На берегу Куры, на Метехской скале незаметно-незаметно поднялось грандиозное здание. Поначалу горожане не обращали на него никакого внимания. Но леса поднимались все выше и выше, сооружение опоясывалось рядами колонн и террас, и под конец, одетое в золотистый камень, оно засверкало среди других строений Тбилиси, как сверкала бы драгоценность среди обыкновенных серых камней.
Новый дворец царицы Русудан был виден со всех концов города, и если путники подходили к столице Грузии, то, по какой бы дороге они ни шли, прежде всего им бросались в глаза новые царские палаты.
Этот дворец заложили в день воцарения Русудан. Царица хотела, чтобы ее дворец стал самым красивым не только в Грузии, не только во всех сопредельных землях, но и во всей Передней Азии. Придворного зодчего, Гочи Мухасдзе, послали в Константинополь и Рим, потому что прежде чем превзойти что-либо, нужно хорошенько изучить то, что собираешься превосходить. Зодчий обложился книгами и планами лучших дворцов Востока и Запада, он выбрал из каждого плана лучшее, помножил все это на достижения грузинского зодчества и создал действительно блестящий проект.
Дом Багратидов вел свое происхождение, по преданиям, от Давида и Соломона. Вот почему и Мухасдзе велели, чтобы палаты Русудан были похожи на библейский Соломонов дворец, а по возможности превзошли его.
Зодчий перечел еще раз Ветхий завет, где содержались кое-какие намеки на особенности Соломонова дворца, но скорее из стремления напитаться библейским духом. Надо было построить такой дворец, чтобы взглянувший на него сразу понял: да, венценосная Русудан происходит от Давида и Соломона!
Вереницами сгоняли рабов. Караваны двинулись со всех окраин страны. Армянский цветной туф, особенные породы абхазского леса, стекло и мрамор, черепица и мел – все это стекалось со всех сторон к Метехской скале, где зодчий Мухасдзе расчерчивал основание будущего дворца.
Все – зодчие и художники, ученые и философы – понимали, что создается памятник расцвету и мощи грузинского государства, каждый хотел принять участие в создании этого памятника. Дворец должен был олицетворять и красоту, и вечность, и силу власти, и полет мысли.
Вассалы Грузии: трапезундский император и арзрумский султан, адарбадаганский атабек и турецкий султан, один перед одним дарили будущему дворцу серебро, золото и редкие камни. Дворец рос не по дням, а по часам. Зодчий начал думать о живописцах для внутренней росписи дворца. Он знал всех лучших живописцев страны, но даже из этих лучших он хотел отобрать самых вдохновенных, самых талантливых мастеров.
К этому времени Деметре и Ваче со своими помощниками убрали леса в новой церкви в Хлате. И вся роспись была хороша, но изображение царицы Тамты на правой стене храма поразило даже самих художников. Любопытные в первый же день потекли цепочкой в новую церковь. И простой народ, и ценители искусства приходили издалека, чтобы поглядеть на чудесную живопись. Даже мусульмане, обходившие в другое время православную церковь и нарочно поворачивавшиеся к ней спиной, на этот раз не могли удержаться от соблазна. Они заходили в храм, отворачиваясь от ликов спасителя и богородицы, закрывая глаза, загораживая их ладонью. Но зато часами глядели они на свою царицу, которую очень любили и которой гордились.
Слава маленькой церкви дошла и до самой Грузии. Строитель нового дворца не поленился приехать из Тбилиси, чтобы на месте удостовериться в необыкновенном таланте мастеров. Он думал, что больше говорят, но и ему, видавшему виды зодчему, пришлось удивиться и пережить минуту восторга. Он решительно доложил своей царице, что если расписывать покои дворца достойно их внешнего вида, то это можно поручить только Икалтоели и его ученику. В тот же день в Хлат поскакали гонцы.
Царица Тамта по-царски одарила грузинских живописцев, отпуская их на родину. Со смутными чувствами собирался Ваче в дорогу. Возвращение в родные края было и сладко и тревожно. Как там мать, как Ахалдаба, все ли осталось неизменным?
За эти два года в жизни Ваче не произошло вроде бы ничего особенного. Два года он простоял на лесах. Но ничто не проходит бесследно. И вытирающий кисти, спускающийся с лесов Ваче был вовсе не тем Ваче, который два года назад поднялся на леса.
Дорога до Тбилиси показалась ему длиннее, чем когда он уезжал с караваном Шио. Утомленные дорогой путники молчали, и только когда завиднелись очертания столицы, они оживились, начали узнавать то одно здание, то другое. Было много нового, чего они не видели раньше.
Ваче перед самым Тбилиси переоделся в праздничную одежду и ехал теперь по берегу Куры притихший, но радостный, как будто два года назад и не собирался утопиться в этой самой Куре. Радость шла от возвращения на родину, но казалось, что радость струится от синих небес, от зеленых гор, от журчащей Куры и от шумящего, как пчелиный улей, города.
У Метехской скалы путники не могли не остановить коней. Словно выросшие из скалы, словно ее продолжение, возносились к облакам диковинные сооружения русудановского дворца.
– Так вот они каковы, новые палаты нашей царицы!
– И какая легкость, словно можно поставить на ладонь.
– Еще бы, строит зодчий Мухасдзе. Все, что он строит, легко, изящно, красиво.
– Нет, вы посмотрите на окна, с какой высоты придется глядеть на Куру и на все вокруг.
– Хорошим пловцом надо быть, чтобы прыгнуть в Куру из такого окна.
– Умрешь, не долетев до воды.
– Как, Ваче, не трудно будет расписать такой дворец?
– Очень трудно достигнуть такого же совершенства и в живописи.
– Лишь то интересно, что трудно. Мы должны расписать дворец так, чтобы, увидев внутренние покои дворца, люди забывали о его внешней красоте.
Сначала путников было много. Но в городе то один, то другой путешественник прощался с попутчиками и поворачивал коня в какой-нибудь переулок. Постепенно разъехались все, только Деметре да Ваче по-прежнему тихо ехали вдоль Куры.
– А я-то куда, – спохватился юноша, – мне давно бы нужно свернуть к моей Ахалдабе.
– Полно, Ваче. Сначала заедем ко мне, отдохнем с дороги, сходим в баню. К матери успеешь и завтра. Может быть, и я поеду с тобой.
Они остановились возле небольшого дома с балконом. Ворота вдруг распахнулись, и на улицу метнулась девушка. Она успела еще вскрикнуть «папа», прежде чем Деметре, перегнувшись с коня, стиснул ее в своих объятиях. Он и плакал, и целовал свою дочь, свое единственное сокровище. То он отстранял лицо девушки и вглядывался в него, словно видел впервые, то снова порывисто прижимал это, все в радостных слезах, лицо к своей груди.
Ваче, не слезая с коня, смотрел со стороны на бурную встречу отца с дочерью и улыбался их нескрываемой радости. Наконец Деметре опомнился и сошел с коня.
– Ну вот, это моя дочь Лела, – за руку подвел он смутившуюся девушку к молодому другу. Та радость, которая только что столь бурно изливалась, все еще сияла в глазах юной красавицы. Она протянула руку, и Ваче услышал, что рука ее дрожит от волнения. Ваче тоже вдруг смутился, но первым взял себя в руки.
– Вот вы, оказывается, какая, а мне Деметре говорил – совсем девчонка.
– О вас мне тоже писал папа. И я представляла вас именно таким.
Молодые люди говорили одно – первые попавшиеся пустые слова, – но глаза их и улыбки говорили совсем другое. Деметре умилялся со стороны. Он частенько, когда глядел, как работает Ваче, думал: "Вот бы такого мужа для дочери, а мне зятя". Как же было ему не радоваться теперь, когда он видел их вместе, улыбающихся друг другу. Затаенная мечта в эту минуту казалась ему почти исполнившейся.
Во двор вбежала сестра Деметре:
– Пусть всегда тебя так же радует бог, как ты нас обрадовал своим приездом! Что же вы стоите на дворе, проходите в дом!
В домике все было обставлено со вкусом и все блестело чистотой. Сама Лела была необыкновенно возбуждена. Она собирала на стол и не ходила по комнатам, а словно летала, не касаясь земли, успевая еще при этом взглядывать на Ваче. И когда взглядывала, то быстро отворачивалась и краснела.
Что касается Ваче, то он поймал себя на том, что голова его все время невольно поворачивается к дверям, за которыми каждый раз исчезала Лела и откуда она столь стремительно появлялась. Будь его воля, он ни на минуту не выпустил бы Лелу из комнаты, чтобы все время видеть ее.
После долгого пути мужчины уснули сразу и спали крепко. Спала и сестра Деметре – хозяйка дома. Одна только Лела не могла уснуть. Она слышала через перегородку дыхание спящего Ваче. Много рассказывал о нем отец, и ей думалось, что он приукрашивает юношу. Но как, оказывается, он был не красноречив!
Слышалось ровное дыхание Ваче. Неужели будет на земле столь счастливая женщина, что уснет на его могучей руке? Но тут Лела испугалась своих мыслей, скорее перекрестилась и нырнула под одеяло, укрывшись с головой.
На другой день утром царица Русудан приняла мастеров.
– Вы, наверное, видели наши новые палаты? Понравились ли они вам?
– Истинно достойны вашего блестящего царствования, – отозвался Деметре.
– Нам очень понравилось, но мы видели дворец лишь снаружи, простодушно подтвердил Ваче.
– Внутри он будет еще красивее и величественнее. Золото и серебро украсят колонны и своды дворца. Полы из нетленного дерева будут чередоваться с полами из хрусталя и цветного мрамора, полы из цветного мрамора будут чередоваться с полами из самоцветов. Но все это холодная, мертвая красота. Вы, живописцы, должны вдохнуть жизнь в эти великолепные хоромы. Наполните их синим небом и ярким солнцем, прохладным воздухом и огнем любви. Пусть радуются сердца наших верноподданных, пусть сияют в восхищении их глаза!
Такую работу мы можем поручить только тебе, Деметре Икалтоели. Бетанию и Гударехи оживила твоя кисть, великий мастер. Пусть твой талант, твое вдохновение осветят и согреют холодные стены нашего нового дворца.
Но не забудьте об одном. Бетания – божий храм, а наши палаты пристанище недостойных смертных. Если там твое искусство пробуждало у мысли о небесном и вечном, здесь нужно думать о земном.
– Будьте надежны, благословенная царица! Положитесь на мое усердие и на усердие моего ученика.
– Царица Тамта, которая нам ближе сестры, весьма хвалила искусство твоего молодого мастера. Мы очень довольны, что теперь он может показать свое мастерство и при нашем дворе. Но наш дворец – не хлатская церковка. Иное поприще – иной будет и царская благодарность.
Повстречайтесь с Мухасдзе, осмотрите дворец и, не откладывая, приступайте к делу.
Русудан поднялась. Это значило, что счастье лицезреть прекрасную царицу кончилось. Художники, и тот и другой, по очереди приложились к подножию трона и вышли из тронной залы.
Зодчий рассказал живописцам, как задумано расписать дворец. Оказывается, Русудан пожелала, чтобы на стенах самой большой залы были изображены ее коронация и восшествие на престол. Деметре этот зал поручил молодому художнику, себе же взял весь остальной дворец.
Вдохновленный столь необыкновенной задачей, Ваче в первые дни как в лихорадке набросал эскизы будущей росписи. На одной стене, в центре композиции, коленопреклоненная перед богородицей Русудан прижимала к груди и орошала слезами хитон господень. В правом верхнем углу божественный предок дома Багратидов Давид протягивает царице ту самую пращу, из которой он сразил Голиафа. В левом верхнем углу мудрейший из земных царей Соломон протягивал царице весы, которые символизировали прославленное в веках правосудие Соломона. Великая Тамар возлагала корону на голову Русудан. Два льва, которые на грузинских знаменах, став на дыбы, устрашают врагов и вселяют силу в сердца друзей, как бы сошли теперь со знамен и спокойно улеглись у ног молодой царицы.
На второй стене Ваче решил изобразить Русудан, сидящую на троне, увенчанную короной и со знаками царской власти в руках. Позади царицы должны были торжественно выстроиться все ее славные полководцы и советники, а перед троном распластаться ниц изъявляющие ей, непобедимой царице Грузии, свою покорность послы турок и персов, иракцев и византийцев, адарбадаганцев и хорасанцев.
Русудан простерла над преклоненными милостивую десницу, принимая под свое покровительство их, уверовавших в истину учения Христа и в могущество грузинского трона.
На третьей стене царица одной рукой осеняла крестом из виноградных лоз, а другой наделяла изобилием: сыпались золото и серебро, виноградные гроздья и пшеница. Вокруг царицы расцветали сады, пересеченные каналами, повсюду высились купола монастырей, по дорогам тянулись караваны верблюдов. А там, где царица простерла руку с крестом, мирно паслись коза и волк. Эта композиция должна была изображать будущий расцвет Грузинского царства под властью Русудан.
На четвертой стене Ваче задумал изобразить народное празднество в честь воцарения Русудан. То самое празднество, которое пришлось ему увидеть, когда вслед за Цаго и Павлиа он пришел в Тбилиси. По замыслу, это должно было быть всенародное ликование, карнавал с ряжеными, с водяными, с чертенятами.
Все, что задумал Ваче, было одобрено, и он переселился во дворец. Он выбрал себе трех помощников из лучших живописцев страны. Каждый получил по стене. Ваче вмешивался во всякую мелочь, советовал, подправлял, намечал рисунок, заставлял переделывать, если что-нибудь выходило не по его. Но зато к четвертой стене он никого не подпускал.
Долго обдумывал и вынашивал Ваче каждую деталь грандиозной композиции. В его воображении мельтешило несчетное количество лошадей и людей, все это он переставлял, менял местами, распределяя по пространству стены, пока все не встали на свои единственные места, образуя стройное целое, где каждый штрих связан с другим штрихом картины и ничего нельзя изменить в одном углу без того, чтобы это не потребовало изменения в углу противоположном.
Юная, прекрасная Русудан на белом жеребце направляется на коронацию. Блестящая свита сопровождает ее. Улицы полны народа. Купцы, ремесленники, женщины, дети – весь город высыпал на улицы посмотреть на свою царицу. У притворенных ставней мастерской, мимо которых уж проехала царская свита, видны прижатые толпой к стене калека на осле и девушка в белом платье. Одной рукой девушка держит за уздечку осла, другой отстраняется от толпы. Лица девушки Ваче пока что не наметил, но и так было видно, что она смотрит вслед удаляющейся торжественной процессии. От свиты отстал один всадник. Повернувшись в седле, он смотрит туда, где должно потом возникнуть лицо девушки.
Все – и празднично украшенные улицы, с коврами, вывешенными на балконах, и толпа, и сама царица – все это изображалось как бы увиденным с плоской крыши дома. На крыше тоже много народу, все толкаются, протискиваются вперед, тянутся на цыпочках, чтобы разглядеть. Только один юноша безучастен к происходящему. Он стоит вполоборота, и на лице его выражение пока еще не самой потери, но предчувствия потери, не самого горя, но ожидания его.
Как весной из однотонной бесцветной земли начинают прорастать зеленые травы, алые маки, тюльпаны и все другие весенние цветы, так постепенно проступала на стене живопись Ваче, так постепенно оживала и расцветала холодная доселе, слепая стена.
Икалтоели частенько заглядывал в этот зал. Подолгу он стоял перед росписью, хорошо понимая, что на его глазах создается нечто величественное, вечное, что может составить славу Грузии и пронести ее через века. Учитель был счастлив, ведь это он сделал из неотесанного парня такого вдохновенного художника. Нет для учителя высшего счастья, чем увидеть в расцвете сил и в блеске славы своего любимого ученика.
Ваче увлеченно писал, сидя на длинной – вдоль всей стены – скамье. Он не сразу увидел, что в зал вошел Деметре. В другое время мастер еще издали, с порога окликнул бы юношу, сказал бы ему что-нибудь веселое, пошутил бы, а подойдя, одобрительно похлопал бы по плечу.
Теперь Деметре шел, держась за стену, как пьяный, лицо его пылало в сухом жару, и не было сил, чтобы позвать на помощь. Ваче, услышав шаги и зная, что прийти больше некому, сказал, не отрываясь от живописи:
– Рановато сегодня пришел ты, мастер.
Но, не получив ответа, оглянулся. Подскочил он к мастеру в то мгновение, когда обмякшее тело готово было сползти и рухнуть на пол. Ваче подхватил учителя на руки, позвал своих помощников, и больного бережно понесли домой.
Схватила лихорадка, которую Деметре подцепил где-нибудь на чужбине. Ваче пригласил самых лучших врачей, но те только разводили руками. Снадобия не помогали, Деметре угасал на глазах.
Поняв, что приходит конец, старый художник позвал Ваче к себе и велел сесть поближе.
– Ты был мне дороже сына, я тебя любил и сделал для тебя все, что мог. Теперь ты мастер, ты знаменит, перед тобой все пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47