– Алло!
В трубке послышался повелительный мужской голос:
– Телефонная станция?
– Да.
– Свяжи меня срочно с домом господина Мусы Юки!
– А кто говорит?
– Дворец президента.
Риза-эфенди переключил вилку и напряженно прислушался. В доме господина Мусы трубку сняла служанка. Она сообщила, что его милость молится.
– Срочно позови его к телефону! – приказал голос из президентского дворца.
– Я же вам сказала, господин, он молится. Не могу же я прервать его молитву.
– Иди и позови!
– А кто его требует?
– Президент.
– А-а… Сейчас позову.
«Зачем он вызывает его так срочно? – недоумевал телефонист. – Что случилось?» Но раздумывать над этим ему не пришлось. Тот же голос снова приказал:
– Алло! Станция? Срочно соедини меня с господином Кочо Коттой!
Потом он требовал поочередно господ Джафер-бея Юпи, Фейзи-бея Ализоти, Нуредин-бея Горицу и Гафур-бея Колоньяри.
«Видимо, все-таки что-то случилось», – подумал телефонист.
С самого двадцать четвертого года, когда в Тиране был переполох и телефонную станцию охраняли войска, он не мог припомнить случая, чтобы в такой поздний час во дворец вызывали столь важных господ, всех приближенных президента.
Он немного подождал, не потребуют ли еще кого, потом стал одеваться. «На всякий случай надо быть наготове. Неизвестно, что там может произойти». Он свернул постель, снова засунул ее в шкаф, надел феску и сел у аппарата, то и дело поглядывая на дверь.
Однако больше его никто не побеспокоил. Так он и просидел до утра в ожидании.
Но не один Риза-эфенди провел ту ночь без сна. Адъютант в аксельбантах и золотых галунах, вызывавший по телефону приближенных президента, теперь нервно расхаживал по главной аллее дворцового парка, от высоких решетчатых ворот и до парадного подъезда. Он тоже недоумевал: зачем понадобилось собирать всех в такой час? Что произошло? Зачем приезжал бывший английский посланник?
Останавливаясь время от времени в определенном месте парка, откуда были видны освещенные окна президентского кабинета, он впивался в них взглядом, словно пытаясь разглядеть, что делается там за тяжелыми портьерами. О чем они там разговаривают?
В отличие от Ризы-эфенди адъютант в аксельбантах и золотых галунах мучился не просто от любопытства. Ему необходимо было узнать, что там происходит.
А в кабинете президента тем временем государственные мужи, сидя вокруг большого стола заседаний, с тревогой следили за его превосходительством, который, нахмурившись, расхаживал взад и вперед в своих лакированных туфлях по толстому ковру. Они догадывались, что собрали их по очень важному и неотложному делу, но какому? Что произошло? Почему президент молчит? Они недоуменно переглядывались, как бы ища ответа, но читали в глазах друг у друга лишь сомнение и тревогу. Их хозяин в самых важных делах никогда с ними не советовался, он продумывал все сам и, только приняв решение, вызывал их, чтобы распределить роли и обязанности.
Наконец его превосходительство прекратил мерить шагами кабинет. Внезапно остановившись у двери, он повернул ключ и снова сел во главе стола. Этот жест еще больше встревожил столпов государства. На несколько мгновений воцарилась такая тишина, что было слышно дыхание присутствующих. Все взоры обратились на президента.
По возрасту президент был намного моложе всех собравшихся в его кабинете, но именно он был их главой, превзошел их умом, ловкостью и умением не останавливаться ни перед чем. Он тоже обвел их взглядом своих голубых глаз, которые так отличались от глаз этих людей – различных по цвету и все же одинаковых: беспокойно бегающих, пытающихся угадать мысли другого еще до того, как тот откроет рот. У них и рты были одинаковые: ожидающе полуоткрытые, готовые растянуться в улыбке и произнести медоточивые слова, тогда как их обладатели готовы вонзить собеседнику нож в спину.
– Господа! Дело чрезвычайной важности заставило меня побеспокоить вас в такое позднее время, – медленно начал президент, тщательно подбирая слова. В его мягком голосе, почти в каждом слове слышался матьянский выговор, особенно в звуке «и», который он растягивал в «эи».
Все застыли в ожидании. Лишь господин Кочо Котта повел плечами, как бы желая показать, что совершенно не разделяет общей тревоги.
– То, о чем пойдет речь, должно оставаться в строгой тайне, об этом не должен знать никто до тех пор, пока не придет время действовать.
– Вы же знаете нас, ваше превосходительство, – вскинулся Джафер-бей Юпи. – Я думаю, и, надеюсь, не только я один, что, если бы мы не умели молчать, сегодня нас не пригласили бы сюда.
– Верно, – подтвердили в один голос двое или трое.
– Именно так, – заключил Муса-эфенди.
– Вы, ваше превосходительство, уже не роз имели случай убедиться в нашей преданности, – добавил Фейзи-бей, лысый щекастый толстяк, с торчащими усами и белесыми глазами. Он был опытный политик и рьяный сторонник режима, но президент не очень-то доверял ему, потому что этот господин, до того как стать его «преданным соратником», успел уже сменить нескольких хозяев.
– Мы верны вам до гроба, ваше превосходительство, – на октаву выше вступил Кочо Котта, захлебываясь словами; почему-то казалось, будто он говорит не по-албански, а по-гречески. Он действительно по-гречески говорил лучше, чем по-албански, и «сплетники, противники режима и большевики» злословили, что его «патрида», Родина (греч.).

– Греция, хотя сам он клялся, что родители у него албанцы и что греческий он выучил в Афинах, в университете. Чтобы уверить всех в своем албанском происхождении, он часто расхаживал в народном костюме, но сведущие люди, завсегдатаи библиотек, поговаривали о каких-то документах, которые он якобы когда-то подписал, о статьях и заявлениях, которые он публиковал в греческих газетах о Северном Эпире Область в Южной Албании, объект территориальных притязаний монархической Греции.

утверждали даже, что греки признают в нем своего соотечественника. Теперь же он считался одним из самых преданных президенту министров и назывался уже не Костаки Котопулос, а Кочо Котта, с двумя «т».
– В нашем молчании будьте уверены, ваше превосходительство, – заверил и Нуредин-бей Горица, поднимаясь и прижимая руку к сердцу. Сухопарый, с черными усами на морщинистом лице, с изысканными манерами, он, по мнению некоторых, был человеком большой культуры, хорошо владел пятью или шестью языками, так как рос и воспитывался в Англии, а потом много лет провел на службе у турецкого султана, подвизаясь в качестве дипломата при европейских дворах.
– Преданность вашему превосходительству мы доказали на деле, – сказал Гафур-бей Колоньяри.
Среди приглашенных на совещание он был самым молодым после президента; хотя ему было около сорока, краснощекий и пышущий здоровьем, он выглядел гораздо моложе.
Ахмет-бей пристально на него поглядел. «О каких же это доказательствах преданности толкует Гафур-бей? Правда, он присоединился ко мне в двадцать четвертом, когда все остальные от меня отступились, но ведь не от хорошей жизни он это сделал! Просто взбунтовались его крестьяне, вот он и испугался за свои поместья. А до этого куда только не носило его по мутным волнам политической жизни двадцатых годов».
Гафур-бей тоже в упор посмотрел на президента своими выпуклыми черными глазами, но, не выдержав, потупился.
Только двое никак не выразили своей преданности, да президент и не нуждался в этом. Первый, Абдуррахман Кроси, с квадратной головой, крупными глазами и жесткими усами, закрученными вверх «под кайзера», был своим человеком во дворце. Газеты называли его «духовным отцом» президента, а кто-то даже пустил слух, что он и в самом деле отец его превосходительства. Второй, Муса Юка, усатый, с насупленными бровями, представительный и всегда мрачный, как туча, был самым верным человеком президента. Когда-то Муса Юка был «бандитом», и президент вытащил его из грязи и возвел на высокий государственный пост и этим вконец испортил его репутацию, так как с того дня Муса Юка прослыл лакеем президента.
– Я это знаю, господа, – произнес президент, выслушав их заверения. – Я уверен в вашей преданности, вы могли бы и не говорить об этом. Вы, несомненно, самые близкие мне люди, мои верные товарищи и соратники, опора нашей власти.
В его голосе ни намека на иронию – он действительно был убежден в том, что говорил.
Разве эта уверенность президента в своих соратниках не является свидетельством их патриотизма, не опровергает утверждения о том, что его окружение состояло якобы из людей политически растленных и беспринципных, из мошенников, не раз менявших свои знамена, из прохвостов, лицемеров и подхалимов, людей безликих и двуличных? Нет, эти обвинения не имеют никаких оснований. Наоборот. Преданнейшие люди Ахмета Зогу, те, кого он удостоил почетной медали «Моим Товарищам», обладали твердым идейным принципом: деля людей на волков и овец, они были убеждены, что лучше быть, разумеется, волком. Вот почему они и грызлись между собой, как волки, и сбивались в стаю, заслышав овечье блеянье. Всякие иные принципы не имели в их глазах никакой цены, они растворялись, как соль в воде, или отбрасывались, как грязная ветошь. У кого это язык повернулся сказать, будто они были отъявленными карьеристами, готовыми за деньги продать мать и отца. Выдумки – они были страстными и пламенными патриотами. В этом нет никакого сомнения, ведь это подтверждают и газеты того времени, до небес превозносившие их преданность родине. Сомнение вызывает только вопрос, где была их родина, потому что эти государственные мужи, опора режима, сохраняя верность своим убеждениям, часто меняли патриды и ватаны. Родина, отечество (турецк.).


Воодушевленные словами президента, все они поднялись, как по команде, и поклонились, прижав руку к сердцу.
– Если бы я не знал вас, – продолжал президент, – то не пригласил бы сегодня, чтобы посоветоваться по одному очень важному делу. Я с самого начала подчеркнул, что дело это секретное и от этого зависит его успех.
Он сделал паузу, затянулся сигаретой и затушил ее в серебряной пепельнице.
– Перейду к сути, господа! Великие державы требуют, чтобы мы изменили форму правления и снова вернулись к нашему традиционному строю – монархии. Этот вопрос мы и должны сегодня решить. Итак, каково ваше мнение? Что мы им ответим?
В комнате наступило полное молчание. Все сосредоточенно о чем-то думали, и никто не осмеливался заговорить.
– А почему мы должны обязательно устанавливать монархию? – воскликнул наконец Фейзи-бей. Ему припомнился разговор с президентом тет-а-тет года три назад, когда было решено провозгласить республику. Фейзи-бей предлагал сохранить монархию с регентством, но Ахмет-бей «уговорил» его упразднить регентство и провозгласить республику. Поэтому Фейзи-бей был уверен, что президент – убежденный республиканец, и уж тем более теперь, когда он сам президент республики. С провозглашением же монархии ему придется уступить бразды правления монарху, который наверняка будет ставленником великих держав.
– Мы должны это сделать потому, что такая небольшая республика, как наша, не может существовать в окружении сильных соседей с монархическим режимом. Республика среди этих монархий – опасный очаг, осиное гнездо большевизма.
– По-моему, ваше превосходительство, – вмешался Нуредин-бей, – форма правления здесь совершенно ни при чем, ведь мы боремся против опасности коммунизма и проводим такую же политику, как наши соседи.
– Кроме того, – с жаром подхватил Джафер-бей, которому возражение Нуредин-бея придало уверенности, – мы еще не укрепили как следует республиканский строй, в верности которому мы поклялись!
– Правильно, – поддержал его Кочо Котта, – республика – самый прогрессивный строй, а монархии сейчас не в моде. К чему нам монархия, когда у нас республика и возглавляете ее вы, ваше превосходительство, спаситель нации!
– Верно сказано! – пробасил Муса Юка.
– А что думаете вы, Гафур-бей? – спросил президент.
– Я согласен с общим мнением. Монархия устарела.
– Не забывайте, господа, что, изменив форму правления, мы снова вернемся к привычному для албанского народа строю и добьемся стабильности и порядка в стране, – попытался убедить своих соратников президент.
– Мы добьемся порядка и с республикой, – возразил Джафер-бей.
– Нам и с республикой хорошо.
Все заговорили наперебой.
Один лишь Абдуррахман Кроси не проронил ни слова. Казалось, он вообще не понимал, о чем идет речь. Или, может, он заранее знал, что замышляет его «сынок»?
– Да вы, господа, как я погляжу, убежденные республиканцы! – перебил президент. Теперь в его голосе зазвучала ирония. – И все же пожелание великих держав придется исполнить. И мы должны сейчас принять решение об изменении формы правления.
– Ни в коем случае!
– Мы против!
– Не соглашайтесь, ваше превосходительство! – воскликнул Кочо Котта, решительно вскакивая. Он очень торопился высказаться и, как всегда, забормотал скороговоркой. – Зачем нам король-иностранец, когда у нас во главе государства стоите вы, ваше превосходительство!
– Опять хотят нам навязать какого-нибудь неверного? Tovbe estagferullah! Прости мне, аллах! (турецк.)

– с ненавистью проворчал Муса Юка, скосив глаза в сторону Кочо Котты, единственного «неверного» на этом совещании. Но Кочо Котта сделал вид, будто не расслышал его слов.
– Не следует повторять печальный опыт с князем Видом, – подтвердил Нуредин-бей в тон ворчливой тираде Мусы Юки. – Сейчас не та ситуация. Албания доказала, что может быть республикой.
– Тем более что ее возглавляет гениальный президент! – подхватил Джафер-бей.
– Ни в коем случае не соглашайтесь! – повторил Фейзи-бей слова Кочо Котты.
– А я хочу сообщить вам, господа, что согласился! – с пафосом заявил президент.
– Согласились?
– Не может быть!
– Да что вы!
Ошеломленные и сбитые с толку, они заговорили нестройным хором. Но вскоре снова наступило гробовое молчание, как будто случилось что-то ужасное.
– Неужели это правда? – нарушил тишину своим запоздалым восклицанием Гафур-бей.
Он в эту минуту уже лихорадочно соображал, кого могут сделать монархом. Наверное, какого-нибудь итальянского герцога или германского князька? Эх, если бы узнать кого! Он бы раньше других связался с ним, предложил бы свои услуги, он бы… Но почему этот согласился? Что здесь затевается?…
– Правда, господа, – невозмутимо ответил президент. Он взял сигарету и постучал ею о ноготь большого пальца. – Я согласился. Я дал слово изменить форму правления. А вы знаете, если я даю слово, то держу его.
– Макьявелли, ваше превосходительство, говорил, что государь не обязан выполнять своего обещания, если это ему невыгодно, – сказал Нуредин-бей.
– Но, давая слово, господа, я руководствовался прежде всего интересами родины, интересами Албании. Наша страна многое выиграет от этого исторического шага. Ведь Албания – страна феодалов и байрактаров, где каждый считает себя первым и не хочет никому подчиняться. Поэтому я убежден, что в стране не будет спокойствия до тех пор, пока во главе нации не станет король, признанный в качестве вождя и своим народом, и великими державами. Установив монархию, мы укрепим независимость и поднимем авторитет нашего государства.
А Гафур-бей бился над загадкой, какая роль отведена Ахмету Зогу в будущей монархии. «Разве он согласится стать простым премьер-министром и править как бы неофициально, за кулисами? Нет, это отпадает. Я-то знаю, как он честолюбив, знаю, о чем он мечтает… Но тогда почему же он решился на провозглашение монархии?!»
И вдруг его мозг молнией пронзила догадка. Не успел президент закончить фразу, как он вскочил на ноги и выпалил:
– Прекрасно, ваше превосходительство!
Все изумленно уставились на него, а он, повернувшись к ним, спросил с наигранным удивлением:
– А почему вы думаете, господа, что мы непременно должны поставить королем иностранца? Если великие державы захотели сделать нашу страну монархией, мы не станем возражать, но уж монарха, короля, выберем мы, а не они. Да мы его уже имеем!
Нуредин-бей, дипломат, прошедший выучку при султанском дворе и дипломатических салонах Европы, по-кошачьи быстро вскочил, перебивая его:
– Вы угадали мою мысль, Гафур-бей! Браво! Вы сказали первый, значит, будете дольше жить. Да, господа, на таких условиях мы все согласимся!
– Я то же самое собирался сказать, – вмешался Фейзи-бей. – И я за монархию, господа. Монархия – наилучший строй, она нам подходит. Сама история это подтверждает. Наполеон, например, превратил республику в империю для того, чтобы…
– Титулы, которыми вы, ваше превосходительство, обладаете, недостаточны, – вдруг заговорил Джафер-бей, прерывая своего коллегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36