Шурик Замятин тоже какой-то неактивный, даже сонный, абсолютно ко всему на свете равнодушный, и глаза у него вечно подернуты светлой пленкой. Спать он способен бесконечно, подчас в самых неожиданных местах и позах. Как-то ночью во время своего дежурства я увидел потрясающую картину: Шурик по надобности идет коридором к выходу, глаза у него закрыты, и дышит он безмятежно и ровно. Это ж надо! Олег Лисицын парень моторный, живой, расшевеливает твистами даже моих землячков, и вечерами ко мне доносится жуткий рев и топот. Олег этот так заходится, что я вчера поинтересовался, может ли он танцевать на потолке. И что бы ты думала? Захожу сегодня к ним и вижу: на потолке следы ботинок. Это они, конечно, для меня устроили – подвинули, наверно, к середине комнаты стол и пошлепали пыльными башмаками вокруг лампочки. Заставлю побелить, не беда. Вот если бы хоть в одном из них я увидел рвение к работе!
Жестокая это штука – реальность. К ее особым немилостям я отношу то, что тебя нет со мной. И неизвестно, когда эта пытка кончится. С нами, между прочим, можно связаться по радио. Найди на улице Голубева нашу базу и радиостанцию. На связь мы выходим в 3, 6, 15 и 18 часов Москвы. Мой рабочий номер 1, и ты можешь попросить дежурного радиста, чтоб он после связи оставил Чаар-Таш и пригласил к аппарату оператора первого.
Сейчас 12 часов московского. Только что принял дежурство у Вовика. За окном ночь с жуткой метелью, у меня на столе светит крохотная лампочка, вокруг тикают самописцы. Снова пишу тебе, хотя знаю, что ты получишь это письмо, судя по всему, много дней спустя.
Я огляделся за эти дни, стал потихоньку привыкать. Место это очень интересное. Мы господствуем над огромным горным районом – все хребты, уходящие в сторону Ферганской долины, ниже нас. По обе стороны нашего перевального седла возвышаются немного сглаженные временем, но довольно внушительные горы. И вот множество ветров, разгоняясь по пустыням, текут сюда. В долине им становится все тесней и тесней, потому что горы сужаются клином и набирают высоту. Ветры мечутся чуть ниже нас, ищут выхода и рвут в наше седло. Так что мы живем на самом продуве. Скорость ветра иногда достигает тут сорока метров в секунду, и на метеоплощадку приходится ходить по веревке. Такого нет во всей Киргизии.
Кроме того, хребет заставляет тучи освобождаться от груза, и самое подходящее место для этого – опять же наше седло. Знаешь, какие тут наметает снега? На площадке – до 2,6 метра, а в понижениях – до 3,5! Чтоб тебе яснее стало, что это такое, подними голову к потолку и прибавь еще метр. Это самое метельное место республики, и недаром Чаар-Таш числится в управе на особом счету. И холода у нас на высоте порядочные. Ты знаешь, что Тянь-Шань – самая северная столь высокая горная система, расположенная так далеко от океанов, и климат тут резко континентальный. К тому же пишу вот тебе письма, а когда они попадут в твои руки, аллах ведает! Мы оторваны от людей. Практически на полгода остаемся один на один с метелями, ветрами, морозами, и, знаешь, даже как-то радостно, что мне доверили эту сложную станцию.
С ребятами у меня ругня не затухает. Понимаешь, они тут жили по уши в грязи – замусорили коридор, кухню, аккумуляторную, склады, всюду пораскидали спецовки, лыжи, инструмент. В комнате у них тяжелый, застоявшийся воздух, как в последней солдатской каптерке, на койках – черные простыни и серые наволочки на подушках. Они перестали купаться и даже решили не отваливать снег от окон – днем жили при свете, как в пещере. Я им заявил: «Так не пойдёть» – и добавил, что станции присвоили звание коммунистической в 1962 году, но какие же мы будем высокогорники-зимовщики, если весной у нас это звание отберут? Земляки мои заухмылялись, а фрунзенец по своему обыкновению сидел с выражением презрения на лице. Я все же заставил их выползти наружу и отгрести снег от окон Потом мы немного прибрались в доме, хотя до настоящего порядка далеко. Впереди у нас воскресник со стиркой и мытьем полов, ребята еще об этом не знают, и я, чувствую, еще досыта насмотрюсь на их ухмылки. Тут торопиться не надо. Мне для начала хотя б научить их умываться каждый день да мыть посуду!
Вечером сделал еще одну подготовочку. Больше всего меня беспокоила их главная слабина – как это ни странно, ребятки не имеют элементарных навыков определения погоды и делают все так, как делал их бывший начальник, а тот, в свою очередь, копировал, очевидно, своего предшественника, работа которого, быть может, и была правильной в свое время, но сейчас появилось много изменений и дополнений. Все последние методические пособия и инструкции я изучил на лавинах, обнаружил точно такие же брошюры здесь, но в них никто не заглядывал. И вот в вечерней беседе с моей инертной командой мне надо было не то чтобы показать, кто тут начальник, а хотелось просто расшевелить их.
Перед беседой пришлось их купить: как раз было мое дежурство на кухне, и я сварганил им такой ужин, что они даже не заметили, как уплели по две порции первого, попросили добавки второго, а когда я к чаю достал из печи лист с румяными пампушками, они вообще обалдели. От стола отвалились хмельные, дружно сказали «спасибо». Я дал им отдышаться и покурить, потом собрал на инструктаж. Сказал, что приближается время отчета, мы будем его делать всей бригадой и вообще отныне будем работать так, как надо, а не так, как работал дядя, который был подлец и уголовник, а вы-то, мол, славные ребята, у вас свои мозги, должны сами соображать.
После деловой части решил поговорить с ними по душам. Олег никак, можно считать, не отреагировал на мое, попросту сказать, заискивание, сидел с обычной своей миной, смотрел в пол, и я его не стал пока беспокоить. А землячкам, которые тоже молчали, заявил, что я им присваиваю третий разряд, но буду до него еще тянуть, если они захотят тянуться, а не пожелают – могу с ними запросто распрощаться. Только учтите, мол, – работаем мы тут вчетвером, жаловаться в управе друг на друга не будем, справимся со всеми проблемами сами.
Вовка Пшеничный раскололся первым. Сказал, что вообще-то тут смертная тоска, убивает однообразие работы, оторванность от всего и не видно никаких результатов. «Даже иногда не верится, что эти проклятые суточные дежурства кому-то нужны», – поддержал его Шурик. Короче, они самого главного про свою работу не знали, не верили в ее необходимость, и, конечно, с таким подходом много не наработаешь. Взялся им рассказывать, как однажды в Саянах благодаря моей сводке был спасен от смерти охотник-тоф. Они заинтересовались. И тут, говорю, ни один самолет или вертолет не поднимается, если мы это дело не благословим. В горах этих все так изменчиво, а наша труба – ключ ко многим изменениям. И вот представьте – мы даем неверную сводку, во Фрунзе или Ташкенте поднимается самолет и по пути в Душанбе попадает в грозовой фронт. Вынужденную посадку в этих местах не совершишь.
Кроме того, говорю, мы же фактически держим ключи от огромных богатств. Ведь внизу очень многие люди ждут от нас сообщений – хлопкоробы, рисоводы, энергетики, речники, всякие начальники. Зарегистрируем мы добрые снега и хорошую весну – внизу все будут ждать воды, которая там на вес золота. Дадим неверные данные – люди не так подготовятся, и это может вызвать большие потери денег и труда, привести даже к стихийным бедствиям. А ведь нашими данными пользуются и ученые, и плановики, и еще кое-кто поважней, и на самый крайний случай международных осложнений вот он, братцы мои, ключик от сейфа, где хранится наш опечатанный код…
Другими словами, сказал я, мы не то чтобы боги, но вроде их заместителей или, еще точнее, посредники между богами и людьми. «Да бога нет!» – резонно возразил мне Олег, а я был рад, что он хоть так отреагировал. Вообще я, как мальчишка, радовался тому, что затеял этот разговор, потому что они сидели развесив уши. Теперь мне надо занять их работой, разбудить Шурика от зимней спячки, вылечить Вовку от меланхолии и сделать так, чтоб Олег понял, что и в нашем деле можно найти интерес. Кончается декада, и я завтра усаживаю свою «бригаду Ух» за отчет…
Вернулся с площадки. Метель, как писал Есенин, – просто черт возьми! Сарысуйские ветры по сравнению со здешними – нежнейшие зефиры. Шел по веревке и – представляешь? – дышать тяжело, воздух загоняет в легкие, а с двадцати метров уже не видно света в моем окошке. Такое ощущение, что снеговая туча остановилась своим центром на нашем перевале и месит, крутит, ярится, рвет на куски себя, но уже, кажется, начала изнемогать.
Метель эта какая-то странная – с довольно крепким морозом. Мой чубчик забивает снегом, и он смерзается, как собачий колтун. Вот я отмял его, снял с лица заледеневшую корку снега и снова сажусь за работу.
У меня какое-то чутье на погоду вырабатывается, что ли? Утром тучи ушли. Небо очистилось, и я решил подняться к дальнему осадкомеру, чтобы проверить его местонахождение по карте и снять осадки. Олег Лисицын собрался пойти со мной – в дальние маршруты высокогорники поодиночке не ходят. Это было какое-то сумасшедшее восхождение, ты даже представить себе не можешь. Я пошел на горных лыжах, Олег – на простых. Поначалу он взял очень резво. Я предупредил его, что впереди нас ожидает не крутой, но затяжной многокилометровый подъем. Он даже не обернулся – должно быть, решил испытать начальника. Жмет и жмет, а я потиху соплю и соплю у него за спиной, не дальше и не ближе, взял один темп и тяну. Ну, думаю, погоди ты у меня!
Спустились в ущелье. Перед подъемом я предложил ему отдохнуть. Он с презрением посмотрел на меня – за кого, мол, ты нас принимаешь, разве это подъем? Конечно, он имел основания задаваться: десять лет разницы в возрасте чего-нибудь да значат! И я решил во что бы то ни стало проучить мальца.
Пошли. И знаешь, тут уж я на нем отыгрался! Вышел вперед и потилипал этаким равномерным, емким шагом. Минут через пятнадцать услышал, что мой герой закряхтел. Я делаю вид, что ничего не замечаю, и немножко прибавляю. Стараясь не отстать, он захрипел и даже взялся тихонько и непроизвольно постанывать. Я начал отрыв, не оглядываясь, не снижая скорости, но шумное дыхание Олега в тишине свежего утра было слышно очень далеко. Окончательно оторвался от него, решил сдохнуть, но дотянуть до конца подъема в том темпе, который взял. Не выдержал, однако, стало очень тяжело, сердце западало, и я вынужден был сбавить. Олег, правда, этого не мог заметить, он едва шевелился далеко внизу. Потом я увидел, что он повалился на отдых. А я все же добил склон и уже наверху дождался этого твистуна. У него были какие-то жалкие мокрые глаза, на меня не смотрел, совсем парень запалился.
Признаться, мы долго отдыхали наверху, разглядывали горы. «Зачем, ты думаешь, альпинисты в наши места лезут?» – спросил я, когда он пришел в себя. «Тут очень мило», – ответил Олег, озираясь. «Мило!» Ты чувствуешь, насколько парень еще слеп из-за своего пижонского отношения к жизни.
Горы были сказочно хороши в тот час! Мраморно-белые громады с розовыми и синими оттенками лежали под голубым небом величаво и просто – идеальное воплощение могущества и мудрого покоя. Я стоял и думал: правда, почему сюда манит людей? В горах снова и снова возрождается человечья душа; люди рвутся к вершинам, часто совершая подвиги и рискуя жизнью, чтобы подняться выше повседневных забот, пустой борьбы меж собой, однообразных развлечений. И только горы наградят тебя счастьем познать в таком чистом виде товарищество – святое, высшее чувство.
Притягательность гор объясняется и другими причинами, более важными и сложными. В жизни обыкновенного человека так много переменных и неизвестных, что он хочет встречи лоб в лоб с реальной трудностью, жаждет почувствовать себя победителем, обнаружить в себе способность к подвигу. Однако это было бы иллюзией, своего рода уходом, пусть и временным, от борьбы внизу, ради которой и живет современный человек, если б горы не давали зарядки, не помогали бы потом там, откуда ты пришел, не подсказывали бы тебе ответа на вопрос: кто ты? И к нам, высокогорникам, это тоже относится, хотя у нас тут работа, и, наверно, можно постепенно привыкнуть к этой доступной и каждодневной красоте и высоте.
Когда мы с Олегом спустились на грешную землю, пришлось снова накачивать кубанцев – они еще не садились за отчет. Я раскричался, заявил, что больше нянчить их не буду, отчет, мол, ваше дело, и я прошу вас обработанные материалы дать мне завтра на контроль. Олег к ним присоединился, и вот сидят они как миленькие, стучат костяшками, шелестят таблицами и ни разу еще свой твист сегодня не крутили.
Но, конечно же, я не выдержал – подошел проверить, что-нибудь посоветовать, ободрить… и тут же взорвался! Вовик подделал некоторые данные, надеясь, что я не замечу. Спрашиваю его тихим голосом: «Зачем ты это сделал?» Молчит, хлопает своими светлыми ресничками. «Тебе же семнадцать лет, взрослый и серьезный парень!» Молчит, только губы задрожали. «Может, тебе сисю дать? Немедленно все переделай, а если еще раз замечу халтуру, то напишу в техконтроле, что отчет подделан, и пусть там начальство разбирается с вами». Ты знаешь, я тут же пожалел об этих словах, потому что на глазах у парня показались слезы. Перегнул. Я заметил, что Вовика Пшеничного тянет к работе и он хочет ее хорошо освоить, но у него, как и у других, нет опыта и, главное, чувства ответственности. Конечно, жаловаться никуда на них не буду, сам добьюсь, чтобы они и в мелочах были аккуратными, потому что наше большое дело складывается из мелочей. Короче, сел с ними делать отчет. В перерыве договорились, что я им каждый день буду что-нибудь рассказывать о метеорологии и радиотехнике, немедленно наладим отдельную работу каждого, чтоб было с кого спрашивать, но все же этот отчет – последний, когда я им помогаю, потом буду только контролировать.
Прочтешь ты все это и скажешь, что я заделался уж шибко начальником. Нет, Наташа, я намерен сделать из этих парнишек людей. Постараюсь выбить из них детский эгоизм и слюнтяйство, добиться, чтоб в них заговорила человеческая и рабочая совесть.
Почему ты не свяжешься со мной? Если тебе неудобно заходить в нашу контору, то съезди в аэропорт. Я ведь несколько раз в сутки работаю ключом прямо с аэродромом, даю погоду самолетам. Наш позывной – РЬСЦ, мой операторский номер – 1, частота – 3605 кгц. Тебе надо побороть свою природную трусость, прийти к ребятам на аэродром и попросить, чтоб они передали для меня все, что надо, любой текст. На этот случай у всех нас, радистов, есть соглашение, и тебе не откажут.
Ночью, в перерыве между наблюдениями, проинвентаризовал склад. Продуктов у нас еще много, но пусть будут прокляты эти завхозы и этот мой предшественник, который, видно, был заодно с завхозами! Киснет вот уже два года центнер хлопкового масла, этот «деликатес» нельзя съесть и за пять зимовок. Вся лапша от прошлого сезона осталась нетронутой – сильно горчит. Сливочное масло тоже прогоркло окончательно. Уйма затхлой манки. За счет Чаар-Таша, видно, разгружались завалы, и весной я буду добиваться акта на списание, хотя знаю, как опасно в нашей системе портить отношения с завхозами. Они тебя не забудут, куда б ты ни забрался, напомнят о себе и на Памире, и на Новой Земле – эта компания друг с другом связана железно.
Получил твое письмо, посланное на Сарысу. Лавинщики сразу же переадресовали его на Араголь, и оно как-то очень быстро оказалось у меня: мои земляки спускались вниз с отчетом и принесли почту. Можешь представить мою радость, будто живой водой спрыснули!
Хлопцев я провожал до самого спуска. Посоветовал им идти одной там острой хребтинкой, на которой выдувает почти весь снег и обнажаются большие пестрые камни. Ребята объяснили, что по-киргизски Чаар-Таш как раз означает «пестрый камень» и этим путем они всегда ходили.
К счастью, установилась изумительная погода – небо чистейшее, солнце жарило немилосердно. Иногда только налетали снизу какие-то бешеные ветры. Рванет, и тяжелая дощечка на дальнем флюгере займет почти что горизонтальное положение. Потом так же внезапно ветер стихает. За ребят я сильно переживал, когда они ушли, – на спуске круто, могли быть лавины из свежего снега. К тому же такое солнце! Лучи его проникают довольно глубоко, оплавляют там лежалые зерна и создают горизонт скольжения для так называемых инсоляционных лавин.
Однако все обошлось благополучно – мои кубанцы на станции, а у меня в руках твое письмо. А ты, наверное, уже получила сегодня пакет с моими посланиями, снова удивилась, знаю, тому, насколько я легок на подъем; но поняла ты или нет, что у меня не было другого выхода? Осуждай не осуждай, а я тут, и нелегкую здешнюю обстановку ты полностью представляешь.
Пока держусь на уровне, даже начал заниматься, выгадывая каждый получас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55