Сонливость сразу исчезла, к телу прилила свежая сила, заставившая бежать быстрей к реке. Потому что велико было желание поскорей заглянуть в ее зеркало и убедиться, что стал прежним.
Боги светлые и боги ясные! Он действительно снова молод и красив!
Не поверил в первый раз; наклонился и снова заглянул в зеркало реки. Такой же молодой и красивый, даже краше, чем был.
Не знал, утешившись, куда идти, что делать. Вспомнил о сорванном яблоке и съел его: пусть останется таким, как есть, пусть будут бессильными чары и колдовство.
«А что же дальше? Нужно подумать о возвращении на землю. Но это потом. Сейчас необходимо поесть и отдохнуть».
За едой не нужно было ходить далеко: на каждом дереве и на каждом кусте – сладкие яблоки и всякие диковинные плоды. Срывал и ел, наслаждаясь их приятным вкусом, пока не насытился. И только потом лег прямо под деревьями и заснул.
Спал крепким сном, может, сутки, а может, и больше. Когда же проснулся, выкупался в речке да позавтракал, снова подумал: как же возвратиться на землю? Спросить бы, да некого. Ведь это царство солнца, месяца и звезд. Разве пойти и поклониться царь-девице? А вдруг вместо совета запрет в подземелье? А еще может приказать не выпускать из своего царства.
Время измерялось не днями и ночами, как на земле, – передышками. Поспал, бесцельно побродил, просто из любопытства, – вот и прожил сутки. Снова поспал да побродил левадами – день прошел. И все же понимал: время идет, а надежды на возвращение к землянам никакой. Неужели для того добирался на остров Буян, чтобы остаться здесь навсегда? Неужели то, что говорил ворон, оказалось неправдой?..
Не только растерянность, но и отчаяние закрадывались в сердце. А с отчаянием пришло и неверие. Но вот однажды проснулся он от грома-громыхания и увидел: мимо него проносятся огненные кони. Хвостатые, гривастые и неимоверно быстрые. Мелькнут перед глазами, ослепят сиянием – и исчезают, похоже, к земле направляются.
Догадался, что это за кони, но готов был на все – схватил коня, который оказался поближе, за хвост и в одно мгновение очутился в своем, земном море.
Наверное, глубоко нырнул, еле духу хватило, чтобы выбраться на поверхность. Поэтому сразу лег на воду и передохнул. Потом осмотрелся и заметил: он не так далеко от берега. Вдали виднелись горы, леса на склонах гор, ближе к морю – град белокаменный…
К нему и поплыл Яровит. На берег выбрался только к вечеру. Сил не хватило подняться, их море вычерпало. Поэтому вылез на сухой песок и заснул, вконец обессиленный.
На рассвете нашли его рыбаки. Будили – не добудились. Взяли на руки и понесли в свое рыбацкое жилье. Там он и проснулся, когда рыбаки вернулись с моря.
«Где я?» – спросил.
«Среди людей».
«Вижу, что среди людей. А в какой земле, кто княжит в ней?»
«У нас не княжат, у нас – царствуют. А зовется наше царство Агарянским. Ныне царствует в нем Халиль».
«Так, может, подскажете, люди добрые, как мне попасть к нему?»
«Что ты! – замахали руками. – И не думай, и не помышляй об этом».
«Почему?»
«Лют он сейчас как зверь. Кто подвернется не вовремя, голову снимает без колебания».
«Что же его разгневало?»
«Поймал морскую царевну, хочет взять ее в жены, а она не соглашается».
Напоминание о морской царевне насторожило витязя. Морская царевна… Постой, постой… А не та ли это, которую должен спасти от обидчика? Может, и недаром его выбросило на этом берегу, может…
«А из вашего царства ходят лодьи в славянские земли?» – поинтересовался у рыбаков.
«Куда-то ходят, а куда – об этом лишь царь и его кормчие ведают».
«Как же мне встретиться хотя бы с кормчими?»
«Иди в город, там морское пристанище. А в пристанище спросишь».
Поблагодарил рыбаков за приют, за добрый совет и пошел берегом. Заходит со стороны моря в город, а там людей видимо-невидимо. И все веселые, время от времени улыбаются, а то и хохочут.
«Что тут у вас? – спросил тех, кто встретился первым. – Скоморохи смешат так?»
«Ты что, с неба свалился? Впервые видишь, как царь с царевной состязаются?»
Яровит растолкал любопытных сильными локтями и остановился, пораженный: в пристанище морском поднималась над водой золотая клеть, а в ней сидела, высунувшись по грудь из воды, золотокосая дева. И такие длинные и пышные были ее волнами спадающие косы, такая нежная голубизна светилась в ее глазах, и столько муки было в той голубизне на утомленном лице, что у Яровита от жалости екнуло сердце. Это же не дева, это богиня! И такую царь держит в клети, хочет помимо ее воли взять с ней слюб?
Не успел опомниться, как, пробившись сквозь толпу, очутился рядом с царем, который гарцевал на коне и допытывался у девы:
«Где эти проклятые кобылицы, где?..»
«Говорила уже, – спокойно отвечала царевна, – в море они».
«Я уже загонял челядь, сам был на берегу и кликал, не выходят они из моря».
«Значит, я не тебе назначена, если не выходят».
«Ты скрываешь, какое слово должен сказать им, чтобы вышли?»
«Сам догадайся».
«У-у! – лютовал царь. – Знай, не поведаешь того слова завтра, выброшу вместе с клетью на сушу. Подохнешь, как рыба».
«Что из того, – сказала царевна ему, – я тебе все равно не достанусь. Говорю же, чтобы жить на суше, должна искупаться в молоке морских кобылиц. А кобылицы выйдут на зов лишь одного-единственного человека на земле – моего суженого».
«А что, царь, – подал голос и витязь Яровит, – может, будешь рассудительным и отпустишь деву? Слышал, что сказала?.. Все равно тебе не достанется».
Царь метнул в его сторону злой взгляд и подобрал поводья. Вот-вот, казалось, пришпорит коня и бурей налетит на дерзкого. Но не успел. Обернулась в это время дева и, увидев Яровита, крикнула с облегчением: «Вот он! Вот мой суженый! Ему, и только ему, покорится море и все, что в море. Слышали, только на его голос выйдут морские кобылицы!»
Царские воины обнажили мечи, обступили Яровита.
«Иди, – приказали, – иди и зови».
«Я пойду, – согласился витязь, – но звать должен без свидетелей. И не среди бела дня – ночью. А кроме того, у меня есть и свои условия».
«Никаких условий! Если хочешь носить голову на плечах, делай, что велят!»
«О нет, так не выйдет, царь. Скажу тебе то, что и царевна говорила: какая тебе от этого польза? Если погибну я, ты тоже не возьмешь с царевной слюба. Мои требования только склонят к тебе царевну».
Кто-то из челяди шепнул царю на ухо: «Соглашайся. Лишь бы только кобылиц выманил из моря, во всем остальном обойдемся без витязя».
«Хорошо, – согласился царь. – Говори, какие такие твои требования».
«Первое из них! Дайте мне боевого коня в седле и сбруе».
«За этим дело не станет, – согласился Халиль. – Конь будет тебе. Говори, еще тебе что надо?»
«Их немного, царь, всего лишь еще одно. Но скажу я его после того, как добуду для царевны молоко морских кобылиц и выкупаю ее в том молоке».
«Почему так?»
«А чтобы никто не подслушал, что буду говорить, и не помешал нам сделать ее земной девой».
Царь колебался. И верить не хотелось чужаку, и не верить не мог. Наконец решился и кивнул головой: пусть будет так.
Яровит приказал приготовить бурдюки для молока, а в пристанище поставить огромный котел на возвышении из камня. Сам же сел на подаренного царем коня и покинул всех любопытных, которым так хотелось знать, что же будет ночью на берегу моря.
Он не собирался бежать. Честь мужа и витязя не позволили ему оставить царевну в беде. А кроме того, помнил веление ворона: «Спасешь царевну – боги освободят тебя от данного ей обещания, не спасешь – не будет жены среди земных». Беспокоился о другом: какое же слово должен сказать кобылицам, чтобы послушались его и вышли из моря, позволили подоить себя? «Белые»? «Буйногривые»? «Морские»? Что-то вроде не так. Как-то по-другому называют их в славянском роду. Не так ли… Точно: вилины сестрицы! Когда начинают сказку, так и говорят: «Вилины сестрицы, морские кобылицы…» Халиль не мог знать этого, потому у него ничего и не вышло.
Когда утренняя заря окрасила горизонт и ознаменовала рождение нового дня, стал на берегу и произнес негромко, обращаясь к морским глубинам: «Вилины сестрицы, морские кобылицы. Низко кланяюсь, прошу-молю: выйдите из моря, спасите сестру свою, морскую царевну, от великого горя».
И только промолвил это, выплыли из глубин морских двенадцать белогривых кобылиц, вышли, стали в ряд и спросили: «Чего желаешь, молодец?»
«Отдайте молоко свое, пусть царевна искупается в нем, чтобы избавиться от неволи агарянской».
«Если для того, чтобы избежать неволи, бери».
Пока выдоил всех двенадцать кобылиц, доставил в пристанище молоко да развел огонь под котлом, появились любопытные, челядь разбудила царя. Он хотел собственными глазами увидеть, как будет купаться в кипящем молоке морская царевна.
Ее освободили из клети. Окружили надежной охраной и привели туда, где должно было произойти купание.
По приказу царя челядь принесла приготовленные с вечера ступени-подмостки и поставила рядом с котлом. Как только молоко закипело, морская царевна взошла по ступенькам и, не раздумывая, прыгнула в окутанный паром котел. И в то же мгновение вынырнула и, подхваченная Яровитом, предстала перед столпившимся людом в пышном земном убранстве. Но не это поразило Халиля и его челядь: царевна вышла из молока еще красивей, чем была до сих пор! Такой молодой да такой красивой и статной стала, что агаряне ахнули от удивления и онемели.
«Слава царю Халилю! – крикнула челядь, опомнившись. – Слава властелину красивейшей из красивейших жен! Слава и царице земли агарянской!»
«Стойте! – поднял над головой меч и утихомирил царских слуг Яровит. – Царевна не стала еще царицей, а царь – ее мужем. Пусть сначала выполнит второе мое требование».
«Ты не повелитель, чтобы требовать».
«Ну нет. Слышали, что сказала царевна? Я – ее суженый. Или же ты, царь, купаешься сейчас в кипящем молоке и превращаешься в красивого молодца, к которому и склонится сердце красавицы царевны, или выходишь со мной на поединок. Честный бой один на один и честная борьба дадут тебе право стать властелином этой чудо-девы».
Царя сейчас же окружили придворные. Пока они шептались, Яровит сел на коня и обнажил свой меч-самосек. Царевна же стояла на краю помоста и, не ожидая, что решит царь с советниками, сказала: «Или согласишься, царь, на то, что требует от тебя мой нареченный, или я снова искупаюсь в молоке морских кобыл и стану морской девой».
Халиль решился наконец и оттолкнул от себя советников.
«Говоришь, хочешь биться со мной?»
«Хочу или не хочу, а должен, если не выкупаешься в молоке».
«Знаешь ли, с кем выходишь на бой? Я победитель тех многих мужей, которых никто, кроме чародея-горбуна с двусечным мечом, не побеждал».
Халиль и правда был великаном. Таким могучим казался на могучем коне, с таким огромным горбоносым лицом и широченным лбом, что Яровиту следовало бы подумать, прежде чем сказать: «Да, будем биться». Однако тут же вспомнились слова мудрого ворона: «Тебе надлежит освободить царевну; не освободишь ее – не будет у тебя и Живы».
«Разве я возражаю, – усмехнулся. – Кого-то, может, и побеждал ты. Но попробуй взять верх в бою со мной. Иначе, говорю, не видать тебе царевны».
Самонадеянность его разгневала Халиля.
«Выходи, если так». – Царь готов был испепелить витязя взглядом.
Бились на просторной площади, в стороне от толпы. Налетали один на другого, как буря, расходились и снова нападали. И раз, и второй, и третий. Кони подняли пыль, не разберешь уже, где Яровит, а где царь. Только и слышно, как звенит сталь, как ржут пришпоренные или раненные мечом кони. Да еще чалма Халиля мелькала время от времени в облаке пыли.
Челядь, советники – любопытные и торжествующие готовы были крикнуть уже: «Пусть живет непобедимый царь Халиль!». Но не решались все-таки, ждали момента. А когда он настал, не до торжества уже было: тяжелая царская голова вдруг покатилась под ноги коню, отрубленная мечом-самосеком.
Агаряне не поверили тому, что видели, и ждали. Может, это только показалось? Ведь пыль какая! Но вот из облака пыли вырвался конь без всадника, а следом выехал витязь. Вытер вспотевший лоб и снова пришпорил коня, наколол что-то на острие меча и, подняв, бросил под ноги остолбеневшей челяди.
Это была голова Халиля.
«Будь нашим повелителем, витязь-царь!»
Но Яровит посадил в седло царевну и погнал коня к пристанищу, туда, где стояла лодья Халиля. Только тогда, когда сел с девушкой в лодью, сказал людям:
«Не желаю быть царем вашим. Родная земля меня ждет».
И направил лодью в открытое море.
Четыре седмицы плыли они вдвоем с царевной по синему морю, тешились-миловались друг другом, ведь им уже никто не мешал и не угрожал.
«Как тебя зовут?» – спросил, когда все уже было сказано.
«Царевной».
«Знаю, что царевна. Имя какое у тебя?»
«Каким наречешь, так и будет».
«Назову тебя Любавой».
«Так я тебе люба?»
«Как свет ясный, как высокое небо над землей».
«Так оставайся со мной».
«Здесь, на море?»
«Почему на море? Хочешь, будем жить на берегу. Я знаю землю, покрытую зелеными полянами, густым лесом, где никто не живет. С озера защищает ее от лютых ветров и морозов высокая гора, недоступная для людей и зверья пропасть, с юга, запада и востока омывает голубое незамерзающее море. Поселимся там, построим жилье, будем счастливы вдвоем. Лес и поле дадут нам пищу. Да и в море ее вдоволь».
«И далеко она, эта земля?»
«Что нам даль? Захотим – к утру будем там».
«Так пойдем наверх, поднимем паруса».
И согласилась, и первая поднялась на палубу, и похолодела: на море стояла полная тишь.
«Придется ждать утра».
«Придется, – ответил Яровит. – Ветер тоже улегся отдохнуть».
Хотела было спуститься, но сразу же и передумала.
«Почему должны ждать? Или я не морская царевна?»
«Уже нет. Сама же говорила, стала земной».
«Стала, радость моя, да не совсем. Не могу я без моря. Хотя бы один раз в день, а должна выкупаться в море, побыть среди тех, с кем жила-радовалась ребенком, а потом девой-царевной».
«И что же будет?»
«А так и будет, как сейчас. Разве я не с тобой, разве мало тебе моей любви?»
Умолк Яровит, наверное, не знал, что сказать своей Любаве, а Любава смутилась, поторопилась разогнать его тоску-печаль.
«Хочешь, – она доверчиво заглянула в глаза, – до утра будем с тобой в потаенной от людей земле».
«Как это?»
«Там лежат плетеницы. Сделай из них двенадцать шлей и выкинь впереди лодьи, а я прикажу, и морские кобылицы домчат нас до утра к той необжитой земле».
Не совсем поверил ей, а все же подчинился. И шлеи сплел, и к лодье приторочил, и впереди лодьи бросил. Когда же вынырнули да встряхнули гривами белые, словно морская пена, кобылицы, оживился, забыл о тревоге и сомнениях своих. Поплыли с Любавой так быстро, что кругом вспенились волны, встречный ветер бросал в них, довольных и радостных, хлопья белой пены. Откуда ему, земному, было знать, что это не просто брызги, это чары Любавиного батюшки – царя морей. Плыл и наслаждался плаванием-полетом, свободой, которую дарило присутствие девы-красы, что отдала ему сердце. А когда тебя околдовали, где уж тут думать о чем-то другом, кроме любви. Обнимал Любаву, которая доставила ему радость, и купался в ее ласках, словно птица в голубом поднебесье.
К берегу пристали в тот ранний час, когда всходило солнце и его лучи щедро залили долины и горы. Может, и не заметили бы этой щедрости, но с ночи выпала на деревья, на травы роса, а уж утренние лучи умеют отыскивать росу. Заиграло все, заискрилось в тех чудо-жемчужинах, зазвенело чистым хрустальным звоном.
«Словно на острове Буяне».
«Нравится?» – спрашивает царевна и ласково заглядывает в глаза.
«Говорю же, словно на острове Буяне. А так, как на Буяне, нигде нет».
Они осмотрели за день долину, были в лесу, под горой. Просто ходили и любовались привольем этой земли или собирали ягоды, разговаривали, и, кто знает, чему больше радовались: тому, что нашли такой уютный уголок, или тому, что они вместе и, как казалось, соединились навсегда.
«Сам поставишь терем или родственников моих позовем?» – спросила царевна, когда возвратились в лодью.
«Чем же я поставлю, если, кроме рук, ничего нет?»
«И то правда, – усмехнулась Любава. – Ну, тогда ложись спать, а я посижу рядом с тобой».
«Зачем же сидеть?»
«Хочу так. Первую ночь ночуем на своей земле, должна присмотреться, какая она ночью».
«А я засну. Потому как ночь не спал, да и день был трудный».
И он заснул. А проснулся на другой день, Любавы не увидел около себя. Поднялся, огляделся – нет. Поспешил, подгоняемый тревогой, но только выбрался из лодьи, как замедлил шаг. Лодья их стояла в тихой заводи, возле каменной стены, а сразу же за ней поднимался в небо и поражал размерами и роскошью терем-дворец. Был он мраморный, с высокими, украшенными резьбой окнами. Вокруг дворца огромный сад, деревья, цветы, птицы поют.
Превозмог свое удивление и пошел ко дворцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Боги светлые и боги ясные! Он действительно снова молод и красив!
Не поверил в первый раз; наклонился и снова заглянул в зеркало реки. Такой же молодой и красивый, даже краше, чем был.
Не знал, утешившись, куда идти, что делать. Вспомнил о сорванном яблоке и съел его: пусть останется таким, как есть, пусть будут бессильными чары и колдовство.
«А что же дальше? Нужно подумать о возвращении на землю. Но это потом. Сейчас необходимо поесть и отдохнуть».
За едой не нужно было ходить далеко: на каждом дереве и на каждом кусте – сладкие яблоки и всякие диковинные плоды. Срывал и ел, наслаждаясь их приятным вкусом, пока не насытился. И только потом лег прямо под деревьями и заснул.
Спал крепким сном, может, сутки, а может, и больше. Когда же проснулся, выкупался в речке да позавтракал, снова подумал: как же возвратиться на землю? Спросить бы, да некого. Ведь это царство солнца, месяца и звезд. Разве пойти и поклониться царь-девице? А вдруг вместо совета запрет в подземелье? А еще может приказать не выпускать из своего царства.
Время измерялось не днями и ночами, как на земле, – передышками. Поспал, бесцельно побродил, просто из любопытства, – вот и прожил сутки. Снова поспал да побродил левадами – день прошел. И все же понимал: время идет, а надежды на возвращение к землянам никакой. Неужели для того добирался на остров Буян, чтобы остаться здесь навсегда? Неужели то, что говорил ворон, оказалось неправдой?..
Не только растерянность, но и отчаяние закрадывались в сердце. А с отчаянием пришло и неверие. Но вот однажды проснулся он от грома-громыхания и увидел: мимо него проносятся огненные кони. Хвостатые, гривастые и неимоверно быстрые. Мелькнут перед глазами, ослепят сиянием – и исчезают, похоже, к земле направляются.
Догадался, что это за кони, но готов был на все – схватил коня, который оказался поближе, за хвост и в одно мгновение очутился в своем, земном море.
Наверное, глубоко нырнул, еле духу хватило, чтобы выбраться на поверхность. Поэтому сразу лег на воду и передохнул. Потом осмотрелся и заметил: он не так далеко от берега. Вдали виднелись горы, леса на склонах гор, ближе к морю – град белокаменный…
К нему и поплыл Яровит. На берег выбрался только к вечеру. Сил не хватило подняться, их море вычерпало. Поэтому вылез на сухой песок и заснул, вконец обессиленный.
На рассвете нашли его рыбаки. Будили – не добудились. Взяли на руки и понесли в свое рыбацкое жилье. Там он и проснулся, когда рыбаки вернулись с моря.
«Где я?» – спросил.
«Среди людей».
«Вижу, что среди людей. А в какой земле, кто княжит в ней?»
«У нас не княжат, у нас – царствуют. А зовется наше царство Агарянским. Ныне царствует в нем Халиль».
«Так, может, подскажете, люди добрые, как мне попасть к нему?»
«Что ты! – замахали руками. – И не думай, и не помышляй об этом».
«Почему?»
«Лют он сейчас как зверь. Кто подвернется не вовремя, голову снимает без колебания».
«Что же его разгневало?»
«Поймал морскую царевну, хочет взять ее в жены, а она не соглашается».
Напоминание о морской царевне насторожило витязя. Морская царевна… Постой, постой… А не та ли это, которую должен спасти от обидчика? Может, и недаром его выбросило на этом берегу, может…
«А из вашего царства ходят лодьи в славянские земли?» – поинтересовался у рыбаков.
«Куда-то ходят, а куда – об этом лишь царь и его кормчие ведают».
«Как же мне встретиться хотя бы с кормчими?»
«Иди в город, там морское пристанище. А в пристанище спросишь».
Поблагодарил рыбаков за приют, за добрый совет и пошел берегом. Заходит со стороны моря в город, а там людей видимо-невидимо. И все веселые, время от времени улыбаются, а то и хохочут.
«Что тут у вас? – спросил тех, кто встретился первым. – Скоморохи смешат так?»
«Ты что, с неба свалился? Впервые видишь, как царь с царевной состязаются?»
Яровит растолкал любопытных сильными локтями и остановился, пораженный: в пристанище морском поднималась над водой золотая клеть, а в ней сидела, высунувшись по грудь из воды, золотокосая дева. И такие длинные и пышные были ее волнами спадающие косы, такая нежная голубизна светилась в ее глазах, и столько муки было в той голубизне на утомленном лице, что у Яровита от жалости екнуло сердце. Это же не дева, это богиня! И такую царь держит в клети, хочет помимо ее воли взять с ней слюб?
Не успел опомниться, как, пробившись сквозь толпу, очутился рядом с царем, который гарцевал на коне и допытывался у девы:
«Где эти проклятые кобылицы, где?..»
«Говорила уже, – спокойно отвечала царевна, – в море они».
«Я уже загонял челядь, сам был на берегу и кликал, не выходят они из моря».
«Значит, я не тебе назначена, если не выходят».
«Ты скрываешь, какое слово должен сказать им, чтобы вышли?»
«Сам догадайся».
«У-у! – лютовал царь. – Знай, не поведаешь того слова завтра, выброшу вместе с клетью на сушу. Подохнешь, как рыба».
«Что из того, – сказала царевна ему, – я тебе все равно не достанусь. Говорю же, чтобы жить на суше, должна искупаться в молоке морских кобылиц. А кобылицы выйдут на зов лишь одного-единственного человека на земле – моего суженого».
«А что, царь, – подал голос и витязь Яровит, – может, будешь рассудительным и отпустишь деву? Слышал, что сказала?.. Все равно тебе не достанется».
Царь метнул в его сторону злой взгляд и подобрал поводья. Вот-вот, казалось, пришпорит коня и бурей налетит на дерзкого. Но не успел. Обернулась в это время дева и, увидев Яровита, крикнула с облегчением: «Вот он! Вот мой суженый! Ему, и только ему, покорится море и все, что в море. Слышали, только на его голос выйдут морские кобылицы!»
Царские воины обнажили мечи, обступили Яровита.
«Иди, – приказали, – иди и зови».
«Я пойду, – согласился витязь, – но звать должен без свидетелей. И не среди бела дня – ночью. А кроме того, у меня есть и свои условия».
«Никаких условий! Если хочешь носить голову на плечах, делай, что велят!»
«О нет, так не выйдет, царь. Скажу тебе то, что и царевна говорила: какая тебе от этого польза? Если погибну я, ты тоже не возьмешь с царевной слюба. Мои требования только склонят к тебе царевну».
Кто-то из челяди шепнул царю на ухо: «Соглашайся. Лишь бы только кобылиц выманил из моря, во всем остальном обойдемся без витязя».
«Хорошо, – согласился царь. – Говори, какие такие твои требования».
«Первое из них! Дайте мне боевого коня в седле и сбруе».
«За этим дело не станет, – согласился Халиль. – Конь будет тебе. Говори, еще тебе что надо?»
«Их немного, царь, всего лишь еще одно. Но скажу я его после того, как добуду для царевны молоко морских кобылиц и выкупаю ее в том молоке».
«Почему так?»
«А чтобы никто не подслушал, что буду говорить, и не помешал нам сделать ее земной девой».
Царь колебался. И верить не хотелось чужаку, и не верить не мог. Наконец решился и кивнул головой: пусть будет так.
Яровит приказал приготовить бурдюки для молока, а в пристанище поставить огромный котел на возвышении из камня. Сам же сел на подаренного царем коня и покинул всех любопытных, которым так хотелось знать, что же будет ночью на берегу моря.
Он не собирался бежать. Честь мужа и витязя не позволили ему оставить царевну в беде. А кроме того, помнил веление ворона: «Спасешь царевну – боги освободят тебя от данного ей обещания, не спасешь – не будет жены среди земных». Беспокоился о другом: какое же слово должен сказать кобылицам, чтобы послушались его и вышли из моря, позволили подоить себя? «Белые»? «Буйногривые»? «Морские»? Что-то вроде не так. Как-то по-другому называют их в славянском роду. Не так ли… Точно: вилины сестрицы! Когда начинают сказку, так и говорят: «Вилины сестрицы, морские кобылицы…» Халиль не мог знать этого, потому у него ничего и не вышло.
Когда утренняя заря окрасила горизонт и ознаменовала рождение нового дня, стал на берегу и произнес негромко, обращаясь к морским глубинам: «Вилины сестрицы, морские кобылицы. Низко кланяюсь, прошу-молю: выйдите из моря, спасите сестру свою, морскую царевну, от великого горя».
И только промолвил это, выплыли из глубин морских двенадцать белогривых кобылиц, вышли, стали в ряд и спросили: «Чего желаешь, молодец?»
«Отдайте молоко свое, пусть царевна искупается в нем, чтобы избавиться от неволи агарянской».
«Если для того, чтобы избежать неволи, бери».
Пока выдоил всех двенадцать кобылиц, доставил в пристанище молоко да развел огонь под котлом, появились любопытные, челядь разбудила царя. Он хотел собственными глазами увидеть, как будет купаться в кипящем молоке морская царевна.
Ее освободили из клети. Окружили надежной охраной и привели туда, где должно было произойти купание.
По приказу царя челядь принесла приготовленные с вечера ступени-подмостки и поставила рядом с котлом. Как только молоко закипело, морская царевна взошла по ступенькам и, не раздумывая, прыгнула в окутанный паром котел. И в то же мгновение вынырнула и, подхваченная Яровитом, предстала перед столпившимся людом в пышном земном убранстве. Но не это поразило Халиля и его челядь: царевна вышла из молока еще красивей, чем была до сих пор! Такой молодой да такой красивой и статной стала, что агаряне ахнули от удивления и онемели.
«Слава царю Халилю! – крикнула челядь, опомнившись. – Слава властелину красивейшей из красивейших жен! Слава и царице земли агарянской!»
«Стойте! – поднял над головой меч и утихомирил царских слуг Яровит. – Царевна не стала еще царицей, а царь – ее мужем. Пусть сначала выполнит второе мое требование».
«Ты не повелитель, чтобы требовать».
«Ну нет. Слышали, что сказала царевна? Я – ее суженый. Или же ты, царь, купаешься сейчас в кипящем молоке и превращаешься в красивого молодца, к которому и склонится сердце красавицы царевны, или выходишь со мной на поединок. Честный бой один на один и честная борьба дадут тебе право стать властелином этой чудо-девы».
Царя сейчас же окружили придворные. Пока они шептались, Яровит сел на коня и обнажил свой меч-самосек. Царевна же стояла на краю помоста и, не ожидая, что решит царь с советниками, сказала: «Или согласишься, царь, на то, что требует от тебя мой нареченный, или я снова искупаюсь в молоке морских кобыл и стану морской девой».
Халиль решился наконец и оттолкнул от себя советников.
«Говоришь, хочешь биться со мной?»
«Хочу или не хочу, а должен, если не выкупаешься в молоке».
«Знаешь ли, с кем выходишь на бой? Я победитель тех многих мужей, которых никто, кроме чародея-горбуна с двусечным мечом, не побеждал».
Халиль и правда был великаном. Таким могучим казался на могучем коне, с таким огромным горбоносым лицом и широченным лбом, что Яровиту следовало бы подумать, прежде чем сказать: «Да, будем биться». Однако тут же вспомнились слова мудрого ворона: «Тебе надлежит освободить царевну; не освободишь ее – не будет у тебя и Живы».
«Разве я возражаю, – усмехнулся. – Кого-то, может, и побеждал ты. Но попробуй взять верх в бою со мной. Иначе, говорю, не видать тебе царевны».
Самонадеянность его разгневала Халиля.
«Выходи, если так». – Царь готов был испепелить витязя взглядом.
Бились на просторной площади, в стороне от толпы. Налетали один на другого, как буря, расходились и снова нападали. И раз, и второй, и третий. Кони подняли пыль, не разберешь уже, где Яровит, а где царь. Только и слышно, как звенит сталь, как ржут пришпоренные или раненные мечом кони. Да еще чалма Халиля мелькала время от времени в облаке пыли.
Челядь, советники – любопытные и торжествующие готовы были крикнуть уже: «Пусть живет непобедимый царь Халиль!». Но не решались все-таки, ждали момента. А когда он настал, не до торжества уже было: тяжелая царская голова вдруг покатилась под ноги коню, отрубленная мечом-самосеком.
Агаряне не поверили тому, что видели, и ждали. Может, это только показалось? Ведь пыль какая! Но вот из облака пыли вырвался конь без всадника, а следом выехал витязь. Вытер вспотевший лоб и снова пришпорил коня, наколол что-то на острие меча и, подняв, бросил под ноги остолбеневшей челяди.
Это была голова Халиля.
«Будь нашим повелителем, витязь-царь!»
Но Яровит посадил в седло царевну и погнал коня к пристанищу, туда, где стояла лодья Халиля. Только тогда, когда сел с девушкой в лодью, сказал людям:
«Не желаю быть царем вашим. Родная земля меня ждет».
И направил лодью в открытое море.
Четыре седмицы плыли они вдвоем с царевной по синему морю, тешились-миловались друг другом, ведь им уже никто не мешал и не угрожал.
«Как тебя зовут?» – спросил, когда все уже было сказано.
«Царевной».
«Знаю, что царевна. Имя какое у тебя?»
«Каким наречешь, так и будет».
«Назову тебя Любавой».
«Так я тебе люба?»
«Как свет ясный, как высокое небо над землей».
«Так оставайся со мной».
«Здесь, на море?»
«Почему на море? Хочешь, будем жить на берегу. Я знаю землю, покрытую зелеными полянами, густым лесом, где никто не живет. С озера защищает ее от лютых ветров и морозов высокая гора, недоступная для людей и зверья пропасть, с юга, запада и востока омывает голубое незамерзающее море. Поселимся там, построим жилье, будем счастливы вдвоем. Лес и поле дадут нам пищу. Да и в море ее вдоволь».
«И далеко она, эта земля?»
«Что нам даль? Захотим – к утру будем там».
«Так пойдем наверх, поднимем паруса».
И согласилась, и первая поднялась на палубу, и похолодела: на море стояла полная тишь.
«Придется ждать утра».
«Придется, – ответил Яровит. – Ветер тоже улегся отдохнуть».
Хотела было спуститься, но сразу же и передумала.
«Почему должны ждать? Или я не морская царевна?»
«Уже нет. Сама же говорила, стала земной».
«Стала, радость моя, да не совсем. Не могу я без моря. Хотя бы один раз в день, а должна выкупаться в море, побыть среди тех, с кем жила-радовалась ребенком, а потом девой-царевной».
«И что же будет?»
«А так и будет, как сейчас. Разве я не с тобой, разве мало тебе моей любви?»
Умолк Яровит, наверное, не знал, что сказать своей Любаве, а Любава смутилась, поторопилась разогнать его тоску-печаль.
«Хочешь, – она доверчиво заглянула в глаза, – до утра будем с тобой в потаенной от людей земле».
«Как это?»
«Там лежат плетеницы. Сделай из них двенадцать шлей и выкинь впереди лодьи, а я прикажу, и морские кобылицы домчат нас до утра к той необжитой земле».
Не совсем поверил ей, а все же подчинился. И шлеи сплел, и к лодье приторочил, и впереди лодьи бросил. Когда же вынырнули да встряхнули гривами белые, словно морская пена, кобылицы, оживился, забыл о тревоге и сомнениях своих. Поплыли с Любавой так быстро, что кругом вспенились волны, встречный ветер бросал в них, довольных и радостных, хлопья белой пены. Откуда ему, земному, было знать, что это не просто брызги, это чары Любавиного батюшки – царя морей. Плыл и наслаждался плаванием-полетом, свободой, которую дарило присутствие девы-красы, что отдала ему сердце. А когда тебя околдовали, где уж тут думать о чем-то другом, кроме любви. Обнимал Любаву, которая доставила ему радость, и купался в ее ласках, словно птица в голубом поднебесье.
К берегу пристали в тот ранний час, когда всходило солнце и его лучи щедро залили долины и горы. Может, и не заметили бы этой щедрости, но с ночи выпала на деревья, на травы роса, а уж утренние лучи умеют отыскивать росу. Заиграло все, заискрилось в тех чудо-жемчужинах, зазвенело чистым хрустальным звоном.
«Словно на острове Буяне».
«Нравится?» – спрашивает царевна и ласково заглядывает в глаза.
«Говорю же, словно на острове Буяне. А так, как на Буяне, нигде нет».
Они осмотрели за день долину, были в лесу, под горой. Просто ходили и любовались привольем этой земли или собирали ягоды, разговаривали, и, кто знает, чему больше радовались: тому, что нашли такой уютный уголок, или тому, что они вместе и, как казалось, соединились навсегда.
«Сам поставишь терем или родственников моих позовем?» – спросила царевна, когда возвратились в лодью.
«Чем же я поставлю, если, кроме рук, ничего нет?»
«И то правда, – усмехнулась Любава. – Ну, тогда ложись спать, а я посижу рядом с тобой».
«Зачем же сидеть?»
«Хочу так. Первую ночь ночуем на своей земле, должна присмотреться, какая она ночью».
«А я засну. Потому как ночь не спал, да и день был трудный».
И он заснул. А проснулся на другой день, Любавы не увидел около себя. Поднялся, огляделся – нет. Поспешил, подгоняемый тревогой, но только выбрался из лодьи, как замедлил шаг. Лодья их стояла в тихой заводи, возле каменной стены, а сразу же за ней поднимался в небо и поражал размерами и роскошью терем-дворец. Был он мраморный, с высокими, украшенными резьбой окнами. Вокруг дворца огромный сад, деревья, цветы, птицы поют.
Превозмог свое удивление и пошел ко дворцу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51