С кем я только не поцапался за эти месяцы, чего только не выслушал!
Технологи:
– Ты думал, что рисуешь? Чем я изготовлю эту деталь? Пальцем, что ли?
– Нет, где ты видел такой класс чистоты? Ах, в справочнике! Тогда сними станок со страниц проспекта и дай его мне!
– Эти популярные лекции неинтересны даже студентам, а ты их читаешь мне. Мне! Я тоже за долговечность и надежность, но узлы и детали нужно конструировать под то оборудование, какое у меня есть, или в крайнем случае под серийное, какое можно заказать!..
Снабженцы:
– Милый мой! Где я тебе возьму этот материал? Ты хоть иногда газеты читай. В них печаталось постановление об экономии легированных сталей. Настаиваешь? Чтоб ты так жил!
– Со мной вы все смелые! А ты вот сам поезжай в совнархоз и поговори там. Правда, у меня есть один человек в самолетостроении, но твоя-то машина будет не летать, а катиться по земле. Пойми!
– У тебя тут опять хаэнтэ?! Ты соображаешь – хром, никель, титан! Ой, чтоб я так жил! Надо же, милый, хоть иногда думать, извини, пожалуйста, головой…
Однажды я не выдержал и ворвался к главному конструктору Славкину. Он у нас джентльмен, всегда одет, как на прием. Усадил, достал из сейфа красивую бутылку с какой-то жидкостью, налил себе рюмочку, медленно выпил. Я не знал, лекарство это было или коньяк, меня занимало другое – то, что он говорил.
– Не могут – не надо! Перестаньте с ними спорить. Производство – не диспут о физиках и лириках. И наш завод не должен быть для вас эталоном возможностей. У меня, а следовательно, и у вас есть принципы, и мы с вами не думаем от них отступать. Машина, которую мы сегодня выпускаем, – это позавчерашний день автомобилестроения, это, приближенно говоря, большая телега, запряженная тремястами лошадей. Стране нужен современный грузовой автомобиль! И наша детка им является! Это принципиально новое существо. Конечно, она значительно сложнее в изготовлении – этого я не только не скрываю, но всегда подчеркиваю. И если чего-то нет – значит, не надо. Им не надо, понимаете? (Он посмотрел в потолок.) Нет, не мы должны конструировать машину применительно к имеющемуся оборудованию, а технологическая служба обязана обеспечить производство всем необходимым для ее изготовления. У нас с вами есть над чем ломать голову и без этого. Бесспорно, в наших чертежах встречаются места, над которыми нам надо подумать вместе с технологами и кое с чем согласиться, но это ни в коем случае не должно снижать качество и работоспособность узла. Даже наоборот – повышать! Ну-с, за работу, в добрый час!
Так. Прочел урок. Это я уже слышал. В том числе и от него не однажды. Но я по-прежнему не видел путей практического воплощения этих оригинальных идей. Почему на глазах у меня и моих товарищей-конструкторов «наша детка» рождается с «родимыми пятнышками» прошлого? От нехватки дефицитных материалов или от безразличия, в конце концов, каждого из нас, от незаинтересованности в судьбе своего узла? Должен сознаться, что некоторые наши ребята, да и старики тоже, любят посачковать и побазарить. Эти их склонности хорошо проявляются в скептическом, насмешливом отношении к той или иной свежей конструкторской мысли. Но правильно ли будет только их обвинять в этом? Конструктор и рад бы что-то интересное разработать, но он знает, что пробить это будет очень трудно или вообще невозможно. Да и что общего с работой конструктора имеет эта бесконечная перебранка с технологами и снабженцами, с мастерами и контролерами, эта пустая суета и беготня?
Случалось, я сам носил детали, копировал чертежи на кальку, ездил на другие заводы получать комплектующие узлы, был просто курьером и толкачом. Да разве только я? У всех нас три четверти рабочего времени уходит впустую. И никто – ни инженер, ни плановик, ни мастер – не устает от работы. Все мы устаем от безделья, беготни, бестолковой нервотрепки. А конструктор на нашем заводе, как я окончательно понял, – жалкий и неприятный для всех человек. Технологи и снабженцы его встречают в штыки, а директор и Главный всегда на их стороне.
С ужасом я думал о том времени, когда «наша детка» пойдет в производство. Особенно мучительно для меня бывать в цехах к концу месяца. Если детали изготовляют все же с открытыми глазами, то принимают их и собирают в это время уже с закрытыми – какие получились. Некогда обращать внимание на фаски, были бы выдержаны основные размеры. На твоих глазах ставят явный брак, колотят по чистой поверхности кувалдой. Упадет шариковый подшипник на бетонный пол – его, не задумываясь, суют в узел. А кольцо-то уже, может быть, треснуло; и попробуй потом на дне котлована установить в грязище и обломках истинную причину аварии!
Помню случай, когда на сборку пошло десять ступиц, выточенных во вторую смену, должно быть спьяну, с отклонениями по посадочному диаметру и соосности отверстий. И ничего, поставили! Иногда бывает, что контрольная служба заупрямится. Тогда по цепочке дело доходит до Сидорова.
– Твои люди срывают мне план! – кричит он по телефону начальнику ОТК. – Сам знаешь, чем это пахнет! Нет, я научил своих людей заворачивать гайки. Ты своих научи! Чтобы детали были на сборке. А я по том объяснюсь, где надо, это не твоя забота…
Могут ли наши машины при таком «принципиальном» контроле быть лучшими в мире? И как бы мы выглядели на международном рынке, когда бы не особая требовательность к качеству экспортной продукции? И если б мы не умели делать! Умеем, да еще как! Вспоминаю «Быль о зеленом козлике», рассказанную в «Литературке». Наш скромный «козлик» оказался выносливее автомашин всех фирм мира, а «мистер Козлов», рядовой наш водитель, покорил экспертов и публику даже больше, чем его машина. Жаль, что репортаж тот прочла только интеллигенция и уже, кстати, наверное, забыла, а в других газетах ничегошеньки не было, и большинство не знает о том потрясающем соревновании на выносливость автомашин и человечность людей…
Мне стало трудно жить наедине со своими мыслями. Отправил большое письмо Вилю Степанову, но что он мне мог написать, кроме общих слов? Поругал меня за мой выбрык на собрании, посоветовал превращать душевный заряд не в один или даже серию взрывов, но в свечение. И не кипятиться, особенно по пустякам, помнить, как Горький воспринимал крещение жизнью. И все, мол, нужно пробовать копьем юмора, это непременно. Вилька, старый друг, призвал жить в должности оптимистов и драться с темнилами до победы…
Письмо все же было ободряющим, я узнал прежнего Вильку. Но еще большую радость доставил мне его подарок – брошюра об опыте организации и управления в США. Мы ее читали с Игорем Никифоровым и только ахали.
Я долго думал над этой брошюркой. Почему мы в организации труда так отстали от Америки, социально опередив эту страну на целую эпоху?..
А здесь, на привале у речки Баяс, был другой мир. Простая и нетронутая природа отвлекала меня, и я, отдыхая у воды, наблюдал, как быстрый поток пилит гору, а она нисколько не подается, стоит незыблемо.
– Вы очень огорчены, что я подпортил ваш отпуск? – спросил за моей спиной Симагин.
– Да нет, ничего, – обернулся я.
– От Стана я вас и Константина верну. Где-то там наши лазят.
– Не в этом дело, – сказал я.
– А в чем? – Он сел рядом и еще раз, как утром в долине, пристально посмотрел на меня. – У вас неприятности?
– У кого их нет…
…А новая наша машина все же получилась! Она мощнее и быстроходнее старой, легче, маневренней и удобней в управлении, снабжена гидромеханической передачей и гидродинамическим тормозом-замедлителем, пневмогидравлической подвеской. Кабина изолирована от шумов мотора, отапливается и вентилируется. Днище кузова обогревается выхлопными газами, чтобы зимой не примерзал грунт. А сколько в ней других мелких удобств! И противотуманные фары, и гидроусилитель рулевого управления, и регулируемое сиденье, и многое, многое другое. На шоссе этот огромный самосвал держится легко, свободно, в нем угадывается сила и грация хорошего спортсмена.
Мы ликовали, когда «наша детка» вышла из экспериментального цеха. Помню, стояла толпа народу, были фоторепортеры. Один из них потом прислал нам снимок – наш главный конструктор Славкин разбивает в воротах цеха бутылку шампанского о бампер машины. А через день мы читали в газете репортаж, глазам своим не верили и заливались краской. Оказывается, наша машина – единственная в мире такого класса и чуть ли не чудо двадцатого века! И мы обогнали всех!
Какой стыд! Мы не только не обогнали, но и не скоро догоним, не завтра достигнем того, что в зарубежном автомобилестроении уже есть. Ах, как любим поболтать, хлебом не корми!
Тут надо было учитывать еще одно обстоятельство. Наши отступления уже ухудшили «детку», а что с ней станет, когда она пройдет через чистилище – испытание опытных образцов и доводку? Но все же главное испытание – не машины, а всех нас – это запуск ее в серию. Шапка многотиражки «Даешь новую машину!» сменится новой – «Даешь план!». В этом «даешь» – не романтика двадцатых годов, а штурмовщина шестидесятых. «Дадим Родине больше могучих машин!» – повиснет над главным конвейером лозунг. Что значит «больше», если есть государственный план?
Я пытался сузить проблемы, рассматривать их лишь в аспекте своего дела и, подходя по утрам к заводу, заряжал себя этим настроением. Но уже на подступах к проходной спотыкалась нога, спотыкалась мысль. Мы вечно жалуемся на «тяжелые условия материального обеспечения», а вокруг предприятия и меж заводских зданий разбросаны несметные богатства – моторы, сортовой металл, запасные части, новые двигатели. Народный труд и народные деньги, втоптанные в грязь и снег! Когда-то Киров учил ленинградских рабочих поднимать каждый кирпич – овеществленный гривенник, а у нас пропадают миллионы гривенников. Почему никто не отвечает за это?
И все же мне надо было обернуть «вопросы» на себя и свое дело. Чтобы хоть чем-нибудь помочь «нашей детке» и себе, я решил жить «без отступлений». Приближалась контрольная проверка серийного производства, от сектора назначили меня, и я решил устроить контрольную проверку себе. Без этого я жить дальше не мог, все равно с кого-нибудь это должно было начаться Заканчивался март. Шел месячный и квартальный штурм. Мастера вечерами выдавали рабочим по три рубля в счет будущих премий, и люди оставались на ночь. К проверке я подкопил следствия – тревожные сигналы с карьеров. Надо было найти причину.
Это оказалось делом несложным. В первых же пяти цилиндрах, поданных на сборку, класс чистоты поверхности был занижен. Я сказал технологу и контролеру:
– Эти цилиндры ставить нельзя.
Вокруг столпились рабочие, зашумели. Я заметил, что один из них был явно под мухой. Подошел мастер:
– Собирайте. Пусть проверкой занимаются десятого числа, а не тридцатого.
– Что с ними сделаешь? – промямлил контрольный мастер. – План!
Но я твердо решил не отступать. Начальник ОТК сходил за эталоном и вынужден был подтвердить: брак. Сборка узлов встала. Начальник цеха тем временем позвонил диспетчеру завода, тот – директору, а директор – нашему главному конструктору Славкину. Я не слышал их разговора, но примерно знаю, что пророкотал в трубку наш джентльмен: «Николай Михайлович! Забракованные детали должны быть немедленно изолированы. Это знает и начальник цеха, и каждый рабочий. Но я, к сожалению, не обладаю правом „вето“…»
Начальник цеха прибежал на участок, что-то шепнул мастеру, и тот махнул рукой слесарям:
– Собирать!
– Нет, не собирать! – крикнул я. – Будем оформлять карточку отступления от чертежа.
– Слушай, инженер, – вполголоса сказал мне один из рабочих. – Ты же нам в карман лезешь. А у меня трое детей.
Мне стало трудно дышать, но тут его оттеснил другой сборщик, помоложе. Он серьезными и умными глазами в упор смотрел на меня.
– Инженер, это не вы тогда выступали на партсобрании?
– Я. А что?
– Так. Молодец!
Он ступил в сторону и сел к батарее спиной, но его поддержка была мне очень нужна.
– Вы понимаете, что делаете? – зашептал мне начальник цеха. – Сборка сорвана, во вторую смену станет конвейер. Практически вы останавливаете завод!
– Директор вас, молодой человек, съест, – вторил ему контрольный мастер. – Запросто.
– Подавится. Я костистый.
– Сумасшедший! Сидоров и не таких выкушивал…
Карточку отступлений надо было завизировать у начальника сектора и ведущего конструктора – без этого Славкин и рассматривать ее не станет. Я знал, что начальник сектора откажется – он крепкий человек, а ведущий, если ему позвонит Славкин, подпишет. Знал и другое – Славкин, как всегда, успеет зарезервировать ход или даже два. И я даже рассмеялся, переступив порог соседнего отдела, – ведущий чудесным образом исчез! Только что был и никуда не собирался, а тут вдруг выехал в карьер с рекламацией! Славкин чист-чистехонек, случись потом что-нибудь с машинами, в которые пошел явный и грубый брак…
Он ведь все-таки пошел. А назавтра заместитель главного диспетчера завода принес мне проект приказа: «Конструктору ОГК Крыленко А. П. за превышение служебных прав, выразившееся в остановке сборки узлов машины на четыре часа и внесении дезорганизации в производство, объявить выговор». Всякий такой приказ автоматически лишает человека премии, хотя я, зная уже Славкина, не думал, что он, обладая редчайшими способностями изящно заметать следы, завизирует его. Но через день я с удивлением узнал, что Славкин подписал! Значит, я плохо еще изучил нашего главного конструктора! Ладно. А вообще говоря, все это меня уже мало волновало. Я не боялся показаться ни чудаком, ни сумасшедшим, лишь бы в своей правоте была уверенность…
…В этом неожиданном и странном походе неотвязно думалось о заводе и о себе. Поговорить с Симагиным? Он, как человек несколько иных сфер, может рассудить со стороны. Мы долго лезли в гору, и я устал. А на хребте пошли рядом, заговорили, но как-то получилось, что я рассказал больше о своих переживаниях, чем о главном.
– Понял вас, – перебил он меня. – Так не годится. Знаете, наши времена такие, что надо как можно меньше самопоедания. Оно забирает много времени и сил, если распуститься.
Это он верно заметил. Конфликт на сборке узлов, хотя я пошел на него сознательно, выбил тогда меня из колеи. Я перестал спать, снова, после многолетнего перерыва, начал курить и накуривался ночами так, что к утру словно бы пропитывался весь черной вязкой отравой.
Симагин продолжал:
– И какой толк из мятежа, если он внутри вас? Побольше здорового стремления жить и работать! Прежде всего надо поверить в себя, преодолеть комплекс собственной неполноценности. И действие, действие! Наши страсти надо изнутри выводить наружу, в практику…
Потом он сказал, что другим оком, например, посмотрел на своего таксатора Легостаева, который сейчас в беде. Все они, лесоустроители, сгорают в своих проблемах, однако, называя себя лесными солдатами, больше любят болтать о трудностях бродячей жизни, о том, что, дескать, материалов много, но думать некогда. А Легостаев нашел время и нашел способ. Диссертация на мази! И в его светлой голове зреет одна блестящая идея, даже, как выразился Симагин, слишком блестящая для современного состояния лесных дел.
– А в чем ее суть? – поинтересовался я.
– Как бы это попроще?.. Вы слышали, конечно, что лесов у нас в Сибири тьма? Что в них громадный годовой прирост и мы якобы не вырубаем даже десяти процентов этого прироста? А Легостаев утверждает, что в девственных лесах никакого прироста нет вообще.
– Смело! Но это надо, наверно, доказать?
– Вот-вот! Виктор много лет составляет таблицы, и по ним видно, что прирост в лесах Сибири примерно равен отпаду.
– Так…
– В этом зерно идеи. Если нет прироста – значит, нет целиком перестойных лесов, которые надо сводить сплошь, улавливаете?
– Немного, – протянул я.
– Значит, подход огромной отрасли хозяйства к исходному сырью, наши принципы эксплуатации леса, методы рубок в корне порочны!
– Нет, это здорово!
– А еще тут эти реорганизации. Леса стали ничьими, одного хозяина нет. Разодрали их по себе ведомства, области, колхозы, а еще Ленин говорил, что леса – неделимый национальный фонд.
– У нас вот тоже… – начал было я, но Симагин перебил меня:
– И принципиальному всегда значительно труднее, чем беспринципному. Даже материально. Правда, это не моя мысль – нашего Быкова.
– Друга? – спросил я.
– Не то чтобы друга… Это золотой старикан! Наша лесоводческая совесть…
– Он в экспедиции?
– Нет. – Симагин говорил об этом неизвестном мне Быкове с каким-то особым почтением. – Трудно ему сейчас, и нам вместе с ним. Но жить надо!
– Пережить надо, – уточнил я.
– Да, да! – Он глянул мне в глаза. – И практика, дело!
К сожалению, Симагин не знал, что получилось на практике у меня, когда я вывел свои «страсти» наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Технологи:
– Ты думал, что рисуешь? Чем я изготовлю эту деталь? Пальцем, что ли?
– Нет, где ты видел такой класс чистоты? Ах, в справочнике! Тогда сними станок со страниц проспекта и дай его мне!
– Эти популярные лекции неинтересны даже студентам, а ты их читаешь мне. Мне! Я тоже за долговечность и надежность, но узлы и детали нужно конструировать под то оборудование, какое у меня есть, или в крайнем случае под серийное, какое можно заказать!..
Снабженцы:
– Милый мой! Где я тебе возьму этот материал? Ты хоть иногда газеты читай. В них печаталось постановление об экономии легированных сталей. Настаиваешь? Чтоб ты так жил!
– Со мной вы все смелые! А ты вот сам поезжай в совнархоз и поговори там. Правда, у меня есть один человек в самолетостроении, но твоя-то машина будет не летать, а катиться по земле. Пойми!
– У тебя тут опять хаэнтэ?! Ты соображаешь – хром, никель, титан! Ой, чтоб я так жил! Надо же, милый, хоть иногда думать, извини, пожалуйста, головой…
Однажды я не выдержал и ворвался к главному конструктору Славкину. Он у нас джентльмен, всегда одет, как на прием. Усадил, достал из сейфа красивую бутылку с какой-то жидкостью, налил себе рюмочку, медленно выпил. Я не знал, лекарство это было или коньяк, меня занимало другое – то, что он говорил.
– Не могут – не надо! Перестаньте с ними спорить. Производство – не диспут о физиках и лириках. И наш завод не должен быть для вас эталоном возможностей. У меня, а следовательно, и у вас есть принципы, и мы с вами не думаем от них отступать. Машина, которую мы сегодня выпускаем, – это позавчерашний день автомобилестроения, это, приближенно говоря, большая телега, запряженная тремястами лошадей. Стране нужен современный грузовой автомобиль! И наша детка им является! Это принципиально новое существо. Конечно, она значительно сложнее в изготовлении – этого я не только не скрываю, но всегда подчеркиваю. И если чего-то нет – значит, не надо. Им не надо, понимаете? (Он посмотрел в потолок.) Нет, не мы должны конструировать машину применительно к имеющемуся оборудованию, а технологическая служба обязана обеспечить производство всем необходимым для ее изготовления. У нас с вами есть над чем ломать голову и без этого. Бесспорно, в наших чертежах встречаются места, над которыми нам надо подумать вместе с технологами и кое с чем согласиться, но это ни в коем случае не должно снижать качество и работоспособность узла. Даже наоборот – повышать! Ну-с, за работу, в добрый час!
Так. Прочел урок. Это я уже слышал. В том числе и от него не однажды. Но я по-прежнему не видел путей практического воплощения этих оригинальных идей. Почему на глазах у меня и моих товарищей-конструкторов «наша детка» рождается с «родимыми пятнышками» прошлого? От нехватки дефицитных материалов или от безразличия, в конце концов, каждого из нас, от незаинтересованности в судьбе своего узла? Должен сознаться, что некоторые наши ребята, да и старики тоже, любят посачковать и побазарить. Эти их склонности хорошо проявляются в скептическом, насмешливом отношении к той или иной свежей конструкторской мысли. Но правильно ли будет только их обвинять в этом? Конструктор и рад бы что-то интересное разработать, но он знает, что пробить это будет очень трудно или вообще невозможно. Да и что общего с работой конструктора имеет эта бесконечная перебранка с технологами и снабженцами, с мастерами и контролерами, эта пустая суета и беготня?
Случалось, я сам носил детали, копировал чертежи на кальку, ездил на другие заводы получать комплектующие узлы, был просто курьером и толкачом. Да разве только я? У всех нас три четверти рабочего времени уходит впустую. И никто – ни инженер, ни плановик, ни мастер – не устает от работы. Все мы устаем от безделья, беготни, бестолковой нервотрепки. А конструктор на нашем заводе, как я окончательно понял, – жалкий и неприятный для всех человек. Технологи и снабженцы его встречают в штыки, а директор и Главный всегда на их стороне.
С ужасом я думал о том времени, когда «наша детка» пойдет в производство. Особенно мучительно для меня бывать в цехах к концу месяца. Если детали изготовляют все же с открытыми глазами, то принимают их и собирают в это время уже с закрытыми – какие получились. Некогда обращать внимание на фаски, были бы выдержаны основные размеры. На твоих глазах ставят явный брак, колотят по чистой поверхности кувалдой. Упадет шариковый подшипник на бетонный пол – его, не задумываясь, суют в узел. А кольцо-то уже, может быть, треснуло; и попробуй потом на дне котлована установить в грязище и обломках истинную причину аварии!
Помню случай, когда на сборку пошло десять ступиц, выточенных во вторую смену, должно быть спьяну, с отклонениями по посадочному диаметру и соосности отверстий. И ничего, поставили! Иногда бывает, что контрольная служба заупрямится. Тогда по цепочке дело доходит до Сидорова.
– Твои люди срывают мне план! – кричит он по телефону начальнику ОТК. – Сам знаешь, чем это пахнет! Нет, я научил своих людей заворачивать гайки. Ты своих научи! Чтобы детали были на сборке. А я по том объяснюсь, где надо, это не твоя забота…
Могут ли наши машины при таком «принципиальном» контроле быть лучшими в мире? И как бы мы выглядели на международном рынке, когда бы не особая требовательность к качеству экспортной продукции? И если б мы не умели делать! Умеем, да еще как! Вспоминаю «Быль о зеленом козлике», рассказанную в «Литературке». Наш скромный «козлик» оказался выносливее автомашин всех фирм мира, а «мистер Козлов», рядовой наш водитель, покорил экспертов и публику даже больше, чем его машина. Жаль, что репортаж тот прочла только интеллигенция и уже, кстати, наверное, забыла, а в других газетах ничегошеньки не было, и большинство не знает о том потрясающем соревновании на выносливость автомашин и человечность людей…
Мне стало трудно жить наедине со своими мыслями. Отправил большое письмо Вилю Степанову, но что он мне мог написать, кроме общих слов? Поругал меня за мой выбрык на собрании, посоветовал превращать душевный заряд не в один или даже серию взрывов, но в свечение. И не кипятиться, особенно по пустякам, помнить, как Горький воспринимал крещение жизнью. И все, мол, нужно пробовать копьем юмора, это непременно. Вилька, старый друг, призвал жить в должности оптимистов и драться с темнилами до победы…
Письмо все же было ободряющим, я узнал прежнего Вильку. Но еще большую радость доставил мне его подарок – брошюра об опыте организации и управления в США. Мы ее читали с Игорем Никифоровым и только ахали.
Я долго думал над этой брошюркой. Почему мы в организации труда так отстали от Америки, социально опередив эту страну на целую эпоху?..
А здесь, на привале у речки Баяс, был другой мир. Простая и нетронутая природа отвлекала меня, и я, отдыхая у воды, наблюдал, как быстрый поток пилит гору, а она нисколько не подается, стоит незыблемо.
– Вы очень огорчены, что я подпортил ваш отпуск? – спросил за моей спиной Симагин.
– Да нет, ничего, – обернулся я.
– От Стана я вас и Константина верну. Где-то там наши лазят.
– Не в этом дело, – сказал я.
– А в чем? – Он сел рядом и еще раз, как утром в долине, пристально посмотрел на меня. – У вас неприятности?
– У кого их нет…
…А новая наша машина все же получилась! Она мощнее и быстроходнее старой, легче, маневренней и удобней в управлении, снабжена гидромеханической передачей и гидродинамическим тормозом-замедлителем, пневмогидравлической подвеской. Кабина изолирована от шумов мотора, отапливается и вентилируется. Днище кузова обогревается выхлопными газами, чтобы зимой не примерзал грунт. А сколько в ней других мелких удобств! И противотуманные фары, и гидроусилитель рулевого управления, и регулируемое сиденье, и многое, многое другое. На шоссе этот огромный самосвал держится легко, свободно, в нем угадывается сила и грация хорошего спортсмена.
Мы ликовали, когда «наша детка» вышла из экспериментального цеха. Помню, стояла толпа народу, были фоторепортеры. Один из них потом прислал нам снимок – наш главный конструктор Славкин разбивает в воротах цеха бутылку шампанского о бампер машины. А через день мы читали в газете репортаж, глазам своим не верили и заливались краской. Оказывается, наша машина – единственная в мире такого класса и чуть ли не чудо двадцатого века! И мы обогнали всех!
Какой стыд! Мы не только не обогнали, но и не скоро догоним, не завтра достигнем того, что в зарубежном автомобилестроении уже есть. Ах, как любим поболтать, хлебом не корми!
Тут надо было учитывать еще одно обстоятельство. Наши отступления уже ухудшили «детку», а что с ней станет, когда она пройдет через чистилище – испытание опытных образцов и доводку? Но все же главное испытание – не машины, а всех нас – это запуск ее в серию. Шапка многотиражки «Даешь новую машину!» сменится новой – «Даешь план!». В этом «даешь» – не романтика двадцатых годов, а штурмовщина шестидесятых. «Дадим Родине больше могучих машин!» – повиснет над главным конвейером лозунг. Что значит «больше», если есть государственный план?
Я пытался сузить проблемы, рассматривать их лишь в аспекте своего дела и, подходя по утрам к заводу, заряжал себя этим настроением. Но уже на подступах к проходной спотыкалась нога, спотыкалась мысль. Мы вечно жалуемся на «тяжелые условия материального обеспечения», а вокруг предприятия и меж заводских зданий разбросаны несметные богатства – моторы, сортовой металл, запасные части, новые двигатели. Народный труд и народные деньги, втоптанные в грязь и снег! Когда-то Киров учил ленинградских рабочих поднимать каждый кирпич – овеществленный гривенник, а у нас пропадают миллионы гривенников. Почему никто не отвечает за это?
И все же мне надо было обернуть «вопросы» на себя и свое дело. Чтобы хоть чем-нибудь помочь «нашей детке» и себе, я решил жить «без отступлений». Приближалась контрольная проверка серийного производства, от сектора назначили меня, и я решил устроить контрольную проверку себе. Без этого я жить дальше не мог, все равно с кого-нибудь это должно было начаться Заканчивался март. Шел месячный и квартальный штурм. Мастера вечерами выдавали рабочим по три рубля в счет будущих премий, и люди оставались на ночь. К проверке я подкопил следствия – тревожные сигналы с карьеров. Надо было найти причину.
Это оказалось делом несложным. В первых же пяти цилиндрах, поданных на сборку, класс чистоты поверхности был занижен. Я сказал технологу и контролеру:
– Эти цилиндры ставить нельзя.
Вокруг столпились рабочие, зашумели. Я заметил, что один из них был явно под мухой. Подошел мастер:
– Собирайте. Пусть проверкой занимаются десятого числа, а не тридцатого.
– Что с ними сделаешь? – промямлил контрольный мастер. – План!
Но я твердо решил не отступать. Начальник ОТК сходил за эталоном и вынужден был подтвердить: брак. Сборка узлов встала. Начальник цеха тем временем позвонил диспетчеру завода, тот – директору, а директор – нашему главному конструктору Славкину. Я не слышал их разговора, но примерно знаю, что пророкотал в трубку наш джентльмен: «Николай Михайлович! Забракованные детали должны быть немедленно изолированы. Это знает и начальник цеха, и каждый рабочий. Но я, к сожалению, не обладаю правом „вето“…»
Начальник цеха прибежал на участок, что-то шепнул мастеру, и тот махнул рукой слесарям:
– Собирать!
– Нет, не собирать! – крикнул я. – Будем оформлять карточку отступления от чертежа.
– Слушай, инженер, – вполголоса сказал мне один из рабочих. – Ты же нам в карман лезешь. А у меня трое детей.
Мне стало трудно дышать, но тут его оттеснил другой сборщик, помоложе. Он серьезными и умными глазами в упор смотрел на меня.
– Инженер, это не вы тогда выступали на партсобрании?
– Я. А что?
– Так. Молодец!
Он ступил в сторону и сел к батарее спиной, но его поддержка была мне очень нужна.
– Вы понимаете, что делаете? – зашептал мне начальник цеха. – Сборка сорвана, во вторую смену станет конвейер. Практически вы останавливаете завод!
– Директор вас, молодой человек, съест, – вторил ему контрольный мастер. – Запросто.
– Подавится. Я костистый.
– Сумасшедший! Сидоров и не таких выкушивал…
Карточку отступлений надо было завизировать у начальника сектора и ведущего конструктора – без этого Славкин и рассматривать ее не станет. Я знал, что начальник сектора откажется – он крепкий человек, а ведущий, если ему позвонит Славкин, подпишет. Знал и другое – Славкин, как всегда, успеет зарезервировать ход или даже два. И я даже рассмеялся, переступив порог соседнего отдела, – ведущий чудесным образом исчез! Только что был и никуда не собирался, а тут вдруг выехал в карьер с рекламацией! Славкин чист-чистехонек, случись потом что-нибудь с машинами, в которые пошел явный и грубый брак…
Он ведь все-таки пошел. А назавтра заместитель главного диспетчера завода принес мне проект приказа: «Конструктору ОГК Крыленко А. П. за превышение служебных прав, выразившееся в остановке сборки узлов машины на четыре часа и внесении дезорганизации в производство, объявить выговор». Всякий такой приказ автоматически лишает человека премии, хотя я, зная уже Славкина, не думал, что он, обладая редчайшими способностями изящно заметать следы, завизирует его. Но через день я с удивлением узнал, что Славкин подписал! Значит, я плохо еще изучил нашего главного конструктора! Ладно. А вообще говоря, все это меня уже мало волновало. Я не боялся показаться ни чудаком, ни сумасшедшим, лишь бы в своей правоте была уверенность…
…В этом неожиданном и странном походе неотвязно думалось о заводе и о себе. Поговорить с Симагиным? Он, как человек несколько иных сфер, может рассудить со стороны. Мы долго лезли в гору, и я устал. А на хребте пошли рядом, заговорили, но как-то получилось, что я рассказал больше о своих переживаниях, чем о главном.
– Понял вас, – перебил он меня. – Так не годится. Знаете, наши времена такие, что надо как можно меньше самопоедания. Оно забирает много времени и сил, если распуститься.
Это он верно заметил. Конфликт на сборке узлов, хотя я пошел на него сознательно, выбил тогда меня из колеи. Я перестал спать, снова, после многолетнего перерыва, начал курить и накуривался ночами так, что к утру словно бы пропитывался весь черной вязкой отравой.
Симагин продолжал:
– И какой толк из мятежа, если он внутри вас? Побольше здорового стремления жить и работать! Прежде всего надо поверить в себя, преодолеть комплекс собственной неполноценности. И действие, действие! Наши страсти надо изнутри выводить наружу, в практику…
Потом он сказал, что другим оком, например, посмотрел на своего таксатора Легостаева, который сейчас в беде. Все они, лесоустроители, сгорают в своих проблемах, однако, называя себя лесными солдатами, больше любят болтать о трудностях бродячей жизни, о том, что, дескать, материалов много, но думать некогда. А Легостаев нашел время и нашел способ. Диссертация на мази! И в его светлой голове зреет одна блестящая идея, даже, как выразился Симагин, слишком блестящая для современного состояния лесных дел.
– А в чем ее суть? – поинтересовался я.
– Как бы это попроще?.. Вы слышали, конечно, что лесов у нас в Сибири тьма? Что в них громадный годовой прирост и мы якобы не вырубаем даже десяти процентов этого прироста? А Легостаев утверждает, что в девственных лесах никакого прироста нет вообще.
– Смело! Но это надо, наверно, доказать?
– Вот-вот! Виктор много лет составляет таблицы, и по ним видно, что прирост в лесах Сибири примерно равен отпаду.
– Так…
– В этом зерно идеи. Если нет прироста – значит, нет целиком перестойных лесов, которые надо сводить сплошь, улавливаете?
– Немного, – протянул я.
– Значит, подход огромной отрасли хозяйства к исходному сырью, наши принципы эксплуатации леса, методы рубок в корне порочны!
– Нет, это здорово!
– А еще тут эти реорганизации. Леса стали ничьими, одного хозяина нет. Разодрали их по себе ведомства, области, колхозы, а еще Ленин говорил, что леса – неделимый национальный фонд.
– У нас вот тоже… – начал было я, но Симагин перебил меня:
– И принципиальному всегда значительно труднее, чем беспринципному. Даже материально. Правда, это не моя мысль – нашего Быкова.
– Друга? – спросил я.
– Не то чтобы друга… Это золотой старикан! Наша лесоводческая совесть…
– Он в экспедиции?
– Нет. – Симагин говорил об этом неизвестном мне Быкове с каким-то особым почтением. – Трудно ему сейчас, и нам вместе с ним. Но жить надо!
– Пережить надо, – уточнил я.
– Да, да! – Он глянул мне в глаза. – И практика, дело!
К сожалению, Симагин не знал, что получилось на практике у меня, когда я вывел свои «страсти» наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55