Днем оттягивают плечи раскисшие от сырости полушубки, морозными ночами они становятся заскорузлыми, каляными и почти не греют…
Он долго еще лежал с открытыми глазами, подрагивая от холода.
– О чем думаете, Михалыч? – спросил сиплым голосом Алеша, которому, видно, тоже не спалось.
– Да ни о чем. – Кошурников постарался придать спокойствие своему голосу. – А когда мне не о чем думать, Алеша, я решаю одну задачку шахматную. Заковыристая трехходовка Самуэля Лойда. Вот уже пять лет не решается, все варианты попробовал. Чувствую, какой-то бешеный ход нужен. У него все задачки такие. Ты играешь в шахматы?
– Нет, – почему-то рассмеялся в темноте Алеша и шумно вздохнул: – Эх, Михалыч…
– Жаль, что ты не шахматист, порешали бы вместе. Ну, спокойной ночи.
И он сделал вид, что засыпает.
СЮДА, СЧАСТЬЕ, СЮДА!
Но, видно, судьба хотела, чтобы мы вконец испытали все невзгоды, которые могут грянуть в здешних странах над головой путника.
Н. Пржевальский
Когда ребята заснули, Кошурников разулся. Он долго грел у костра босые ноги и сушил прокисшие грязные портянки. Потом собрал остатки Алешиных ботинок, взял с плаща гвоздики.
Обувь была сейчас для изыскателей проблемой номер один. Ведь тайга есть тайга. Будь у тебя даже сколько угодно еды, одежды и сил – пропадешь ни за грош в зимней тайге без хорошей обувки. Сейчас бы изыскателей выручила любая обувь: пусть ботинки на деревянном ходу, пусть стеганые бурки с шахтерскими галошами или даже лапти – ведь носили их деды и не жаловались.
Кошурников отхватил от полушубка продолговатый кусок овчины, сделал из него стельки. Потом порезал на тонкие ремешки пояс от патронташа, обмотал ими передки сапог, стал обуваться. Вдруг он заметил, что ноги у него будто потяжелели. Потянул штанину, надавил пальцем на лодыжку. Осталась ямка. Почти спокойно пришел к выводу, что ноги стали пухнуть. Что же тогда с ногами у Кости? Стофато уже не сушил свои пропитанные водой валенки. Сегодня вечером он попросил Кошурникова вынести пимы на ветерок, чтобы они замерзли. Пимы были тяжеленными, из них пахло падалью…
Вечер все тянулся и тянулся. Кошурников достал часы. Не было еще и полуночи. Какими долгими стали вечера! Зато день уменьшался на глазах. Странная получалась ситуация: изыскатели спешили, торопились, чтоб уйти от зимы, но вынуждены были большую часть суток сидеть, не продвигаясь ни на один метр. Ведь в темноте не пойдешь – пара пустяков сломать ногу, К тому же вечером резко понижалась температура, и промокшие плащи и полушубки вставали колом…
Кошурников нащупал в кармане кителя блокнот и карандаш.
«28 октября. Среда
Левый берег Казыра, пикет 1666. Исключительно тяжелый в смысле ходьбы день. С 6 часов утра пошел снег и шел хлопьями весь день и сейчас идет (23 часа). Навалило сантиметров 15, а главное – все это повисло на деревьях и падает при малейшем прикосновении. В результате к вечеру все были мокрые до нитки. Журавлев шел без плаща и промок насквозь. Меня несколько спас плащ. За день прошли всего 10 км по трассе. В натуре это километров 12–15.
Завтра пройдем Базыбай, а там, если река не имеет тенденции замерзнуть, сделаем плот и поплывем. У меня сегодня за день пропали сапоги. Или я их сжег во время сушки, или на подошвах была гнилая кожа, но в результате подошвы на обоих сапогах пропали.
Утром перешли речку Бачуринку по льду на устье, днем прошли мимо реки Соболинки, впадающей с правого берега. Около устья Соболинки на правом берегу зимовье. Соболинка впадает в Казыр на одном уровне.
По левому берегу все время тянется широкая терраса. От пикета 1660 до пикета 1690 горизонтали изображены неверно, здесь ровная терраса шириной 1–1,5 км, а на карте указан довольно крутой подъем от реки. При трассировании не следует идти берегом, а излучину Казыра нужно срезать, что даст сокращение длины километра на 2,5 при минимальных работах.
Продовольствия осталось мало, хлеба на два дня при экономном расходовании. Табаку на один день. Полагаемся на мясо».
…С продуктами худо. Хлеба, главное, нет совсем. Придется, наверно, теперь есть по одному сухарю в день. Утром – бульон на оленьем мясе, в обед – мясо от завтрака и чай. Вечером горячее мясо, бульон и сухарь. Надо меньше тратить времени на обед, а то и так день короткий…
Кошурников заснул незаметно и увидел во сне, будто варит он в кастрюле картошку-рассыпку, а потом ест ее, бархатистую, горячую и невыразимо вкусную. Ночью он просыпался от холода, поправлял костер, грелся и снова укладывался на пихтовые ветки.
Утром сказал:
– Какой я сон видел! – Он хотел было рассказать про картошку, но вовремя спохватился. – Сына видел, Женьку. Дерется будто бы с Ниночкой, а я их разнимаю.
Он насупился и спрятал глаза. Ну зачем ребят расстраивать, когда с продуктами такая беда? А если б им сейчас картошки! Вот было бы радости! Однако чудо не могло произойти…
Днем Кошурников снова отстал от своих товарищей.
– Идите потихоньку, ребята. Догоню.
Они побрели дальше, а он полез на приверху, где из-под снега торчали густые метлы малинника. Но черные, гнилые ягоды есть не будешь – отрава. Засохший шиповник под берегом тоже был безвкусным и жестким, как опилки. Если б лето! В низинках растет сочная и острая черемша, или, как ее называют под Томском, калба. А рядом кислица, черная смородина, костяника, малина, черемуха – да разве перечислишь все таежные дикоросы! А по весне можно есть корешки кандыка, вкусные пучки, мучнистые и сладкие луковицы саранок…
Сейчас все это пропало, скрылось под снегом. Правда, луковица саранки и зимой живет, но как ее найдешь? Один раз ему показалось, что он увидел стебель саранки. Сдвинул вокруг снег, копнул топором мерзлую землю, однако это оказался стебелек не то горицвета, не то сон-травы. Разорить бы дупло белки либо бурундука – там полно крупных ядреных орехов. Да разве эти шустрые зверушки поселятся у реки, на бойком месте, куда все население тайги сбегается на водопой? Может, поискать шишку-падунец?
Кошурников выбрал кедр поразвесистее, порылся палкой в жухлой траве, но ничего не нашел. Под другим кедром тоже. Обрадовала стоящая подле молодая кедрушка – выкатил из-под корня пару шишек. Однако орешки в них были склеваны кедровкой – пестрой хлопотливой пичугой. Нет, если нельзя добыть зверя, не пропитаешься в зимней тайге! Сейчас что-то ни птицы не видно, ни зверя. Хоть бы дятла снять либо белку. Нет ничего…
У елки осторожно чиркнул спичкой, поджег янтарную смолу, натопил вязкой серки. Ребят догонял долго, взмок даже весь. Они шли молча, тяжело волоча ноги.
– Пожуйте серки.
Алеша попробовал.
– Еловая, – сказал он. – С лиственницы-то помягче будет.
– Нету лиственницы здесь. Пошли, что ли? Базыбай скоро…
Загребая ногами свежий снег, они двинулись дальше по гачедеру и колоднику.
Во время дневного чая Кошурников сказал:
– Видел я сегодня зубы лося на осине. Но, правда, несвежие. А если б убить сейчас сохатого…
Потом Алеша шел рядом с Кошурниковым и расспрашивал его об изысканиях разных дорог. А Кошурникову хотелось мечтать о том, как бы хорошо на самом деле сейчас свалить сохатого. Они бы тогда никуда не пошли. Заготовили бы дров, сделали плотный шалаш и жгли бы добрый костер. Ведь их все равно скоро начнут искать. А то дождаться, когда забережки прочные образуются, и по ним, как по асфальту, можно пройти эти оставшиеся несколько десятков километров.
Но все это зависело от лося. А следов его нет. Наверно, весь зверь ушел в гольцы. Там нет глубоких снегов – ветры все в долину сдувают, и волки не доберутся туда…
…Скоро ли Базыбай? Громов велел бросать перед ним плот – это, говорил, не порог, а чертова мельница. Но неужели после Щек и Китата их можно чем-то удивить? Интересно…
К вечеру дошли до Базыбайского порога. Казыр собирался здесь в узком гранитном горле, падал почти с трехметровой высоты. По камням бился в судорогах и глухо ревел. В рыбацком домике под порогом, куда вошли изыскатели, лежали старые, сгнившие сети, берестяные поплавки, в углу стояло запыленное полведерко дегтя. Пищи никакой, одежды и обуви тоже. Изнутри стены домика, будто бархатом, были покрыты толстым слоем сажи.
Но у них была хоть крыша над головой. Дом отапливался по-черному. Сложенная из камней грубая печка стояла посреди избушки. Ее затопили, но пришлось бежать наружу – дым невыносимо ел глаза.
– Под кедром лучше, – сказал Кошурников, – хотя и стосковались мы по жилищу – спасу нет.
– Кто хочет, пусть идет под кедр. – Костя был явно не в духе.
– В избушке не дует и снега нет, – поспешил все загладить Алеша. – Хотя можно и под кедром. Где, как говорит Михалыч, наша не пропадала!..
Кошурников обнял Журавлева. Они вдвоем сейчас очень были нужны Косте, характер которого подвергался главному испытанию.
В домике Кошурников долго перебирал брошенные сети, разыскивая более или менее крепкие бечевки. Потом взялся за дневник. Писать было лучше лежа – не так щипало глаза.
«29 октября. Четверг
Пикет 1585. Порог Базыбай. Дом рыбака. За день пройдено по трассе 8 км, что составляет километров 12 в натуре. Порог проходили уже в потемках, так что видел его плохо. Обратило на себя внимание, что вся река здесь собирается в сливе шириной не более 7-10 м. Шуму много. Собственно, порог состоит из одного главного слива, совершенно непроходимого ни на плотах, ни на лодках. Выше этого слива имеются несколько шивер и перекатов, которые при малой воде легко проходимы.
Перешли реку Сиетку. Речка маленькая, и в самое половодье, вероятно, ее можно перейти бродом. Начиная со Спиридоновской шиверы по левому берегу большие заросли малины. В нынешнем году было очень много ягод, и все они посохли и висят почерневшие и никуда не годные. Начал попадаться крупный березняк и осинник. Встречаются экземпляры диаметром до 70 см. Из хвойных преимущественно пихта и кедр, меньше ель, лиственницы совсем нет.
Зверя мало. Медведь лег, его следов давно уже не видно, сохатый и изюбр, вероятно, подались на зиму на северные склоны Саян, так как здесь очень много снегу. Кстати, снег продолжает валить. Выпало уже очень много, что очень мешает идти. Мы буквально за собой с Саян тянем зиму. Снег нас просто преследует и не дает убежать. Однако надеюсь, что в районе Курагино – Минусинск снега еще нет и я застану осень, очень позднюю, но все-таки без снега».
Вечер этот казался длинным-длинным. Разделили на три равные части последний сухарь. Поделали из бересты треугольные стаканчики – чуманы, зачерпывали из кастрюли и медленно пили соленую воду с едва уловимым запахом оленины. Кошурников знал, что с потом у них выходит много соли, и щедро солил суп. Он и чай стал пить соленым.
Хотелось курить. Как о несбыточном счастье, Кошурников грезил о щепотке самосада. Легкие, сердце, мозг, кровь, жилы, кости требовали хотя бы одной затяжки, после которой по телу разливается горькая сладостная истома…
Дневник отвлек его немного. Неужели ребята не мучаются, особенно Алешка, который не курит уже с неделю? Кошурников взглянул на товарищей. Костя весь вечер методично и неторопливо жевал серку, но сейчас с отвращением выплюнул ее:
– Еще больше есть хочется от этой штуки. И курить…
К горлу Кошурникова мгновенно подступила тошнота. Было бы счастьем встретить сейчас пограничников, у которых рюкзаки набиты консервами, а кисеты – томской либо канской махорочкой! Счастьем было бы встретить медведя. Кошурников, не задумываясь, пошел бы на него с топором. А еще лучше, если бы лето сейчас! В крайнем случае пошли бы босиком по отмелям Казыра и ели бы всю дорогу малину.
Кошурников долго смотрел на темный снег и вдруг отчетливо увидел лесную поляну, покрытую синими колокольцами водосбора и розовыми горлянками… «Стоп! Уж не галлюцинация ли? Не хватало еще спятить мне. А ребятам надо сейчас силу показать, Костя особенно нуждается в этом». Кошурников открыл глаза, встряхнул головой, и сразу все стало на свои места: заснеженная чужая тайга, тяжелые черные холмы, дымная изба, утомленные голодные товарищи…
– Может быть, о другом поговорим? – спросил Алеша, не отрывая взгляда от вишневых углей в печке. – Михалыч, помните, мы начали разговор о счастье? Что это ваш отец по-латыни говорил насчет счастья?
Кошурникова вдруг пронзила мысль: «Ведь Алешка все понимает! А разговоры, которые он затевает, не жалея своего простуженного горла, – это же для всех нас! Чтоб не было тягостного молчания – страшной болезни одиночества. И курить он бросил, чтобы нам с Костей досталась лишняя крошка махорки! Умница ты, Алеша, но что же отвечать тебе?»
– Костя, – сказал Кошурников. – Костя, что ты считаешь счастьем?
– Увидеть сына либо дочку. В общем, что там родилось. – Костя мечтательно посмотрел в темноту, с опаской оглянулся на Алешу. – И поесть бы, как до войны…
– Ну и что, Михалыч? – снова подал голос Алеша. – Как вы-то смотрите на счастье? Я ведь о другом счастье спрашиваю, понимаете?
– Понимаю.
Кошурникову думалось с трудом. Он слишком устал. Начало сказываться, что он всю дорогу лоцманил на передней греби, плотничал, палил ночами костер, вел записки экспедиции. Но отец бы одобрил его работу. Кошурников вспомнил, как отец первый раз показал ему теодолит. Мальчишка нашел Полярную звезду и заявил, что хочет все время смотреть в эту волшебную трубу. «Per aspera ad astra!» – смешно вскричал тогда отец, подняв руки к небу.
Спустя годы сын тоже стал прокладывать железные дороги. Свертывая изыскательскую партию где-нибудь в Кузбассе или Хакасии, на Урале или Алтае, он в последнюю ночь выносил из палатки теодолит, и рабочие, техники, кухарки смотрели через него на звезды. Невыразимо прекрасными были эти минуты. Они возвышали мысли, помогали людям осознавать свое место на земле. Ведь идеал изыскателя – кратчайшее расстояние и минимальные уклоны – давался тяжким и бесконечно честным трудом, результаты которого скажутся не скоро, и только будущие поколения соотечественников рассудят, любил ли этот инженер свою Родину и свой народ…
Но как все это объяснить ребятам? Кошурников чувствовал на себе вопросительный взгляд Журавлева и понимал, что должен отвечать.
– Счастье! Я никогда на эту тему не говорил, Алеша – начал он, подняв тяжелую голову. – Понимаешь, счастье, о котором ты спрашиваешь, – это осуществление мечты, достижение цели, идеала, что ли. До войны я на каждый год планировал себе счастье. Сейчас надо хорошо делать все, что заставят. А после победы мечтаю проложить невиданную трассу. Непонятное объяснение счастья, Алеша?
– Вы настоящий человек, Михалыч! – Прикрыв широкой ладонью глаза, Алеша придвинулся вплотную к горячим камням.
В избушке было тихо, а на дворе разгулялась непогода. С неба падал и падал густой снег. Оседал на елках и пихтах, вил воронки вокруг осиновых комлей, собирался в кустах рыхлыми сувоями. А в логу, что тянулся у самого домика, уже намело по пояс, и вряд ли этот забой теперь растает до лета…
…Рыбаки не придут сюда. Хариуса, омуля и тайменя полно и ниже Базыбая. А белковать еще рано, так что охотники тоже не встретятся. Пограничники могли бы выручить, но ведь катер не пройдет сюда – ледяные перехваты не пустят. На лыжах только…
«До жилья осталось 58 км, а может быть, и меньше, если встретим рыбаков, охотников или пограничников. И то, и другое, и третье очень желательно, так как с продуктами дело обстоит очень плохо. Сухарей собственно сухарных крошек, осталось на один день. Мяса в той норме, как мы его потребляем, – на четыре дня. Табак сегодня кончился. Это портит настроение. Идти очень тяжело, несмотря на небольшой груз, который несет каждый из нас. Хуже всех чувствует себя Стофато, он идет очень плохо, все время падает и сильно устает. Стал раздражительным, а это уже плохой признак. Лучше всех чувствует себя Журавлев, а я средний. Правда, мне идти значительно тяжелее, так как я в сапогах, а Алеша в пимах».
Кошурников, подкладывая дрова, обжег руку, помотал ею в воздухе.
– Михалыч! – сказал вдруг Алеша. – Вам ведь невмоготу огонь всю ночь поддерживать.
– Да ничего.
– Нет, давайте уж так: половину ночи я топлю, половину вы.
– Ну давай. Только трудно это тебе будет.
– Вы что? – раздался высокий голос Кости. – Вы что, меня за человека не считаете? Я тоже дежурить буду.
– Тогда совсем хорошо, – обрадовался Кошурников, и глаза его заблестели. – Знаешь, что сейчас скажет Европа? А?
– Знаю, – коротко отозвался Костя и будто переменился сразу, повеселел.
«С сегодняшнего дня установили трехсменное ночное дежурство: с 21 до 24, 0–3, 3–6; это в отношении присмотра за костром и приготовления завтрака, а то до сего времени я был штатным кочегаром – топил всю ночь, а ребята спали, как суслики.
Завтра день еще пойдем пешком – хочу посмотреть, как ведет себя река. Во всяком случае, пока ничего радостного не предвидится, так как выше порога есть перехват и ниже порога река тоже замерзла, на большом протяжении или нет – не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Он долго еще лежал с открытыми глазами, подрагивая от холода.
– О чем думаете, Михалыч? – спросил сиплым голосом Алеша, которому, видно, тоже не спалось.
– Да ни о чем. – Кошурников постарался придать спокойствие своему голосу. – А когда мне не о чем думать, Алеша, я решаю одну задачку шахматную. Заковыристая трехходовка Самуэля Лойда. Вот уже пять лет не решается, все варианты попробовал. Чувствую, какой-то бешеный ход нужен. У него все задачки такие. Ты играешь в шахматы?
– Нет, – почему-то рассмеялся в темноте Алеша и шумно вздохнул: – Эх, Михалыч…
– Жаль, что ты не шахматист, порешали бы вместе. Ну, спокойной ночи.
И он сделал вид, что засыпает.
СЮДА, СЧАСТЬЕ, СЮДА!
Но, видно, судьба хотела, чтобы мы вконец испытали все невзгоды, которые могут грянуть в здешних странах над головой путника.
Н. Пржевальский
Когда ребята заснули, Кошурников разулся. Он долго грел у костра босые ноги и сушил прокисшие грязные портянки. Потом собрал остатки Алешиных ботинок, взял с плаща гвоздики.
Обувь была сейчас для изыскателей проблемой номер один. Ведь тайга есть тайга. Будь у тебя даже сколько угодно еды, одежды и сил – пропадешь ни за грош в зимней тайге без хорошей обувки. Сейчас бы изыскателей выручила любая обувь: пусть ботинки на деревянном ходу, пусть стеганые бурки с шахтерскими галошами или даже лапти – ведь носили их деды и не жаловались.
Кошурников отхватил от полушубка продолговатый кусок овчины, сделал из него стельки. Потом порезал на тонкие ремешки пояс от патронташа, обмотал ими передки сапог, стал обуваться. Вдруг он заметил, что ноги у него будто потяжелели. Потянул штанину, надавил пальцем на лодыжку. Осталась ямка. Почти спокойно пришел к выводу, что ноги стали пухнуть. Что же тогда с ногами у Кости? Стофато уже не сушил свои пропитанные водой валенки. Сегодня вечером он попросил Кошурникова вынести пимы на ветерок, чтобы они замерзли. Пимы были тяжеленными, из них пахло падалью…
Вечер все тянулся и тянулся. Кошурников достал часы. Не было еще и полуночи. Какими долгими стали вечера! Зато день уменьшался на глазах. Странная получалась ситуация: изыскатели спешили, торопились, чтоб уйти от зимы, но вынуждены были большую часть суток сидеть, не продвигаясь ни на один метр. Ведь в темноте не пойдешь – пара пустяков сломать ногу, К тому же вечером резко понижалась температура, и промокшие плащи и полушубки вставали колом…
Кошурников нащупал в кармане кителя блокнот и карандаш.
«28 октября. Среда
Левый берег Казыра, пикет 1666. Исключительно тяжелый в смысле ходьбы день. С 6 часов утра пошел снег и шел хлопьями весь день и сейчас идет (23 часа). Навалило сантиметров 15, а главное – все это повисло на деревьях и падает при малейшем прикосновении. В результате к вечеру все были мокрые до нитки. Журавлев шел без плаща и промок насквозь. Меня несколько спас плащ. За день прошли всего 10 км по трассе. В натуре это километров 12–15.
Завтра пройдем Базыбай, а там, если река не имеет тенденции замерзнуть, сделаем плот и поплывем. У меня сегодня за день пропали сапоги. Или я их сжег во время сушки, или на подошвах была гнилая кожа, но в результате подошвы на обоих сапогах пропали.
Утром перешли речку Бачуринку по льду на устье, днем прошли мимо реки Соболинки, впадающей с правого берега. Около устья Соболинки на правом берегу зимовье. Соболинка впадает в Казыр на одном уровне.
По левому берегу все время тянется широкая терраса. От пикета 1660 до пикета 1690 горизонтали изображены неверно, здесь ровная терраса шириной 1–1,5 км, а на карте указан довольно крутой подъем от реки. При трассировании не следует идти берегом, а излучину Казыра нужно срезать, что даст сокращение длины километра на 2,5 при минимальных работах.
Продовольствия осталось мало, хлеба на два дня при экономном расходовании. Табаку на один день. Полагаемся на мясо».
…С продуктами худо. Хлеба, главное, нет совсем. Придется, наверно, теперь есть по одному сухарю в день. Утром – бульон на оленьем мясе, в обед – мясо от завтрака и чай. Вечером горячее мясо, бульон и сухарь. Надо меньше тратить времени на обед, а то и так день короткий…
Кошурников заснул незаметно и увидел во сне, будто варит он в кастрюле картошку-рассыпку, а потом ест ее, бархатистую, горячую и невыразимо вкусную. Ночью он просыпался от холода, поправлял костер, грелся и снова укладывался на пихтовые ветки.
Утром сказал:
– Какой я сон видел! – Он хотел было рассказать про картошку, но вовремя спохватился. – Сына видел, Женьку. Дерется будто бы с Ниночкой, а я их разнимаю.
Он насупился и спрятал глаза. Ну зачем ребят расстраивать, когда с продуктами такая беда? А если б им сейчас картошки! Вот было бы радости! Однако чудо не могло произойти…
Днем Кошурников снова отстал от своих товарищей.
– Идите потихоньку, ребята. Догоню.
Они побрели дальше, а он полез на приверху, где из-под снега торчали густые метлы малинника. Но черные, гнилые ягоды есть не будешь – отрава. Засохший шиповник под берегом тоже был безвкусным и жестким, как опилки. Если б лето! В низинках растет сочная и острая черемша, или, как ее называют под Томском, калба. А рядом кислица, черная смородина, костяника, малина, черемуха – да разве перечислишь все таежные дикоросы! А по весне можно есть корешки кандыка, вкусные пучки, мучнистые и сладкие луковицы саранок…
Сейчас все это пропало, скрылось под снегом. Правда, луковица саранки и зимой живет, но как ее найдешь? Один раз ему показалось, что он увидел стебель саранки. Сдвинул вокруг снег, копнул топором мерзлую землю, однако это оказался стебелек не то горицвета, не то сон-травы. Разорить бы дупло белки либо бурундука – там полно крупных ядреных орехов. Да разве эти шустрые зверушки поселятся у реки, на бойком месте, куда все население тайги сбегается на водопой? Может, поискать шишку-падунец?
Кошурников выбрал кедр поразвесистее, порылся палкой в жухлой траве, но ничего не нашел. Под другим кедром тоже. Обрадовала стоящая подле молодая кедрушка – выкатил из-под корня пару шишек. Однако орешки в них были склеваны кедровкой – пестрой хлопотливой пичугой. Нет, если нельзя добыть зверя, не пропитаешься в зимней тайге! Сейчас что-то ни птицы не видно, ни зверя. Хоть бы дятла снять либо белку. Нет ничего…
У елки осторожно чиркнул спичкой, поджег янтарную смолу, натопил вязкой серки. Ребят догонял долго, взмок даже весь. Они шли молча, тяжело волоча ноги.
– Пожуйте серки.
Алеша попробовал.
– Еловая, – сказал он. – С лиственницы-то помягче будет.
– Нету лиственницы здесь. Пошли, что ли? Базыбай скоро…
Загребая ногами свежий снег, они двинулись дальше по гачедеру и колоднику.
Во время дневного чая Кошурников сказал:
– Видел я сегодня зубы лося на осине. Но, правда, несвежие. А если б убить сейчас сохатого…
Потом Алеша шел рядом с Кошурниковым и расспрашивал его об изысканиях разных дорог. А Кошурникову хотелось мечтать о том, как бы хорошо на самом деле сейчас свалить сохатого. Они бы тогда никуда не пошли. Заготовили бы дров, сделали плотный шалаш и жгли бы добрый костер. Ведь их все равно скоро начнут искать. А то дождаться, когда забережки прочные образуются, и по ним, как по асфальту, можно пройти эти оставшиеся несколько десятков километров.
Но все это зависело от лося. А следов его нет. Наверно, весь зверь ушел в гольцы. Там нет глубоких снегов – ветры все в долину сдувают, и волки не доберутся туда…
…Скоро ли Базыбай? Громов велел бросать перед ним плот – это, говорил, не порог, а чертова мельница. Но неужели после Щек и Китата их можно чем-то удивить? Интересно…
К вечеру дошли до Базыбайского порога. Казыр собирался здесь в узком гранитном горле, падал почти с трехметровой высоты. По камням бился в судорогах и глухо ревел. В рыбацком домике под порогом, куда вошли изыскатели, лежали старые, сгнившие сети, берестяные поплавки, в углу стояло запыленное полведерко дегтя. Пищи никакой, одежды и обуви тоже. Изнутри стены домика, будто бархатом, были покрыты толстым слоем сажи.
Но у них была хоть крыша над головой. Дом отапливался по-черному. Сложенная из камней грубая печка стояла посреди избушки. Ее затопили, но пришлось бежать наружу – дым невыносимо ел глаза.
– Под кедром лучше, – сказал Кошурников, – хотя и стосковались мы по жилищу – спасу нет.
– Кто хочет, пусть идет под кедр. – Костя был явно не в духе.
– В избушке не дует и снега нет, – поспешил все загладить Алеша. – Хотя можно и под кедром. Где, как говорит Михалыч, наша не пропадала!..
Кошурников обнял Журавлева. Они вдвоем сейчас очень были нужны Косте, характер которого подвергался главному испытанию.
В домике Кошурников долго перебирал брошенные сети, разыскивая более или менее крепкие бечевки. Потом взялся за дневник. Писать было лучше лежа – не так щипало глаза.
«29 октября. Четверг
Пикет 1585. Порог Базыбай. Дом рыбака. За день пройдено по трассе 8 км, что составляет километров 12 в натуре. Порог проходили уже в потемках, так что видел его плохо. Обратило на себя внимание, что вся река здесь собирается в сливе шириной не более 7-10 м. Шуму много. Собственно, порог состоит из одного главного слива, совершенно непроходимого ни на плотах, ни на лодках. Выше этого слива имеются несколько шивер и перекатов, которые при малой воде легко проходимы.
Перешли реку Сиетку. Речка маленькая, и в самое половодье, вероятно, ее можно перейти бродом. Начиная со Спиридоновской шиверы по левому берегу большие заросли малины. В нынешнем году было очень много ягод, и все они посохли и висят почерневшие и никуда не годные. Начал попадаться крупный березняк и осинник. Встречаются экземпляры диаметром до 70 см. Из хвойных преимущественно пихта и кедр, меньше ель, лиственницы совсем нет.
Зверя мало. Медведь лег, его следов давно уже не видно, сохатый и изюбр, вероятно, подались на зиму на северные склоны Саян, так как здесь очень много снегу. Кстати, снег продолжает валить. Выпало уже очень много, что очень мешает идти. Мы буквально за собой с Саян тянем зиму. Снег нас просто преследует и не дает убежать. Однако надеюсь, что в районе Курагино – Минусинск снега еще нет и я застану осень, очень позднюю, но все-таки без снега».
Вечер этот казался длинным-длинным. Разделили на три равные части последний сухарь. Поделали из бересты треугольные стаканчики – чуманы, зачерпывали из кастрюли и медленно пили соленую воду с едва уловимым запахом оленины. Кошурников знал, что с потом у них выходит много соли, и щедро солил суп. Он и чай стал пить соленым.
Хотелось курить. Как о несбыточном счастье, Кошурников грезил о щепотке самосада. Легкие, сердце, мозг, кровь, жилы, кости требовали хотя бы одной затяжки, после которой по телу разливается горькая сладостная истома…
Дневник отвлек его немного. Неужели ребята не мучаются, особенно Алешка, который не курит уже с неделю? Кошурников взглянул на товарищей. Костя весь вечер методично и неторопливо жевал серку, но сейчас с отвращением выплюнул ее:
– Еще больше есть хочется от этой штуки. И курить…
К горлу Кошурникова мгновенно подступила тошнота. Было бы счастьем встретить сейчас пограничников, у которых рюкзаки набиты консервами, а кисеты – томской либо канской махорочкой! Счастьем было бы встретить медведя. Кошурников, не задумываясь, пошел бы на него с топором. А еще лучше, если бы лето сейчас! В крайнем случае пошли бы босиком по отмелям Казыра и ели бы всю дорогу малину.
Кошурников долго смотрел на темный снег и вдруг отчетливо увидел лесную поляну, покрытую синими колокольцами водосбора и розовыми горлянками… «Стоп! Уж не галлюцинация ли? Не хватало еще спятить мне. А ребятам надо сейчас силу показать, Костя особенно нуждается в этом». Кошурников открыл глаза, встряхнул головой, и сразу все стало на свои места: заснеженная чужая тайга, тяжелые черные холмы, дымная изба, утомленные голодные товарищи…
– Может быть, о другом поговорим? – спросил Алеша, не отрывая взгляда от вишневых углей в печке. – Михалыч, помните, мы начали разговор о счастье? Что это ваш отец по-латыни говорил насчет счастья?
Кошурникова вдруг пронзила мысль: «Ведь Алешка все понимает! А разговоры, которые он затевает, не жалея своего простуженного горла, – это же для всех нас! Чтоб не было тягостного молчания – страшной болезни одиночества. И курить он бросил, чтобы нам с Костей досталась лишняя крошка махорки! Умница ты, Алеша, но что же отвечать тебе?»
– Костя, – сказал Кошурников. – Костя, что ты считаешь счастьем?
– Увидеть сына либо дочку. В общем, что там родилось. – Костя мечтательно посмотрел в темноту, с опаской оглянулся на Алешу. – И поесть бы, как до войны…
– Ну и что, Михалыч? – снова подал голос Алеша. – Как вы-то смотрите на счастье? Я ведь о другом счастье спрашиваю, понимаете?
– Понимаю.
Кошурникову думалось с трудом. Он слишком устал. Начало сказываться, что он всю дорогу лоцманил на передней греби, плотничал, палил ночами костер, вел записки экспедиции. Но отец бы одобрил его работу. Кошурников вспомнил, как отец первый раз показал ему теодолит. Мальчишка нашел Полярную звезду и заявил, что хочет все время смотреть в эту волшебную трубу. «Per aspera ad astra!» – смешно вскричал тогда отец, подняв руки к небу.
Спустя годы сын тоже стал прокладывать железные дороги. Свертывая изыскательскую партию где-нибудь в Кузбассе или Хакасии, на Урале или Алтае, он в последнюю ночь выносил из палатки теодолит, и рабочие, техники, кухарки смотрели через него на звезды. Невыразимо прекрасными были эти минуты. Они возвышали мысли, помогали людям осознавать свое место на земле. Ведь идеал изыскателя – кратчайшее расстояние и минимальные уклоны – давался тяжким и бесконечно честным трудом, результаты которого скажутся не скоро, и только будущие поколения соотечественников рассудят, любил ли этот инженер свою Родину и свой народ…
Но как все это объяснить ребятам? Кошурников чувствовал на себе вопросительный взгляд Журавлева и понимал, что должен отвечать.
– Счастье! Я никогда на эту тему не говорил, Алеша – начал он, подняв тяжелую голову. – Понимаешь, счастье, о котором ты спрашиваешь, – это осуществление мечты, достижение цели, идеала, что ли. До войны я на каждый год планировал себе счастье. Сейчас надо хорошо делать все, что заставят. А после победы мечтаю проложить невиданную трассу. Непонятное объяснение счастья, Алеша?
– Вы настоящий человек, Михалыч! – Прикрыв широкой ладонью глаза, Алеша придвинулся вплотную к горячим камням.
В избушке было тихо, а на дворе разгулялась непогода. С неба падал и падал густой снег. Оседал на елках и пихтах, вил воронки вокруг осиновых комлей, собирался в кустах рыхлыми сувоями. А в логу, что тянулся у самого домика, уже намело по пояс, и вряд ли этот забой теперь растает до лета…
…Рыбаки не придут сюда. Хариуса, омуля и тайменя полно и ниже Базыбая. А белковать еще рано, так что охотники тоже не встретятся. Пограничники могли бы выручить, но ведь катер не пройдет сюда – ледяные перехваты не пустят. На лыжах только…
«До жилья осталось 58 км, а может быть, и меньше, если встретим рыбаков, охотников или пограничников. И то, и другое, и третье очень желательно, так как с продуктами дело обстоит очень плохо. Сухарей собственно сухарных крошек, осталось на один день. Мяса в той норме, как мы его потребляем, – на четыре дня. Табак сегодня кончился. Это портит настроение. Идти очень тяжело, несмотря на небольшой груз, который несет каждый из нас. Хуже всех чувствует себя Стофато, он идет очень плохо, все время падает и сильно устает. Стал раздражительным, а это уже плохой признак. Лучше всех чувствует себя Журавлев, а я средний. Правда, мне идти значительно тяжелее, так как я в сапогах, а Алеша в пимах».
Кошурников, подкладывая дрова, обжег руку, помотал ею в воздухе.
– Михалыч! – сказал вдруг Алеша. – Вам ведь невмоготу огонь всю ночь поддерживать.
– Да ничего.
– Нет, давайте уж так: половину ночи я топлю, половину вы.
– Ну давай. Только трудно это тебе будет.
– Вы что? – раздался высокий голос Кости. – Вы что, меня за человека не считаете? Я тоже дежурить буду.
– Тогда совсем хорошо, – обрадовался Кошурников, и глаза его заблестели. – Знаешь, что сейчас скажет Европа? А?
– Знаю, – коротко отозвался Костя и будто переменился сразу, повеселел.
«С сегодняшнего дня установили трехсменное ночное дежурство: с 21 до 24, 0–3, 3–6; это в отношении присмотра за костром и приготовления завтрака, а то до сего времени я был штатным кочегаром – топил всю ночь, а ребята спали, как суслики.
Завтра день еще пойдем пешком – хочу посмотреть, как ведет себя река. Во всяком случае, пока ничего радостного не предвидится, так как выше порога есть перехват и ниже порога река тоже замерзла, на большом протяжении или нет – не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55