Пришла она к шаху. Упав у порога,
Вдова призвала всемогущего бога
В свидетели, как и жилье и тряпье –
Все отнял наместник, губитель ее.
И шах, восседавший на троне высоком,
На скорбную глянул сочувственным оком.
Сказал он: «Немедля ей грамоту дать,
Пусть в доме своем водворится опять!»
С напутственной грамотой мудрого шаха
Вдовица в Бавард возвратилась без страха.
Наместник, напрягши злокозненный ум,
Решил: «Поступлю я, как древле Судум.
Оставлю вдову без пожитков и крова, –
Уж, верно, в Газну не отправится снова!
Хоть в грамоте сказано: «Все ей вернуть» –
Приказ обойти ухитрюсь как-нибудь».
Он знать не хотел ни аллаха, ни шаха,
Вдове не вернул он и горсточки праха.
Старуха же снова в Газну побрела.
Послушай, какие свершились дела:
Там шаху все снова она рассказала
И плакала горько средь тронного зала.
Злодея кляла и, смятенья полна,
У шаха защиты просила она.
Шах вымолвил: «Грамоту дать ей вторую!
Я правым всегда милосердье дарую».
Вдова же: «Носить надоело мне их, –
Правитель не слушает грамот твоих!»
Но шаховы уши тут сделались глухи, –
Не вник он в слова оскорбленной старухи.
Сказал он: «Дать грамоту – дело мое, –
Правитель обязан послушать ее.
Коль тот, в Абиварде, нас слушать не хочет
И волю властителя дерзко порочит, –
Ну, что же, кричи! Сыпь на голову прах!
Я толку не вижу в бессвязных речах!»
«Нет, шах мой! – старуха сказала сурово. –
Коль раб презирает властителя слово,
Не я буду сыпать на голову прах,
Пусть голову прахом осыплет мой шах.
Скорбеть и рыдать господину пристало,
Коль раб его слов не страшится нимало!»
И шах услыхал, что сказала вдова,
И сам осудил он свои же слова.
Сказал он вдове: «Мир да будет меж нами!
Правдивыми был я разгневан словами.
Поистине в прахе моя голова,
Права ты, старуха, стократно права!
Кто хочет быть первым в обширной державе, –
На дерзостных слуг полагаться не вправе!»

* * *

Весною поехал в охотничий стан
Махмуд – многославный забульский султан.
Старуха к нему обратилась несмело, –
От дыма лишений лицо почернело.
Свирепо насилье, жесток произвол!
Разорвано платье по самый подол.
Сказала: «Ты, царь, справедливостью славный,
Так будь справедлив и к старухе бесправной».
Подъехал прогнать ее телохранитель,
Однако его отстранил повелитель.
Сказал, возвышаясь на белом коне:
«Поведай печаль свою, женщина, мне.
Султану даны справедливость и сила,
Скажи, чья рука тебе зло учинила».
Из глаз у вдовы, в ее горе глубоком,
Горючие слезы струились потоком.
И молвила старая: «Бедствую я,
Убого живу – помогают друзья.
Двух дочек имею да малого сына,
Отца их сгубила лихая година.
А голод не стерпишь, нужна и одежа, –
На нищенку вовсе я стала похожа.
Гну спину над пажитью в дни урожая,
Колосья пшеницы и проса сбирая.
Истаяла я от вседневных забот.
Не скажешь: старуха в довольстве живет.
Что ж гонишь меня, словно кара господня?
Ведь завтра наступит вослед за сегодня!
Доколь угнетать подчиненных своих!
Доколь отнимать достоянье у них!
Была целый месяц работать я рада
В саду богатея за горсть винограда.
Вчера, в день расплаты, с веселой душой
Взяла виноград заработанный свой.
Вдруг вижу – пять воинов ждут у дороги:
«Эй, стой!» – подкосились усталые ноги.
Один забирает весь мой виноград,
Рыдая, тяну я корзинку назад.
Другой, угрожая расправой короткой,
Чтоб я не кричала, стегнул меня плеткой,
Сказал: «Я султана Махмуда слуга!
Смирись и молчи, коли жизнь дорога.
Попробуй султана слезами растрогай!
Ступай, побирушка, своею дорогой!»
Пришлось ради жизни мне губы замкнуть.
Охоты твоей разузнала я путь.
Тебя здесь полдня ожидала я, стоя, –
И гневное сердце не знало покоя.
Теперь, когда знаешь про злобных людей,
Ты бойся горячей молитвы моей!
Коль мне, беззащитной, не дашь ты управы, –
Пожалуюсь господу силы и славы!
Ведь стон угнетенного в утренний час
И стрел и кинжала острее для нас.
В час утра молитва и плач угнетенных,
Стенанья печальные крова лишенных
И тысяче воинов сломят хребты!
О, бойся насилья, слуга правоты!
Коль с бедной старухой поступишь неправо,
Тебе опостылит твоя же держава.
Другому ты царству отдашь под конец,
Другому наденут твой царский венец!
Пусть воин, о царь, – мой злодей и грабитель,-
В день судный ответишь и ты, повелитель!»
Махмуд, потрясенный, поник недвижим,
И молча старуха стояла пред ним.
И молвил султан величавый, рыдая:
«На что нам и жизнь и держава такая,
Коль женщине днем, на проезжем пути,
Домой виноград не дают донести?
День судный придет – за деяния эти,
Как всякий на свете, я буду в ответе.
Старуха окажется шаху врагом, –
Как встану из мертвых при грузе таком?
Отвергнув ее, обрету ли спасенье?
Не буду ль печален я в день воскресенья?»
Старухе сказал: «Подойди ко мне ближе!
Всего, что захочешь, проси! Говори же!»
Старуха в ответ: «Подари мне хоть клад, –
Обиды моей не возьмешь ты назад!
Правитель живет для закона и права,
Иначе на что нам такая держава!»


Сабир Термези
Об авторе
Сабир Термези (ум. в 1151 г.) – поэт, в пенегириках которого были сильны лирические мотивы.
Стихи
Перевод А. Адалис
* * *

Что у тебя взамен лица, глаз и кудрей, красавица?
Раз – это роза, два – нарцисс, а в-третьих –
амбра славится!
Три формы у твоих кудрей, – и знать обязан
ученик:
Кривая линия, кольцо и полукруг, красавица!
Три родника в твоих устах сливаются в единый
миг;
Один – Замзам, другой – Кавсар, а третий – бытия родник.
Весенний ветерок – должник дыханию кудрей твоих,
И мускус и кадильница – лишь должники, красавица!
Дай красный камень сердолик в улыбке алых губ твоих,
Фисташку дай и сахар дай в улыбке алых губ твоих!
Три состояния души познал искатель губ твоих:
Бесславие, безволие, безумие, красавица!
Есть подозрение, что ты, мой друг, ограбила троих;
Луну, и пери красоты, и гурию, – мне жалко их!
Взор – у одной, стан – у другой, у третьей – драгоценный лик:
Ты все их милые черты присвоила, красавица!
Три дома есть: молитвы дом, надежды дом и счастья дом.
Сперва – прийти, взглянуть затем и дать себя обнять потом…
Твои глаза, язык и слух я трижды заклинать привык:
О, посмотри! О, позови! Услышь мой крик, красавица!


Абулькасим Унсури
Об авторе
Абулькасим Унсури (961–1039) – придворный поэт султана Махмуда Газневида (999–1030), автор многочисленных касыд, восхвалявших походы этого грозного завоевателя.
Стихи
* * *

Ее уста, как лепестки росой омытых роз,
Вчера дарили мне ответ на каждый мой
вопрос.
Сказал я: «Только по ночам очам доступна
ты?»
Сказала: «Днем встречать лупу еще не
довелось».
Сказал я: «Кто сокрыл тебя от солнечных лучей?»
Сказала: «Тот, кто сон ночной и у тебя унес».
Сказал я: «Ведь нельзя желать, чтоб ночь как день была!»
Сказала: «Щек не обжигай напрасно током слез».
Сказал я: «Сладок аромат волны густых кудрей».
Сказала: «Амброй напоен поток моих волос».
Сказал я: «Кто зажег огонь на коже нежных щек?»
Сказала: «Сердце и твое его огнем зажглось».
Сказал я: «Глаз не оторву от твоего лица».
Сказала: «На михраб взглянуть другим не удалось!»
Сказал я: «От любви к тебе сгораю в муке я!»
Сказала: «От любви страдать давно уж повелось».
Сказал я: «Где мне обрести моей душе покой?»
Сказала: «Юный лик царя всегда усладу нес».
Перевод И. Гуровой
* * *

Ворон соколу сказал: «Мы с тобой – друзья,
Оба – птицы, кровь одна, и одна нам честь!»
Сокол ворону в ответ: «Верно! Птицы – мы,
Но различье, знаешь сам, между нами есть.
То, чего я не доел, съест и царь земли,
Ты же, грязный трупоед, должен падаль есть».
Перевод П. Гуровой
* * *

Не дивись, что недостойный стал достоинством богат,
Если мужа всех достоинств он назвал своим отцом.
Помни, друг: твоя одежда запах амбры переймет,
Если ты положишь рядом с амбровым ларцом.
Сердцу, алчущему неги, строгих знаний не найти.
Если лбу мила подушка – не дружить ему с венцом.
Нет стране благополучья, царь не ведает побед
Там, где люди, разленившись, ходят с заспанным лицом.
Перевод А. Кочеткова

Убайд Закали
Об авторе
Убайд Закали (1270–1370) – поэт-сатирик, автор также и прозаических произведений. Сатира его была резко беспощадной. Особой популярностью пользуется сатирическая поэма «Кот и мыши».
Кот и мыши
Перевод В. Звягинцевой

Имеющий рассудок, слух и знанье,
Сядь и прочти мое повествованье.
С умом следи за этой старой сказкой,
За смыслом, и теченьем, и развязкой.
Мудрец! Не только свету, что
в окошке:
Прочти рассказ о мыши и о кошке.
А если взору блеск оправы нужен –
Любуйся красотой стихов-жемчужин.
Жил кот. О нем немало шума, звону,
Он был сродни кирманскому дракону:
Грудь – щит, как барабан – живот набитый,
Хвост львиный, нравом – леопард сердитый.
Он не мяукал, а рычал, бывало,
Так, что сам тигр бежал куда попало.
Порою, испугавшись с ним соседства,
И лев от страха обращался в бегство.
Однажды – страсть к мышам тому причиной –
Пошел он на охоту в погреб львиный.
Укрылся за кувшин с вином душистым,
Как вор в пустыне иль саду тенистом.
Вдруг мышка – прыг и, с легкостью мышиной,
Уселась тихо на краю кувшина.
Потом – к вину, – что ни глоток, то слаще!
И пьяная, страшна, как лев рычащий,
Бормочет: «Ой, сверну коту я шею,
Намну бока я наглому злодею!
Кот предо мной, что перед львом собака,
Пусть в бой со мной выходит забияка».
Услышав это, кот схватил беднягу,
В когтях она утратила отвагу.
Как серну леопард, терзал он мышку,
Объял смертельный ужас хвастунишку.
Молила мышь: «Твоей рабой я буду.
Прости мой грех, забудь мою причуду!»
А кот: «Не ври, не напускай туману.
Не внемлю я ни правде, ни обману».
Кот обглодал бедняжку мышь до кости,
Потом пошел в мечеть, к аллаху в гости.
Чуть с лапок смыв следы кровавой битвы,
Стал, как седой мулла, читать молитвы:
«Прости, творец, отныне стану тише, –
Вовеки в зубы не возьму я мыши.
За эту ж кровь невинную, о небо! –
Раздам я беднякам две меры хлеба».
Тут мышка, что скрывалась в тайном месте,
Собратьям принесла благие вести.
«Друзья! Конец делам кошачьим скверным, –
Кот стал отшельником и правоверным.
Он молится, в мечети пребывая,
В раскаяньи слезами грех смывая».
Поверив доброй вести о затишье,
Расправили зверьки плечишки мышьи.
Избрали семерых послов мышиных, –
Старейшин знатных, родовитых, чинных.
Решили в знак любви и уваженья
Коту послать от сердца приношенья.
Одна несет бутыль с вином багряным,
Другая хочет кланяться бараном,
Несут коту огромные подносы –
И финики на них, и абрикосы.
Вот в лапках – сыра круглая головка,
Вот каравай подкатывают ловко.
На голове у мыши миска с пловом,
А у другой кувшин шербета, – словом,
Все, все спешат с подарками, сластями
Предстать перед кошачьими очами.
Пришли и, кланяясь коту учтиво,
Сказали: «О земного мира диво!
Мы принесли дарующему счастье
Достойные души сладчайшей сласти».
И произнес, узрев мышей, котище:
«Хвала аллаху, то не с неба ль пища?!
Я долго был голодным и бессильным,
И наконец-то стол мой стал обильным.
Доныне соблюдал посты я строго
Во имя милосерднейшего бога.
Прошу, поближе поднесите блюда,
Я что-то плохо вижу их отсюда».
Как ветви ивы, мыши задрожали
И, подойдя к коту, хвосты поджали.
Внезапно прыгнув, кот одним движеньем,
Как воин, опьянившийся сраженьем,
Схватил рывком посланников знатнейших,
Всех благородных и старшин старейших…
Когтями двух, двух – лапою другою,
Зубами – пятую… Спина – дугою…
Лишь два мышонка убежать успели,
Чтоб рассказать мышам о страшном деле:
«Что ж вы сидите? Страшная утрата!
Посыпьте пеплом головы, мышата!
Знатнейшие из нас котом убиты,
Кошачьи когти кровью их облиты».
И мыши, в скорби, потеряв надежды,
Все облачились в черные одежды.
И порешили все – бедней не быть им –
С владыкой поделиться сим событьем:
«Пойдем и припадем к престолу шаха,
Не стало мочи жить мышам от страха».
…Мышиный царь сидел в тот миг на троне,
О новом призадумавшись законе.
Вскричали мыши с трепетом сердечным:
«Владычество твое да будет вечным,
О царь царей! Конца нет угнетенью,
Кошачья власть наш день затмила тенью.
Кот с мыши брал по зернышку, бывало,
Теперь и по пяти ему все мало.
С тех пор как стал котище правоверным –
Нас обложил налогом непомерным.
Ну, просто невозможно жить на свете!»
И царь промолвил: «Погодите, дети!
Тирана ждет такое воздаянье,
О коем в мире прогремит сказанье».
И сбор он трубит. Триста тридцать тысяч!..
Из камня бы такое войско высечь!
Сверкают копья. Всюду луки, стрелы, –
Все мыши и воинственны и смелы.
Размахивает копьями пехота, –
Скорее в бой ей ринуться охота.
Войска тянулись, плыли неустанно
Из Решта, из Гиляна, Хорасана.
И мышь одну избрали полководцем,
Чтоб управляла сереньким народцем.
Она сказала:»Мы должны отправить
Гонца к коту, чтоб дело так представить:
«Явись к подножью трона со слезами,
Не то готовься воевать с мышами!»
Посланец-мышь, спеша унять раздоры,
Бежит в Кирман вести переговоры.
Перед котом учтиво мышь склонилась:
«От шаха я, кошачья ваша милость!
Я принесла вам важное известье –
Мышиный царь вам объявляет честью:
«Пади пред нашим троном со слезами,
Не то готовься воевать с мышами!»
Кот отвечал лукаво и туманно:
«Ошибся шах, не двинусь из Кирмана».
Однако сам собрал он втихомолку
Кошачье войско. Глазки щуря в щелку,
Шли, словно вал самума, урагана,
Коты Кирмана, Йезда, Исфагана.
Исход ужасный предрешен судьбою, –
Уже звучит приказ кошачий: «К бою!»
Поток мышиный двинулся равниной,
С нагорий кошки потекли лавиной.
Войска сражались в вековой пустыне,
Молва о храбрецах гремит поныне.
В обеих ратях чуть не каждый воин
Великого Рустама был достоин.
Так много и мышей и кошек пало,
Что их перо мое не сосчитало.
Как лев, сражался кот в безумной схватке,
Но жилы мышь подрезала лошадке,
И выпал из седла седок хвостатый, –
Кошачье войско смущено утратой.
«Аллах, аллах! – вопят, ликуя, мыши. –
Вяжи злодея! Взвейся, знамя, выше!
Бей в барабан!» И в честь такой победы
Целует мышку мышь. Забыты беды.
Мышиный шах сел на спину слоновью,
Он окружен почтеньем и любовью.
А изверга-кота, связав ремнями,
Опутали веревками, узлами.
И молвил шах: «На виселицу зверя!
Пусть повисит, не велика потеря».
Едва царя мышей завидел пленный,
Гнев заплескался в нем волною пенной.
Как тигр в кустах перед прыжком, он сжался, –
Прыг, скок! – и плен веревочный порвался.
Схватил мышей он, разъярен и грозен,
И грохнул их, бедняжек, прямо оземь.
Какое горе! Войско разбежалось,
Шах еле спасся бегством (вспомнить жалость!).
Погиб погонщик, слон, – потерь немало, –
Казны, престола и дворца не стало…
Да будет сей рассказ тебе забавой,
Убайду Закани – посмертной славой.

Баба Тахир
Об авторе
Баба Тахир (конец X–XI вв.) – поэт, писавший дубейти (то есть состоящие из двух бейтов) на хамаданском диалекте. Дубейти от рубай отличаются размером. Стихи Баба Тахира долгое время передавались из уст в уста и были записаны не ранее XVII в.
«И небу, и земле…»
Перевод Дм. Седых

Создатель, все равно: сказать или
смолчать –
И мысли все твои, и на устах печать.
Сорвешь ее – скажу, сорвать не
пожелаешь,
Так, собственно, тогда мне нечего
сказать.

4

Качаясь, брел домой, и ноги подкачали:
Я чашу уронил. Стою над ней в печали,
Гляжу – она цела. Да славится Аллах!
Ведь чаш разбитых – тьма, хоть их и не роняли.

6

С какою целью дал создатель алчность нам?
Чтоб тело ублажить, затем скормить червям?
Так, замысла творца не понимая толком,
Мы без толку живем, влачась к своим гробам.

7

Садовники, молю! Нет, не сажайте роз!
От их измен тону в морях ревнивых слез.
Нет, не сажайте роз! Колючки посадите.
А впрочем, и от них дождешься лишь заноз.

9

Тобою потрясен, я, словно ад, пылаю.
Неверным так пылать – и то не пожелаю,
И все же на огонь лечу, как мотылек.
А может, этот ад и есть блаженство рая?

10

Таким уж создан я – веселым и печальным,
И все ж нельзя меня считать необычайным.
Из праха создан я. Кого там только нет?!
А значит, я таким родился не случайно.

11

Всей красоты твоей я так и не постиг.
Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих,
Но ты красивей их, к тому ж – цветут неделю,
А ты надежда всех бессчетных дней моих.

15

О сердце, я люблю, но совесть не на месте.
Твердят, что нет во мне малейшей капли чести.
А, кстати, так ли честь влюбленному нужна?
Скорей твердят о ней завистники из мести.

16

В могиле сладок сон под грудою камней,
Но как пошевелить конечностями в ней?
Как, лежа в тесноте, сражаться с муравьями?
А змеи, о творец! Как удирать от змей?

17

Всевышний судия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38