором Дорис с Отто-младшим сидела на открытой веранде большего домика. Это был первый вечер Уоллингфорда на озере, и между ним и миссис Клаузен ничего еще не произошло. Лицо ее казалось совершенно спокойным, и на нем не читалось никаких ожиданий; она, похоже, и не задумывалась, может ли между ними что-то произойти.
Единственным сюрпризом стала третья фотография — Уоллингфорд и не знал, что Дорис успела их щелкнуть. На фотографии был он сам, спящий в кресле-качалке с сыном на руках.
Патрик не понимал, как ему интерпретировать некоторые слова Дорис — особенно то место в письме, где она как бы мимоходом сообщала, что сделала два снимка маленького Отто, спящего на руках у отца, и один оставила себе. Вообще тон ее письма оказался не столько насмешливым, сколько двусмысленным. Дорис писала: «Судя по фотографиям, у тебя есть все задатки стать хорошим отцом».
Только задатки. Чувства Патрика были оскорблены. Тем не менее он стал читать «Английского пациента», страстно мечтая найти какой-нибудь выдающийся отрывок, на который можно будет обратить внимание Дорис. И, если повезет, это окажется тот самый отрывок, который нравится им обоим…
Когда Уоллингфорд позвонил миссис Клаузен, чтобы поблагодарить за фотографии, ему показалось, что такой отрывок найден.
— Мне понравилось то место, где приводится «перечень ранений», особенно когда она вонзила ему вилку в плечо. Помнишь? «Зубья вилки оставили на плече след как от укуса, и доктор решил, что его укусила лиса».
Дорис на другом конце провода молчала.
— Тебе не понравилось? — спросил Патрик.
— Ты бы лучше не напоминал мне про свои «следы укусов» и прочие «боевые шрамы»!
— Ох…
Но Уоллингфорд все-таки продолжал надеяться на «Английского пациента». Надо просто читать более внимательно, а высказываться более осторожно, решил он; но послал осторожность ко всем чертям, когда дошел до того места, где Алмаши говорит о Кэтрин: «Ее влекло к переменам куда сильнее, чем я предполагал, и в желаниях своих она была ненасытна».
Это полностью совпадало с тем впечатлением, которое произвела на Патрика миссис Клаузен в роли любовницы — ее ненасытность просто ошеломляла. И, прочитав эти слова, Патрик немедленно ей позвонил, забыв, что в Нью-Йорке уже поздняя ночь, а в Грин-Бее всего на час меньше, так что Дорис давно спит приноравливаясь к режиму маленького Отто, она старалась ложиться пораньше.
Когда она ответила, голос ее показался Патрику каким-то незнакомым, и он тут же принялся извиняться.
— Прости, пожалуйста! Ты, наверное, уже спала?
— Ладно, не важно. Что случилось?
— Да просто тут одно место из «Английского пациента»… Лучше я тебе его в другой раз прочту. Позвони мне завтра утром, хорошо? Как только встанешь, сразу и позвони. Пожалуйста, разбуди меня! — попросил он.
— Прочти мне это место.
— Это Алмаши говорит о Кэтрин…
— Читай.
Он зачитал вслух: «Ее влекло к переменам куда сильнее, чем я предполагал, и в желаниях своих она была ненасытна». Вырванные из контекста слова прозвучали попросту непристойно, однако Уоллингфорд был уверен, что миссис Клаузен хорошо помнит контекст.
— Да, я помню это место, — сказала она ровным голосом. Может, она еще не совсем проснулась?
— Ну… — промямлил Уоллингфорд.
— Надо понимать, это ты не предполагал, что я окажусь столь ненасытной? Так? — спросила Дорис. (Тон, которым она задала этот вопрос, мог также означать: «И это все?»)
— Да, — ответил Патрик. И услышал, как она вздохнула.
— Что ж… — начала она и вдруг умолкла. Видно, передумала говорить то, что хотела. — Ладно, действительно уже очень поздно. — И, не прибавив больше ни слова, Дорис повесила трубку, молча выслушав еще одно извинение Уоллингфорда.
Ничего, решил он, будем читать дальше и надеяться.
Некоторое время спустя Мэри Шаннахан вызвала его к себе в кабинет — вовсе не затем, как вскоре понял Патрик, чтобы сообщить ему, беременна она или нет. У Мэри было на уме совсем другое. Руководство телекомпании не одобряет трехлетний контракт даже при условии, что Уоллингфорд оставит пост ведущего и вернется к работе разъездного репортера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39