Свет померк в его глазах.
Он сказал: «Ах, Туля!» – и, судорожно хватаясь руками за дверь, упал.
(Возвращенная молодость)


В прохладной комнате с решетчатыми отражениями жалюзи на терракотовом полу Магда, как змея, высвобождалась из темной чешуи купального костюма и ходила по комнате в одних туфлях на высоких каблуках, и солнечные полоски от жалюзи проходили по ее телу.
Вечерами были танцы в казино…
Очень скоро по приезде возникли новые знакомые… Кречмар сразу стал чувствовать гнетущую унизительную ревность, наблюдая за тем, как тесно она танцует с другим…
Как бы часто и основательно он ее ни ласкал, Магда давно уже чувствовала какой-то недочет, какую-то неполноту ощущения, и это нервило ее… К несчастью, молодой австриец, лучший танцор в Сольфи, был чем-то похож на ее первого возлюбленного… Однажды, между двумя танцами, она оказалась с ним в темном углу сада, и была та очень банальная, очень человеческая смесь далекой музыки и лунных лучей, которая так действует на всякую душу. Чешуйчатое сияние играло посреди моря, и тени олеандров шевелились на странной белизне ближней стены. «Ах, нет», – сказала Магда, чувствуя, как губы молчаливого человека, обнявшего ее, гуляют по ее шее, по щеке, а горячие, умные руки забираются прямо под бальное платье, надетое прямо на тело. «Ах, нет», – повторяла она, но тут же закинула голову, жадно отвечая на его поцелуй.
(Камера обскура)

Но нигилизм Зощенко последовательнее и страшнее набоковского.
Для героя Зощенко зрелище, открывшееся его глазам, было, конечно, некоторым потрясением. Но, в сущности, не таким уж страшным. Удар оказался довольно сильным, но не смертельным. Василек оправился.
Я имею в виду не только тот удар, который на время парализовал его и лишил языка, но и то нравственное потрясение, из-за которого свет померк в его глазах, когда он увидал свою возлюбленную Тулю в объятиях молоденького инженера. Собственно говоря, никакого нравственного потрясения не было. А если и было, то самое незначительное.

Василек полулежал на подушках. Правая часть его тела не совсем еще слушалась своего хозяина, и речь его была затруднена и невнятна.
Однако Василек надеялся на быстрое улучшение. К счастью, кровоизлияние в мозг было весьма незначительное, но положение ухудшалось нервным ударом, который, по мысли врача, должен пройти в ближайшие дни. Что касается своей жизни, то Василек, с трудом ворочая языком, сказал:
– Бы'ают ош'ыбки, но л'ыния п'авильная.

Ошибка Василька состояла в том, что он не до конца убил в себе человека. Связавшись со своей юной красавицей, он искренне привязался к ней не только телом, но и, так сказать, душой. (Разумеется, если можно назвать этим словом те ошметки души, которые он еще не до конца истребил в себе.) В нем еще живет атавистическое желание верить своей юной подруге, верить, что ее привязывает к нему не только корысть, а еще хоть какая-нибудь малость: ну, хоть благодарность за то, что он привез ее сюда, на юг, к морю.
И вот – результат: хоть не смертельное, а все-таки потрясение. В следующий раз он уже не повторит этой ошибки. Он заранее убедит себя в том, что купленная им возлюбленная не обязана ему решительно ничем, кроме, разумеется, неукоснительного соблюдения условий заключенной между ними сделки. И уж тогда, застигнув ее в объятиях какого-нибудь молодого инженера, он не испытает вовсе никакого нервного потрясения, даже самого пустячного. Разве только справедливо рассердится, что она так свободно распоряжается тем, за что он заплатил полновесной монетой.
Иное дело – герой Набокова. Для него удар оказался смертельным. Узнав истину, он гибнет. Объясняется все это довольно просто.
Герой Зощенко, положив глаз на свою миловидную молоденькую соседку, не строил никаких иллюзий. Он видел ее такой, какой она была на самом деле.

Это была, в сущности, пустенькая барышня, с головой, всецело набитой крепдешином, тюлем, отрезами шелка, комбине, чулками и прочим дамским гарнитуром.
Ее главное желание было – ничего не делать, кушать экспортное сладкое и лежать, выслушивая разные комплименты, обещания, предложения, просьбы, требования и восклицания.
Круглая мордочка, как луна. Черные, слегка навыкат глаза. Чувственный ротик, подмалеванный и подрисованный. Широкие бедра и пышный бюст. Круглые плечи и стройные ножки. Тут было от чего сходить с ума и добиваться ее благосклонности.

Казалось бы, после такой нелестной характеристики ту было бы уместно совсем другое, противоположное по смысл заключение: «Право, в ней не было ничего такого, из-за чего стоило бы сходить с ума и добиваться ее благосклонности! Но в том-то все и дело, что Туля пленяет профессора, вовсе не представляясь ему каким-нибудь там удивительным, небесным видением. Она в его глазах – именно такая, какая она на самом деле. В том-то вся и штука, что даже вот про такую, пошлую, чудовищно вульгарную, он может, положа руку на сердце, сказать, что тут было от чего сходить с ума. Широкие бедра и пышный бюст. Круглые плечи и стройные ножки. Что там говорить! Было, было…
Герой Набокова видит свою возлюбленную иначе:

Как только он вошел в бархатный сумрак зальца (первый сеанс подходил к концу), к нему быстро скользнул круглый свет электрического фонарика и так же плавно и быстро повел его по чуть пологой темноте. Но в ту минуту, когда фонарик направился на билет в его руке, Кречмар заметил озаренное сбоку лицо той, которая наводила свет, и, пока он за ней шел, смутно различал ее фигуру, походку, чуял шелестящий ветерок. Садясь на крайнее место в одном из средних рядов, он еще раз взглянул на нее и увидел опять, что так его поразило, – чудесный продолговатый блеск случайно освещенного глаза и очерк щеки, нежный, тающий, как на темных фонах у очень больших мастеров.

Кречмар не случайно впервые увидал свою будущую возлюбленную не при ясном и белом свете дня, а в таинственном сумраке кинозала, в луче электрического фонарика, случайно выхватившего из тьмы блеск продолговатого глаза и нежный очерк щеки. Трудно придумать обстоятельства, которые больше благоприятствовали бы тому бурному нагнетению влюбленности, которое Стендаль называет кристаллизацией. Какой бы пошлой, вульгарной, развязной, наглой ни представала она перед ним потом, он уже навсегда обречен видеть ее такой, какой увидел впервые, – в этом бархатном сумраке. И как бы ни сучила она ножками при виде нового платья или нового автомобиля, каким бы жирным блеском ни загорались ее глаза – этот блеск всегда уже будет у него ассоциироваться с тем чудесным светом, каким светятся глаза женщин на портретах старых мастеров.
Роман Набокова не зря называется «Камера обскура».

Если в ставне, плотно закрывающей окно комнаты и делающей ее темной, сделано очень небольшое отверстие какого бы то ни было очертания, то на стене комнаты против отверстия образуется изображение предметов, находящихся вне комнаты (например, дома, деревья, даль с облаками); положение предметов в изображении на стене обратно действительному их положению, т. е. действительный верх будет казаться внизу, правая сторона будет казаться левою и т. д.
(Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Том XIV)

Герой Набокова попал в камеру обскуру – в неправильный, искаженный мир, где все перевернуто, поставлено с ног на голову. Лишь в самом финале книги, ослепший (буквально) и гибнущий (тоже буквально), он на один только короткий миг вырвался из этой камеры обскуры на белый свет и увидел мир таким, каков он на самом деле.
У Зощенко дело обстоит как раз наоборот. Предполагается, что его герой раньше, до своего, так сказать, омоложения, до этой внезапной метаморфозы, жил в камере обскуре. И только теперь, перестав притворяться, он вступил в реальный мир. В мир – такой, какой он в действительности.
Герой Набокова сбился с пути, потерял правильную, единственно возможную для человека линию жизни, – за что и расплатился так страшно.
Герой Зощенко расплатился (далеко не так страшно) за отдельные ошибки, допущенные им во время поисков новой линии жизни. Но сама эта линия была правильная. Во всяком случае, так думает герой повести Зощенко «Возвращенная молодость» Василий Петрович Волосатов.
Ну, а что – автор? Какого взгляда на этот предмет держится он? Неужели он целиком и полностью согласен в этом вопросе со своим героем?

Линия правильная!

Название повести Зощенко – «Возвращенная молодость» – невольно заставляет вспомнить замысел Юрия Олеши, о котором я уже упоминал однажды. Я имею в виду ту не написанную им повесть о нищем, о которой он рассказывал своим собратьям по перу с трибуны Первого Всесоюзного съезда писателей:

Опустившийся на самое дно, босой, в ватном пиджаке, иду я по стране и прохожу ночью над стройками. Башни строек, огонь, а я иду босой. Однажды в чистоте и свежести утра я прохожу мимо стены… В стене арка… Я переступаю порог, вхожу и потом смотрю на себя и вижу, что это молодость, вернулась молодость.
Ко мне вдруг, неизвестно почему, вернулась молодость. Я вижу молодую кожу рук, на мне майка, я стал молод – мне шестнадцать лет. Ничего не надо; все сомнения, все страдания прошли. Я стал молод. Вся жизнь впереди.

Молодая кожа, вдруг вернувшаяся к сорокалетнему Олеше, означала, что последняя просьба подсудимого была услышана и полностью удовлетворена. Молодой класс-гегемон согласился впустить буржуазного интеллигента на свой паровоз, который летел вперед (в коммуне остановка), милостиво позволив ему захватить с собой все, столь дорогие его сердцу, игрушки: сны, краски, запахи, звуки, нежность, слезы и даже метафоры.
Роман Олеши должен был называться – «Нищий». Но, как видим, ему гораздо больше подошло бы название «Возвращенная молодость».
С другой стороны, повести Зощенко «Возвращенная молодость», пожалуй, больше подошло бы название «Нищий». Ведь это была повесть о том, как человек «перестал притворяться, сбросил с себя всю мишуру, в которую он рядился», и стал «таким, каким он был на самом деле, – голым, нищим».
Правда, не исключено, что, рассказывая о задуманном им романе с трибуны писательского съезда, Олеша говорил не столько о самой драме, сколько о ее счастливой развязке. Не исключено, что в основе своей этот его замысел был гораздо ближе к теме повести Зощенко, чем это может показаться.
Как бы то ни было, одно несомненно: между замыслом Олеши и повестью Зощенко безусловно существует какая-то сложная и глубокая внутренняя связь. На это, между прочим, указывает и такой любопытный факт. Заключая повесть, дописывая самые последние, завершающие ее строки, Зощенко вдруг, что называется, ни с того ни с сего, вспомнил Олешу.

Итак, книга кончена.
Последние страницы я дописываю в Сестрорецке 9 августа 1933 года.
Я сижу на кровати у окна. Солнце светит в мое окно. Темные облака плывут. Собака лает. Детский крик раздается. Футбольный мяч взлетает в воздух. Красавица в пестром халате, играя глазами, идет купаться.
Кашкин поспевает за ней, поглядывая на ее пышные плечи.
Он поигрывает прутиком и насвистывает победный марш.
В саду скрипнула калитка. Маленькая девчурка, как говорит мой друг Олеша – похожая на веник, идет в гости к моему сыну.
Благополучие и незыблемость этих вечных картин меня почему-то радуют и утешают.
Я не хочу больше думать. И на этом прерываю свою повесть.

Эта концовка повести – не важно, сознательно это или неосознанно, – представляет собой ответ писателя Михаила Зощенко писателю Юрию Олеше, полемику с ним.
Дело не только в том, что те картины, которые писателя Михаила Зощенко «почему-то радуют и утешают», писателя Юрия Олешу повергли бы в самое глубокое отчаяние. Гораздо важнее тут другое. Те самые картины, которые для Олеши знаменовали торжество новых людей, среди которых ему, Юрию Олеше, и таким, как он, по-видимому, нет места, в глазах Зощенко имеют совершенно другой смысл. Для него это картины – вечные. В его глазах они символизируют незыблемость тех самых основ жизни, которые никакая, даже самая грандиозная, революция не в силах потрясти.
Чтобы понять, в чем тут дело, нам надо чуть пристальнее вглядеться в фигуру человека, который, поспевая за красавицей и поглядывая на ее пышные плечи, поигрывает прутиком и насвистывает победный марш. Кто же он такой – этот Кашкин?

Это была мрачная личность. Такой плешивый, но с усами. Арап и прохвост. Беззастенчивый жулик. Такая веснушчатая кожа. Широкий нос. И короткие руки с кривыми пальцами. Он служил на коннозаводе не то кем-то, не то чем-то, не то черт его разберет кем, – каким-то, кажется, объездчиком.
Во всяком случае, он ходил на раскоряченных ногах, усы носил стоячие, и пес его знает, чего он там делал, на этой службе.
Этот мерзавец, любивший поговорить о том, о сем, был откровенный негодяй. Он… в своем цинизме превосходил все, до сих пор живущее на земле.
Он говорил, что он прежде всего хочет жить. А все остальное существует для него постольку-поскольку и отчасти, как нечто мешающее его жизни. На все остальное ему решительно наплевать. Ему наплевать на мировые проблемы, течения и учения…
Вообще он жил, не слишком задумываясь, беспечно и жизнерадостно, отличаясь крайним здоровьем и умением распоряжаться людьми.
(Возвращенная молодость)

Личность, как видим, довольно тривиальная. Таких кругом, как говорится, пруд пруди. И совершенно непонятно, чем привлек этот пошлый субъект внимание автора. Однако этому пошлому субъекту в повести Зощенко отведена исключительно важная роль. Если профессор астрономии Василий Петрович Волосатое, пожелавший вернуть себе молодость, играет в ней роль Фауста, то Кашкину в этой истории принадлежит – ни мало ни много – роль Мефистофеля.

Разговорившись с Кашкиным, он однажды пошел с ним прогуляться и после этого даже подружился с ним.
Его привлекал этот здоровый, плотный субъект, который не знал, что такое меланхолия, утомление чувств и прочие интеллигентские ощущения.
Он присматривался к нему, стараясь узнать, как он достиг всего этого и что он для этого делает.
Он хотел поучиться у этого бревна и хотел позаимствовать у него его навыки и склонности.
Но он увидел глупость и непроходимую пошлость, которые защищали этого человека от превратностей жизни.
Польщенный вниманием профессора и увидев, что им интересуются, Кашкин начал молоть всякую чушь и лепетать афоризмы своей житейской мудрости…
– Я, – говорит, – держусь мнения митрополита Филарета, который прожил до ста пяти лет, не допуская до своего сердца никаких огорчений. Я, – говорит, – не считаю возможным огорчаться при жизни… Я, – говорит, – есть индивидуум, которому охота жить, а не расстраиваться.
– А какую вы имеете цель в жизни? – говорил профессор, желая понять идеологию этого неповторимого индивидуума. – Ну, к чему вы, например, стремитесь?
– Не смешите меня, – говорил Кашкин. – Я стремлюсь ко всему хорошему, но, конечно, какой-нибудь такой, знаете ли, цели не имею.

Идеология этого неповторимого индивидуума нам хорошо знакома. Это – та самая идеология, которую так лапидарно и внятно выразил некогда поэт Александр Тиняков:

В свои лишь мускулы я верую
И знаю: сладостно пожрать.
На все, что за телесной сферою.
Мне совершенно наплевать!

По инерции старый человек еще пытается убедить себя, что без всего того, «что за телесной сферою», жить нельзя. Но новый человек преподает ему нагляднейший урок, из коего следует, что только так и можно.
У нового человека перед старым, оказывается, есть только одно преимущество: глупость и непроходимая пошлость. Именно они защищают его от меланхолии, разных интеллигентских ощущений и прочих превратностей жизни, делают его нечувствительным ко всякого рода переживаниям.
Казалось бы, положение интеллигента безвыходно. Разве можно, не обладая от природы этими превосходными качествами, вдруг ни с того ни с сего их заполучить? Оказывается, можно.
И самое поразительное, что сделать это – совсем нетрудно, что вся эта грандиозная перестройка сознания не требует ни особых усилий, ни даже сколько-нибудь длительного времени:

Он пришел домой иным человеком, чем был прежде. Он холодными глазами посмотрел на свою мадам и Лиду. И, медленно шагая, вошел в свою комнату…
В короткое время он резко изменился и изменил свою жизнь, привычки и даже свою психику.

В чем состояла суть этой перемены и что из всего этого вышло, нам уже более или менее известно. Но остается все-таки не вполне выясненным вопрос: как получилось, что столь разительная, а главное, столь внезапная перемена стала вдруг возможна?
Отчасти мы этой темы уже касались.
Мы касались ее, говоря о том, как изменился весь облик и характер русского человека после революции и гражданской войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75