Она осталась такой же, как и была, эта странная девочка. Потратила несколько сотен тысяч иен на бессмысленный семинар, который не изменил ее жизнь ни на йоту. Это было поразительно! Я знала людей, которым эти занятия пошли на пользу, знала и таких, кому после семинара жить стало еще труднее, но она была единственным человеком, на кого занятия не повлияли вообще никак.
Вокруг нее всегда была какая-то неразбериха, зато она сама для себя решала, как жить и что делать. В ней чувствовалась невероятная сила человека, умеющего принимать решения. Это касалось всего: одежды, прически, знакомств, работы, того, что она ненавидела, и того, что любила. Это касалось даже самых крохотных мелочей.
Все это накладывалось, наслаивалось одно на другое, и в результате рождалась истинная «вера в себя».
Глядя на нее, я часто думала, что она и есть тот человек, который смог стать самим собой, прекрасный человек, сумевший обрести хрупкую свободу – он сам принимает решения, не сваливая эту нелегкую обязанность на окружающих, и жизнь его подобна яркой вспышке.
Мама вернулась домой около двух – с глубокой морщиной, пролегшей между бровей.
– Привет, – буркнула она, и устало опустилась на стул, даже не сняв пиджак. Мне было очень жаль ее. Я быстро заварила чай.
– Ну, как?
– Да никак. Ты же знаешь, я никогда не умела общаться с работниками образовательных учреждений… Опять опозорилась.
– А что Ёшио?
– Да он, похоже, много чего натворил за последнее время. И уроки прогуливает, и в марафоне участвовать отказался, учителей не слушает, на занятиях все время пишет что-то… Пока они мне все перечисляли, я слушать устала. И началось все ни с того ни с сего – в один прекрасный день покатилось нежданно-негаданно… Как будто в него чертенок вселился.
– Чертенок вселился? Мам, ну ты иногда такое скажешь… – я засмеялась.
– Ничего смешного. Поведение у него неудовлетворительное… Такого ни с тобой, ни с Маю не было.
– Но над ним хотя бы не издеваются?
– Да нет, вроде нет.
– И то ладно.
– Знаешь, что они мне сказали? «Когда в семье Непорядок, ребенок сразу это чувствует». Открыли Америку! И, между прочим, экзамены он всегда пишет на отлично.
– Может, в него вселился чертик – экстрасенс? Может, он просто ответы угадывает?
– Не спрашивай меня, деточка. У меня интуиции вообще никакой. Даже в тот день, когда твой отец умер, я ничего не почувствовала. А ты?
– И я не почувствовала…
– С чего бы тогда Ёшио быть экстрасенсом?
– Да… Непонятно.
Либо из глубин безбрежного моря ДНК всплыло на поверхность единственно возможное сочетание молекул, либо этот феномен породили нейронные связи в мозгу моего маленького брата.
– Ой, чуть не забыла. Тебе звонила какая-то женщина. Сасаки-сан.
Я не знала, как мама отреагирует на это сообщение. С одной стороны, она иногда прислушивается к советам малознакомых людей и, может быть, на этот раз будет не против сходить проконсультироваться у врача. Но лучше бы она была против. Кому это нужно – тащить несчастного мальчишку черт знает куда… К счастью мама, выслушав мой рассказ, очень мило склонила голову набок, изогнула бровь дугой и рассмеялась:
– И что это с ними со всеми? Что это они вдруг озаботились судьбой мальчика, которого в глаза не видели? Не говоря уж о том, что они и меня-то в лицо не знают.
Мамина довольно странная логика была мне понятна.
– Делать им нечего?… – С этими словами мама поднялась со стула и отправилась в свою комнату переодеваться.
Не знаю почему, но я почувствовала, что все будет в порядке, и успокоилась.
И в этот момент я вспомнила очередной эпизод из прошлого.
Я вспомнила, как вместе с двумя подружками (с той, которая «теперь не расстраивается, когда начальник ее ругает», и еще одной) поехала в Гонконг.
Стоило нам оказаться за границей, как моя нервная до дрожи в руках подружка, которая в Японии постоянно пребывала в напряжении, вдруг успокоилась. Казалось, здесь она чувствовала себя как рыба в воде. Мы вдвоем с другой подружкой просто нарадоваться на нее не могли.
В нашем роскошнейшем гостиничном номере были три мягчайшие кровати, а из окна открывался ночной вид. Третья подружка, сидя за круглым столиком, пила холодное пиво. А мы только что вышли из ванной и теперь валялись на одной из кроватей в махровых халатах.
Наверное, только я и та, третья, поехавшая с нами в Гонконг, были единственными, кто понимал эту странную девочку. Мы так ее любили!
Мы болтали, болтали и не могли остановиться: о планах на завтра, о мальчиках, о том о сем и прочих глупостях, как вдруг она неожиданно обняла меня крепко – крепко и сказала:
– Любимая моя мамочка!
У меня словно комок в горле застрял. Я оттолкнула ее – несильно, в шутку, – и засмеялась, давая волю чувствам. Смех был спасением, потому что, если бы эти чувства остались во мне, я не знаю, что бы со мной стало. Не знаю, что бы я сделала с ней, наверное, что-то такое, о чем даже невозможно сказать словами, – что-то, что ни в коем случае нельзя делать… Я любила ее, сердилась на нее, хотела ее защитить…
Если бы я была мужчиной, если бы я была способна на то, на что способны только мужчины, я бы обняла ее в ответ… Если бы я была беременной, я бы нежно положила руки на свой необъятный живот, чтобы почувствовать движение… Вихрь чувств закружил меня, захлестнул в то мгновение, В ту мимолетную секундочку, когда она прижалась всем телом ко мне.
Думаю, что, если бы на моем месте оказалась наша третья подружка, она чувствовала бы то же самое, что и я.
Воспоминание было таким живым и ярким, что я чуть не расплакалась…

4. Still be a lady/ girls can't do

Все вокруг заливал живой яркий – до боли в глазах – свет.
Наверху синело небо.
Синева была такой густой и осязаемой, что казалась сделанной из какого-то твердого материала. Стекло?
Я стояла посреди леса и смотрела в эту синеву. Вокруг меня теснились невысокие, в мой рост, деревца. Если присмотреться, среди тонких листочков можно было разглядеть крупные круглые ягоды. Одни были зелеными, другие розовыми, третьи красными и самые спелые – черными. Я сорвала черный шарик и попробовала его на вкус. Запах у шарика был сладким. Вкус – кислым. Я знала, что он окажется кислым. «Как же эта штука называется?» – подумала я.
Мне так и не удалось вспомнить название.
Солнце, ослепляя, светило все ярче и ярче. Потом подул ветер.
Влажный, прохладный, он примчался неизвестно откуда и нежно погладил мою кожу.
Я закрыла глаза.
На веках изнутри остался четкий отпечаток: разительный контраст густой небесной синевы и круглых разноцветных плодов. Как будто я продолжала видеть с закрытыми глазами.
Ах, какая красота.
Ах, какая прохлада.
Просто стоять посреди этого идеального пейзажа с закрытыми глазами и наслаждаться – это была невиданная роскошь.
Вдруг раздался скрежещущий звук. Он приближался откуда-то сбоку. Я открыла глаза – обступившие меня деревца трепетали.
В этот миг я проснулась.
То, что это был сон, поняла не сразу.
Сердце бешено колотилось – я все еще ждала, что скрежещущее нечто вот-вот появится в поле зрения. Грудь помнила нежные прикосновения прохладного ветерка.
Должно быть, именно поэтому пробуждение было наполнено свежестью.
Когда я спустилась на первый этаж, мамина подруга Джюнко стояла на пороге. Она уходила на работу.
– Доброе утро, – сказала я.
– Доброе, – улыбнувшись, ответила Джюнко. – В холодильнике салат и гренки.
– Сегодня ваша очередь готовить завтрак?
– Это не я. Это твоя мама приготовила
– А мама дома?
– Она уехала. Сказала, что на Гинзу, пройтись по магазинам.
– Вот как…
Я пошла на кухню, села на стул и, взяв в руки пульт, нажала на красную кнопку. Телевизор заработал. Джюнко, махнув рукавом кимоно, вышла, но через секунду вернулась.
– Да, забыла сказать. Ёшио еще спит. Он не пошел сегодня в школу. Ты с ним поговори потом, ладно?
В последние дни братец все время спит. Он не ходит в школу, сидит дома. В нем как будто что-то сломалось… Меня уже давно не покидает ощущение, что в нашей семье все как-то не так. Вот и брат, должно быть, тоже чувствует нечто подобное, отчего в нем самом происходят изменения, пока трудно поддающиеся определению.
– Он немного странный стал, правда? – сказала я.
– Ну, в общем… Все так сложно, я даже не знаю. У меня ведь нет сына. А дети, они, чем старше становятся – тем больше с ними проблем. Наверное, такое в любой семье может случиться…
– Ну да, ну да. Дети растут, и проблемы растут вместе с ними – это вполне закономерно, – сказала я.
– В каждой семье свои обстоятельства. Со стороны посмотришь – и кажется, как же так жить можно, но ведь живут же! Готовят еду, убирают в квартире, и так день за днем. И ничего. Ко всему можно привыкнуть. Всегда остается что-то такое, чего нельзя увидеть снаружи, но что продолжает держать семью вместе, даже если кажется, что все вот-вот расползется по швам.
Этот набор банальностей произвел на меня ужасно тягостное впечатление – не оттого ли, что их произносила Джюнко, не сумевшая сберечь свою собственную семью?
– Наверное, главное – сохранять внутреннее равновесие. Поддерживать некий баланс. Тогда можно выпутаться почти из любой ситуации, – сказала я.
– Возможно, – кивнула Джюнко и добавила: – Ну и конечно, нужна любовь.
– Любовь? – Этого я от нее не ожидала.
Джюнко улыбнулась:
– Ты не подумай, я не о чем-то таком особенном говорю. Обычная любовь. Именно она держит семью вместе, не дает ей распасться. Любовь – это ведь не внешние признаки, а внутреннее содержание. Умение отдавать, понимаешь? Не требовать, а наоборот – дарить. И если члены семьи не обладают этим умением – тогда все. Дом превращается в стойбище голодных волков. Вот, например, моя семья. Вроде бы выходит, что я сама ее разрушила. Своими собственными руками. Но разве виновата только я одна? Ведь это было всего лишь следствием того, что началось у нас в семье гораздо раньше. Мы непрерывно требовали друг от друга чего – то, ничего не давая взамен… Есть люди, которые считают, что в особо сложные моменты, когда кажется, что нет никакой возможности продолжать жить вместе, нужно идти на компромисс, а я вот думаю, что прежде всего нужна любовь. Нужны общие воспоминания, которые дарят нам красоту и придают сил… которые заставляют тебя думать: «А ведь мне хорошо с этим человеком». И если в тебе еще осталось желание дышать этим общим семейным воздухом, желание быть вместе несмотря ни на что – значит, еще есть надежда.
Я прекрасно все поняла.
Казалось бы, ну подумаешь, тетка разболталась, решила поделиться своим плачевным жизненным опытом, но в ее голосе слышались ужас и боль человека, который нашел в себе смелость разрушить, сломать…
Джюнко ушла, и я осталась на кухне одна. Здесь было солнечно и жарко, как на полуденном пляже, мне захотелось пить.
Я достала из холодильника гренки и сок, уселась на диванчик перед телевизором и принялась за еду.
И тут вдруг поняла, что у меня натуральное похмелье.
Начала вспоминать, с чего бы это. Вспомнить удалось не сразу. Память работала не спеша, зависая, словно старый компьютер, со скрипом считывающий информацию с дискеты.
Ну, наконец-то!
Всю прошлую ночь, до самого утра, мы пьянствовали с Эйко.
Вчерашним вечером в старенький, грязноватый, но очень крутой бар, в котором я работаю почти каждый день, позвонила Эйко – самая красивая, самая элегантная из моих давних подружек.
– Сакуми, это правда, что ты ударилась головой и лежала в больнице? – спросила она.
И я удивилась. Неужели мы так давно с ней не виделись? А ведь кажется, встречались только вчера…
Но через несколько часов, встретившись с ней, как и договорились, в расположенном неподалеку от моей работы круглосуточном питейном заведении, я поняла, как много воды утекло с тех пор.
Эйко выглядела шикарно. В сто или двести раз шикарней, чем я могла себе представить. Вначале я даже перепутала ее с хостесс, которая завлекает посетителей в заведение; в результате чего почувствовала себя не в своей тарелке, когда эта самая хостесс вдруг заулыбалась мне и приветственно помахала рукой…
Я вошла в залитое светом флуоресцентных ламп полупустое заведение, обвела его глазами в поисках Эйко. За стойкой и на кухне копошился обслуживающий персонал в стилизованной униформе: «японцы глазами иностранцев». Из посетителей: молодая парочка, напившийся и уснувший дедок, три шумные корпоративные компашки и броская хостесс (по крайней мере, я решила, что это хостесс).
– О! Сакуми из «Блюберри» пожаловала, – подал из-за стойки голос хозяин заведения. Его нисколько не смущал тот факт, что бар, в котором я работаю, называется «Берриз». «Блюберри», «Берриз» – какая разница. К тому же здешний хозяин очень гордился своим черничным коктейлем «Блюберри сауэр», наверное, поэтому и запомнил меня как «Сакуми из «Блюберри»«.
И вот посреди этого полупустого ночного заведения моя неузнанная давняя подруга улыбнулась мне яркими напомаженными губами и приветственно вскинула руку с алыми ногтями.
Я, сбитая с толку словами хозяина, машинально помахала ей в ответ и снова обвела зал глазами. И лишь спустя несколько мгновений это сияющее улыбкой лицо наложилось на тот образ, который я хранила в памяти. И когда два эти образа слились воедино, я испытала удовольствие. Удовольствие узнавания.
На совершенно, казалось бы, незнакомом лице вдруг обнаружился такой знакомый, безупречной формы нос, затем и остальные черты молниеносно стали почти родными.
Это как найти правильный ответ в работе над ошибками. Шикарный вид – всего лишь «обводка» контуров, но когда вглядишься получше, то из – под впечатляющего красочного слоя вдруг проступает давно знакомый карандашный набросок. Я узнала мою Эйко.
– Привет. Давно не виделись, – сказала я, подсаживаясь к ней за столик. – Ты такая вся из себя шикарная.
– Честно? – Эйко улыбнулась. – Но это только внешне, а так я совсем не изменилась. А ты – просто другой человек. И вовсе не из-за короткой стрижки. Ты вся какая-то другая.
– То есть красивее я не стала. Правильно? – спросила я лишь для того, чтобы получить стандартный ответ.
– Красота здесь ни при чем, – с серьезным видом произнесла Эйко. – Сказать, что ты повзрослела… нет, тоже не то. Ты словно поменяла кожу. Понимаешь, что я хочу сказать?
– Ага. В последнее время мне часто это говорят. Типа, сбросила старую кожу.
Как бы я хотела посмотреть на себя в старой коже. На человека из недавнего прошлого, человека с моим лицом и моей памятью.
– Ладно, неважно. Давай выпьем, что ли, – сказала Эйко.
Уголки ее ярко – алых блестящих губ неправдоподобно идеальной формы слегка приподнялись, она усмехнулась:
– Что, смахиваю на проститутку?
Я кивнула.
– Ты же знаешь – так одеваются девчонки, которые сразу после университета устроились на работу в фирму, но по вечерам могут наконец-то позволить себе надеть любимый наряд. Только вот в твоем возрасте это выглядит уже как рабочая одежда.
– Ну да. Я, когда себе одежду покупаю, всегда выбираю то, что можно и на работу надеть.
– Так ты и вправду проститутка?
– Девушка из эскорта. Но не всегда. Так, изредка подрабатываю.
– Значит, ты все-таки ушла из фирмы, – сказала я.
Последнее, что я слышала о Эйко – от нее же самой, это рассказ о ее несчастной любви. Благодаря связям отца, она устроилась на работу в солидную фирму, но там у нее закрутился роман с одним из начальников, человеком уже немолодым, к тому же семейным. Эйко очень страдала… Ну и ну! Сколько времени-то прошло, однако. Все в жизни меняется.
– Ушла. А что мне оставалось? – сказала Эйко.
– А отец в курсе?
– Вот еще. Зачем ему знать. Это же позор для всей семьи. Я решила, что нужно уволиться до того, как птичка ему нашепчет на ухо всю правду. Надо сказать, он повел себя как джентльмен, не стал выяснять, почему я уволилась, не требовал найти другую работу. И на том спасибо.
– А с этим своим ты еще встречаешься?
– Ага.
– Ты его любишь?
– Вначале я его очень любила, а сейчас уже не знаю. Просто никого другого уже, наверное, не смогу полюбить. Он взрослый, самостоятельный человек. Знает много хороших мест, где можно приятно повести время, – я понимаю, что тебе это, может быть, и неважно… Опять же – у него работа. И мне с ним интересно. Понимаешь? Гораздо интереснее, чем с другими.
– В общем, ты попала, – говорю я.
– Ну да. – Она улыбается во весь рот. Моя подружка. Одна из тех женщин, которых, как ни убеждай, не переубедишь – им нравятся свидания без ссор, нравится, когда их балуют пожилые мужчины, годящиеся им в отцы.
Ну и ладно. Главное, что она больше не мучается и своей нынешней жизнью, кажется, довольна. Хотя в последнее время развелось много таких людей, которые поначалу смеются, но, стоит им выпить, – и они вдруг начинают плакать и жаловаться на судьбу. Может, это возрастное?
Что в Эйко осталось абсолютно прежним, так это присущая ей элегантная леность, легкая такая, изящная ленца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42