Усадьбы эта лежала к юго-западу от Лунде, в узкой бухте, окруженной лесами и лугами. Гудрид казалось, что эта тучная земля словно источает жир. Пир устроили знатный. Пиво текло рекой, и много красивых слов было сказано в честь Бога и Белого Христа. Но когда на следующий день Гудрид прогуливалась со Снорри по двору, то мальчик обнаружил старый жертвенник Тора, забрызганный свежей кровью, с запекшимися клочками козлиной шерсти. Жертвенник этот стоял на лесной опушке, прямо за домом.
Гудрид взволновалась и расстроилась: выходит, здешние жители на глазах у других исповедуют одну веру, а втайне – совсем другую, прибегая к старым богам в случае нужды, словно это отжившая свое, но еще нужная прислуга в доме. Неужели они не боятся, что мстительный Тор может прогневаться на их лицемерие и покарать их дом, невзирая на все жертвы которые они ему приносят? А еще хуже, если разгневается Фрейя, и беременность Гудрид окончится неблагополучно.
Гудрид ничего не стала говорить о жертвеннике Карлсефни, но вздохнула с облегчением, когда наконец трехдневный пир подошел к концу.
Прежде чем вернуться домой в Лунде, они собрались наведаться на двор, которым владели Гуннульв и Сигрид. Двор этот лежал на берегу Фольден-фьорда, с одной стороны окруженный сосновым бором, а с другой – невысокой грядой светлого гранита. Едва они спешились и привязали лошадей, как Гудрид почувствовала запах соленой воды и водорослей и радостно вдохнула его поглубже.
Карлсефни разрешил Снорри покататься с горки.
– Иди погуляй по берегу вместе с Альвхильд! – сказал он сыну, а затем повернулся к Гудрид.
– Здесь настоящий песчаный берег… Какой чудесный песок в этой бухте! Такого ты больше не найдешь во всем фьорде на много миль вокруг! Гуннульв очень гордится своим двором, и наверное, мы именно здесь и пообедаем.
Слуги Гуннульва вынесли на берег еду, и даже Гудрид ощутила голод. Она расстелила свой плащ прямо среди золотистых колосьев и села на землю, повернув лицо на запад, к солнцу, как любила делать еще в Виноградной Стране. Вокруг колосилась дикая рожь. В серебристых водах фьорда у берега отражались фигурки Снорри и других детей, которые плескались на мелководье. А за спиной Гудрид выводил свои рулады дрозд.
Она сидела молча, пропуская сквозь пальцы белый песок и мысленно представляя себе прекрасный берег на пути к Виноградной Стране. Тогда для нее начиналась новая жизнь, как и теперь. И ее будущий малыш увидит теперь свет в Исландии, внезапно подумала она с необъяснимой тоской. Она закрыла глаза и вновь подставила лицо солнечным лучам, прислушиваясь к разговору, который вели Карлсефни и остальные рядом с ней. Но сама она словно бы отсутствовала, вроде тех дальних стран, к которым она привязалась гораздо сильнее, чем думала.
Она не могла понять, отчего вдруг ощутила себя такой одинокой и печальной посреди внешнего достатка и благополучия. Ведь она больше уже не чувствовала себя ненужным бревном, которое прибивает от берега к берегу, – нет, теперь она была женой прекрасного, умного человека, с которым проживет долгую и счастливую жизнь и от которого она способна рожать детей. Удача по-прежнему сопутствует Гудрид, как и предсказывала однажды прорицательница Торбьёрг.
ФРЕЙЯ ЗАБАВЛЯЕТСЯ

Вскоре после их возвращения в Лунде наступила настоящая зима. Выйдя из дома и направившись в кладовую, Гудрид увидела, что на большой, развесистой березе во дворе каждая веточка покрыта серебристым инеем. На обратном пути Гудрид поскользнулась на замерзшей луже и вывихнула себе ногу. Сморщившись от боли, она поспешила к дому. Предстояло еще многое успеть, прежде чем они с Карлсефни отправятся в Борг.
Через два дня ее муж вместе с двенадцатью людьми ускакал со двора, оставив Гудрид одну. А она лежала в постели, ослабев от большой потери крови. Страстно ожидаемый малыш умер при родах. Сигрид считала, что теперь Гудрид вне опасности, так что Карлсефни пришлось прислушаться к советам Гуннульва о том, чтобы не дразнить короля.
Сама Сигрид была не особенно сведуща во врачебном искусстве, но все же сумела приготовить горькое снадобье, и Гудрид на несколько дней погрузилась в сон, не думая больше ни о потере ребенка, ни о Карлсефни. Сигрид поила ее этим отваром до тех пор, пока не остановилось кровотечение, и не разрешала ей вставать с постели. И потому Гудрид лежала, прислушиваясь к доносящимся со двора звукам и беспокоясь о Снорри.
Разочарование, которое она сперва испытала, лишившись возможности посетить короля, постепенно было вытеснено тревогой за сына: что будет, если Снорри вдруг умрет и у нее больше не будет детей? Не захочет ли Карлсефни развестись с ней? И если он решит сделать это, что будет с ней? Ее не оставляло чувство, что потеря младенца свидетельствует о немилости Фрейи, потому что они с Карлсефни, приехав в Лунде, ни разу не приносили жертвы старым богам. И Гудрид с радостью пила горький отвар Сигрид, чтобы только забыться и не думать об этих вещах.
После отъезда Карлсефни мороз ослабел; прошло уже десять дней, и по крыше дома барабанил такой сильный дождь, что Гудрид не услышала, как вернулся Карлсефни со своей свитой. Она лежала в постели, укрывшись одеялом. В горнице стоял полумрак, и она учила Снорри слагать рифмы. Мальчик не так-то часто позволял усадить себя рядом с матерью и приласкать себя. Вдруг они услышали, как заскрипела лестница, и на пороге появился Карлсефни, держа в руках зажженную лампу. Он сбросил с себя мокрый плащ еще внизу, но с башмаков его продолжала течь вода, а волосы и борода курчавились от влажности.
Он схватил Снорри на руки и подбросил его в воздух. Поставив сына на пол, он склонился над Гудрид, заглянул в ее заблестевшие глаза и поцеловал ее. Гудрид, вдохнув в себя свежий, знакомый запах мужа, жадно встретила его губы.
– Мне надо переменить обувь, чтобы не простудиться… – И он порылся в своем сундуке, сел на край постели и переобулся в сухое, рассказывая о поездке. Все прошло хорошо, дороги здесь надежные, безопасные… И он, и его свита были достойно приняты конунгом, и сам Олав шлет привет и пожелания скорейшего выздоровления Гудрид дочери Торбьёрна.
Карлсефни завязал наконец ремешки, попросил Снорри отнести мокрые чулки вниз, к очагу, а сам вновь склонился над Гудрид. В свете мерцающей лампы она заметила, какие у него уставшие глаза, и на лице пролегли глубокие морщины. Гудрид впервые увидела, что брови у него начали куститься, как у стареющего мужчины.
– Гудрид, тебя не должно огорчать, что ты осталась дома. У конунга Олава нет королевы, а потому на дворе у него плохие условия для женщин. Дружина его ни в чем не терпит недостатка, но я совершенно не представляю себе, чем бы ты занялась там, – разве что слушала бы епископа Гримкеля, когда он нашел бы для тебя свободную минутку… Кстати, Эрлинг сын Скьялги дал нам хороший совет: первое, о чем меня спросили, так это о крещении моей семьи! И король, и епископ непременно хотели узнать, как обстоит дело с новой верой в Гренландии. Я рассказал им, что Лейв намерен выстроить в Братталиде новую церковь и хочет привезти с собой из Исландии нового священника. Когда Лейв и Торкель были в Норвегии, они произвели на короля очень хорошее впечатление, и он сказал мне, что охотно поможет им!
Гудрид улыбнулась, а Карлсефни сухо продолжал:
– Когда же речь зашла о том, чтобы отпустить людей в Исландию, раз уж там распространяется христианская вера, – я напомнил королю, что ты в родстве с Хьялти сыном Скегги.
Гудрид растерянно взглянула на Карлсефни и сказала:
– Разве тебя не беспокоит, как приживается новая вера в Исландии, Торфинн? Ты сам говорил мне, что в твоем роду издавна было много крещеных.
– Я хочу, чтобы новая вера укоренилась в моей стране. Так оно и будет, даже если люди еще держатся за старую веру. Но при этом я согласен с Лейвом: если норвежский король будет решать за нас, кто у нас будет священниками и епископами, то в скором времени он потребует, чтобы мы платили ему налоги. И теперь, когда я увидел новую крепость Олава и табуны, пасущиеся на его обширных лугах, у меня пропала всякая охота оплачивать его расточительность.
На мгновение он умолк, а потом сердито бросил:
– Первое, что я сделаю дома, так это расскажу людям, что Олав сын Харальда норовит прибрать к своим рукам торговлю с Исландией. Этому не бывать. Мы ничего не сможем поделать при таких пошлинах на корабли, и все же я напомнил королю, что если он будет повышать налоги и дальше, то вскоре все торговые шхуны из Исландии и Гренландии, минуя Норвегию, пойдут прямиком к берегам Дублина, Йорвика и Хедебю… Именно потому-то он и жаждет управлять нашими торговыми делами!
Гнев был столь несвойственен Карлсефни, что Гудрид в испуге посмотрела на него. А он, слегка улыбнувшись, погладил ее руку.
– В похвалу Олаву могу сказать одно: он прекрасно понимает, какие богатства ждут его на Севере и на Западе. И как говорил Эрлинг, он так же хорошо осведомлен о том, чем я занимался в последнее время: он был единственным норвежцем, помимо Эрлинга, кто расспрашивал меня о Виноградной Стране. Королю нетрудно было догадаться, что шестьдесят человек, вдали от родных берегов, ничего не сумеют поделать с превосходящей их силой противника. Король наверняка сам уже подсчитал, во что обойдется ему отправка кораблей в Исландию или Гренландию…
На дворе запели козьи рога, созывая людей к ужину. Карлсефни поднялся, расчесал расческой волосы и бороду и добавил:
– Сигрид сказала мне, что, если ты надумаешь встать с постели, я должен запретить тебе это. А если я притронусь к тебе прежде, чем ты поправишься окончательно, то она спустит меня с лестницы.
Гудрид не нашлась, что ответить, и когда Карлсефни был уже в дверях, она крикнула ему вдогонку:
– Понравился ли королю Олаву рысий мех, который ты привез ему в подарок?
Карлсефни вернулся к постели, позвякивая тяжелым кошелем, висящим у пояса.
– Я и забыл рассказать тебе об этом… Король отдал эти меха своим слугам, чтобы те подбили рысью один из его плащей. А когда я уезжал, он подарил мне чудесную галльскую уздечку и серебряные бубенчики для моего коня. А этот крест он передал в дар жене Карлсефни и родственнице Хьялти сына Скегги.
И он протянул Гудрид массивный золотой крест. На нем была высечена распятая человеческая фигура. Гудрид бережно положила крест на одеяло, затем сняла с себя цепочку с амулетом Фрейи и повесила на нее крест.
– Посмотрим, вместе они должны помочь нам! – довольно сказал Карлсефни и исчез в дверях. А Гудрид осторожно надела на себя цепь, взяла оставленную мужем расческу и причесалась. Внезапно она почувствовала облегчение. Приятная тяжесть двух драгоценных амулетов на шее придавали ей чувство надежности и уверенности. И если Карлсефни прав в том, что христианство победит старых богов, то следует поберечь себя. Но в то же время она не хотела отказываться от помощи Фрейи, когда будет этой ночью лежать в объятиях своего мужа!
Однако Карлсефни сдержал обещание, данное Сигрид. Он не трогал свою жену ни в первый вечер после возвращения домой, ни в последующие дни и недели. Он лишь легко целовал ее в щеку, укладываясь спать гораздо позже ее. Такая сдержанность смущала Гудрид, хотя она и понимала, что ей еще рано думать о новом ребенке, пока она не набралась сил. А может быть, Карлсефни больше не хочет иметь с ней детей…
Близилось Рождество, и Сигрид уже пекла круглые дрожжевые печенья из чудесной английской пшеницы и ячменя, собранного детьми после уборочной страды. Каждое печенье было украшено сверху фигурками из теста: то это была свинья с поросятами, то курица с цыплятами, а то и просто яичко. Прежде чем поставить печь печенья, Сигрид освятила очаг старым, добрым способом, и Гудрид дотронулась рукой до амулета Фрейи, висящего у нее на шее. И Фрейр, и Фрейя будут благосклонны к дому, в котором почитаются старые обычаи. Здесь не было места лицемерию, как в Элингарде. Но и христианский обычай был соблюден: на рождественский пир хозяева пригласили Эгберта-священника.
В первое воскресенье после Рождества пошел снег. Несколько дней подряд продолжался снегопад. И когда временами проглядывало солнышко, то все звуки на дворе казались приглушенными, доносящимися словно издалека. Слуги расчищали дорожки между домами, и Сигрид отправила детей смахнуть снег с рождественских снопов, которые были выставлены для духов земли. Она рассказала Гудрид, что Хозяин Холма, под той самой большой березой на дворе, вылизал всю миску с рождественской кашей, которую ему пожертвовали, и это хороший знак.
Благодаря толстому снежному покрову, лошади смогли дотащить до дома тяжелые бревна, ждавшие своего часа на берегу. Слуги суетились с раннего утра дотемна, а коробейники на лыжах шли от двора к двору со своим товаром, кашляя от холода, предлагая людям все, начиная от изюма и кончая шнурками для ботинок. На снегу виднелись следы разных зверей и птиц, и ежедневно Карлсефни и Гуннульв вставали на лыжи и уходили на охоту.
Глядя вслед удаляющимся к лесу фигурам, Гудрид испытывала чувство зависти. Ей никогда раньше не приходилось проводить столько времени взаперти. Когда же дети на дворе простудились и заболели, у нее прибавилось столько дел, что она и думать обо всем забыла. Оказалось, что это не простая простуда. На двор напал настоящий мор. Все начиналось как обычно, но к вечеру за столом раздался раздирающий, удушливый кашель, и Гудрид поняла, что это та же болезнь, которая унесла в могилу первенца ее родителей и от которой она сама едва не погибла. Сигрид тоже поняла всю серьезность положения. Удушье погубило двух ее дочерей шесть зим назад, и теперь она выспрашивала у всех, не умер ли кто-нибудь из соседских детей.
Тяжело заболел Снорри, и его положили внизу, вместе с маленькой Альвхильд и другими больными детьми. Гудрид спала на скамье рядом с их кроватью, постоянно вставала и варила им целебные отвары, помогая Сигрид ухаживать за больными. Однажды, поздно вечером, когда Гудрид сидела, держа в своих объятиях Снорри и в отчаянии думая, как тяжело приходится исхудавшему детскому тельцу, Сигрид сказала ей:
– Ты искусная целительница, Гудрид. Говорили, что ты знаешь сильные заклинания и тайные руны. И теперь, когда Снорри твой заболел и маленькая Альвхильд перестала узнавать меня, тебе надо прибегнуть к старым средствам. Это останется между нами…
Гудрид даже не стала выяснять, кто болтает о ней такие вещи. Она спрятала лицо в мокрых волосиках сына и закрыла глаза, а потом ответила:
– Я не умею колдовать, Сигрид, поверь мне. Я знаю только те заклинания, которым научила меня моя приемная мать, и еще христианские молитвы, которые читал мне отец для спасения души. И в последние дни я так часто повторяю их, что чувствую себя совершенно измученной.
– Я просто спросила, – медленно произнесла Сигрид.
Гудрид прилегла на скамью, и перед ее мысленным взором пронеслись события последних лет: рождение Снорри, таинственная женщина скрелингов, опять Снорри, играющий в траве в Виноградной Стране, Снорри, ведущий за руку Альвхильд и внезапно оставшийся один…
Она открыла глаза. У детской постели стоял Эгберт-священник, а рядом с ним – Сигрид и Гуннульв. Священник поддерживал рукой маленькое тельце Альвхильд и мазал ее лоб священным елеем. Девочка уже не дышала.
Снорри и остальные дети в доме пережили мор, но все еще продолжали кашлять, и Эгберт-священник разрешил им не соблюдать пост в этом году: и дети, и взрослые должны набраться сил.
К Пасхе Гудрид чувствовала себя уже настолько окрепшей, что смогла отправиться в церковь вместе со всеми. Худое лицо Эгберта-священника сияло радостью, пока он совершал мессу, и прежде чем благословить свою паству, он обратился к ним на норвежском языке:
– Страсти Христовы обратились в нашу величайшую радость, ибо своими страданиями Он искупил наши грехи и даровал нам спасение. В этот день мы празднуем Воскресение Христово и милость Божию к людям. И когда вы покинете церковь и вернетесь к людям, которые еще не вняли Благой Вести, спросите у них, кому же они предпочитают служить – человеколюбивому Спасителю или старым мстительным богам.
Как все просто, думала Гудрид. Только почему же люди поклоняются Христу, если он не сумел отомстить за себя? А старые мстительные боги оказались так живучи? И откуда знать человеку, в чьих руках его судьба?
Наступила весна. На черной обнаженной земле лишь местами еще виднелись серые снежные пятна. В кустах чирикали воробьи, а в увядшей листве, возле березовой рощицы, дети отыскали печоночницу.
Гуннульв со своими людьми готовились отправиться на охоту в далекие леса на границе со Швецией. Там должны быть куница, волк, лиса, медведь, и все они еще сохраняли зимнюю шкуру. Карлсефни принял предложение Гуннульва поохотиться вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44