Александр не торопил сладких мгновений, он раскрыл книгу на титульном
листе и (в который уже раз!) прочитал:
Римская история от создания Рима до битвы Актинския, то
есть по окончании республики, сочиненная г. Ролленем, прежде
бывшим ректором Парижского университета, профессором красноречия
и членом Королевской академии надписей и словесных наук, а с
французского переведенная тщанием и трудами Василия
Тредьяковского, профессора и члена Санкт-Петербургской
Императорской Академии Наук.
Медленно перелистывая книгу, Александр читал знакомые уже страницы,
одним взглядом узнавая все сразу, подобно путнику, когда он, возвратясь из
дальних странствований, видит старое и родное.
Так он достиг страницы, заложенной сухим кленовым листком.
«...Армия была тогда уже облегчена от всей рухляди и состояла в
пятидесяти тысячах человек пехоты, и девяти тысячах конницы, да в тридцати
семи слонах, — когда Ганнибал повел ее через Пиренейские горы, дабы потом
переправиться через Подан...
Воины Ганнибала, утомленные непрестанными стычками с галлами*,
роптали. Они боялись предстоящего перевала через Альпийские горы. Великий
страх овладевал их сердцами, ибо их пугали рассказы, что те горы достигают
самого неба.
_______________
* Г а л л ы — древнее кельтское племя, населявшее территорию
современной Франции.
Ганнибал обратил к воинам речь, чтобы их успокоить. Он сравнил Альпы
с пройденными уже и оставшимися позади Пиренеями.
Какой же то вид они себе вообразили об Альпийских горах? И помышляли
ль, что они не что иное, как высокие горы? Хотя бы то и превосходили
вышиной Пиренейские, однако нет подлинно земли, прикасающейся к небу и
непроходимой человеческому роду.
Сие, впрочем, достоверно, что оне пахотные и что питают как
человеков, так и другие животные, кои на них родятся... Сами послы
галлические, коих они видят здесь перед собой, не имели крыл, когда они те
горы перешли.
Предки сих самых галлов, прежде нежели поселились в Италии, куда были
пришельцами, многократно переходили те горы во всякой безопасности и с
бесчисленным множеством женска пола и малых детей, с коими шли искать себе
новых обиталищ...
Речь Ганнибала окрылила войско.
Исполняясь жара и бодрости, воздели все руки и засвидетельствовали,
что готовы они следовать всюду, куда он их поведет.
Армия Ганнибала вступила в горы. И точно казалось, что они достигают
неба снежными вершинами. Убогие хижины виднелись, рассеянные кое-где среди
острых камней. Тощие, иззябшие стада бродили на лужайках. Их пасли люди
волосатые, вида дикого и свирепого.
Все это привело опять в оледенение воинов Ганнибала! Войско
встретило, однако, очень большие препятствия не столько от непроходимости
гор, сколько от местных жителей, горынычей, которые нападали на идущих,
бросали в них камни, сваливая огромные обломки с гор, дабы прекратить
дальнейшее движение.
Карфагенским воинам надлежало совокупно биться и с неприятелями и
бороться с трудностью мест, на коих ноги их едва могли держаться.
Превеликий беспорядок был от коней, везших обозы и рухлядь; испугавшись
криков и завываний галлов, кони, иногда и пораненные камнями,
опрокидывались на воинов и низвергали их в бездну.
Слоны, бывшие в передовом войске, шли очень медленно по тем дорогам,
суровым и крутым. Но, с другой стороны, где ни показывались они, везде
прикрывали армию от наскоков варваров, не смевших приблизиться к тем
животным, коих вид и величина были для них новые.
После десятидневного похода Ганнибал прибыл наконец на самый верх
горы. Наступил конец октября. Выпало много снегу, покрывшего все дороги, и
это привело в смущение и уныние всю армию. Заметив это, Ганнибал взошел на
высокий холм, с коего видна была вся Италия, показал воинам плодоносные
поля, орошаемые рекой Подан, на кои они почти вступили, и прибавил, что
нужно сделать уже немного усилия — два небольших сражения, — чтобы
окончить славно их труды и обогатить навсегда, сделав их господами
престольного города Римской державы.
Речь сия, исполненная блистательной надежды и подкрепляемая видением
Италии, возвратила веселие и бодрость ослабевшему воинству.
И так продолжали они свой поход. Но дорога не сделалась от того
легче: напротив, так как приходилось спускаться вниз, трудность и бедствия
умножились, тем более что с итальянской стороны горы были значительно
круче.
На дорогах, узких, тесных и скользких, воины не могли, оступившись,
удержаться и падали одни на других и опрокидывали друг друга взаимно.
Хватаясь руками и цепляясь за кустарники ногами, воины спускались вниз.
Наконец они достигли мест, где уже росли большие деревья, и тут перед
ними раскрылась большая пропасть. Чтобы устроить дорогу, Ганнибал велел
рубить деревья и слагать из них большие костры по краю пропасти. Ветер
раздул зажженное пламя костров. Камни накалились докрасна. Тогда Ганнибал
повелел поливать их водой и забрасывать снегом. Камень расседался и
рассыпался.
Так была проложена вдоль пропасти пологая дорога, давшая свободный
проход войску, обозу и еще слонам. Употребили четыре дня на сию работу, и
наконец прибыли они на места пахотные и плодоносные, давшие изобильно
травы коням и всякую пищу воинам. Армия Ганнибала заняла и разоружила
город Турин. На реке Тичино произошла первая крупная битва с римлянами.
Перед боем Ганнибал обратился к воинам, говоря:
«Товарищи! Небо возвещает мне победу (гром в то мгновение ударяет);
римлянам, а не нам трепетать. Бросьте взоры на поле битвы. Здесь нет
отступления. Мы погибнем все, если будем побеждены.
Какое надежнейшее поручительство за торжество! Боги поставили нас
между победой и смертью!»
Римляне были разбиты в этом бою. Они получили, однако, подкрепления.
Навстречу карфагенцам стремился римский полководец Семпроний со своими
легионами. Ганнибал на берегу реки Треббии выбрал место удобное, чтобы
действовать коннице его и слонам, в чем состояла главная сила воинства
его.
Устроив засаду, Ганнибал повелел коннице нумидийской перейти реку
Треббию и идти до самого стана неприятельского, вызвать их на бой, а затем
снова убраться за реку, чтобы увлечь за собой пламенного и заносчивого
Семпрония на то пустое место, где была устроена засада.
Что Ганнибал предвидел, то и случилось. Кипящий Семпроний послал
тотчас на нумидян всю свою конницу, потом шесть тысяч человек стрелков, за
которыми следовала вскоре вся армия. Нумидяне побежали нарочно. Римляне за
ними погнались жарко. Был в тот день туман очень холодный, да и выпало
много снегу. Римские воины перезябли. Преследуя нумидян, они вступили по
грудь в воды реки, и их члены так оледенели, что трудно им было удержать
свое оружие. К тому же они были голодны, потому что весь тот день не ели,
а день уже клонился к вечеру.
Не так-то было со служивыми у Ганнибала. Они рано, по его приказанию,
зажгли перед своими ставками огни и вымазали все свои члены маслом, данным
на каждую роту, дабы быть у них телу гибким и к простуде стойким. Также и
поели они исподволь и не торопясь. Видимо, здесь коль есть великое
преимущество, когда полководец сам за всем смотрит и все предвидит, так
что от рачительности его ничто не уходит.
Заманив римлян на свою сторону реки, Ганнибал ударил на них в тыл
спрятанным в засаде отрядом. Римские легионеры были опрокинуты в реку.
Остальные погибли, растоптанные слонами или конницей. Перед Ганнибалом
открылся путь на Рим через Апеннинские горы».

ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
Александр вздрогнул, услышав утренний звук старого дома: опять словно
крякнула и заскрипела расшатанная кровать, скрипнула половица, стукнул
засов. Александр оторвался от книги, его ноги сводила судорога от холода и
волнения. В светелке не было печи. Ночи стояли уже холодные.
Наступило утро. Дом пробуждался. Александр погасил свечу, снял с окна
одеяло и выглянул во двор через оконце. Серел рассвет. Алела над лесом
заря. В приспешной избе* жарко пылала челом к окну печь. Из волока избы
тянул серый дым. Дядька Александра, Мироныч, на дворе сосвистывал и сажал
на цепь псов.
_______________
* П р и с п е ш н а я  и з б а — изба для дворовых людей.
Скрипнула дверь родительской спальни внизу. Завозилась мать, и
запищала разбуженная Аннушка. Александр быстро оделся, сбежал вниз и
сенями выскочил на двор, боясь, чтобы его не предупредил отец.
Через росистую траву двора Александр, босой, перескочил прыжками и
распахнул дверь в приспешную. Там уже завтракали под образом в красном
углу несколько дворовых, собираясь на ригу молотить. Дым, вытекая через
чело печки, плавал облаком под черным потолком и тянулся вон через волок.
Стряпка пекла оладьи.
— А, барабошка! — сказала она ласково, увидев Александра. — Раньше
батюшки поднялся. Молотить, что ли?
Александр, не отвечая, поплескал на руки и лицо холодной водой из
глиняного рукомойника над поганым ушатом, утерся тут же висевшей холстиной
и попросил:
— Анисья, дай оладышек...
— Бери, прямо со сковородки.
Оладышек обжигал пальцы. Александр, разрывая его на части, торопливо
жевал.
— Молотить! — проворчал Мироныч, поглядывая на него с угрюмой
улыбкой. — «Тит, иди молотить!» — «Брюхо болит». — «Тит, иди кашу есть!» —
«А где моя большая ложка?»
Никто из молотильщиков не отозвался на шутку ни словом, ни усмешкой.
Все продолжали молча возить кашицу, сгребая в ладонь хлебные крошки со
стола и подкидывая их в рот.
— Выдумал твой батюшка манеру: где это видано, чтобы дворовые
молотили? А?
Приговаривая так, дядька облизал свою ложку и протянул ее питомцу.
Тот ради приличия принял ложку, зачерпнул кашицы из общей деревянной чашки
и, хлебнув один раз, вернул ложку Миронычу.
Александр выбежал во двор; из конюшни, где уже стучали копытами,
требуя корма, кони, он вывел любимого своего жеребенка Шермака. Не седлая,
Александр обротал коня, сорвал с гвоздя нагайку, разобрал поводья, вскочил
на Шермака и ударил по бокам коленками. Жеребенок дал козла и, обернувшись
на задних ногах, вынесся вихрем со двора.
— Александр! Куда? Не кормя коня? — грозно крикнул с крыльца вышедший
в эту пору отец.
Сын его уже не слышал. Жеребенок через убогую деревню, распугав гусей
и уток, вынесся в гору по дороге в лес.
Ветер свистал в ушах Александра, ветки хлестали по лицу и плечам,
сучок разорвал рубашку и больно оцарапал лицо. Александр, вскрикивая,
поощрял коня, повернул с дороги и вынесся на вершину холма. Из-за леса
глянуло румяное солнце.
Осадив Шермака, Александр потрепал его по взмыленной шее и, вольно
дыша, оглядывал даль. Его взорам предстала земля, похожая на
взбудораженное бурей и вдруг застывшее море. Гряды холмов волнами уходили
до края неба. Темные еловые боры по долам синели, а гребни волнистых гор,
казалось, были покрыты пеной березняков и осинников. Местность, прекрасная
печальной, тихой и нежной красотой, ничуть и ничем не могла напомнить
грозные горы до неба, увенчанные снеговыми шапками, и бездонные пропасти
Альп с их кипучими стремнинами.
А в ушах Александра стоял шум и звон. Слышался ропот оробевших воинов
Ганнибала перед вступлением в горы Альпийские, рев горных потоков,
нестройный гам обозов и боевые крики...
Александру чудилось, что ночью была явь, а теперь он видит сон.
Мальчик снова сжал бока коня коленками и хлестнул нагайкой. Жеребчик
взвился и помчался с бугра по жнивью вниз. Холм кончился крутым и высоким
обрывом. Внизу внезапно блеснула светлая вода. Александр не держал коня.
На краю обрыва Шермак, давно привычный к повадкам седока, сел на задние
ноги и поехал вниз. Из-под копыт его катилась галька, передние ноги
зарывались в желтый песок...
Конь и всадник скатились до самого заплеса, и Шермак остановился.
Ноги коня вязли в мокром илистом песке. Шермак переступал ногами,
выдергивая их из песка со звуком, похожим на откупоривание бутылки.
Александр взглянул вверх. Круча такова, что он не мог бы вывести коня
обратно и на поводу. Шермак храпел, устав выдергивать ноги из ила. Ничего
не оставалось иного, как переплыть реку, хотя можно было простудить
разгоряченного коня. На той стороне берег сходил к реке отлогим лугом.
Седок понукнул коня. Конь охотно ступил в воду, погрузился и поплыл. Ноги
Александра по бедра ушли в воду. Александр скинулся с коня и поплыл рядом,
держась за гриву...
Конь вынес Александра на лужайку и стал, ожидая, что еще придумает
его быстронравный седок. Александр промок совершенно. Ему следовало бы
раздеться, развесить мокрое платье по кустам, чтобы обсушиться, — солнце
уже ласково пригревало. Александр так бы и поступил, но конь вдруг
закашлял: мальчик испугался, что Шермак простудится от внезапного купания
и захворает горячкой. Надо было его согреть. Не думая более о себе,
Александр вскочил снова на коня, погнал его в гору и потом по знакомой
лесной дороге к паромной переправе, чтобы вернуться домой. Конь скоро
согрелся на бегу, но зато, по мере того как высыхала от ветра одежда
Александра, сам всадник коченел: руки его костенели, ноги в коленях
сводило судорогой... Боясь свалиться, Александр все погонял коня, и они
достигли переправы в ту самую минуту, когда нагруженный возами с сеном
паром готовился отчалить. Александр спешился и ввел коня на паром.
— Эна! — сказал старый паромщик. — Да это, никак, Василия Ивановича
сынок! За почтой, что ли, скакал? Чего иззяб-то? Ляг, возьми тулуп,
накройся...
Александр лег меж возов, и старик укутал его с головой овчинным
тулупом. Переправа длилась короткое время, но все же Александр успел
согреться и заснуть. Насилу его добудился паромщик:
— Пора домой, боярин!
Александр изумился, пробудясь. Солнце стояло уже высоко и сильно
грело. По лугу ходил, пощипывая траву, конь. Паром праздно стоял на
причале у мостков.
— Долго ли я спал? — спросил Александр.
— Да отмахал порядком. Гляди, скоро полдни, — ответил паромщик. —
Поди, тебя дома хватились: не пропал ли, думает боярыня, сынок?
Александр наскоро поблагодарил старика, вскочил на коня и погнал его
домой.
Шермак, отдохнув, шел машистой рысью. Приблизилась родная деревня, а
за ней в долине — родительский дом Александра, построенный еще в дедовские
времена. Тогда дворяне еще редко возводили каменные дворцы на верхах
холмов, не украшали их колоннами и бельведерами*, а укрывали свои усадьбы
от зимних вьюг и морозов в долах. Зато убогая, серая деревня Суворовых
стояла выше усадьбы, открытая всем непогодам. Из-под нахлобученных шапками
соломенных крыш угрюмо и устало смотрели тусклые оконца.
_______________
* Б е л ь в е д е р — теремок, вышка над домом.
Да и усадьба не пышна. Она состояла из нескольких связей — срубов,
соединенных под высоким шатром общей крыши из драни, кое-где поросшей
зеленым мхом. Покрашены только ставни, столбики и балясины барского
крыльца да ворота под широкой тесовой крышей и с резными вычурными
вереями.
Миновав ригу, Александр удивился, что там не молотят. Неужто и в
самом деле полдни?
Въезжая в усадьбу, Александр посреди двора увидел выпряженную
повозку. Чужие кони хрустали овес, встряхивая подвешенными к мордам
торбами. Меж домом, кладовой и приспешной избой сновали дворовые, одетые в
парадные кафтаны. «Кто-то приехал», — догадался Александр.
— Вот ужо тебе батюшка боярин пропишет ижицу! — пригрозил Александру
Мироныч, принимая от него поводья. — Солеными розгами выпорет!
Не слушая дядьку, Александр бросился на крыльцо, надеясь незаметно
проскочить сенями в свою светелку. Мать стояла в дверях, расставив руки.
Напрасно Александр хотел юркнуть мимо нее: она поймала его, словно курицу.
От матери пахло листовым табаком и камфарой, потому что она
нарядилась: надетое на ней круглое, на обручах, шелковое зеленое с отливом
платье лежало обычно в большом сундуке, где от моли все предохранялось
табаком и камфарой. И если со звоном на весь дом в замке этого сундука
повертывался огромный ключ, то все уже знали, что в доме произошло нечто
важное:
1 2 3 4 5 6 7