Сергей Тимофеевич ГРИГОРЬЕВ
АЛЕКСАНДР СУВОРОВ
Историческая повесть
Для среднего возраста
Художник И. Годин
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Г. Шторм. Сергей Тимофеевич Григорьев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
ИСПЫТАНИЕ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЖРЕБИЙ БРОШЕН
ДВА ВЕКА
ХРАБРЕЦ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОЛОТУШКА
СЕЛО СЕМЕНОВСКОЕ
В ШТАБЕ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОЛКОВАЯ ШКОЛА
НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЕ
СТОЙКИЙ ЧАСОВОЙ
ГЛАВА ПЯТАЯ
СОБЛАЗН
ПЕРВЫЙ ПОХОД
«СЛУШАЙ, РАДОСТЬ!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
АРМИЯ
НИ В ТЕХ, НИ В СЕХ
ЗВОН МОСКОВСКИЙ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРИБЛИЖЕНИЕ ВОЙНЫ
АГРЕССОР
ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ТРИУМФ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ИЗМЕНА
ПЕРЕЛОМ
ПОБЕДА
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
СУЗДАЛЬСКИЙ ПОЛК
НОВЫЙ ПОЛКОВНИК
КРАСНОСЕЛЬСКИЕ МАНЕВРЫ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ТУРТУКАЙ
ЖЕНИТЬБА
КУБОК ВЕНЕРЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
УКРАДЕННАЯ ПОБЕДА
СМЕНА
РАЗЛАД
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГУЛЯНЬЕ
КИНБУРН И ОЧАКОВ
ФОКШАНЫ И РЫМНИК
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ДЕНЬ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
ДВА КУРЬЕРА
НАД ГОЛУБЫМ ДУНАЕМ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ШТУРМ ИЗМАИЛА
ВЕНЕЦ ПОБЕДЫ
ВАХТ-ПАРАД
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
АРХИЕРЕЙСКАЯ КАРЕТА
СЭР БУШПРИТ
МИЧМАНСКИЙ ЭКЗАМЕН
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
НОВЫЙ ПРОТИВНИК
ЖЕЗЛ ФЕЛЬДМАРШАЛА
ГАТЧИНСКИЙ ЗАМОК
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
«НАУКА ПОБЕЖДАТЬ»
ФЕЛЬДМАРШАЛ В ССЫЛКЕ
СИЛА-СОЛОМА
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ИТАЛИЙСКИЙ ПОХОД
МИЛАН
ТУРИН
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ТРЕББИЯ
ЖИВАЯ ВОДА
РАЗГРОМ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
НОВИ
В РАЗГАРЕ БОЯ
ЧУДО-БОГАТЫРИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ
ЧЕРТОВ МОСТ
ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД
________________________________________________________________
СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ
Молодой инженер путей сообщения прибыл на строительство железной
дороги и остановился в деревне, в крестьянской избе. Хозяйские дети
заинтересовались приезжим, в особенности привезенной им круглой картонной
коробкой, и однажды, когда старших не было дома, открыли ее и заглянули
внутрь.
Роскошный пушистый зверь, свернувшись, лежал в коробке. Его густой
коричневый мех отливал, как на морозе, серебром. Но это был не зверь, а
бобровая опушка парадной шапки инженера. Для детей первое впечатление —
сильнейшее: оно делает личность инженера таинственной, приковывает к нему
внимание ребят.
Так умело заинтересовывает юного читателя в одной из своих повестей —
«Революция на рельсах» — писатель Сергей Тимофеевич Григорьев. И это
умение стать для читателя сразу же интересным и держать его в напряжении
до самого конца большой или малой книги и есть основной писательский дар
Григорьева.
Его далекие предки были ямщиками на большом Петербургском тракте; дед
был лоцманом на барках, ходивших по каналам и Ладожскому озеру; отец же —
паровозным кочегаром, а потом — машинистом. Двадцать пять лет водил он
пассажирские поезда.
Родился Сергей Тимофеевич Григорьев в Сызрани в 1875 году. «На шестом
году жизни я при содействии руки отца в первый раз сдвинул ручку
регулятора и стронул паровоз, — писал он в автобиографии. — С тех пор я
нежно люблю паровозы». И эту любовь к машине, к таинственному, блещущему
медью и маслом, окутанному паром и послушному руке человека чуду,
Григорьев принес в детскую литературу, принес в нее своевременный и нужный
интерес к технике и труду.
Очень помогло в этом писателю техническое образование. Детская
увлеченность техникой не прошла, и его потянуло в Технологический
институт; но занимательные рассказы отца об электротехническом заводе в
Петербурге соблазнили Григорьева, и он поступил в Петербургский
электротехнический институт. Учиться было трудно, так как в институте
царил суровый, почти военный режим. Юный электротехник не выдержал, бросил
учебу и, возвратившись на Волгу, провел там три года (1894 — 1897),
работая то в Сызрани, то в Самаре, то в селе Печерском на Самарской луке.
Но диплом инженера был нужен. И Сергей Тимофеевич опять поехал в
столицу и вторично поступил в тот же институт, чтобы завершить
образование. Однако участие в студенческом движении и возникшая весной
1901 года угроза ареста заставили его, не закончив института, покинуть
Петербург. И снова Григорьев в родных местах — там, где прошло его
детство.
В 1899 году он познакомился с Алексеем Максимовичем Горьким,
печатавшим свои фельетоны в «Самарской газете». Вскоре и Григорьев
поместил там свой рассказ «Нюта», задуманный им и для взрослых, и для
детей.
До 1917 года Григорьев жил во многих городах Поволжья. «Нанесенный на
карту Российской империи, мой жизненный путь, — говорит в автобиографии
Сергей Тимофеевич, — очень затейливо по ней петляет». А с 1922 года он
прочно осел под Москвой, в Сергиевом посаде, городе, переименованном затем
в Загорск.
В то время в Загорске жили писатели Михаил Пришвин, Алексей
Кожевников, художник Владимир Фаворский. Григорьева окружали мастера
знаменитых Сергиевских игрушек — резных и расписных петушков и баранов,
медведей и лис.
В подмосковном затишье Григорьев пишет свои первые детские
произведения: рассказ о гражданской войне «Красный бакен» и повести «С
мешком за смертью» и «Тайна Ани Гай» — о советских детях в голодные годы.
В 1920 — 1930 гг. Григорьев создает несколько исторических повестей о
прошлом нашей родины: «Берко-кантонист», «Флейтщик Фалалей» и «Мальчий
бунт». Последняя повесть об участии детей в знаменитой забастовке на
Орехово-Зуевской фабрике. Чтобы изобразить стачечное движение русских
ткачей, писатель ездил туда и на месте собирал материал.
В годы Великой Отечественной войны писателем была создана, пожалуй,
лучшая его повесть «Кругосветка» — о большом путешествии А. М. Горького по
Волге в 1895 году с Самарской детворой. В этой повести со всей полнотой и
раскрылся дар Григорьева — способность разговаривать с юным читателем так
же серьезно, как и со взрослыми, и видеть важное, нужное дело, казалось
бы, в простой детской игре.
Вспомним, как из ребячьей игры в «потешные», затеянной юным Петром I,
вышло дело большой государственной важности — русская регулярная армия.
Такую и г р у предложил Аркадий Гайдар в своей повести «Тимур и его
команда», и каким общественно важным д е л о м обернулась она по всей
стране.
Недаром в свою последнюю повесть о Великой Отечественной войне
«Архаровцы» Григорьев ввел Аркадия Гайдара и тимуровцев, встретившихся
лицом к лицу с грозной опасностью, «когда игрушкам пришел конец».
Проблема мужества, героизма, незаметный переход от детской игры к
настоящему подвигу — такова тема, разрабатываемая Григорьевым в его лучших
исторических повестях: «Александр Суворов» и «Малахов курган».
В плане игры поданы автором все знаменитые чудачества великого
русского полководца — суворовские странности, хорошо понятные солдатской
массе, и неожиданные для «сильных мира сего» поступки, в которых всегда
проглядывают и народная мудрость, и тайный глубокий смысл.
Вот картинка развода дворцовых караулов.
Император Павел I вводил в армии немецкие порядки и хотел
похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же всячески подсмеивался над
императором. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился
за живот и, вскрикнув: «У меня брюхо болит!» — уехал.
Другой, уже трагический, эпизод происходит в Италии. Русские войска
оказываются не в состоянии сбить с сильной позиции французов. Суворов
приказывает рыть для себя могилу. «Я не могу пережить такой день!» —
говорит он. И это действует на солдат. Позиция взята.
Интересна рассказанная автором легенда о живой воде, которой окатывал
себя в Италии Суворов, чтобы не забыть о живительной русской ключевой
воде.
Но образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане
героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости
Туртукай.
« — Однако так ли, сяк ли, — говорит Суворов, — Туртукай надо брать.
Много ли турок?» — «Да вшестеро против нашего». — «Что скажете,
богатыри?» — спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: «Маловато-де нас».
Тогда он ко мне самолично: «Помнишь, что Первый Петр турецкому султану
сказал? Объясни-ка молодым». А вот что, товарищи, было. Хвастал перед
Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан
из кармана шаровар пригоршню мака: «Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня
войска». Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное
зернышко перцу да и говорит:
— Мое войско не велико,
А попробуй раскуси-ка,
Так узнаешь, каково
Против мака твоего».
И Туртукай пал.
Повести «Александр Суворов» и «Малахов курган», написанные в
предвоенные годы, полны глубокой веры в силы народа, его беззаветной любви
к родной земле.
Юный герой повести «Малахов курган» — сын офицера Могученко, Веня, —
во многом похож на своего сверстника Сеньку из повести «Архаровцы»,
который тоже совершает настоящий подвиг и получает «взаправдашнюю» медаль.
С той же игры, что и для «архаровца» Сеньки, начинается служение
родине для севастопольца Вени, как только к Севастополю приближается
вражеский флот из тридцати пароходов и множества кораблей.
«...Веня уловил маневр коварного врага» — так начинает Григорьев
описание этого эпизода. Затем мальчик, приставив кулак рупором ко рту,
кричит комендору, который, конечно, не может его услышать на судне:
« — Носовое!.. Бомбой пли!..»
Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.
«Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом
пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал
паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:
— Лево на борт! Всем бортом пли!..»
И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с
действиями комендора.
«Владимир» повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к
левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав
залпа, пошел в море, держа к весту.
— А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!»
Повесть «Малахов курган» С. Григорьева показывает беспримерный
героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа,
которые в грозные годы проявились в полную силу.
Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником
бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых
глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.
Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному
честь, произносить короткое словечко «чик» и тут же с улыбкой пояснять:
«Честь имею кланяться».
Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей
Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале
Макарове («Победа моря» — так называется ее вариант для детей). В
издательстве рукопись прочел строгий рецензент — контр-адмирал и указал
автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не «плавают», а
«ходят», а парус яхты не «клонится», а «ложится», и тому подобное.
Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось
начертал: «Не согласен». И подписался: «В и ц е-а д м и р а л
С. Г р и г о р ь е в». С точки зрения моряков-редакторов, это было
недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек
штатский и любил пошутить.
С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем
авторов. Он прожил большую жизнь (1875 — 1953) и всегда отлично знал то, о
чем писал.
«Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был
участником... событий на протяжении более половины столетия. И какого
столетия!» — писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять
лет.
Г. Ш т о р м
Горжусь, что я русский!
С у в о р о в
Г Л А В А П Е Р В А Я
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
Стоял август тысяча семьсот сорок второго года. В усадьбе Суворовых
спать ложились рано, чтобы не тратить даром свечей. Отужинали. Василий
Иванович закурил трубку, единственную за сутки, чем всегда кончался день.
Мать, как обычно, поставила Александра на молитву. Читая вслух
дьячковской скороговоркой слова молитвы, Александр, где следовало,
становился на колени.
— Не стучи лбом о пол! — зевая, говорила мать.
Александр стучал нарочно. Ему нравилось, что при каждом ударе в
вечерней тишине гулко отдавалось барабаном подполье.
Молитва кончилась. Александр поцеловал руку сначала у отца, потом у
матери и отправился спать. В темных сенях мальчик привычно взбежал по
крутой лестнице наверх, в свою светелку.
Лежа на кровати под шорстким одеялом из солдатского сукна, Александр
терпеливо ждал, когда внизу угомонятся. Отсюда, из светелки под крышей,
слышно все, что делается внизу.
Вот смолкли сердитое ворчанье матери и писк сестры Аннушки. Перестал
шаркать туфлями по полу отец, и за ним затворилась с пением дверь
спальной.
Все стихло, и тогда наконец Александр услышал привычный и любимый
звук: старый дом протяжно крякнул, как будто и он, вздохнув, укладывал
свои старые кости на убогую, расшатанную кровать. Скрип разлаженных
половиц от тяжелых шагов взрослых, от детской беготни, от движения мебели
и вещей прекратился. Все наконец пришло в равновесие покоя. Дом заснул.
Александр поднялся с постели тихо и осторожно, по-кошачьи, чтобы не
нарушить покоя старого дома.
Нашарив в темноте огниво, Александр выкресал огня и, раздув трут,
зажег от него серничок*. Мертвенно-синий огонек почти не светил. От
серничка Александр зажег приготовленную заранее лучинку. Светя лучинкой,
Александр достал из-под подушки огарок восковой свечи чуть ли не в руку
толщиной и зажег ее. Лучинку задул.
_______________
* С е р н и ч о к — спичка.
Запахи сменялись по порядку: сначала паленый запах стальной искры от
кремня, потом затхлый дымок трута, удушливая сера, дегтярный дух березовой
лучины, и, наконец, запахло медом от восковой свечи.
Александр завесил оконце одеялом, чтобы не тревожить светом спущенных
во дворе цепных собак, взял с полки книгу, раскрыл ее на постели и начал
листать, стоя перед книгой на коленях, со свечой в руке.
Место, дочитанное вчера, заложено сухим кленовым листом. Сладко
забилось сердце Александра: вчера он уже заглядывал вперед и догадывался,
каковы-то предстанут воинам Ганнибала* Альпийские горы, как-то пойдут по
кручам и узким тропинкам тяжкие, громоздкие слоны и, главное, что скажет
своим воинам перед битвой Ганнибал.
_______________
* Г а н н и б а л — один из знаменитых полководцев древности
(III — II века до н. э.), государственный деятель Карфагена; нанес
ряд сокрушительных поражении римским войскам во время так называемых
Пунических воин.
1 2 3 4 5 6 7
АЛЕКСАНДР СУВОРОВ
Историческая повесть
Для среднего возраста
Художник И. Годин
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
Г. Шторм. Сергей Тимофеевич Григорьев
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
ЧЕРНЫЙ ГЕНЕРАЛ
ИСПЫТАНИЕ
ГЛАВА ВТОРАЯ
ЖРЕБИЙ БРОШЕН
ДВА ВЕКА
ХРАБРЕЦ
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КОЛОТУШКА
СЕЛО СЕМЕНОВСКОЕ
В ШТАБЕ
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОЛКОВАЯ ШКОЛА
НА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЙ СЛУЖБЕ
СТОЙКИЙ ЧАСОВОЙ
ГЛАВА ПЯТАЯ
СОБЛАЗН
ПЕРВЫЙ ПОХОД
«СЛУШАЙ, РАДОСТЬ!»
ГЛАВА ШЕСТАЯ
АРМИЯ
НИ В ТЕХ, НИ В СЕХ
ЗВОН МОСКОВСКИЙ
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРИБЛИЖЕНИЕ ВОЙНЫ
АГРЕССОР
ПРЕЖДЕВРЕМЕННЫЙ ТРИУМФ
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
ИЗМЕНА
ПЕРЕЛОМ
ПОБЕДА
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
СУЗДАЛЬСКИЙ ПОЛК
НОВЫЙ ПОЛКОВНИК
КРАСНОСЕЛЬСКИЕ МАНЕВРЫ
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ТУРТУКАЙ
ЖЕНИТЬБА
КУБОК ВЕНЕРЫ ФЛОРЕНТИЙСКОЙ
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
УКРАДЕННАЯ ПОБЕДА
СМЕНА
РАЗЛАД
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ГУЛЯНЬЕ
КИНБУРН И ОЧАКОВ
ФОКШАНЫ И РЫМНИК
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ДЕНЬ АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО
ДВА КУРЬЕРА
НАД ГОЛУБЫМ ДУНАЕМ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ШТУРМ ИЗМАИЛА
ВЕНЕЦ ПОБЕДЫ
ВАХТ-ПАРАД
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
АРХИЕРЕЙСКАЯ КАРЕТА
СЭР БУШПРИТ
МИЧМАНСКИЙ ЭКЗАМЕН
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
НОВЫЙ ПРОТИВНИК
ЖЕЗЛ ФЕЛЬДМАРШАЛА
ГАТЧИНСКИЙ ЗАМОК
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
«НАУКА ПОБЕЖДАТЬ»
ФЕЛЬДМАРШАЛ В ССЫЛКЕ
СИЛА-СОЛОМА
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
ИТАЛИЙСКИЙ ПОХОД
МИЛАН
ТУРИН
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ТРЕББИЯ
ЖИВАЯ ВОДА
РАЗГРОМ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
НОВИ
В РАЗГАРЕ БОЯ
ЧУДО-БОГАТЫРИ
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
ГОРНЫЕ ВЕРШИНЫ
ЧЕРТОВ МОСТ
ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД
________________________________________________________________
СЕРГЕЙ ТИМОФЕЕВИЧ ГРИГОРЬЕВ
Молодой инженер путей сообщения прибыл на строительство железной
дороги и остановился в деревне, в крестьянской избе. Хозяйские дети
заинтересовались приезжим, в особенности привезенной им круглой картонной
коробкой, и однажды, когда старших не было дома, открыли ее и заглянули
внутрь.
Роскошный пушистый зверь, свернувшись, лежал в коробке. Его густой
коричневый мех отливал, как на морозе, серебром. Но это был не зверь, а
бобровая опушка парадной шапки инженера. Для детей первое впечатление —
сильнейшее: оно делает личность инженера таинственной, приковывает к нему
внимание ребят.
Так умело заинтересовывает юного читателя в одной из своих повестей —
«Революция на рельсах» — писатель Сергей Тимофеевич Григорьев. И это
умение стать для читателя сразу же интересным и держать его в напряжении
до самого конца большой или малой книги и есть основной писательский дар
Григорьева.
Его далекие предки были ямщиками на большом Петербургском тракте; дед
был лоцманом на барках, ходивших по каналам и Ладожскому озеру; отец же —
паровозным кочегаром, а потом — машинистом. Двадцать пять лет водил он
пассажирские поезда.
Родился Сергей Тимофеевич Григорьев в Сызрани в 1875 году. «На шестом
году жизни я при содействии руки отца в первый раз сдвинул ручку
регулятора и стронул паровоз, — писал он в автобиографии. — С тех пор я
нежно люблю паровозы». И эту любовь к машине, к таинственному, блещущему
медью и маслом, окутанному паром и послушному руке человека чуду,
Григорьев принес в детскую литературу, принес в нее своевременный и нужный
интерес к технике и труду.
Очень помогло в этом писателю техническое образование. Детская
увлеченность техникой не прошла, и его потянуло в Технологический
институт; но занимательные рассказы отца об электротехническом заводе в
Петербурге соблазнили Григорьева, и он поступил в Петербургский
электротехнический институт. Учиться было трудно, так как в институте
царил суровый, почти военный режим. Юный электротехник не выдержал, бросил
учебу и, возвратившись на Волгу, провел там три года (1894 — 1897),
работая то в Сызрани, то в Самаре, то в селе Печерском на Самарской луке.
Но диплом инженера был нужен. И Сергей Тимофеевич опять поехал в
столицу и вторично поступил в тот же институт, чтобы завершить
образование. Однако участие в студенческом движении и возникшая весной
1901 года угроза ареста заставили его, не закончив института, покинуть
Петербург. И снова Григорьев в родных местах — там, где прошло его
детство.
В 1899 году он познакомился с Алексеем Максимовичем Горьким,
печатавшим свои фельетоны в «Самарской газете». Вскоре и Григорьев
поместил там свой рассказ «Нюта», задуманный им и для взрослых, и для
детей.
До 1917 года Григорьев жил во многих городах Поволжья. «Нанесенный на
карту Российской империи, мой жизненный путь, — говорит в автобиографии
Сергей Тимофеевич, — очень затейливо по ней петляет». А с 1922 года он
прочно осел под Москвой, в Сергиевом посаде, городе, переименованном затем
в Загорск.
В то время в Загорске жили писатели Михаил Пришвин, Алексей
Кожевников, художник Владимир Фаворский. Григорьева окружали мастера
знаменитых Сергиевских игрушек — резных и расписных петушков и баранов,
медведей и лис.
В подмосковном затишье Григорьев пишет свои первые детские
произведения: рассказ о гражданской войне «Красный бакен» и повести «С
мешком за смертью» и «Тайна Ани Гай» — о советских детях в голодные годы.
В 1920 — 1930 гг. Григорьев создает несколько исторических повестей о
прошлом нашей родины: «Берко-кантонист», «Флейтщик Фалалей» и «Мальчий
бунт». Последняя повесть об участии детей в знаменитой забастовке на
Орехово-Зуевской фабрике. Чтобы изобразить стачечное движение русских
ткачей, писатель ездил туда и на месте собирал материал.
В годы Великой Отечественной войны писателем была создана, пожалуй,
лучшая его повесть «Кругосветка» — о большом путешествии А. М. Горького по
Волге в 1895 году с Самарской детворой. В этой повести со всей полнотой и
раскрылся дар Григорьева — способность разговаривать с юным читателем так
же серьезно, как и со взрослыми, и видеть важное, нужное дело, казалось
бы, в простой детской игре.
Вспомним, как из ребячьей игры в «потешные», затеянной юным Петром I,
вышло дело большой государственной важности — русская регулярная армия.
Такую и г р у предложил Аркадий Гайдар в своей повести «Тимур и его
команда», и каким общественно важным д е л о м обернулась она по всей
стране.
Недаром в свою последнюю повесть о Великой Отечественной войне
«Архаровцы» Григорьев ввел Аркадия Гайдара и тимуровцев, встретившихся
лицом к лицу с грозной опасностью, «когда игрушкам пришел конец».
Проблема мужества, героизма, незаметный переход от детской игры к
настоящему подвигу — такова тема, разрабатываемая Григорьевым в его лучших
исторических повестях: «Александр Суворов» и «Малахов курган».
В плане игры поданы автором все знаменитые чудачества великого
русского полководца — суворовские странности, хорошо понятные солдатской
массе, и неожиданные для «сильных мира сего» поступки, в которых всегда
проглядывают и народная мудрость, и тайный глубокий смысл.
Вот картинка развода дворцовых караулов.
Император Павел I вводил в армии немецкие порядки и хотел
похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же всячески подсмеивался над
императором. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился
за живот и, вскрикнув: «У меня брюхо болит!» — уехал.
Другой, уже трагический, эпизод происходит в Италии. Русские войска
оказываются не в состоянии сбить с сильной позиции французов. Суворов
приказывает рыть для себя могилу. «Я не могу пережить такой день!» —
говорит он. И это действует на солдат. Позиция взята.
Интересна рассказанная автором легенда о живой воде, которой окатывал
себя в Италии Суворов, чтобы не забыть о живительной русской ключевой
воде.
Но образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане
героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости
Туртукай.
« — Однако так ли, сяк ли, — говорит Суворов, — Туртукай надо брать.
Много ли турок?» — «Да вшестеро против нашего». — «Что скажете,
богатыри?» — спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: «Маловато-де нас».
Тогда он ко мне самолично: «Помнишь, что Первый Петр турецкому султану
сказал? Объясни-ка молодым». А вот что, товарищи, было. Хвастал перед
Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан
из кармана шаровар пригоршню мака: «Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня
войска». Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное
зернышко перцу да и говорит:
— Мое войско не велико,
А попробуй раскуси-ка,
Так узнаешь, каково
Против мака твоего».
И Туртукай пал.
Повести «Александр Суворов» и «Малахов курган», написанные в
предвоенные годы, полны глубокой веры в силы народа, его беззаветной любви
к родной земле.
Юный герой повести «Малахов курган» — сын офицера Могученко, Веня, —
во многом похож на своего сверстника Сеньку из повести «Архаровцы»,
который тоже совершает настоящий подвиг и получает «взаправдашнюю» медаль.
С той же игры, что и для «архаровца» Сеньки, начинается служение
родине для севастопольца Вени, как только к Севастополю приближается
вражеский флот из тридцати пароходов и множества кораблей.
«...Веня уловил маневр коварного врага» — так начинает Григорьев
описание этого эпизода. Затем мальчик, приставив кулак рупором ко рту,
кричит комендору, который, конечно, не может его услышать на судне:
« — Носовое!.. Бомбой пли!..»
Словно повинуясь команде Вени, комендор стреляет.
«Рыгнув белым дымом, мортира с ревом прыгнула назад. На чужом
пароходе рухнула верхняя стеньга на первой мачте. Чужой фрегат убрал
паруса, но не успел повернуться для залпа, как Веня скомандовал:
— Лево на борт! Всем бортом пли!..»
И эта команда Вени оказывается правильной и поэтому совпадающей с
действиями комендора.
«Владимир» повернул и дал залп всем бортом. Веня приставил кулак к
левому глазу зрительной трубой и увидел: чужой сделал поворот и, не дав
залпа, пошел в море, держа к весту.
— А, хвост поджал! Струсил! Ура, братишки! Наша взяла! Ура!»
Повесть «Малахов курган» С. Григорьева показывает беспримерный
героизм защитников Севастополя, патриотизм и мужество русского народа,
которые в грозные годы проявились в полную силу.
Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с серым веником
бороды, по-стариковски сморщенным носом и грустным взглядом задумчивых
глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.
Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному
честь, произносить короткое словечко «чик» и тут же с улыбкой пояснять:
«Честь имею кланяться».
Помню такой случай. В годы Великой Отечественной войны Сергей
Тимофеевич написал для Военно-морского издательства повесть об адмирале
Макарове («Победа моря» — так называется ее вариант для детей). В
издательстве рукопись прочел строгий рецензент — контр-адмирал и указал
автору на некоторые военно-морские неточности: корабли-де не «плавают», а
«ходят», а парус яхты не «клонится», а «ложится», и тому подобное.
Сергей Тимофеевич, ознакомившись с отзывом, размашисто наискось
начертал: «Не согласен». И подписался: «В и ц е-а д м и р а л
С. Г р и г о р ь е в». С точки зрения моряков-редакторов, это было
недопустимым озорством и нарушением устава. Но Григорьев был человек
штатский и любил пошутить.
С. Т. Григорьев был и остается одним из самых любимых юным читателем
авторов. Он прожил большую жизнь (1875 — 1953) и всегда отлично знал то, о
чем писал.
«Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был
участником... событий на протяжении более половины столетия. И какого
столетия!» — писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять
лет.
Г. Ш т о р м
Горжусь, что я русский!
С у в о р о в
Г Л А В А П Е Р В А Я
ОТЦОВСКИЙ ДОМ
Стоял август тысяча семьсот сорок второго года. В усадьбе Суворовых
спать ложились рано, чтобы не тратить даром свечей. Отужинали. Василий
Иванович закурил трубку, единственную за сутки, чем всегда кончался день.
Мать, как обычно, поставила Александра на молитву. Читая вслух
дьячковской скороговоркой слова молитвы, Александр, где следовало,
становился на колени.
— Не стучи лбом о пол! — зевая, говорила мать.
Александр стучал нарочно. Ему нравилось, что при каждом ударе в
вечерней тишине гулко отдавалось барабаном подполье.
Молитва кончилась. Александр поцеловал руку сначала у отца, потом у
матери и отправился спать. В темных сенях мальчик привычно взбежал по
крутой лестнице наверх, в свою светелку.
Лежа на кровати под шорстким одеялом из солдатского сукна, Александр
терпеливо ждал, когда внизу угомонятся. Отсюда, из светелки под крышей,
слышно все, что делается внизу.
Вот смолкли сердитое ворчанье матери и писк сестры Аннушки. Перестал
шаркать туфлями по полу отец, и за ним затворилась с пением дверь
спальной.
Все стихло, и тогда наконец Александр услышал привычный и любимый
звук: старый дом протяжно крякнул, как будто и он, вздохнув, укладывал
свои старые кости на убогую, расшатанную кровать. Скрип разлаженных
половиц от тяжелых шагов взрослых, от детской беготни, от движения мебели
и вещей прекратился. Все наконец пришло в равновесие покоя. Дом заснул.
Александр поднялся с постели тихо и осторожно, по-кошачьи, чтобы не
нарушить покоя старого дома.
Нашарив в темноте огниво, Александр выкресал огня и, раздув трут,
зажег от него серничок*. Мертвенно-синий огонек почти не светил. От
серничка Александр зажег приготовленную заранее лучинку. Светя лучинкой,
Александр достал из-под подушки огарок восковой свечи чуть ли не в руку
толщиной и зажег ее. Лучинку задул.
_______________
* С е р н и ч о к — спичка.
Запахи сменялись по порядку: сначала паленый запах стальной искры от
кремня, потом затхлый дымок трута, удушливая сера, дегтярный дух березовой
лучины, и, наконец, запахло медом от восковой свечи.
Александр завесил оконце одеялом, чтобы не тревожить светом спущенных
во дворе цепных собак, взял с полки книгу, раскрыл ее на постели и начал
листать, стоя перед книгой на коленях, со свечой в руке.
Место, дочитанное вчера, заложено сухим кленовым листом. Сладко
забилось сердце Александра: вчера он уже заглядывал вперед и догадывался,
каковы-то предстанут воинам Ганнибала* Альпийские горы, как-то пойдут по
кручам и узким тропинкам тяжкие, громоздкие слоны и, главное, что скажет
своим воинам перед битвой Ганнибал.
_______________
* Г а н н и б а л — один из знаменитых полководцев древности
(III — II века до н. э.), государственный деятель Карфагена; нанес
ряд сокрушительных поражении римским войскам во время так называемых
Пунических воин.
1 2 3 4 5 6 7