Я слышу его высокий дискант, отдающий команду, и щелкаю каблуками. Ты видишь, я еще не свободен, я остаюсь солдатом… Какай ужас! – весело заключил он. – Ты сможешь любить солдата?
Мария взяла его руку в свою. „Бедный малыш, не знавший детства, – думала она. – Мне следует вернуть тебе радость, заставить смеяться“.
Опускалась ночь. Они возвратились в Вену. К Марии, оставшейся одной, вернулись страхи. Их связь не составляла больше тайны. Сколько потребуется времени, чтобы новость получила огласку и в конце концов дошла до ее матери? Куда бы Мария ни обратила взор, всюду ее ожидала неотвратимая катастрофа.
И все же ей пришлось смириться с отъездом Рудольфа, ее единственной опоры в жизни. В последний момент в доказательство своей великой любви он отложил отъезд к морю на двадцать четыре часа.
IV
ЖЕЛЕЗНОЕ КОЛЕЧКО
Ко всем тревогам добавилась еще одна. Разве может любящее сердце не беспокоиться по поводу супружеского уединения на берегу моря? Не попытается ли принцесса пустить в ход любые средства, чтобы вернуть мужа?
Мария получала от Рудольфа нежные послания. Могли ли они успокоить ее? Она повторяла его слова, его обещания соединить их судьбы. Эти слова, эти клятвы – такие прекрасные, такие пылкие, когда они выходили из его уст, – здесь, в домашнем одиночестве, казалось, теряли душу, становились неподвижными, тусклыми, холодными. Ей негде было искать утешения – перед отъездом Рудольф предостерег ее об опасности доверяться в чем бы то ни было графине Лариш.
Через две недели Рудольф вернулся еще более влюбленным. Быть вдали от Марии стало для него невыносимой мукой. В его испепеляющую или сжигающую жизнь она вносила живительную струю; он буквально был томим жаждой новых встреч. Их отношения были еще чисты; но потребность в физической близости уже давала ему о себе знать. Безыскусная речь этой молодой и красивой девушки, ее радостный смех, невинные ласки благотворно действовали на пребывающего в постоянном напряжении принца. В эту жизнь, которая сжигала его, она вносила живительную свежесть. Он больше не мог обходиться без Марии. Быть может, поначалу он думал позабавиться с ней, как со многими кокетливыми женщинами, которые знали, зачем идут к нему, и старались его не разочаровать. Но с первой же встречи с ней Рудольф понял, что Мария – из другой породы – самой высокой пробы. С тех пор, очарованный тем, что он называл чудом, он проникся к ней искренним уважением. А теперь поклялся сделать ее своей женой, чего бы это ему ни стоило.
Едва приехав в Вену, он должен был отправиться в Прагу и только издали видел Марию в Опере. Но двумя днями позже, в воскресенье, ловкая графиня привезла ее к семи часам вечера в Хофбург.
Силы почти оставили девушку. Но она дала себе слово, что скроет свою печаль от несчастного человека, который так нуждался в радости. Увы, разлука была слишком долгой и жестокой, и потому, как только Мария увидела Рудольфа, она потеряла самообладание.
Залившись слезами, она бросилась в объятия любимого, воскликнув:
– Так значит, я всегда буду вдали от тебя? Я не смогу так жить.
Интонация ее голоса, мучительное ощущение уязвимости их любви, постоянно находившейся под угрозой, волнение, которое он почувствовал, прижав к себе Марию, – полностью захватили его. Рудольф забыл о данной себе клятве. Мария, переполненная счастьем от встречи с любимым, не противилась.
С того дня, как они стали принадлежать друг другу, Рудольф знал, что медлить больше нельзя, надо обеспечить их совместное будущее. Даже если весь мир ополчится против влюбленных, это не разъединит их. Время речей прошло, и Рудольф перешел к решительным действиям.
В ту же ночь, вернувшись из театра, он сел за письмо папе римскому. Он описал свою семейную ситуацию, неспособность жены дать наследника династии, глубокий разлад между супругами, грозивший неминуемым скандалом – либо ее шумным отъездом в Бельгию, либо его собственным решением окончательно порвать с женщиной, с которой не мог жить вместе. Он просил Его Святейшество подумать о роковых последствиях этих семейных неурядиц для дома Габсбургов, для государства и церкви. Он умолял папу согласиться аннулировать его брак с принцессой Стефанией.
Письмо, написанное им собственноручно и в лихорадочном возбуждении, получилось достаточно убедительным. Оно ушло из Вены на следующий день с верным другом принца, которому поручалось передать его папе в собственные руки.
Когда к принцу вернулось самообладание, он счел свой поступок авантюрным. „Нет и десятой доли вероятности, что я получу то, чего прошу, – говорил он себе. – И все же, если есть хоть один шанс из тысячи, я должен попытать счастье“.
Через день он уезжал в Будапешт. Накануне тайком посетил кузена, эрцгерцога Иоганна Сальватора. Они не виделись после той драматической сцены, которая положила конец отношениям этих людей, схожих во взглядах на многие вещи, но по другим столь же важным вопросам придерживающихся противоположных мнений. В этот раз ощущение старой дружбы стерло все разногласия. Они еще раз откровенно поговорили, затронув и политические темы, ибо ни тот, ни другой не были частными лицами, и даже их личная жизнь, увы, была тесно связана с жизнью государства. Эрцгерцог Иоганн был поражен мертвенным цветом лица и нервным возбуждением кузена, который, казалось, был на исходе сил. Если бы какой-нибудь нескромный свидетель подслушал у дверей, он пришел бы в ужас от того, как часто повторялось слово „смерть“ в их беседе. На прощание эрцгерцог по-братски обнял Рудольфа и сказал:
– Ты единственный, кто меня здесь удерживает. Если тебя не станет, знай, что я и дня не останусь в этой проклятой стране.
В субботу утром 19 января Рудольф вернулся из Будапешта. Он назначил свидание во дворце. Мария удивилась, когда после расставания с графиней у железной двери Лошек повел ее к принцу незнакомой дорогой.
– У принца утренние аудиенции, – объяснил старый слуга. – Он примет баронессу в салоне, смежном с тем, где он принимает.
Лошек ввел Марию в просторную комнату, отделанную белыми с золотом деревянными инкрустациями в стиле Людовика XV. У одной из стен она увидела ковровые банкетки и старинное бюро. Другую часть салона, за широкой ширмой, занимали современный письменный стол английской работы, диван и два кожаных кресла.
Рудольф еще не пришел. Но спустя несколько минут Мария услышала голоса, доносившиеся из-за ширмы. Открылась дверь, и Рудольф бросился к ней.
– У меня полно работы в это утро, любимая моя, – сказал он. – Извини меня, но мне хотелось поскорее увидеть тебя, и я назначил свидание здесь. Еще одна депутация, и я буду свободен… А пока вот кое-что для тебя.
Он достал из кармана полированное железное кольцо прекрасной работы и протянул его Марии.
– Посмотри на внутреннюю сторону. Ты ведь знаешь, как я искушен в надписях.
Мария прочитала: „13 января 1889, 1. L.V.В.I.D.Т.“
– Я поняла лишь дату, и она мне нравится, – сказала она, бросая восхищенный взгляд на Рудольфа. – Прочти же остальное.
Торжественным голосом Рудольф прочел:
– „In Liebe vereint bis in dem Tode“ – „Соединенные в любви и в смерти“.
Мария прижалась к нему. Она не могла говорить. Слова этого чародея затрагивали ее за живое, воскрешали в душе видение, в которое она пристально вглядывалась. Он умел придать смерти странное очарование, венчая.
Она подняла глаза на Рудольфа, который крепко сжимал ее в объятиях.
– Я последую за тобой, куда захочешь, любимый.
Кто-то тихо постучал в дверь.
– Не беспокойся, это Лошек, – сказал Рудольф.
Это был в самом деле он. Депутация уже ждала принца в соседнем салоне.
– Я отлучусь ненадолго, – сказал принц Марии. – Скажу лишь несколько банальных слов этим достойным людям. Ничего не опасайся. Здесь ты ничем не рискуешь. Лошек тебя охраняет.
Он вышел, и Мария осталась одна.
Она чувствовала, что душа ее воспарила над бренным телом. Одно произнесенное принцем слово открывало ей доступ в неведомый мир, мир, недоступный земным бурям, погруженный в безмятежный покой. Тревоги и муки, терзавшие Марию, оставались по ту сторону этого мира. Здесь же не было места ни потрясениям, ни битвам, ни жестокому одиночеству, против которого нет лекарства. Здесь было царство вечного покоя и вечного единения.
Углубившись в свои мысли, испытывая острое чувство счастья, Мария вздрогнула, когда послышался звук голосов из-за маленькой двери позади ширмы. Дверь отворилась. Женский голос приблизился:
– Где ты был, Лошек? Я искала тебя в малых апартаментах сына.
В ответ раздался смущенный голос Лошека:
– Прошу прощения у Вашего Величества. Принц принимает сегодня здесь, и я его сопровождаю.
Марию за ширмой охватила дрожь.
– Как он себя чувствует по возвращении из Будапешта?
На этот раз голос слышался почти рядом.
– Принц чувствует себя хорошо… Он, несомненно, нуждается в отдыхе, но серьезных опасений не внушает.
Мария, скованная страхом, понимала, что Лошек делает все возможное, чтобы помешать императрице пройти в салон. Хоть бы ему удалось задержать ее перед ширмой.
– Передай ему, что я приходила осведомиться о его здоровье.
– Принц будет тронут заботой Вашего Величества.
Наступила тишина. Мария уже подумала, что спасена, когда женский голос произнес:
– Я оставлю ему записку на письменном столе.
Послышались звуки быстрых шагов по паркету, и императрица, подойдя к английскому столу, увидела покрасневшую, сконфуженную Марию, которая не знала, куда себя деть. После секундного колебания императрица произнесла с изысканной вежливостью:
– Прошу прощения, что побеспокоила вас, мадемуазель.
И, живо повернувшись к Лошеку, лицо которого окаменело от смущения, добавила:
– Ты должен был меня предупредить, что здесь кто-то есть, простофиля… Оставь нас.
Лошек вышел.
Глаза императрицы снова обратились на Марию, которая, придя в себя, наконец присела в глубоком реверансе.
– Я хотела узнать, как дела Рудольфа. Я все-таки напишу ему пару слов, если позволите.
Она села за письменный стол, положила веер, нашла бумагу и перо. Потом посмотрела на Марию.
– Вы видели моего сына этим утром, мадемуазель?
– Да, мадам, – чуть слышно произнесла Мария и снова сделала реверанс.
– Как он выглядит?
– Он показался мне немного утомленным.
– Бедный мальчик! – сказала императрица, поднимаясь и говоря как бы сама с собой. – Судьба слепа. Он не создан для жизни, которую я ему дала.
Голос, манера произносить некоторые слова, даже смысл того, что она говорила, так живо напоминали Марии Рудольфа, что страх уступил место душевному волнению.
Императрица взяла веер и направилась к двери. Собиралась ли она совсем уйти? Теперь Марии хотелось, чтобы она осталась, возможно, потому, что почувствовала: в этом враждебном мире императрица могла бы стать ее союзницей.
Между тем, поколебавшись, императрица изменила решение и вернулась к Марии.
– Я никогда не встречала вас, мадемуазель, я больше не выезжаю в свет. Мне, однако, известно, кто вы. Наши дороги не должны были пересечься, но раз уж случаю было угодно, чтобы мы встретились, хочу этим воспользоваться. Присядьте.
Она указала ей на кресло, сама же опустилась на диван. Несколько раз взмахнула веером, затем быстрым движением ноги поправила шлейф своего черного платья и внимательно посмотрела на Марию.
– Вы еще более прелестны, нежели мне говорили… И вы так молоды!.. Сколько вам лет? Вас об этом еще можно спрашивать.
– Мне семнадцать, мадам.
– Семнадцать! – задумчиво повторила императрица. – Неужели возможен такой возраст?
Она помолчала, потом добавила, словно забыв о Марии:
– В семнадцать лет я была замужем и уже несчастна. Однако я была молода, – она взглянула на Марию, – и красива, как вы.
Мария осмелилась произнести:
– Ваше Величество красивы и сейчас.
– Как может быть красива пожилая женщина…
Эти слова, произнесенные особым тоном, упали как бы последним камнем надгробия, под которым она навсегда похоронила молодость. Мария не осмеливалась поднять глаз. Она лишь слышала тихий шорох веера.
Императрица продолжала:
– Какое сияние излучает молодость, какое очарование! Мы пытаемся бороться со временем, прилагая массу усилий, чтобы сохранить фигуру. Но ребячьи пухлые щеки, живой блеск глаз, само колдовство юности – где найти его, когда оно исчезает!.. Истинна и прекрасна только молодость. Она не ошибается. Все, что она делает, прекрасно… Ей принадлежит мир. Лучше умереть молодым!
На какое-то время она углубилась в собственные мысли, потом уже другим тоном произнесла:
– Прошу у вас прощения, мадемуазель – я позволила себе помечтать вслух, как это случается с теми, кто долго живет в одиночестве… Лучше, чтобы мой сын не видел нас вместе. Я довольна, что познакомилась с вами. Теперь я знаю, что вы прекрасны и в вас нет зла… Я хотела бы, чтобы мой сын был счастлив. Ему отпущено для счастья слишком мало лет, ведь только оно наполняет смыслом жизнь. Но стать счастливым, будучи принцем, трудно. Часто мне хочется пожалеть его, но я не говорю ему об этом. Растроганность чувств не ведет ни к чему… Мы живем в печальном дворце… В нем вы напоминаете цветок. Не возвращайтесь сюда. Здесь тяжело дышится. Здесь даже цветы быстро вянут… Позвольте мне поцеловать вас, дитя мое. Вы близки моему сердцу.
Она поднялась, обняла Марию и поцеловала в лоб. Потом быстрой походкой, с высоко поднятой головой, пошла к дверям. Шелковое платье мягко шелестело при каждом ее шаге.
Уступая наплыву чувств, Мария упала на диван и, обхватив голову руками, тихо заплакала.
Мария не заметила, как открылась большая двустворчатая дверь и появился Рудольф.
Завершая разговор с депутацией, находившейся в смежной комнате, он сказал:
– Господа, я благодарю вас и говорю „До скорого свидания“.
Дверь закрылась. Рудольф увидел плачущую, как ребенок, Марию. Он подошел к ней и, лаская, спросил о причине слез.
Быстро утешившись, но еще вся в волнении, Мария рассказала ему о только что состоявшейся встрече с императрицей.
– Я была так напугана, что не могла и слова произнести. Но мои страхи оказались напрасными. Я сразу же поняла, что она по крайней мере не стремится нас разлучить. Есть в ней что-то такое, что нелегко объяснить, – великое и высокое, даже таинственное, как если бы она знала нечто, неведомое нам… Она употребляет простые слова, но смысл их так глубок… Не думай, что она старалась запугать меня. Напротив, она была добра со мной и даже нежна. Ты не поверишь – она меня поцеловала! Возможно, она почувствовала, что нас ждет большое несчастье, и поддалась чувству жалости. Она об этом не говорила, но это можно было прочесть в ее манере держаться, в том, как она смотрела на меня и молчала… Когда она вышла, я была так взволнована, что принялась плакать без причины. Ты видишь, какая я глупая… И все же, Рудольф, – добавила она, обвивая его шею руками, – я счастлива. Истинным несчастьем была бы только разлука с тобой, но кольцо, которое ты мне подарил сегодня, внушает надежду.
V
СЛУХИ
В хорошо информированных кругах двора и города стали распространяться слухи. „Это неправда, – говорили одни, – что принц находит удовольствие только в разврате. На сей раз он влюблен“. Более проницательные добавляли, что это случилось отнюдь не вчера, а гулянки у Захера преследовали только одну цель – скрыть истину от публики. Восхищались двойной игрой принца и элегантностью, с которой он провел любопытствующих.
Но кого же он полюбил? Здесь мнения расходились. Одни утверждали, что нашлась молодая красивая девушка, которая сумела завоевать сердце этого мужа, дотоле не отдававшего его ни одной женщине. Другие с сомнением покачивали головой: „Кто поверит, что такой мужчина, как наследный принц, удовольствуется неопытной девочкой, какой бы хорошенькой она ни была?“ Обмен взглядами в Опере, тайная встреча в Пратере (об этом свидании говорили, как о достоверном факте) – неужели этого достаточно для такого пресыщенного человека, как принц? О том, чтобы он встретился с ней в интимной обстановке, не могло быть и речи. Молодая девушка, имя которой передавалось шепотом, нигде не появлялась одна, только в сопровождении матери или графини Лариш. (При этом имени два-три собеседника, для которых у венского общества не имелось секретов, обменивались быстрыми понимающими взглядами, но по вполне понятной причине избегали комментариев.) Приходилось допускать, что молодая красавица, бесспорно, не оставившая принца равнодушным, в свою очередь, служила прикрытием для кого-то другого. Но для кого? Вот здесь-то обладающие самым тонким нюхом ищейки теряли след… Упоминалась высокопоставленная польская дама немецкого происхождения, наверняка шпионка, или, если это слово шокировало, агент дьявольски хитрого железного канцлера, который, будучи недоволен либеральными идеями принца, рассчитывал вернуть его на праведный путь дорогой, усыпанной розами… Была, наконец, и такая версия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Мария взяла его руку в свою. „Бедный малыш, не знавший детства, – думала она. – Мне следует вернуть тебе радость, заставить смеяться“.
Опускалась ночь. Они возвратились в Вену. К Марии, оставшейся одной, вернулись страхи. Их связь не составляла больше тайны. Сколько потребуется времени, чтобы новость получила огласку и в конце концов дошла до ее матери? Куда бы Мария ни обратила взор, всюду ее ожидала неотвратимая катастрофа.
И все же ей пришлось смириться с отъездом Рудольфа, ее единственной опоры в жизни. В последний момент в доказательство своей великой любви он отложил отъезд к морю на двадцать четыре часа.
IV
ЖЕЛЕЗНОЕ КОЛЕЧКО
Ко всем тревогам добавилась еще одна. Разве может любящее сердце не беспокоиться по поводу супружеского уединения на берегу моря? Не попытается ли принцесса пустить в ход любые средства, чтобы вернуть мужа?
Мария получала от Рудольфа нежные послания. Могли ли они успокоить ее? Она повторяла его слова, его обещания соединить их судьбы. Эти слова, эти клятвы – такие прекрасные, такие пылкие, когда они выходили из его уст, – здесь, в домашнем одиночестве, казалось, теряли душу, становились неподвижными, тусклыми, холодными. Ей негде было искать утешения – перед отъездом Рудольф предостерег ее об опасности доверяться в чем бы то ни было графине Лариш.
Через две недели Рудольф вернулся еще более влюбленным. Быть вдали от Марии стало для него невыносимой мукой. В его испепеляющую или сжигающую жизнь она вносила живительную струю; он буквально был томим жаждой новых встреч. Их отношения были еще чисты; но потребность в физической близости уже давала ему о себе знать. Безыскусная речь этой молодой и красивой девушки, ее радостный смех, невинные ласки благотворно действовали на пребывающего в постоянном напряжении принца. В эту жизнь, которая сжигала его, она вносила живительную свежесть. Он больше не мог обходиться без Марии. Быть может, поначалу он думал позабавиться с ней, как со многими кокетливыми женщинами, которые знали, зачем идут к нему, и старались его не разочаровать. Но с первой же встречи с ней Рудольф понял, что Мария – из другой породы – самой высокой пробы. С тех пор, очарованный тем, что он называл чудом, он проникся к ней искренним уважением. А теперь поклялся сделать ее своей женой, чего бы это ему ни стоило.
Едва приехав в Вену, он должен был отправиться в Прагу и только издали видел Марию в Опере. Но двумя днями позже, в воскресенье, ловкая графиня привезла ее к семи часам вечера в Хофбург.
Силы почти оставили девушку. Но она дала себе слово, что скроет свою печаль от несчастного человека, который так нуждался в радости. Увы, разлука была слишком долгой и жестокой, и потому, как только Мария увидела Рудольфа, она потеряла самообладание.
Залившись слезами, она бросилась в объятия любимого, воскликнув:
– Так значит, я всегда буду вдали от тебя? Я не смогу так жить.
Интонация ее голоса, мучительное ощущение уязвимости их любви, постоянно находившейся под угрозой, волнение, которое он почувствовал, прижав к себе Марию, – полностью захватили его. Рудольф забыл о данной себе клятве. Мария, переполненная счастьем от встречи с любимым, не противилась.
С того дня, как они стали принадлежать друг другу, Рудольф знал, что медлить больше нельзя, надо обеспечить их совместное будущее. Даже если весь мир ополчится против влюбленных, это не разъединит их. Время речей прошло, и Рудольф перешел к решительным действиям.
В ту же ночь, вернувшись из театра, он сел за письмо папе римскому. Он описал свою семейную ситуацию, неспособность жены дать наследника династии, глубокий разлад между супругами, грозивший неминуемым скандалом – либо ее шумным отъездом в Бельгию, либо его собственным решением окончательно порвать с женщиной, с которой не мог жить вместе. Он просил Его Святейшество подумать о роковых последствиях этих семейных неурядиц для дома Габсбургов, для государства и церкви. Он умолял папу согласиться аннулировать его брак с принцессой Стефанией.
Письмо, написанное им собственноручно и в лихорадочном возбуждении, получилось достаточно убедительным. Оно ушло из Вены на следующий день с верным другом принца, которому поручалось передать его папе в собственные руки.
Когда к принцу вернулось самообладание, он счел свой поступок авантюрным. „Нет и десятой доли вероятности, что я получу то, чего прошу, – говорил он себе. – И все же, если есть хоть один шанс из тысячи, я должен попытать счастье“.
Через день он уезжал в Будапешт. Накануне тайком посетил кузена, эрцгерцога Иоганна Сальватора. Они не виделись после той драматической сцены, которая положила конец отношениям этих людей, схожих во взглядах на многие вещи, но по другим столь же важным вопросам придерживающихся противоположных мнений. В этот раз ощущение старой дружбы стерло все разногласия. Они еще раз откровенно поговорили, затронув и политические темы, ибо ни тот, ни другой не были частными лицами, и даже их личная жизнь, увы, была тесно связана с жизнью государства. Эрцгерцог Иоганн был поражен мертвенным цветом лица и нервным возбуждением кузена, который, казалось, был на исходе сил. Если бы какой-нибудь нескромный свидетель подслушал у дверей, он пришел бы в ужас от того, как часто повторялось слово „смерть“ в их беседе. На прощание эрцгерцог по-братски обнял Рудольфа и сказал:
– Ты единственный, кто меня здесь удерживает. Если тебя не станет, знай, что я и дня не останусь в этой проклятой стране.
В субботу утром 19 января Рудольф вернулся из Будапешта. Он назначил свидание во дворце. Мария удивилась, когда после расставания с графиней у железной двери Лошек повел ее к принцу незнакомой дорогой.
– У принца утренние аудиенции, – объяснил старый слуга. – Он примет баронессу в салоне, смежном с тем, где он принимает.
Лошек ввел Марию в просторную комнату, отделанную белыми с золотом деревянными инкрустациями в стиле Людовика XV. У одной из стен она увидела ковровые банкетки и старинное бюро. Другую часть салона, за широкой ширмой, занимали современный письменный стол английской работы, диван и два кожаных кресла.
Рудольф еще не пришел. Но спустя несколько минут Мария услышала голоса, доносившиеся из-за ширмы. Открылась дверь, и Рудольф бросился к ней.
– У меня полно работы в это утро, любимая моя, – сказал он. – Извини меня, но мне хотелось поскорее увидеть тебя, и я назначил свидание здесь. Еще одна депутация, и я буду свободен… А пока вот кое-что для тебя.
Он достал из кармана полированное железное кольцо прекрасной работы и протянул его Марии.
– Посмотри на внутреннюю сторону. Ты ведь знаешь, как я искушен в надписях.
Мария прочитала: „13 января 1889, 1. L.V.В.I.D.Т.“
– Я поняла лишь дату, и она мне нравится, – сказала она, бросая восхищенный взгляд на Рудольфа. – Прочти же остальное.
Торжественным голосом Рудольф прочел:
– „In Liebe vereint bis in dem Tode“ – „Соединенные в любви и в смерти“.
Мария прижалась к нему. Она не могла говорить. Слова этого чародея затрагивали ее за живое, воскрешали в душе видение, в которое она пристально вглядывалась. Он умел придать смерти странное очарование, венчая.
Она подняла глаза на Рудольфа, который крепко сжимал ее в объятиях.
– Я последую за тобой, куда захочешь, любимый.
Кто-то тихо постучал в дверь.
– Не беспокойся, это Лошек, – сказал Рудольф.
Это был в самом деле он. Депутация уже ждала принца в соседнем салоне.
– Я отлучусь ненадолго, – сказал принц Марии. – Скажу лишь несколько банальных слов этим достойным людям. Ничего не опасайся. Здесь ты ничем не рискуешь. Лошек тебя охраняет.
Он вышел, и Мария осталась одна.
Она чувствовала, что душа ее воспарила над бренным телом. Одно произнесенное принцем слово открывало ей доступ в неведомый мир, мир, недоступный земным бурям, погруженный в безмятежный покой. Тревоги и муки, терзавшие Марию, оставались по ту сторону этого мира. Здесь же не было места ни потрясениям, ни битвам, ни жестокому одиночеству, против которого нет лекарства. Здесь было царство вечного покоя и вечного единения.
Углубившись в свои мысли, испытывая острое чувство счастья, Мария вздрогнула, когда послышался звук голосов из-за маленькой двери позади ширмы. Дверь отворилась. Женский голос приблизился:
– Где ты был, Лошек? Я искала тебя в малых апартаментах сына.
В ответ раздался смущенный голос Лошека:
– Прошу прощения у Вашего Величества. Принц принимает сегодня здесь, и я его сопровождаю.
Марию за ширмой охватила дрожь.
– Как он себя чувствует по возвращении из Будапешта?
На этот раз голос слышался почти рядом.
– Принц чувствует себя хорошо… Он, несомненно, нуждается в отдыхе, но серьезных опасений не внушает.
Мария, скованная страхом, понимала, что Лошек делает все возможное, чтобы помешать императрице пройти в салон. Хоть бы ему удалось задержать ее перед ширмой.
– Передай ему, что я приходила осведомиться о его здоровье.
– Принц будет тронут заботой Вашего Величества.
Наступила тишина. Мария уже подумала, что спасена, когда женский голос произнес:
– Я оставлю ему записку на письменном столе.
Послышались звуки быстрых шагов по паркету, и императрица, подойдя к английскому столу, увидела покрасневшую, сконфуженную Марию, которая не знала, куда себя деть. После секундного колебания императрица произнесла с изысканной вежливостью:
– Прошу прощения, что побеспокоила вас, мадемуазель.
И, живо повернувшись к Лошеку, лицо которого окаменело от смущения, добавила:
– Ты должен был меня предупредить, что здесь кто-то есть, простофиля… Оставь нас.
Лошек вышел.
Глаза императрицы снова обратились на Марию, которая, придя в себя, наконец присела в глубоком реверансе.
– Я хотела узнать, как дела Рудольфа. Я все-таки напишу ему пару слов, если позволите.
Она села за письменный стол, положила веер, нашла бумагу и перо. Потом посмотрела на Марию.
– Вы видели моего сына этим утром, мадемуазель?
– Да, мадам, – чуть слышно произнесла Мария и снова сделала реверанс.
– Как он выглядит?
– Он показался мне немного утомленным.
– Бедный мальчик! – сказала императрица, поднимаясь и говоря как бы сама с собой. – Судьба слепа. Он не создан для жизни, которую я ему дала.
Голос, манера произносить некоторые слова, даже смысл того, что она говорила, так живо напоминали Марии Рудольфа, что страх уступил место душевному волнению.
Императрица взяла веер и направилась к двери. Собиралась ли она совсем уйти? Теперь Марии хотелось, чтобы она осталась, возможно, потому, что почувствовала: в этом враждебном мире императрица могла бы стать ее союзницей.
Между тем, поколебавшись, императрица изменила решение и вернулась к Марии.
– Я никогда не встречала вас, мадемуазель, я больше не выезжаю в свет. Мне, однако, известно, кто вы. Наши дороги не должны были пересечься, но раз уж случаю было угодно, чтобы мы встретились, хочу этим воспользоваться. Присядьте.
Она указала ей на кресло, сама же опустилась на диван. Несколько раз взмахнула веером, затем быстрым движением ноги поправила шлейф своего черного платья и внимательно посмотрела на Марию.
– Вы еще более прелестны, нежели мне говорили… И вы так молоды!.. Сколько вам лет? Вас об этом еще можно спрашивать.
– Мне семнадцать, мадам.
– Семнадцать! – задумчиво повторила императрица. – Неужели возможен такой возраст?
Она помолчала, потом добавила, словно забыв о Марии:
– В семнадцать лет я была замужем и уже несчастна. Однако я была молода, – она взглянула на Марию, – и красива, как вы.
Мария осмелилась произнести:
– Ваше Величество красивы и сейчас.
– Как может быть красива пожилая женщина…
Эти слова, произнесенные особым тоном, упали как бы последним камнем надгробия, под которым она навсегда похоронила молодость. Мария не осмеливалась поднять глаз. Она лишь слышала тихий шорох веера.
Императрица продолжала:
– Какое сияние излучает молодость, какое очарование! Мы пытаемся бороться со временем, прилагая массу усилий, чтобы сохранить фигуру. Но ребячьи пухлые щеки, живой блеск глаз, само колдовство юности – где найти его, когда оно исчезает!.. Истинна и прекрасна только молодость. Она не ошибается. Все, что она делает, прекрасно… Ей принадлежит мир. Лучше умереть молодым!
На какое-то время она углубилась в собственные мысли, потом уже другим тоном произнесла:
– Прошу у вас прощения, мадемуазель – я позволила себе помечтать вслух, как это случается с теми, кто долго живет в одиночестве… Лучше, чтобы мой сын не видел нас вместе. Я довольна, что познакомилась с вами. Теперь я знаю, что вы прекрасны и в вас нет зла… Я хотела бы, чтобы мой сын был счастлив. Ему отпущено для счастья слишком мало лет, ведь только оно наполняет смыслом жизнь. Но стать счастливым, будучи принцем, трудно. Часто мне хочется пожалеть его, но я не говорю ему об этом. Растроганность чувств не ведет ни к чему… Мы живем в печальном дворце… В нем вы напоминаете цветок. Не возвращайтесь сюда. Здесь тяжело дышится. Здесь даже цветы быстро вянут… Позвольте мне поцеловать вас, дитя мое. Вы близки моему сердцу.
Она поднялась, обняла Марию и поцеловала в лоб. Потом быстрой походкой, с высоко поднятой головой, пошла к дверям. Шелковое платье мягко шелестело при каждом ее шаге.
Уступая наплыву чувств, Мария упала на диван и, обхватив голову руками, тихо заплакала.
Мария не заметила, как открылась большая двустворчатая дверь и появился Рудольф.
Завершая разговор с депутацией, находившейся в смежной комнате, он сказал:
– Господа, я благодарю вас и говорю „До скорого свидания“.
Дверь закрылась. Рудольф увидел плачущую, как ребенок, Марию. Он подошел к ней и, лаская, спросил о причине слез.
Быстро утешившись, но еще вся в волнении, Мария рассказала ему о только что состоявшейся встрече с императрицей.
– Я была так напугана, что не могла и слова произнести. Но мои страхи оказались напрасными. Я сразу же поняла, что она по крайней мере не стремится нас разлучить. Есть в ней что-то такое, что нелегко объяснить, – великое и высокое, даже таинственное, как если бы она знала нечто, неведомое нам… Она употребляет простые слова, но смысл их так глубок… Не думай, что она старалась запугать меня. Напротив, она была добра со мной и даже нежна. Ты не поверишь – она меня поцеловала! Возможно, она почувствовала, что нас ждет большое несчастье, и поддалась чувству жалости. Она об этом не говорила, но это можно было прочесть в ее манере держаться, в том, как она смотрела на меня и молчала… Когда она вышла, я была так взволнована, что принялась плакать без причины. Ты видишь, какая я глупая… И все же, Рудольф, – добавила она, обвивая его шею руками, – я счастлива. Истинным несчастьем была бы только разлука с тобой, но кольцо, которое ты мне подарил сегодня, внушает надежду.
V
СЛУХИ
В хорошо информированных кругах двора и города стали распространяться слухи. „Это неправда, – говорили одни, – что принц находит удовольствие только в разврате. На сей раз он влюблен“. Более проницательные добавляли, что это случилось отнюдь не вчера, а гулянки у Захера преследовали только одну цель – скрыть истину от публики. Восхищались двойной игрой принца и элегантностью, с которой он провел любопытствующих.
Но кого же он полюбил? Здесь мнения расходились. Одни утверждали, что нашлась молодая красивая девушка, которая сумела завоевать сердце этого мужа, дотоле не отдававшего его ни одной женщине. Другие с сомнением покачивали головой: „Кто поверит, что такой мужчина, как наследный принц, удовольствуется неопытной девочкой, какой бы хорошенькой она ни была?“ Обмен взглядами в Опере, тайная встреча в Пратере (об этом свидании говорили, как о достоверном факте) – неужели этого достаточно для такого пресыщенного человека, как принц? О том, чтобы он встретился с ней в интимной обстановке, не могло быть и речи. Молодая девушка, имя которой передавалось шепотом, нигде не появлялась одна, только в сопровождении матери или графини Лариш. (При этом имени два-три собеседника, для которых у венского общества не имелось секретов, обменивались быстрыми понимающими взглядами, но по вполне понятной причине избегали комментариев.) Приходилось допускать, что молодая красавица, бесспорно, не оставившая принца равнодушным, в свою очередь, служила прикрытием для кого-то другого. Но для кого? Вот здесь-то обладающие самым тонким нюхом ищейки теряли след… Упоминалась высокопоставленная польская дама немецкого происхождения, наверняка шпионка, или, если это слово шокировало, агент дьявольски хитрого железного канцлера, который, будучи недоволен либеральными идеями принца, рассчитывал вернуть его на праведный путь дорогой, усыпанной розами… Была, наконец, и такая версия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17