Монстр, который расправился с моей семьей... Я и не предполагал, что мы сумеем на него выйти. Думал, он где-то за пределами наших возможностей. – Джек говорил, не сводя застывшего взгляда с экрана ноутбука.
Покрутив головой, Никки дотянулась до пачки сигарет, оставленной на ручке дивана.
– Но ты все равно собираешься отыскать его, верно?
– Мне придется быть очень осторожным, – сказал Джек. – Я должен быть безупречен.
– У тебя получится, – тихо сказала она. – У насполучится.
– Надо все тщательно спланировать. Мы не можем просто открыть на него охоту. – Казалось, Джек размышляет вслух. – Мне потребуется завоевать его доверие – не в качестве нового члена Стаи, а в качестве ее вожака Я постараюсь убедить его, что я – Джинн-Икс.
Никки вытрясла сигарету из пачки, сунула в рот. Прикурила, сделала долгую затяжку и медленно выдохнула дым.
– Думаешь, у тебя получится?
– Да, – сказал Джек. – Я сломал его. Пароли, коды доступа, шифровальные ключи... Джинн-Икс поделился со мною всем Он хочет помочь мне – ведь я последний человек по эту сторону могилы, с которым он может поговорить, и он это знает. "Волчьи угодья" отныне принадлежат мне...
Миллион Двадцать Третья проповедь Джинна-Икс "Ирония? Ну еще бы".
* * *
Все погубила ирония. И если я еще хоть разок услышу эту долбаную песенку Аланис Моррисетт, я найду, на хрен, эту сучку и залью ей глотку расплавленным железом. Вот это будет ирония что надо.
Больше не осталось ничего чистого – ничего, что просто оставалось бы самим собой. Все вокруг – лишь пересказ того, что уже делалось раньше. Каждое проклятое телешоу, поп-песня, фильм про копов, видеоигра, пластиковый робот-трансформер, новая серия мультика в субботу утром – все это только клон идеи, которую пережевали и выплюнули уже сотню раз, не меньше. И все мы такие клевые, крутые, скучающие, что единственный способ сделать это дерьмо удобоваримым – это высмеять его не отходя от кассы. Товар нынче выпускают, снабдив его ярким ярлычком "Чушь!". И каждый подмигивает всем прочим: эй, дескать, мы все в теме, мы же знаем, что происходит. Мы умеем понимать все эти шуточки для избранных, хихикаем над намеками, насквозь видим поп-культурные отсылки. "У меня уже свербит в заднице"! "Люк, ты видишь во мне отца"! "Скотти, попробуй, поскандаль со мной"!
Сплошное дерьмо. В буквальном смысле слова. Культура "бэби-бумеров", поколения семидесятых, съела все это, переварила, а затем снова выложила перед нами. Мы погрязли в нечистотах предыдущего поколения, и никого это не заботит.
Но и этого мало. Следом идет то, что я называю Новой Иронией. Вообразите идею настолько плохую, настолько безвкусную, настолько китчевую, что ее моментально экранизируют, только потому, что она способна шокировать. Интеллектуалы с восторгом воспримут ее, как только она пойдет в эфир, потому что она настолько запредельна, что кажется блестящей пародией. Этот стеб над священными коровами грандиозен уже потому, что содержит в себе элемент убийственного преувеличения.
Проблема только одна; половина долбаной Америки не просекает шутку.
Ну конечно, они хохочут вместе со всеми – но по совершенно другой причине. Фильм "Вся семья заодно" почему стал блокбастером? Вовсе не потому, что люди возненавидели Арчи Банкера за его расизм – они полюбили его за это. Он произносит вслух все то, что на уме у каждого, но прислушайтесь – там ведь смех на подкладке! Значит, это нормально, что он расист, ведь это же смешно!
Либералы хлопают друг дружку по плечу. Консерваторы просто ухмыляются. Все это лишь шутка. Мы просто пошутили. Смех же хорошее дело, так ведь?
"Герои Хогана" доказали нам, что нацисты – неуклюжие клоуны, и только. "M*A*S*H" подарил нам чудесную смесь хирургии, неразборчивых связей, алкоголизма и войны. Женщины – истеричные задаваки, мужчины – помешанные на сексе свиньи, а все власть имущие – коррумпированные имбецилы: средства массовой информации скармливают людям эти истины по двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. И уже не так важно, смеетесь ли вы над ними или вместе с ними, потому что отупление продолжается в любом случае. С того момента, как родители усадили вас смотреть "Улицу Сезам", и до того момента, когда вы засыпаете, так и не досмотрев очередной "Концерт в субботу вечером", эти идеи остаются с вами.
Когда я ходил в школу, там был парень по имени Дэррил. Он обожал развлекаться, потешаясь над моей сестренкой, которая родилась с отклонениями в развитии и эпилепсией заодно. Она умерла, когда ей было шесть лет.
Когда Дэррил бывал в ударе, он намекал, что между мною и сестрой существуют кровосмесительные отношения. Но это вполне нормальное дело, ведь все вокруг смеялись.
Так ведь?
* * *
Поиски, которые вел Джек, дали ему окончательный ответ. Он знал не только, ктоубил его семью, но и зачем.
Трансформация.
Патрон сделал это, чтобы изменить его, вылепить из него нечто большее, чем то, чем он был прежде. Он развел костер в глубине души Джека, испепелил всех, кого тот любил, и отлил из остатков нечто более тяжелое, острое, твердое.
Нет. Последний шаг Джек проделал самостоятельно – и то, что получилось в итоге, совсем не напоминало художника, на появление которого надеялся Патрон. Джек превратился в ходячее оружие. Орудие, созданное для разрушения, а не созидания.
И оно разрушит собственного создателя.
Джек внимательно изучил содержание веб-сайта, деактивируя скрытые в нем западни, запрограммированные на самоуничтожение, о которых предупредил его Джинн-Икс. Когда он закончил, у него появился доступ ко всем материалам Джинна-Икс, но – как и предупреждал пленник, веб-мастер знал об остальных членах Стаи только то, что они сообщали сами. Даже среди себе подобных они проявляли крайнюю осторожность... и все же были готовы многим поделиться с кем-то из "своих".
Маска Поцелуя Смерти еще может пригодиться, но создатель Стаи обладает куда большим влиянием, и эта роль должна быть сыграна безукоризненно.
Джек должен стать Джинном-Икс.
В институте Джеку всегда удавались копии, он с легкостью мог воспроизвести стиль другого художника: не просто скопировать особенности техники, а восстановить комплексный подход конкретного художника к изображаемому предмету. Это было ближе к искусству актера, чем к живописи как таковой, – нырнуть в чужое сознание и увидеть мир чужими глазами, – но Джеку еще никогда прежде не приходилось нырять на такую глубину.
Или в столь беспросветную тьму.
* * *
ПОЧЕМУ Я УБИВАЮ
Эссе Джинна-Икс
Итак, дорогие составители психологических портретов и уважаемые поклонницы серийных убийц – я исхожу из предположения, что вы читаете все это, когда сам я уже давным-давно мертв или заключен в тюрьму, – внемлите: вот Тот Основной Вопрос, который вечно задают, но, кажется, никогда не получают честного ответа. Я, правда, не скажу за кого-то другого, но мой собственный ответ – вот он:
Физика.
Каждому приходилось злиться. Злобу и гнев часто сравнивают с огнем, но они скорее подобны воде. Гнев дрейфует от одного человека к другому и всегда стремится попасть с высот в низину. От владельца – к менеджеру, далее – к простому сотруднику, затем – к временно нанятой уборщице. Это похоже на большую дренажную систему, и чем ниже ты нарисован на схеме, тем больше злости и гнева сливается в твою сторону. И это работает на любом уровне – финансовом, политическом, личностном. Чем ниже ты стоишь, тем больше гнева обрушивается на твою голову. А гнев, как и вода, имеет свойство накапливаться. Как только сосуд заполняется до краев, начинает расти давление.
Если жидкость – любую жидкость – сжать достаточно сильно, она трансформируется. Становится твердой. Когда это происходит с гневом, он превращается в нечто иное – в ненависть. Она обладает иными свойствами: она медленнее, холоднее, плотнее. Ненависть скорее принадлежит к области геологии. Когда я слышу, что этнические конфликты уходят в прошлое на целые века, это меня совершенно не удивляет. Ненависть – эмоциональный аналог гребаной континентальной плиты.
Так что же случается, когда демографические показатели вдруг совершают прыжок, вроде пресловутого послевоенного бэби-бума? Ну, давайте-ка по порядку. После окончания Второй мировой миллионы солдат вернулись домой с фронта. По четыре года каждый они провели в окопах, вовсе не видя женщин, и по возвращении им, прямо скажем, не терпелось. Они трахались и трахались, пока пар из ушей не повалил. В результате мы имеем полтора десятка миллионов младенцев. В пятидесятые годы они росли счастливыми маленькими ребятишками, а потом – БА-БАХ – наступило половое созревание. Это случилось уже в шестидесятые. Следующие десять лет они провели, занимаясь сексом, слушая дурацкую музыку и балдея от наркоты. Все это так здорово поджарило им мозги, что на протяжении семидесятых они принимали более тяжелые наркотики и слушали еще более идиотскую музыку. А в восьмидесятые решили устроиться в жизни, продаться, завести хозяйство – короче, сделались яппи. В девяностые их всех настиг кризис среднего возраста, и они принялись ныть, как им было кайфово в шестидесятые. От этого нытья им становилось легче, потому что они понимали, что загубили все своими руками. Им не удалось изменить мир, и они это знают.
Забавная штука – отвращение к самому себе. Самая обманчивая из эмоций, маскируется лучше всех прочих. Человек, который ненавидит себя самого, редко способен это признать, поскольку такое признание оставит только два варианта – разрушить себя или измениться.
Если в зеркале ты видишь чудовище, нельзя взглянуть ему в глаза и сохранить после этого рассудок.
Стало быть, самоненавистники лгут сами себе. Каждый из разочаровавшихся, отчаявшихся отпрысков "бэби-бума" сороковых ищет, кого бы ему обвинить в том, что мир катится ко всем чертям, – кого угодно, только не себя, разумеется. Теперь вам ясно, почему американцы – нация юристов?
Так вот, какой-нибудь корпоративный упырь подает иск на какого-нибудь другого упыря, тот срывает злость на своей секретарше, та поднимает галдеж в магазине, а продавец, напившись после работы, выходит на улицу и бьет меня в морду.
И я не испытываю к парню, который меня ударил, ровно никакой ненависти. Нет, я смакую свой гнев, я наслаждаюсь им. Я добавляю его ко всей той злости, которая успела во мне накопиться, пусть себе растет. Пусть давление превратит ее в ненависть. И когда эта ненависть спрессуется в твердую маленькую пулю, я выйду на улицу, отыщу корпоративного упыря... и верну ему должок.
Ведь все началось именно с него, не так ли?
* * *
При помощи фанеры, изоляционной пены и листов черного полиуретана Джек переоборудовал подвал бунгало в камеру пыток, превратив его в наглухо запечатанный полый куб с превосходной звукоизоляцией. Никки редко туда спускалась, но теперь стояла у подножия лестницы, перед закрытой дверью.
Джек был наверху, просматривал файлы Джинна-Икс. Обыкновенно на этой стадии процесса Никки занималась бы проверкой добытых сведений – отыскивала бы улики на местах погребения жертв или в доме убийцы. Джек не посылал ее на дело, не убедившись, что пленник не пытается заманить их в ловушку или просто не тянет время.
На этот раз, впрочем, все было иначе: Джек выполнял проверку сам, при помощи компьютера. Этим, однако, разница не ограничивалась.
Никки отперла дверь и приоткрыла ее.
Обнаженный Джинн-Икс был примотан цепью к хромированному стулу, который Джек намертво привинтил к полу. Его запястья были прикованы к цепи, обмотанной вокруг груди, а лодыжки – к ножкам стула. Детский резиновый мячик с продетой насквозь веревкой служил кляпом. Единственным источником света была приоткрытая дверь; когда Никки показалась на пороге, голова Джинна-Икс задергалась, его лишенные век глаза заметались в тщетной попытке моргнуть. Он замычал что было сил.
Никки сделала шаг внутрь. Включила лампу на небольшом столе, прикрыла дверь.
– Итак, – сказала она, – ты из бэби-бумеров, людей сорок пятого – пятьдесят пятого годов рождения. Сам ты хоть понимаешь, какая это нелепость?
Она уселась на стул, которым обычно пользовался Следователь.
– Должна сказать, я терпеть не могу засранцев, которых мы обычно казним, но я хоть могу их понять. Их хлебом не корми, дай помучить женщину, вот так просто. Остальным, по большей части, время от времени нравится поиграть в насилие, но у этих козлов все иначе, у них мозги набекрень, в своих играх они заходят слишком далеко. Это патология, но я их понимаю. А с тобой все иначе – ты убиваешь людей определенного возраста, и других причин тебе не нужно. Может, ты просто псих?
– Нннн! Нннн!..
– Да, да. Не воображай, что я мечтаю услышать, будто пришельцы, или сам Сатана, или твоя мертвая бабушка приказали убивать именно их. По большому счету, мне на это наплевать, ясно? Ты убивал; ты рассказал Джеку, где, как и когда; проверив несколько мелких деталей, мы положим конец твоим долбаным страданиям.
Глаза Джинна-Икс были двумя залитыми кровью, дрожащими шарами. Отвернувшись, Никки открыла сумочку.
– Ладно, ладно, погоди секунду... вот. – Из сумочки она достала склянку "Визина".
– Откинь голову назад... Отлично.
Никки покапала в каждый из его глаз, и Джинн-Икс благодарно замычал.
– Слушай, я хочу задать тебе один вопрос, – сказала Никки. – У меня получается хуже, чем у Джека, но если ты сможешь ответить мне прямо, возможно, я смогу что-то для тебя сделать. Может, отправлю кому-нибудь твое последнее "прости". Тебе это интересно?
Он кивнул.
– Ага, еще бы ты сказал "нет". Только лучше не лги мне, ублюдок.
Встав, она зашла ему за спину и развязала кляп. Джинн-Икс тут же выплюнул мячик.
– А если солгу? – спросил он. – Что ты станешь делать? Ударишь меня?
– Ничего я не сделаю. Просто расскажу Джеку.
Джинн-Икс еле слышно хмыкнул.
– Ох, не думаю. Ты задашь свой вопрос мне, а не ему по одной лишь причине: не хочешь, чтобы он об этом знал Не знаю, смогу ли я так просто взять и подставить старого доброго Джека...
Он начал смеяться – взахлеб, тонким голоском, на грани истерики. Никки пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не заорать: "Заткнись!"
Где-то с минуту спустя Джинн-Икс утих и лишь тяжело дышал.
– Прости. Прости, – выдавил он. – Давай, задавай свой вопрос.
Никки смотрела на него в упор.
– Когда Джек... допрашивал тебя, на него это как-то действовало?
Он встретил ее испытующий взгляд не дрогнув. Губы медленно сложились в улыбку.
– Ясно. На самом деле ты хотела спросить, нравится ли ему это?
Никки бесстрастно взирала на него, ничего не говоря.
– Значит, тебе захотелось выяснить, как далеко он зашел, я прав? Можешь ли ты доверять ему по-прежнему или уже нет. Вот это прикол. Я врубаюсь, этот вопрос тебя ой как неспроста мучает...
– Не вешай мне...
– А вдруг он возьмет да и перейдет на сторону плохих парней, так? Вдруг у него тоже "мозги набекрень"? Или, может, глубоко внутри все мужики так устроены? Вообрази: просыпаешься ты как-нибудь ночью и не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой, в глаза тебе бьет яркий свет, и настала твоя очередь отвечать на вопросы...
– Я сказала, не вешай мне на уши лапшу! – Никки дала ему крепкую пощечину. Джинн-Икс издал громкий вопль восторга и принялся смеяться, сотрясаясь и булькая сильнее, чем прежде. Никки выждала, затем протянула руку и взяла со стола с инструментами металлический молоток. Этим молотком она с силой ударила Джинна-Икс по колену. Смех обернулся криком.
В висках у Никки колотился пульс. Рука дрожала так сильно, что она выронила молоток. Навалилась слабость, и она оперлась о стену, испугавшись, что вот-вот потеряет сознание.
Джинн-Икс хныкал от боли. Сделав несколько глубоких вдохов, Никки постаралась взять себя в руки.
– Не так легко, как кажется, верно? – с трудом ворочая языком, проговорил Джинн-Икс.
– Заткнись.
– Я мог бы дать тебе такой ответ, которого ты больше всего боишься. Я мог бы сказать, что ему это нравится, что у него был здоровенный стояк все то время, что он отпиливал мои веки. Я бы соврал тебе, а ты бы поверила... но я не стану врать. Черт, как больно.
Джинн-Икс тяжело вздохнул.
– Правда состоит в том... что это убивает его.
Никки закрыла глаза. Она сосредоточилась на двух вещах: на словах Джинна-Икс и на том, как отзывалась на них ее интуиция.
– Я скажу тебе, девочка: внутри он пустой. Все эти пытки, все невероятные изуверства, что он творит... это просто его гребаная работа. Это вообще никак его не колышет. Он похож на директора концлагеря: прибыл еще один грузовик заключенных, в газовую камеру всех до единого, не пора ли прерваться на чашечку кофе? Люди ко всему привыкают – спустя какое-то время даже пытка становится рутиной. Черт, клянусь тебе, однажды я видел, как он зевает.
– Нет... – прошептала Никки.
– Но даже у нацистов была какая-то жизнь, верно? Хобби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
Покрутив головой, Никки дотянулась до пачки сигарет, оставленной на ручке дивана.
– Но ты все равно собираешься отыскать его, верно?
– Мне придется быть очень осторожным, – сказал Джек. – Я должен быть безупречен.
– У тебя получится, – тихо сказала она. – У насполучится.
– Надо все тщательно спланировать. Мы не можем просто открыть на него охоту. – Казалось, Джек размышляет вслух. – Мне потребуется завоевать его доверие – не в качестве нового члена Стаи, а в качестве ее вожака Я постараюсь убедить его, что я – Джинн-Икс.
Никки вытрясла сигарету из пачки, сунула в рот. Прикурила, сделала долгую затяжку и медленно выдохнула дым.
– Думаешь, у тебя получится?
– Да, – сказал Джек. – Я сломал его. Пароли, коды доступа, шифровальные ключи... Джинн-Икс поделился со мною всем Он хочет помочь мне – ведь я последний человек по эту сторону могилы, с которым он может поговорить, и он это знает. "Волчьи угодья" отныне принадлежат мне...
Миллион Двадцать Третья проповедь Джинна-Икс "Ирония? Ну еще бы".
* * *
Все погубила ирония. И если я еще хоть разок услышу эту долбаную песенку Аланис Моррисетт, я найду, на хрен, эту сучку и залью ей глотку расплавленным железом. Вот это будет ирония что надо.
Больше не осталось ничего чистого – ничего, что просто оставалось бы самим собой. Все вокруг – лишь пересказ того, что уже делалось раньше. Каждое проклятое телешоу, поп-песня, фильм про копов, видеоигра, пластиковый робот-трансформер, новая серия мультика в субботу утром – все это только клон идеи, которую пережевали и выплюнули уже сотню раз, не меньше. И все мы такие клевые, крутые, скучающие, что единственный способ сделать это дерьмо удобоваримым – это высмеять его не отходя от кассы. Товар нынче выпускают, снабдив его ярким ярлычком "Чушь!". И каждый подмигивает всем прочим: эй, дескать, мы все в теме, мы же знаем, что происходит. Мы умеем понимать все эти шуточки для избранных, хихикаем над намеками, насквозь видим поп-культурные отсылки. "У меня уже свербит в заднице"! "Люк, ты видишь во мне отца"! "Скотти, попробуй, поскандаль со мной"!
Сплошное дерьмо. В буквальном смысле слова. Культура "бэби-бумеров", поколения семидесятых, съела все это, переварила, а затем снова выложила перед нами. Мы погрязли в нечистотах предыдущего поколения, и никого это не заботит.
Но и этого мало. Следом идет то, что я называю Новой Иронией. Вообразите идею настолько плохую, настолько безвкусную, настолько китчевую, что ее моментально экранизируют, только потому, что она способна шокировать. Интеллектуалы с восторгом воспримут ее, как только она пойдет в эфир, потому что она настолько запредельна, что кажется блестящей пародией. Этот стеб над священными коровами грандиозен уже потому, что содержит в себе элемент убийственного преувеличения.
Проблема только одна; половина долбаной Америки не просекает шутку.
Ну конечно, они хохочут вместе со всеми – но по совершенно другой причине. Фильм "Вся семья заодно" почему стал блокбастером? Вовсе не потому, что люди возненавидели Арчи Банкера за его расизм – они полюбили его за это. Он произносит вслух все то, что на уме у каждого, но прислушайтесь – там ведь смех на подкладке! Значит, это нормально, что он расист, ведь это же смешно!
Либералы хлопают друг дружку по плечу. Консерваторы просто ухмыляются. Все это лишь шутка. Мы просто пошутили. Смех же хорошее дело, так ведь?
"Герои Хогана" доказали нам, что нацисты – неуклюжие клоуны, и только. "M*A*S*H" подарил нам чудесную смесь хирургии, неразборчивых связей, алкоголизма и войны. Женщины – истеричные задаваки, мужчины – помешанные на сексе свиньи, а все власть имущие – коррумпированные имбецилы: средства массовой информации скармливают людям эти истины по двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. И уже не так важно, смеетесь ли вы над ними или вместе с ними, потому что отупление продолжается в любом случае. С того момента, как родители усадили вас смотреть "Улицу Сезам", и до того момента, когда вы засыпаете, так и не досмотрев очередной "Концерт в субботу вечером", эти идеи остаются с вами.
Когда я ходил в школу, там был парень по имени Дэррил. Он обожал развлекаться, потешаясь над моей сестренкой, которая родилась с отклонениями в развитии и эпилепсией заодно. Она умерла, когда ей было шесть лет.
Когда Дэррил бывал в ударе, он намекал, что между мною и сестрой существуют кровосмесительные отношения. Но это вполне нормальное дело, ведь все вокруг смеялись.
Так ведь?
* * *
Поиски, которые вел Джек, дали ему окончательный ответ. Он знал не только, ктоубил его семью, но и зачем.
Трансформация.
Патрон сделал это, чтобы изменить его, вылепить из него нечто большее, чем то, чем он был прежде. Он развел костер в глубине души Джека, испепелил всех, кого тот любил, и отлил из остатков нечто более тяжелое, острое, твердое.
Нет. Последний шаг Джек проделал самостоятельно – и то, что получилось в итоге, совсем не напоминало художника, на появление которого надеялся Патрон. Джек превратился в ходячее оружие. Орудие, созданное для разрушения, а не созидания.
И оно разрушит собственного создателя.
Джек внимательно изучил содержание веб-сайта, деактивируя скрытые в нем западни, запрограммированные на самоуничтожение, о которых предупредил его Джинн-Икс. Когда он закончил, у него появился доступ ко всем материалам Джинна-Икс, но – как и предупреждал пленник, веб-мастер знал об остальных членах Стаи только то, что они сообщали сами. Даже среди себе подобных они проявляли крайнюю осторожность... и все же были готовы многим поделиться с кем-то из "своих".
Маска Поцелуя Смерти еще может пригодиться, но создатель Стаи обладает куда большим влиянием, и эта роль должна быть сыграна безукоризненно.
Джек должен стать Джинном-Икс.
В институте Джеку всегда удавались копии, он с легкостью мог воспроизвести стиль другого художника: не просто скопировать особенности техники, а восстановить комплексный подход конкретного художника к изображаемому предмету. Это было ближе к искусству актера, чем к живописи как таковой, – нырнуть в чужое сознание и увидеть мир чужими глазами, – но Джеку еще никогда прежде не приходилось нырять на такую глубину.
Или в столь беспросветную тьму.
* * *
ПОЧЕМУ Я УБИВАЮ
Эссе Джинна-Икс
Итак, дорогие составители психологических портретов и уважаемые поклонницы серийных убийц – я исхожу из предположения, что вы читаете все это, когда сам я уже давным-давно мертв или заключен в тюрьму, – внемлите: вот Тот Основной Вопрос, который вечно задают, но, кажется, никогда не получают честного ответа. Я, правда, не скажу за кого-то другого, но мой собственный ответ – вот он:
Физика.
Каждому приходилось злиться. Злобу и гнев часто сравнивают с огнем, но они скорее подобны воде. Гнев дрейфует от одного человека к другому и всегда стремится попасть с высот в низину. От владельца – к менеджеру, далее – к простому сотруднику, затем – к временно нанятой уборщице. Это похоже на большую дренажную систему, и чем ниже ты нарисован на схеме, тем больше злости и гнева сливается в твою сторону. И это работает на любом уровне – финансовом, политическом, личностном. Чем ниже ты стоишь, тем больше гнева обрушивается на твою голову. А гнев, как и вода, имеет свойство накапливаться. Как только сосуд заполняется до краев, начинает расти давление.
Если жидкость – любую жидкость – сжать достаточно сильно, она трансформируется. Становится твердой. Когда это происходит с гневом, он превращается в нечто иное – в ненависть. Она обладает иными свойствами: она медленнее, холоднее, плотнее. Ненависть скорее принадлежит к области геологии. Когда я слышу, что этнические конфликты уходят в прошлое на целые века, это меня совершенно не удивляет. Ненависть – эмоциональный аналог гребаной континентальной плиты.
Так что же случается, когда демографические показатели вдруг совершают прыжок, вроде пресловутого послевоенного бэби-бума? Ну, давайте-ка по порядку. После окончания Второй мировой миллионы солдат вернулись домой с фронта. По четыре года каждый они провели в окопах, вовсе не видя женщин, и по возвращении им, прямо скажем, не терпелось. Они трахались и трахались, пока пар из ушей не повалил. В результате мы имеем полтора десятка миллионов младенцев. В пятидесятые годы они росли счастливыми маленькими ребятишками, а потом – БА-БАХ – наступило половое созревание. Это случилось уже в шестидесятые. Следующие десять лет они провели, занимаясь сексом, слушая дурацкую музыку и балдея от наркоты. Все это так здорово поджарило им мозги, что на протяжении семидесятых они принимали более тяжелые наркотики и слушали еще более идиотскую музыку. А в восьмидесятые решили устроиться в жизни, продаться, завести хозяйство – короче, сделались яппи. В девяностые их всех настиг кризис среднего возраста, и они принялись ныть, как им было кайфово в шестидесятые. От этого нытья им становилось легче, потому что они понимали, что загубили все своими руками. Им не удалось изменить мир, и они это знают.
Забавная штука – отвращение к самому себе. Самая обманчивая из эмоций, маскируется лучше всех прочих. Человек, который ненавидит себя самого, редко способен это признать, поскольку такое признание оставит только два варианта – разрушить себя или измениться.
Если в зеркале ты видишь чудовище, нельзя взглянуть ему в глаза и сохранить после этого рассудок.
Стало быть, самоненавистники лгут сами себе. Каждый из разочаровавшихся, отчаявшихся отпрысков "бэби-бума" сороковых ищет, кого бы ему обвинить в том, что мир катится ко всем чертям, – кого угодно, только не себя, разумеется. Теперь вам ясно, почему американцы – нация юристов?
Так вот, какой-нибудь корпоративный упырь подает иск на какого-нибудь другого упыря, тот срывает злость на своей секретарше, та поднимает галдеж в магазине, а продавец, напившись после работы, выходит на улицу и бьет меня в морду.
И я не испытываю к парню, который меня ударил, ровно никакой ненависти. Нет, я смакую свой гнев, я наслаждаюсь им. Я добавляю его ко всей той злости, которая успела во мне накопиться, пусть себе растет. Пусть давление превратит ее в ненависть. И когда эта ненависть спрессуется в твердую маленькую пулю, я выйду на улицу, отыщу корпоративного упыря... и верну ему должок.
Ведь все началось именно с него, не так ли?
* * *
При помощи фанеры, изоляционной пены и листов черного полиуретана Джек переоборудовал подвал бунгало в камеру пыток, превратив его в наглухо запечатанный полый куб с превосходной звукоизоляцией. Никки редко туда спускалась, но теперь стояла у подножия лестницы, перед закрытой дверью.
Джек был наверху, просматривал файлы Джинна-Икс. Обыкновенно на этой стадии процесса Никки занималась бы проверкой добытых сведений – отыскивала бы улики на местах погребения жертв или в доме убийцы. Джек не посылал ее на дело, не убедившись, что пленник не пытается заманить их в ловушку или просто не тянет время.
На этот раз, впрочем, все было иначе: Джек выполнял проверку сам, при помощи компьютера. Этим, однако, разница не ограничивалась.
Никки отперла дверь и приоткрыла ее.
Обнаженный Джинн-Икс был примотан цепью к хромированному стулу, который Джек намертво привинтил к полу. Его запястья были прикованы к цепи, обмотанной вокруг груди, а лодыжки – к ножкам стула. Детский резиновый мячик с продетой насквозь веревкой служил кляпом. Единственным источником света была приоткрытая дверь; когда Никки показалась на пороге, голова Джинна-Икс задергалась, его лишенные век глаза заметались в тщетной попытке моргнуть. Он замычал что было сил.
Никки сделала шаг внутрь. Включила лампу на небольшом столе, прикрыла дверь.
– Итак, – сказала она, – ты из бэби-бумеров, людей сорок пятого – пятьдесят пятого годов рождения. Сам ты хоть понимаешь, какая это нелепость?
Она уселась на стул, которым обычно пользовался Следователь.
– Должна сказать, я терпеть не могу засранцев, которых мы обычно казним, но я хоть могу их понять. Их хлебом не корми, дай помучить женщину, вот так просто. Остальным, по большей части, время от времени нравится поиграть в насилие, но у этих козлов все иначе, у них мозги набекрень, в своих играх они заходят слишком далеко. Это патология, но я их понимаю. А с тобой все иначе – ты убиваешь людей определенного возраста, и других причин тебе не нужно. Может, ты просто псих?
– Нннн! Нннн!..
– Да, да. Не воображай, что я мечтаю услышать, будто пришельцы, или сам Сатана, или твоя мертвая бабушка приказали убивать именно их. По большому счету, мне на это наплевать, ясно? Ты убивал; ты рассказал Джеку, где, как и когда; проверив несколько мелких деталей, мы положим конец твоим долбаным страданиям.
Глаза Джинна-Икс были двумя залитыми кровью, дрожащими шарами. Отвернувшись, Никки открыла сумочку.
– Ладно, ладно, погоди секунду... вот. – Из сумочки она достала склянку "Визина".
– Откинь голову назад... Отлично.
Никки покапала в каждый из его глаз, и Джинн-Икс благодарно замычал.
– Слушай, я хочу задать тебе один вопрос, – сказала Никки. – У меня получается хуже, чем у Джека, но если ты сможешь ответить мне прямо, возможно, я смогу что-то для тебя сделать. Может, отправлю кому-нибудь твое последнее "прости". Тебе это интересно?
Он кивнул.
– Ага, еще бы ты сказал "нет". Только лучше не лги мне, ублюдок.
Встав, она зашла ему за спину и развязала кляп. Джинн-Икс тут же выплюнул мячик.
– А если солгу? – спросил он. – Что ты станешь делать? Ударишь меня?
– Ничего я не сделаю. Просто расскажу Джеку.
Джинн-Икс еле слышно хмыкнул.
– Ох, не думаю. Ты задашь свой вопрос мне, а не ему по одной лишь причине: не хочешь, чтобы он об этом знал Не знаю, смогу ли я так просто взять и подставить старого доброго Джека...
Он начал смеяться – взахлеб, тонким голоском, на грани истерики. Никки пришлось сдерживаться изо всех сил, чтобы не заорать: "Заткнись!"
Где-то с минуту спустя Джинн-Икс утих и лишь тяжело дышал.
– Прости. Прости, – выдавил он. – Давай, задавай свой вопрос.
Никки смотрела на него в упор.
– Когда Джек... допрашивал тебя, на него это как-то действовало?
Он встретил ее испытующий взгляд не дрогнув. Губы медленно сложились в улыбку.
– Ясно. На самом деле ты хотела спросить, нравится ли ему это?
Никки бесстрастно взирала на него, ничего не говоря.
– Значит, тебе захотелось выяснить, как далеко он зашел, я прав? Можешь ли ты доверять ему по-прежнему или уже нет. Вот это прикол. Я врубаюсь, этот вопрос тебя ой как неспроста мучает...
– Не вешай мне...
– А вдруг он возьмет да и перейдет на сторону плохих парней, так? Вдруг у него тоже "мозги набекрень"? Или, может, глубоко внутри все мужики так устроены? Вообрази: просыпаешься ты как-нибудь ночью и не можешь шевельнуть ни рукой, ни ногой, в глаза тебе бьет яркий свет, и настала твоя очередь отвечать на вопросы...
– Я сказала, не вешай мне на уши лапшу! – Никки дала ему крепкую пощечину. Джинн-Икс издал громкий вопль восторга и принялся смеяться, сотрясаясь и булькая сильнее, чем прежде. Никки выждала, затем протянула руку и взяла со стола с инструментами металлический молоток. Этим молотком она с силой ударила Джинна-Икс по колену. Смех обернулся криком.
В висках у Никки колотился пульс. Рука дрожала так сильно, что она выронила молоток. Навалилась слабость, и она оперлась о стену, испугавшись, что вот-вот потеряет сознание.
Джинн-Икс хныкал от боли. Сделав несколько глубоких вдохов, Никки постаралась взять себя в руки.
– Не так легко, как кажется, верно? – с трудом ворочая языком, проговорил Джинн-Икс.
– Заткнись.
– Я мог бы дать тебе такой ответ, которого ты больше всего боишься. Я мог бы сказать, что ему это нравится, что у него был здоровенный стояк все то время, что он отпиливал мои веки. Я бы соврал тебе, а ты бы поверила... но я не стану врать. Черт, как больно.
Джинн-Икс тяжело вздохнул.
– Правда состоит в том... что это убивает его.
Никки закрыла глаза. Она сосредоточилась на двух вещах: на словах Джинна-Икс и на том, как отзывалась на них ее интуиция.
– Я скажу тебе, девочка: внутри он пустой. Все эти пытки, все невероятные изуверства, что он творит... это просто его гребаная работа. Это вообще никак его не колышет. Он похож на директора концлагеря: прибыл еще один грузовик заключенных, в газовую камеру всех до единого, не пора ли прерваться на чашечку кофе? Люди ко всему привыкают – спустя какое-то время даже пытка становится рутиной. Черт, клянусь тебе, однажды я видел, как он зевает.
– Нет... – прошептала Никки.
– Но даже у нацистов была какая-то жизнь, верно? Хобби.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34