Наверное, за ночь эти-то речонки и притащили с гор «сало», которое смерзлось на плесе, отрезало путь к низовьям Казыра. «Сало» и сейчас еще плыло по Мастке сплошной массой.
– Главное, зашуговано – дна не видно, – сказал Алеша. – А то бы я попробовал перебрести ее с шестом.
– Еще чего! – возразил Кошурников. – Пропадешь как пить дать. Лесину надо валить на ту сторону…
Они прошли вверх по Мастке – подходящего дерева не было, здесь рос только ольшаник. Так вот почему Громов указал место постройки плота ниже Мастки! Но как же быть? Как прорваться к чистой казырской воде, чтобы срубить там новый плот?
– Ледяной мешок, – обронил Журавлев. – Михалыч, нет ли с собой махорочки?
– Кури. Еще денька на три у нас табаку, а до жилья дней пять. – Он отсыпал товарищу щепотку коричневых крошек. – Действительно, мешок. Но дырочка есть в этом мешке.
И он изложил свой план: перенести вещи по льду на правый берег Казыра, если лед, конечно, выдержит, перекинуть через Малую Мастку дерево – речка течет по кедровнику – и там выйти к воде. Сощурясь, Кошурников вглядывался в противоположный берег.
– Только что-то не видно там ни пихты, ни ели. Этого нам еще не хватало!
– Так я пойду туда, пожалуй, погляжу, – сказал Алеша. – Я полегче вас.
Он подобрал длинную палку, ступил на лед. Отошел метров двадцать, поплясал.
– Крепкий, Михалыч! Ступайте за барахлом – я мигом!
Кошурников следил за ним, пока тот не выбрался на противоположный берег.
До ночлега было километра два. Костя сразу помрачнел, когда Кошурников объяснил ему обстановку. Он с тоской подумал о том, что снова придется гнуться целый день под мешками, слизывать грязный пот, скользить на округлых, подернутых изморозью камнях. Однако теперь он был уверен, что выдержит эту каторгу.
Они собирались долго, тщательно перекладывали сухари, мясо, посуду, инструмент – хотелось сделать мешки более компактными. Ведь теперь надо было таскать груз не только по камням, но и по льду и по дереву, которое они думали свалить на правом берегу через Малую Мастку. Наконец взвалив на плечи по мешку, полезли по камням наверх, потому что к воде здесь скалы падали отвесно.
– Что-то Алеши долго нет, – сказал на отдыхе Костя.
– Ничего! Парень на добром тесте замешен, – отозвался Кошурников, однако и ему в сердце закралась тревога. – Сейчас подойдем к перемычке. Пошли скорей.
Из-за мыска показался лед. Солнце, которое только что взошло, серебрило его мелкими блестками. Вдруг Кошурников заметил, что вдалеке из-под берега выползает темная фигурка.
– Алеша-а! – закричал Кошурников, бросил мешок, кинулся к берегу.
Но Алексей уже поднялся и затрусил мелкой рысцой ему навстречу. Он был мокрый с ног до головы, руки поцарапаны до крови, и скрюченные пальцы не разгибались.
– Как это ты провалился? Хорошо, что живой еще! Что случилось?
Трясясь от холода и приплясывая, Алеша едва проговорил:
– Щеки.
– Что Щеки?
– Пропали Щеки. Пленку замочил. Запалите мне костерок – руки судорогой свело. У меня в холодной воде всегда судороги…
Алеша согрелся немного, дождался, когда Костя уйдет за новым мешком, и сказал:
– Беда, Михалыч, еще одна…
– Что такое?
– Вы правы – пихты там нет. Один кедр.
– Ничего, Алеша, кедровый сделаем. Главное, ты цел.
«22 октября. Четверг
Неудачный день. Утром с Алешей пошли смотреть реку. Оказалось, что выше Мастки река замерзла на протяжении свыше 200 м. Мастку перейти не могли. Речка большая, вся зашугована, перейти можно только по пояс в воде, на что мы, разумеется, не рискнули. Нужно делать мост, но у нас с собой не было топора, да и поблизости нет подходящего дерева, чтобы перебросить сразу с берега на берег.
Решили перейти на правый берег и там делать плот, что чуть не стоило жизни Журавлеву, который провалился под лед и едва выцарапался на берег. Главное, плохо то, что был он один, и если бы не вылез сам, то мы со Стофато хватились бы его не раньше чем часа через два. Однако все обошлось благополучно, если не считать того, что он подмочил пленку и, вероятно, пропала пленка со съемкой порога Щеки.
На правом берегу опять неудача. Нет сухостойной пихты. Придется плот делать кедровый, а он гораздо хуже пихтового.
Ходил вниз по реке ниже Малой Мастки. В одном месте река почти насквозь промерзла, остался узенький проливчик. Если будет мерзнуть таким темпом дальше, то не может быть и речи о дальнейшем путешествии на плоту. Делаю последнюю попытку с плотом».
Кошурников не мог больше писать – так устал за день. Не всякий грузчик согласится на эту работу – таскать мешки по камням, шершавому, но все равно очень скользкому льду, балансировать с грузом на зыбкой молодой кедрушке, перекинутой через глубокую быструю речку. Опасное это было дело. Ведь стоило сорваться с мешком вниз – и все, крышка! Накроет с головой ледяная вода, остудит моментально, завертит, забьет стремительными струями. По льду было тоже не сладко идти. Весь день грело солнце, и с каждым часом ледяное поле подтаивало. Лед становился скользким посредине реки и ненадежным у берегов.
Изыскатели спешили – могла повториться вчерашняя история, только с более печальным концом. Они теперь ходили втроем на некотором расстоянии друг от друга, а у берегов Казыра накидали на лед длинных осиновых жердей. Алеша таскал груз наравне со всеми, но иногда сбрасывал мешок и натужно кашлял – он все-таки здорово простыл вчера. Между прочим, по собственной вине. Оказывается, чтобы убедиться в прочности льда, он прыгнул на него с крутого берега и ухнул по шею. Спасла палка, что была в руках, да сравнительно мелкое место.
Сейчас он храпел у самого огня, подвигался к костру и отодвигался от него с закрытыми глазами, не просыпаясь. А лесу на дрова они натаскали какого попало, в основном это был гибник.
«23 октября. Пятница
Весь день делали плот. Леса под руками нет, приходится рубить далеко от берега и на себе таскать бревна, а кедровые бревна очень тяжелые. Не знаю, как будет плот держаться на воде. Если будет сидеть глубоко, вероятно, придется сделать новый там, где есть пихта.
Погода сегодня исключительно хорошая. Тепло, как летом. Работали в одних рубашках. Лед на реке немного подтаивает. Шуги утром не было. Если такая погода простоит дней 5–6, то поспеем проплыть на плотах, если же опять заморозит, то плоты придется оставить и идти пешком.
Всего по Казыру на сегодняшний день пройдено 100 км, из которых 64 на плоту и 36 на оленях. Эти расстояния, конечно, по трассе. В натуре нужно считать с коэффициентом 1,5. Очень короткий день. Всего светлого времени 10 часов, а за это время много не сделаешь.
Сегодня вечером починка одежды. У всех что-нибудь да надо починить – у кого обувь, у кого одежду. Рвется очень сильно да вдобавок у костра горит ночью. Почти каждую ночь погорельцы. В частности, вчера ночью прогорели у Алеши ватные брюки, а у меня стеганка. Чувствуется общее утомление у ребят, да и у меня тоже. Правда, никто об этом не говорит, однако заметно. Я тоже что-то начал сдавать, нет уже той неутомимой энергии, которая была раньше. Очевидно, сказываются годы».
Плечи ныли – наверно, он набил бревнами синяки. Нет, такая нагрузка, как в эти несколько дней, была явно чрезмерной. Это почувствовал даже он. Что же говорить о Косте? Вечером, шатаясь от усталости Костя пришел к костру с последней порцией дров. Кошурников думал, что он свалится сейчас, не дожидаясь ужина. Однако Стофато терпеливо сидел у костра вместе со всеми, потом поел супу из оленьего мяса и стоически уселся чинить сапоги.
– Однако, и я свои дыры позашиваю, – сказал Кошурников, – за компанию…
– И я тоже штаны прожег, – подал голос Алеша.
Костя связывал и рвал ремешки и снова связывал. Время от времени грел руки в костре, сплевывал в темноту, поглядывал на товарищей, которые бережно, будто бесценный алмаз, передавали друг другу единственную иголку экспедиции.
Вскоре после того, как Стофато забыл мешочек с долотом, гвоздями, нитками, иголками и дратвой, Кошурников обнаружил иголку в своей шапке, а в мешке у Кости нашел завалящий моток белых ниток. Костя некоторое время следил, как осторожно, чтобы не сломать, Кошурников втыкает иглу в телогрейку, и вдруг сказал:
– Это меня проклинать надо. Я иголки и дратву посеял. Растяпа я, свинья…
Алеша медленно поднял голову, хотел что-то сказать, но Кошурников опередил его:
– Никто из нас тебе этих слов не говорил, Костя.
– Вместе с долотом, – упрямо продолжал Стофато. – Это я.
– Н-но? – притворно удивился Алеша, будто только что узнал об этом.
– А ты не тужи, Костя, – сказал Кошурников, – не убивайся – не вернешь же теперь.
…Кошурников спрятал дневник, глянул на ребят. Они лежали рядом, прижавшись друг к другу. Но Стофато все вздыхал почему-то, кашлял, поднимал иногда голову и снова кидал ее на мешок.
– Михалыч! – вдруг окликнул он. Голос его был свежий и крепкий. – Что я вам скажу, Михалыч! Алексей! Жене не сказал бы, а вам скажу. Вот ты, Алеша, ты бы пошел сейчас под Сталинград? Ну, вообще на фронт?
Журавлев рывком приподнялся. Спросонья он ошалело моргал глазами, дышал коротко, отрывисто, и при каждом выдохе грудь его тяжело опадала.
– На фронт? А че? Было б курево…
– Но это ты, Алешка, это вы! Вы не знали, а я ведь был другой. Но теперь… товарищи! Михалыч! У меня вот на днях, я сейчас высчитал, должен ребенок родиться. А я пойду! Мне не страшно. Я узнал, какие бывают люди. Михалыч! Дайте вашу руку…
От неожиданности Кошурников не мог сказать ни слова, только ощутил большие и твердые мозоли на тонкой ладони товарища.
– Да ложись ты, чумовой, – заворчал Алеша низким, охрипшим голосом. – Тоже мне философ…
Назавтра они миновали такие же, как перед Щеками, водяные грибы, очень удачно проскочили безымянный порог, хорошо провели плот через четыре шиверы, хотя зацепляли за камни не раз. И тут увидели, что на мягком повороте реку от берега до берега стянуло льдом.
Снова бросать плот? Плот, который достался таким нечеловеческим напряжением сил!
В молчании прошло несколько тягостных минут. У кромки предательской перемычки звонко хлюпала сизая волна. Вода была и за этим ледяным перехватом. Три обросших, усталых человека жадно смотрели на нее, желанную, но недосягаемую. Плот глубоко осел под берегом. Он был для них самой большой драгоценностью. Неужели придется за перехватом опять валить смоляные лесины, таскать по колоднику тяжелые, будто свинцовые, бревна? Силы-то уж не те, и покрытые синяками плечи болят от вчерашней каторжной работы. А главное, уйдет время. Им дорог был теперь каждый час. Если морозы не скуют реку, через несколько дней изыскатели будут на погранзаставе.
– Недолго же он нам послужил, – сказал наконец Костя Стофато, закуривая. Едва слышно пискнула спичка, брошенная в воду.
– А пихты и здесь нет, – оглядев берега, проговорил Кошурников. Он глубоко затянулся табачным дымом. – Хотя гибник и кончился. Снова таскать за перехватом кедровые комли…
– Надоело, по правде говоря, – сказал Алеша. – Плечи болят.
Кошурников в задумчивости пошел к берегу, а Журавлев скинул мокрый плащ, спрыгнул на лед и в ярости начал бить стяжком по ледяной кромке. Отломился большой кусок. Бездействие сейчас было хуже всего, и Алеша кинулся на лед, наверно, для того, чтобы отогнать тяжелые мысли.
– Попробуем прорубиться, ребята, – сказал Кошурников, возвратившись. – Где наша не пропадала! Тем более что лед подтаял…
Алеша стал насекать топором глянцевитую белую поверхность, а двое обламывали кромку. Богатырски размахиваясь, Кошурников крушил лед тяжелой вагой. Ознобили неловкими ударами руки, вымокли, а за два часа работы прошли лишь половину перемычки. Во время чая Кошурников внимательно оглядел небо.
– Тучи идут, снова теплеет, – повеселев, сказал он. – Нам бы пробиться к Базыбаю. От этого порога до жилья рукой подать. Скоро, правда, Китатский будет – крепкий орешек. Но Громов говорил, что его можно пройти боковой протокой. А от Базыбайского три дня, дольше не протянемся. Там километров пятьдесят всего до погранзаставы…
Он достал мешочек с табаком, отсыпал всем по маленькой щепотке. Алеша отрицательно мотнул жесткой свалявшейся бородой:
– Все!
– Что «все»? Ты это что, паря?
– Бросил, – просипел Алеша. У него после «купания» совсем пропал голос. – Давно собирался, а сейчас – все! И не растравляйте меня, Михалыч. Слово дал…
Кошурников начал курить еще мальчишкой, в партизанском отряде, и дымил напропалую всю жизнь, заменяя в случае нужды ужин доброй затяжкой. Он вечно посмеивался над бросающими курить, однако в душе завидовал им. Правда, здоровье у него было железное, и он продолжал дымить почем зря. Но неужели Алеша так силен, что в такой момент решился?
Снова ступили на лед. Дело пошло хуже – давала себя знать нагрузка последних дней. Стало темнеть. Кошурников сказал:
– Идите, ребята, на берег. Дрова собирайте. Придется и ночевать здесь. А я подолблю еще, пока видно.
Через полчаса он пришел к костру мокрый, ссутулившийся. Ребята лежали у жаркого огня на кедровых ветках.
– Метров десять осталось. Завтра утром продолбим, – сказал Кошурников виновато. – К костру, знаете, тянет, сил нет…
Но молодые инженеры не слышали его, спали. На огне стояла большая кастрюля, и вода в ней уже наполовину выкипела. Кошурников сходил на плот, принес мешок с продуктами, отрубил мяса. Еще вчера у них кончилось масло. Кончились вообще все продукты, кроме сухарей, оленины и соли. Оставалась, правда, одна буханка хлеба, но трогать ее не хотелось. Каждый ужин Кошурников говорил:
– У нас, ребята, еще целая буханка хлеба. Жить можно…
Хотел и сейчас он это сказать, но товарищи спали.
И хорошо, пусть спят! Молодцы, что под кедром лагерь разбили, а то начал накрапывать дождь.
Вскоре дождь усилился, сплошной водяной стеной обгородил могучий кедр, плотная хвоя которого до утра будет держать воду, не пустит к нижним сучкам. Какое это все-таки золотое дерево! Правда, смоляное очень оно и поэтому тяжелое, однако в остальном к нему претензий быть не может.
Главное, ночевать под ним сухо. Дождевые капельки мягко падают на длинные кедровые иглы, расплываются по сучьям, пропитывают кору ствола, зеленый мох. Дерево стоит, налитое водой, но под ним сухо, мягко, покойно. А вокруг все шумит, трепещет под дождем. Каждая капелька падает неслышно. Десять капель издают мышиный шорох, а миллиард – такой шум, что надо действительно устать, чтобы спать под этот глухой таежный гул…
Как всегда по вечерам, Кошурников достал блокнот.
«24 октября. Суббота
Ночевка на правом берегу Казыра, на устье ручья, что впадает в Казыр на 1918-м пикете. Опять не повезло сегодня. Отплыли хорошо. Хорошо, даже очень хорошо прошли порог ниже устья Малой Мастки. Благополучно прошли еще 4 шиверы, и на поворе реки нас постигла неудача.
Река замерзла на протяжении около 200 м. Сначала думали бросить плот, но потом осмотрел место, посмотрел лед и решил прорубаться. Прошли сквозь лед метров 150–170. Выручили два теплых дня – вчера и сегодня. Лед подтаял и довольно легко долбился. Очень хотелось сегодня пройти Китатский порог, но ничего не поделаешь, против природы не попрешь. Сейчас идет дождь – это хорошо. Поднимется температура воды, и растают перехваты, которые, вероятно, ожидают нас еще впереди. Плохо только то, что вместе с этим растает и наше мясо, которое за последнее время так хорошо замерзло.
Ниже впадения Малой Мастки опять пошла живая тайга по обоим берегам. Ехать приятнее. Уж очень безотрадное впечатление производит этот погибший лес.
Против впадения Большой Мастки на правом берегу взял образцы гранит-порфира и жилы, которая прорезает его. Ребятки намаялись на льду и спят. Я готовлю ужин. Завтра при благоприятных условиях пройдем километров 20».
Мясо сварилось. Кошурников растолкал товарищей.
– К столу прошу! К столу!
Когда поели и откинулись на ветки, Кошурников сказал сквозь сон:
– У нас еще целая буханка хлеба есть. Жить можно, ребята.
Дождь среди ночи перестал. Однако вода не успела уйти в землю. Мороз остановил ее и превратил на поверхности в широкие ледяные окна. Мох, из которого вчера, как из губки, отжималась под ногами вода, стал твердым, будто камень. Мороз показал, кто сейчас в тайге настоящий хозяин. Он хватал и останавливал воду на лету. На деревьях и кустах висели прозрачные гирлянды. Они едва слышно позванивали под ветерком.
Изыскатели поели холодной оленины, погрелись чайком и, спустившись к реке, быстро прорубили остаток ледяной перемычки.
– Ну, ребята, Китат скоро! – сказал Кошурников, берясь за переднюю гребь. – Если протащим плот протокой, о которой говорил Громов, то денька через три-четыре в бане будем мыться. С заставы в Абакан двинем, а оттуда – домой…
– Деньги есть у нас, Михалыч?
– Туго с этим делом. Шестьдесят два рубля всего осталось.
– Не беда, – сказал Алеша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55