Она размышляла над тем, что значит быть образованным, и хотела бы просить у кого-нибудь совета, как ей быть дальше. Гудрун дочь Освивра говорила ей, что она и сама охотно бы научилась читать книги, но ни епископ Бернхард, ни английские священники не желали тратить время попусту и заниматься с ней. А священник из Хова сам едва разбирал буквы, так что обращаться к нему по поводу Снорри и вовсе было бесполезно.
В один погожий осенний день Гудрид сидела на крыльце и шила, а Снорри, склонившись над ее луком, учил наизусть руны, начертанные Арни. Вдруг он поднял голову и спросил у матери:
– Почему здесь написано: «Да поможет Гудрид Тор убивать, а не калечить»? Что значит «калечить»?
– Ну, – начала Гудрид, тщательно выбирая слова, – это значит, что человек получил такое увечье, что уже не может жить как все остальные… Например, он лишился ноги или языка…
– Уж лучше умереть! – воскликнул Снорри и схватил лук. Его темно-синие глаза были глубоко посажены – точь-в-точь как у Карлсефни.
– Наверное, многие думают так же, как ты, – сухо отметила Гудрид. Во всяком случае, Арни Кузнец именно так и считал, вспомнилось ей. Иной человек и соблазнится мыслью о смерти, если дела его плохи, но все же сын ее слишком молод, чтобы понять это.
Снорри провел рукой по гладкой, блестящей поверхности дерева, из которого был сделан лук.
– Ты не дашь мне пострелять из него, мама? Отец рассказывал, что однажды ты убила из этого лука человека, и было это в Гренландии. Так может, в нем еще сохранилась былая сила…
– Все дело не в тайных силах, а в искусстве стрелять! – вырвалось у Гудрид. – Нечего сказать, лук этот отличный, но я в молодые годы хорошо владела им… У меня были славные учителя. Можешь взять мой лук и поупражняться с ним, если он для тебя не слишком велик.
Она посмотрела вослед убегающему сыну, который взял лук, чтобы похвастаться им перед своим воспитателем. Гудрид не любила вспоминать о двух убитых ею людях. Убийство – грех, и она хорошо запомнила, что говорил ей тогда епископ Бернхард. И она стремилась отныне жить в согласии с заповедями Господними.
Пасху Гудрид с сыновьями праздновали в Хове. Маленькая церковь Халльдора была слабо освещена лампами, заправленными жиром полярной акулы, и люди, тихо стоящие на заутрене, пахли мокрой шерстью, тюленьей кожей и потом. Слушая священника, служившего мессу Гудрид думала, не слишком ли она стала старой для того, чтобы иметь детей. Карлсефни уехал, и она со всей определенностью знала, что семя его не упало на благодатную почву.
Она уже не сердилась на мужа за то, что он уехал без нее. Она только тосковала по его объятиям. Для них обоих не имело значения, будет ли следующий ребенок мальчиком или девочкой. В ее жизни уже было так, что родившаяся девочка жила не дольше одного дня, а было и так, что добрые силы оберегали ее младенца и он выживал… Так же случалось и с другими женщинами, вроде той, на небольшом хуторе Хельгестад…
Младенец прочно сидел в утробе матери, несмотря на самые сильные снадобья Гудрид и все ее заклинания. Одна из женщин решила, что следует послать за старой Ингунн, которая в свое время служила Фрейе и умела колдовать.
Но Гудрид сердито отказалась от этого предложения и заявила, что надо перенести несчастную роженицу в тепло натопленную комнату, и все женщины вместе трижды прочтут над ней «Отче наш». Едва они повторили молитву в третий раз, как начались роды, Ребенок появился на свет бездыханным, и Гудрид сняла с себя цепь с золотым крестом и амулетом Фрейи и приложила их к младенцу, а потом сделала ему искусственное дыхание, и тельце зашевелилось в ее руках.
Гудрид все еще улыбалась своим мыслям, стоя в церкви Халльдора и хором с остальными прихожанами повторяя слова молитвы. В «Отче наш», несомненно, заключалась могучая сила, и Карлсефни был прав, когда говорил, что крест Христов удвоит силу амулета. У нее самой теперь уже есть два сына, и, может быть, появятся еще дети.
Гудрид вместе с Арнкелем стояла в загоне для ягнят, думая, как обрадуется Карлсефни, когда увидит, как много двойняшек появилось у его овец, как вдруг пришло известие из Рябинового Хутора о том, что люди, собиравшие яйца в горах на Перешеечном Острове, видели в море «Рассекающего волны».
Она тотчас послала за сыновьями и побежала переодеться. Торопливо заколола волосы под кружевной косынкой. Держа в руках бронзовое зеркало, она подошла к небольшому окошку, занавешенному шкурой. В полутьме она разглядела, как на нее из зеркала смотрят постаревшие глаза с большими черными зрачками. К вискам пролегли морщинки, и лоб был не таким гладким, как прежде. Лишь щеки по-прежнему были свежими, круглыми, сохранялась изящная линия подбородка, а зубы – такие же крепкие и белые, как у Карлсефни. Внезапно к лицу ее прихлынула кровь, и она нетерпеливо засобиралась, готовясь к встрече мужа.
Торбьёрн подрос, и его одолевало любопытство, когда он завидел у берега корабль. Снорри уже просветил братишку, пересказывая ему о морских путешествиях все то, что сам услышал от Арнкеля. Гудрид рассеянно прислушивалась к ребячьей болтовне, напряженно вглядываясь в людей на борту. У штурвала стоял Карлсефни, и он помахал ей рукой, а потом исчез за знакомым красно-синим парусом. Она думала, почему он не купит себе новый корабль, и надеялась, что в скором времени это все-таки произойдет.
Едва ступив на берег, Карлсефни бросился к жене и поприветствовал ее столь буднично, словно бы он отлучался на рыбалку в соседнем фьорде. Он весело произнес, что на все вопросы о поездке ответит потом, а прежде он и его люди хотели бы утолить голод.
Маленький Торбьёрн крепко спал, а Снорри все старался не закрывать глаза, чтобы послушать отца. Карлсефни встал с почетного места и, озирая собравшихся, сказал:
– В путешествии нам повсюду сопутствовала удача, и мы благополучно вернулись домой, а Гудрид устроила нам знатный пир. Я возношу благодарность Христу за то, что Он милостив к нам, и прошу Его и впредь не оставлять нас. – Затем Карлсефни отпил из кружки норвежского пива, отдал ее Гудрид и продолжал: – Как вы сами видите, «Рассекающий волны» вернулся к родным берегам. Королю Олаву трудно было заставить людей в Тронхейме и Халогаланде подчиниться. Мы зазимовали у Харека в Хьётте, и он посоветовал нам уезжать из Норвегии как можно скорее, едва мы погрузим на борт свой товар. Старый Харек был другом короля и многое знал, так что мы решили последовать его совету. Хорошо также, что мы вовремя покинули и Нидарос, потому что Торгрим Тролль из Эйнарова Фьорда уже бросил там якорь и, как обычно, затеял ссору! Дошли до нас и вести из Гренландии – о том, что Лейв сын Эрика занемог, и вскоре в Братталиде будет новый хёвдинг – Торкель. Ему предстоит многое вынести, ибо Торунн с Херьольвова Мыса замышляет отомстить убийцам своего мужа.
Карлсефни умолк, отпил немного пива и затем громко произнес:
– Выпьем в память об Эйольве и Гриме – они утонули этой зимой в Халогаланде, когда ловили рыбу с одним из людей Харека. А вдовы Эйольва и Грима получат причитающуюся им часть нашего богатства, и доля их будет немалой. Цены на зерно возрастут, ибо осень в северной Норвегии была неважной. Но у жителей Нидароса есть запасы, так что с помощью друзей мне удалось купить все, что надобно. Кроме того, мы привезли с собой хорошую древесину. И половину бревен я использую для расширения своего двора.
Вскоре закипела работа: хозяйский дом расширялся, а когда Гудрид готовилась отправиться с Карлсефни на альтинг, она была рада передохнуть от всех домашних хлопот. Однако незадолго перед отъездом, рано утром, у нее вдруг закружилась голова, когда она наклонилась над бочкой в кладовой, чтобы вытащить засоленый кусок тюленя. На следующее утро головокружение повторилось. Не лучше стало и через день. Придется Карлсефни ехать на альтинг без нее. И как бы ей ни хотелось поговорить с Гудрун дочерью Освивра, она покорилась, ибо не оставалось никаких сомнений в том, что она вновь беременна.
Тошнота подкатывала в течение дня, а светлыми вечерами она выбирала время и частенько наведывалась на Рябиновый Хутор вместе со Снорри и Арнкелем, чтобы повидать Торбьёрна. Они отправлялись на прогулку вдоль западного берега фьорда. Аромат цветов смягчал соленый воздух из устья фьорда у Перешеечного Острова, и Гудрид вспоминала, как она почти уже четыре года назад приехала в Скага-фьорд, нося под сердцем Торбьёрна. Вот и теперь она испытывает те же чувства, что и тогда, и ту же радость, видя, что добрые предсказания о ее судьбе сбываются. Торбьёрг говорила ей, что удача будет сопровождать Гудрид всю ее долгую жизнь, а это означает, что и Карлсефни предстоит прожить долгую, счастливую жизнь!
Карлсефни вернулся с альтинга домой и, как обычно, привез разные новости. Тихим безоблачным вечером они сидели возле дома, наслаждаясь закатом, и он рассказывал Гудрид об услышанном на тинге. Король Олав шлет из Норвегии приветствия своим друзьям. Прислал он и правила, которые отныне должны действовать в торговле между Норвегией и Исландией. Карлсефни презрительно усмехнулся и прибавил:
– Этот новый договор столь же хорош, как и люди, засвидетельствовавшие его: никто на тинге не умеет писать – ни буквами, ни рунами.
– А я учила Снорри зимой разбирать руны, – гордо ответила Гудрид, прислонившись к уложенному для починки стен дерну. Карлсефни ответил ей, что Снорри пригодятся его знания, и рано или поздно следует обучить его и книжной грамоте. Но епископ Бернхард должен этим летом вернуться в Норвегию, так что на него как учителя для их сына рассчитывать не придется.
И в то же мгновение теплый ветер со стороны Хова донес до них звуки церковного колокола: «Слу-шай! И-ди! Ко мне!»
Звон раздался так неожиданно, что Гудрид поспешно перекрестилась и вопрошающе взглянула на Карлсефни. Тот улыбнулся и сказал:
– Халльдор, кстати, купил на альтинге настоящий резной посох. И наверное, священник его нашел повод для праздника.
В память о Тьодхильд Гудрид ежегодно соблюдала праздник святой Суннивы, но у нее не хватало времени посещать и другие праздничные богослужения в году! Эта новая беременность отняла у нее последние силы. Ей хотелось бы тихо сидеть вечерами на дворе, а другие пусть молятся в церкви или хлопочат по хозяйству.
Пока Карлсефни отсутствовал, уехав на осенний тинг на Мыс Цапли, Гудрид потеряла своего ребенка. Она лежала в постели, стараясь не двигаться, чтобы остановить кровотечение, а сама напряженно вспоминала события последнего времени. Может, она в чем-то провинилась, и теперь понесла наказание? Она соблюдала все обычаи, стараясь делать все как полагается – начиная с разведения огня в очаге по утрам и кончая обереганием себя от колдовства и порчи, когда садилась за ткацкий станок. Когда она спала по ночам, свет луны на нее не падал, и Хозяин Холма под большой рябиной получал еду и питье от Скегги-Торы. Сама она ежедневно хотя бы раз произносила молитву «Отче наш», а каждое сито и корытце на кухне имели на себе метку крестом.
Но Карлсефни не почтил Фрейю на последних своих пирах, да и сама Гудрид была слишком занята другими делами. Она нащупала под сорочкой амулет Фрейи. Он был холодным, безжизненным, и до ее сознания вдруг дошло, что она замерзла. Когда к ней вошла Скегги-Тора, она попросила у нее еще одеяла, но это не помогло. Зубы у Гудрид стучали так, что звук этот эхом отдавался в ее голове. Она не чувствовала себя такой замерзшей и беспомощной с тех самых пор, когда отцовский корабль взял курс к берегам Гренландии.
Вернувшись домой, Карлсефни принял новость об умершем ребенке с угрюмым видом. В первые дни после потери Гудрид была слишком слаба и не могла много разговаривать, но однажды вечером, когда она открыла глаза и увидела, как Карлсефни снимает с себя одежду, она положила ему на спину руку и, пытаясь улыбнуться, проговорила:
– Не принимай это близко к сердцу, Торфинн… В следующий раз будет лучше, Похоже, мне удается родить здорового ребенка всякий раз, когда я теряю двоих…
Он, не поворачиваясь, ответил:
– Меня угнетает не только это, Гудрид. На осеннем тинге я слышал разговоры о том, что ты, пока я был в Норвегии, прибегала к колдовству, чтобы оживить умершего ребенка в Хельгестаде. Я думал, ты не занимаешься подобными вещами.
Гудрид почувствовала, что покрывается холодным потом, и запальчиво воскликнула:
– Как же люди могут говорить такое? Я, наоборот, помешала им колдовать… Когда они собирались уже послать за старой Ингунн, я запретила им делать это!
– А я слышал, что ребенок был мертв и ты вдохнула в него жизнь посредством колдовства.
Гудрид ощутила, как ее бросает в жар.
– Девочке стало легче после того, как мы трижды прочитали над ней «Отче наш». И ты называешь это колдовством? И потом, ребенок не был мертв: он просто не дышал, и я сделала ему искусственное дыхание, как мы делаем это ягнятам или телятам. Что же в этом плохого?
Карлсефни закрыл дверь и лег. Голос его звучал устало и печально:
– Ничего. Родители ребенка были очень рады. Мне просто показалось, что нехорошо, если о тебе распускают слухи.
Он взял ее за руку и вскоре заснул.
Проходила зима, а Карлсефни делался все более мрачным и угрюмым. Однажды, увидев, что Снорри и Торбьёрн играют его гирями от весов, на которых он обычно взвешивал золото и серебро, он так разъярился, что Гудрид перепугалась. Гири эти были сделаны в форме лошадок, и когда Снорри был в возрасте Торбьёрна, это были его любимые игрушки. Гудрид осторожно напомнила Карлсефни, что он никогда не запрещал сыновьям играть с этими гирьками. Но прежде чем она успела договорить до конца, тот закатил каждому по оплеухе и вылетел вон.
Гудрид молча поглаживала детей по головам. Она просто ненавидела в тот момент своего мужа, но еще больше ненавидела саму себя, потому что никогда не успевала возразить ему. Снорри, взглянув на мать, сказал:
– Это Торбьёрн попросил меня поиграть с ним в гирьки, и поэтому я взял их…
– Да, – сурово произнесла Гудрид, – но тебе не нужно было сейчас говорить об этом… Я никогда больше не хочу слышать, что ты обвиняешь в чем-то своего младшего брата. Если братья не будут защищать друг друга, то на кого же им положиться?
Если же муж и жена не в состоянии доверять друг другу и защитить себя, то жизнь теряет всякий смысл.
Карлсефни не делал попыток обнять свою жену по ночам. Некоторое время Гудрид была даже благодарна ему за это, ибо она могла восстановить свои силы. Но вот пришла весна, и уже пометили новых телят и ягнят, а Карлсефни проявлял к ней такое же равнодушие, не идя дальше дружеского поцелуя в щеку. Он ложился рядом и засыпал, а она уже начинала терять терпение.
Мрачное настроение его понемногу исчезло, и он, как и раньше, обсуждал с ней всякие общие дела. И все равно Гудрид казалось, что с каждым днем трещина между ними растет. Она раздумывала, не сердится ли он на нее за ту болтовню о колдовстве, которую он услышал на Мысе Цапли, но не осмеливалась спросить его об этом, ибо тогда ей придется сказать ему, что она ощущает его плохое отношение к себе. А она не могла позволить себе таких замечаний, потому что муж ее был с ней предупредителен и заботлив. Не хватало у нее храбрости и вызнать, не завел ли он себе женщину на стороне. Если это правда, то она не вынесет этого. Но теперь-то сама Гудрид, пожалуй, понимала, почему Гудрун дочь Освивра украла чудесный платок Рифны и до сих пор не может простить Кьяртана.
Карлсефни отправился на альтинг без Гудрид. Он сказал, что ей надо набраться сил.
В первое время, пока он отсутствовал, она долго пряла по вечерам, когда уже остальные в доме спали. И она же первая вставала по утрам. Если даже у нее больше не будет детей, она обязана умножать наследство для своих двоих сыновей.
– Гудрид, – сказала однажды Скегги-Тора, – тебе надо отдыхать. Ты что же, хочешь совсем обессилеть, так что хозяину твоему придется искать себе новую жену?
– Едва ли, – грустно усмехнулась Гудрид, но слова Торы еще долго звучали в ее ушах, когда она укладывалась вечером спать. И вдруг она приподнялась на кровати. Представить себе Карлсефни с новой женой! С другой женщиной, которая будет гладить его волосы и спать с ним в этой самой постели! С другой, которая, может, будет надевать на себя драгоценности Гудрид, пользоваться ее котелками и сырными формочками, когда она сама будет лежать в могиле! Мысль эта была ей невыносима.
На следующий день она отдала приказания Скегги-Торе о том, что надо сделать в молочной кладовой, а сама взяла несколько локтей тонкой красной шерсти, которую красила в прошлом году. Целый день она занималась тем, что кроила и шила, и наконец платье ее было готово: длинное, с черной вышивкой по рукавам и у ворота. Она выстирала и погладила свою лучшую сорочку, а потом искупалась в источнике и промыла волосы отваром тысячелистника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44