– Молодец, Алёша!
По тропе брели двое дылд, а сзади шёл дружинник Алёша Фролов с Голгофиной сумкой в руке.
Когда они приблизились, наша троица разразилась хохотом: с ног до головы, включая физиономии, дылды были мокры, грязны да ещё в траве и тине. Руки они как бы добровольно держали за спиной – дружинник Алёша Фролов на всякий случай связал их. Он сказал озабоченно и даже виновато:
– Пытались, чудаки, оказать сопротивление. Это мне-то! Такие-то! Вот и запачкались, бедненькие.
– С меня-то когда-нибудь слезут?! – взмолился третий дылда. – Искусали да ещё раздавят!
– Вставайте, ребята, – разрешил дружинник Алёша Фролов. – Пожалуйста, ручки назад. – Он связал дылде руки, сел на мотоцикл. – Спешу. Выйдите на дорогу и ждите меня там. Продукты в сумке целы. Вполне успеете поесть, ребята. Их ни в коем случае не развязывать! Чего бы они ни выдумывали! Они должны предстать и предстанут перед судом!
Мотор взревел, мотоцикл исчез за поворотом. Пантя сказал:
– Давайте пряники есть.
Так и сделали: шли, жевали пряники и хохотали.
Дылды, понуро опустив длинноволосые головы, вяло брели друг за другом. Последним шёл гитарист. Он попросил заискивающим тоном:
– И нам бы немножечко… пряничков.
– Я вам таких… пряничков… – пробурчал Пантя. – В яму вас всех надо, в яму!
– Молчите, джентелементы, не унижайтесь, – сказал рыжий дылда. – Всё равно они зря стараются.
– Вот ведь! – возмущённо воскликнула Голгофа. – Простого слова «джентльмен» правильно сказать не могут, а воображают чего-то.
– Вы ещё узнаете, кто мы такие, – сквозь зубы процедил рыжий. – Чихали мы на вас. Понятно?
– Понятно, конечно! – весело ответила эта милая Людмила. Они вышли уже на опушку леса у дороги, и она ещё веселее сообщила: – Сейчас мы будем есть, а вас будут ку-шать ко-ма-ри-ки!
Наша троица с большим аппетитом поела, уничтожила все продукты, Пантя три раза приносил воду в банке. Дылды мрачно молчали, только изредка покряхтывали: комары, видимо, догадались, что кусать надо именно их.
Девочки лакомились земляникой, а Пантя удрученно думал. Ведь на его долю выпал ещё один замечательный день, и вот он подходит к концу. А что будет завтра?.. А завтра или даже сегодня увезут Голгофу, и он в свой шалашик больше уже никогда не пойдёт… Эх, если бы надо было, он бы опять все жигулевские колёса искромсал!.. Что, что с ним будет потом? Как он будет жить, как?.. Пантя словно потерял себя, того, прежнего, которому жилось нудно и одиноко, но привычно…
– Как мне с папой объясняться? – тоскливо спросила Голгофа.
– Очень просто, – авторитетно ответила эта милая Людмила. – Собери всю свою силу воли и настойчиво убеждай отпустить тебя с нами в поход.
– Он ни за что не согласится. Да ещё мама приедет…
– Не куксись раньше времени. Я уверена: завтра что-нибудь придумаем. А вон и милиция возвращается. Дылды, встать!
Из «газика» вылез участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, мельком, равнодушно взглянул на дылд, приказал:
– Фролов, развяжи их. Здорово их комары поели.
– Вы ответите за все издевательства над нами! – Тихо крикнул гитарист. – Нас кусали не только комары, но и некоторые особы!
– Все за всё ответим, – сказал участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, долго вытирал лысину платком и обратился к нашей троице: – За помощь спасибо. Но дружиннику Фролову всё-таки немного достанется от меня.
– Яков Степанович! – умоляюще воскликнула эта милая Людмила. – Мы вас очень просим: пусть дружиннику Алёше Фролову ни капельки от вас не достанется!
– Почему же?
– Да потому что он дал нам возможность учиться бороться с хулиганами! Вы понимаете, – убеждённо продолжала она, – что происходит? Хулиганить можно с маленьких лет, а бороться с хулиганами допускают только взрослых! И получается: безобразничать учись хоть с трёх лет, а если хочешь учиться бороться с безобразниками, жди, когда подрастёшь!
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов и дружинники громко рассмеялись, а он проговорил, тщательно вытерев лысину:
– Есть смысл обдумать твое предложение. Сейчас едем составлять протокол.
Дылды скромно стояли в сторонке и даже пытались невинно и дружелюбно улыбаться.
– А чего они улыбаются? – возмутилась Голгофа.
– Прикидываются, – объяснил дружинник Алёша Фролов. – Потом они попробуют взять нас на жалость, потом они будут каяться и изворачиваться, а уж потом хамить и даже угрожать.
– Чем они могут угрожать?! – ещё больше возмутилась Голгофа.
– Опыт у них на сей счёт есть, – усмехнулся участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, помахав над головой фуражкой. – Дылды наши пока ещё не знают, что их дружки, к которым они шли на озеро, две избы сожгли. Шу-утили. Отправили мы их уже на катере куда следует.
– Мы отвечаем только за себя! – крикнул рыжий. – Вы нам никаких дружков не приписывайте!
– Ответите, ответите, за себя ответите. По машинам!
Когда наша троица устроилась на мотоцикле дружинника Алёши Фролова, он сказал радостно:
– Чувствую я, Людмила, что не попадёт мне от Якова Степановича. А когда автограф Гагарина посмотреть можно?
– Хоть когда.
– Я и тебя на память сфотографирую.
В милиции они пробыли довольно долго. Когда дылд увели, и все вышли из кабинета, и участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов решил немножко отдохнуть, но увидел у дверей Пантю, спросил подозрительно:
– А ты чего стоишь?
Тот долго молчал, уныло глядя в сторону, ответил:
– Меня ведь тоже… забрать надо.
– Садись, рассказывай. – В усталом голосе его явно проскользнули радость и удовлетворение. Зная Пантю, он выпил два стакана воды, снял фуражку, положил её на стол, достал платок, то есть приготовился к тому, как злостный хулиган долго, нудно и не очень понятно будет тянуть слова, спотыкаться почти на каждом из них, повторять одно и то же по нескольку раз, но сегодня Пантю будто подменили. Он вдруг заговорил легко и вразумительно:
– Колёса-то я изрезал. Девчонка эта, Цаплей велела её звать… Имя у неё ещё не русское… Но она плавать любит. А отец её никуда не пущает.
– Не пускает.
– Ага. Не… ну, плохо ей дома-то сидеть и сидеть. А они в поход решили. Ей очень охота. А отец ни за что. Она из дому убежала. Отец ловить её приехал. Она говорит, что свободы хочет. Чтоб жить по-людски. А отец ровно зверюга. Вот я и… Они мене ругали здорово. Зато она в походе немного была! – очень радостно закончил Пантя, вздохнул тяжко, помолчал и повторил грустно: – А колёса-то я изрезал.
– Лучше ничего придумать не мог?
– Не.
– Но затея твоя, ты считаешь, удалась? Девочка весь день провела в лесу.
– Ага, ага! Купалась. Ягоды ела. Мы на озеро пошли. Костёр жечь. Она зачем-то хотела на звёзды смотреть. Да тут эти дылды…
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов промакнул лысину платком, надел фуражку, поднялся с кресла, стал, как обычно, строгим и сурово проговорил:
– Тяжелую ты мне задал задачу. Я даже понятия не имел, чего мне делать, пока ты сам не признался в совершённом преступлении. А то, что ты сотворил, извини, дурак, есть самое настоящее, уголовно наказуемое преступление. Но вижу я, что в тебе чего-то человеческое начало проявляться. И помочь тебе надо. А у меня на тебя злости ещё хватает. Понимаешь?
Пантя охотно закивал головой, заулыбался, будто его похвалили.
Раздался стук в дверь, и в кабинет ворвались эта милая Людмила с Голгофой, перебивая друг друга, затараторили:
– Он, конечно, виноват, но надо учитывать…
– Нельзя же человека только наказывать…
– Он способен и на хорошие поступки…
– В конце концов воспитание заключается…
И девочки замолчали под суровым, разгневанным взглядом хозяина кабинета. Он сказал очень возмущённо:
– Уговаривать меня бесполезно. Я действую только по закону и по совести. Не такой уж он, ваш подзащитный, миленький и добренький. У нас он числится как злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя. Школа с ним измучилась. Даже нам дел из-за него иногда хватает. Понятия не имеем, чего с ним делать.
– Забрать мене надо! – умоляюще подсказал Пантя.
– И заберём ТЕ-БЕ, если сочтем нужным!
– Но ведь в человека верить надо, Яков Степанович! – воскликнула Голгофа.
– А он ещё не человек. Он пока ещё хулиган!
– Но ведь перевоспитывают даже взрослых преступников! – поучительным тоном сказала эта милая Людмила. – Я слышала, что даже стариков иногда перевоспитать можно! А он ещё мальчик, у него ещё вся жизнь впереди! К тому же надо учитывать условия, в каких он вынужден жить!
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов сорвал с головы фуражку, протянул её этой милой Людмиле со словами:
– Надевай! И – садись на мое место! Занимай мою должность! Раз ты такая умная! Если у тебя жизненного опыта… вагон!
– Я не принимаю вашего юмора, Яков Степанович! Мы озабочены судьбой…
– А я не озабочен! Да? Мне до него дела нет! Да? Я спокойненько передаю дело в прокуратуру, а сам еду ловить лещей! Да?
– Яков Степанович, вы клевещете на себя, – обиженно проговорила Голгофа, – а нас считаете за дурочек.
– И лишаете нас обыкновенного, естественного, законного права помочь человеку, попавшему в беду! – добавила с очень большим пафосом эта милая Людмила.
– Забрать мене надо, – попросил Пантя, – вот и всё. Забрать!
Тут девочки затараторили так, что ничего нельзя было разобрать, кроме того, что они кем-то возмущены, а кого-то защищают. И когда тараторство достигло предела, когда в нём уже совсем было ничего непонятно, участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов громовым голосом приказал:
– Мо-о-о-о-олчать!
Он нарочито медленно надел фуражку, опустился в кресло, неожиданно улыбнулся устало и тихо, почти ласково заговорил:
– Я очень хочу есть. Мне надо сходить домой, насытиться как следует, отдохнуть хоть немножечко и снова заниматься вашим Пантей. А вы мне только мешаете, тараторочки. Дело-то обстоит очень серьёзно. О-о-о-о-очень… – Он широко и сладко зевнул. – Историю с машиной надо ЗАКАНЧИВАТЬ немедленно. Сегодня же. Тут ваше тараторство не поможет. Пока мы были на озере, пришла телеграмма: новых колёс гражданину Пэ И Ратову жена достать не смогла. Ясна ситуация?
– Представляю, что сейчас творится с папой, – прошептала Голгофа.
– Ничего с ним не творится. – Он устало попыхтел, недолго посидел с закрытыми глазами. – Гражданину Пэ И Ратову уже сообщено, что сегодня его машина будет отремонтирована, вернее, колёса уже меняют. Один баллон я отдал свой. Другой выпросил у товарища. Сейчас ищем два остальных… А осенью Пантю отправляем в детдом. Отца его заберут лечить от пьянства… Топайте-ка домой, тараторочки. Я часика через полтора загляну к вам. Проверю.
– Как нам благодарить вас, Яков Степанович, чудесный вы человек! – Эта милая Людмила обежала вокруг стола и звонко поцеловала участкового уполномоченного товарища Ферапонтова в щеку. Не успел он опомниться, как то же самое сделала Голгофа – только в другую щеку, воскликнув:
– Я таких замечательных людей ещё не встречала! Спасибо вам!
– Марш домой! – раздалось в ответ. – Если хотите знать, милые девушки, очень вы мне по душе пришлись. Поверил я в вас, убедился, что можно надеяться на вас, как на подлинных граждан, вернее, пока ещё гражданочек нашей страны. И вот вам первое, очень ответственное задание: Пантелеймон Зыкин. Растолкуйте ему, втолкуйте ему, что такое детдом. Ведь государство его, хулигана и почти преступника, в сыновья, можно сказать, берёт, в сыновья! Так чтобы он наше государство не обманул! Не подвёл! Подготовьте Пантю к детдому! Вбейте в его голову столько знаний, сколько только в неё влезет! И – марш домой! Есть мне очень хочется!
Домой девочки шли обнявшись и молча. Удивительное у них было настроение – чистое, спокойное, какое-то огромное. Не менее удивительным было у них и ощущение: будто бы они немножечко повзрослели и даже будто бы чуть-чуть-чуточку поумнели.
Пантя брел сзади. Настроения у него никакого не было. Ощущений тоже никаких. Ему казалось, что и его самого как бы – не было. Вот был он, был и – нету. Куда-то исчез, растворился, растаял злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя, а вместо него шёл вот – ещё неизвестно, кто. И Пантю даже не интересовало, кто же это идёт по земле вместо него… Вдруг он вздрогнул: что-то очень горькое шевельнулось в душе… Увезут ведь ЕЁ сегодня! Увезут, увезут, УВЕЗУТ, УВЕЗУТ…
– Чего приуныл, Пантя? – по возможности весело спросила Голгофа. – Мне вот надо печалиться, – совсем грустно продолжала она. – Вы завтра в поход уйдёте. Будете сидеть у костра под звёздным небом. Звёзд будет много-много, и все они будут яркие-яркие…
– Не хнычь! – бодро сказала эта милая Людмила. – Предлагаю план ближайших действий. Сначала зайдём к нам, выясним обстановку. Затем… Самый реальный вариант: ты спокойно, твёрдо и убедительно просишь отца отпустить тебя в поход. Я почему-то уверена, что он согласится.
– Сегодня надо в поход, – глухо произнёс Пантя. – Пока он с машиной возится, надо убежать.
– Нет, нет, хватит бегать, – твёрдо возразила Голгофа. – Надо уметь иметь своё мнение и уметь отстаивать его. Правда, представить не могу, – голос её опечалился, – не могу представить, как вернусь домой. Не потому, что я туда совсем не хочу. Но ведь там скука! Там МЕ-НЕ нечего делать. Я всё время буду вспоминать, КАК жила здесь. Вот здесь была настоящая жизнь. Купание. Гроза. Ягоды.
– Дылды, – насмешливо подсказала эта милая Людмила.
– А что? – с гордостью отозвалась Голгофа. – Страшно было, но полезно. Нисколечко не жалею. Дома буду бороться со скукой. Сама себя развлекать буду.
Тётя Ариадна Аркадьевна встретила их так радостно, что они даже немного растерялись.
– Потрясающие новости! – заговорила она с крылечка, едва они вошли во дворик. – Он уедет! Он уедет сегодня! Что тут было! Что тут было! Сначала была телеграмма, что колёс не будет. Он кричал, почти рыдал, грозился вызвать комиссию из Москвы, потом стал уверять, что колёса изрезал Герман, потом стал доказывать, что это сделал Игнатий Савельевич, требовал с него денег… По-моему, он был готов потерять рассудок. И вдруг из милиции привезли два совершенно новых колёса и сказали, что это бесплатно… что милиция, кроме колёс, приносит свои извинения… что через некоторое время машина будет на всех четырёх бесплатных колёсах! Чу-де-са!
– Конечно, чудеса, – с горькой усмешкой сказала Голгофа. – Меня, к сожалению, интересуют не колёса. Не бывать мне в походе. Не сидеть мне у костра под звёздным небом.
– О тебе он пока не вспоминал ни разу, – виноватым тоном сообщила тётя Ариадна Аркадьевна. – Прости, что я так о твоем отце… Может, всё к лучшему? Вдруг, довольный тем, что машина цела, он позволит тебе… Надо попытаться! Значит, милиция так и не напала на след преступника?
И, опережая Пантю, остановив его жестом, Голгофа ответила:
– Напала, напала, но история чрезвычайно запутанная. Мне необходимо почистить одежду и умыться.
– А мы с Пантей пойдём уточнять обстановку, – сказала эта милая Людмила. – Ты, Голгофа, жди нас. Носа отсюда не высовывай.
Тётя Ариадна Аркадьевна заговорщическим тоном призналась:
– Я в поход потихоньку всё-таки собираюсь. Правда, не представляю, как быть с Кошмарчиком. Он буквально не отходит от меня. Видимо, его беспокоят предчувствия.
Тут Кошмар вдруг – шерсть дыбом, спина дугой – зашипел на Пантю.
– Да ладно тебе! – отмахнулся тот. – Не трогаю я тебя.
И кот успокоился, растянулся на крылечке, правда не сводя взгляда с благодетельницы.
Выйдя из калиточки, эта милая Людмила почувствовала, что тревожится о встрече с Германом после сегодняшней ссоры.
Но у машины его не было, отсутствовал и дед Игнатий Савельевич.
Отец и врач П.И. Ратов с гордым видом сидел на скамейке, едва взглянул на эту милую Людмилу и Пантю, но когда она собралась открыть калитку, громко сказал:
– Тётку свою ко мне пришли. Надо за чехол расплачиваться. В химчистке меньше пятерки не возьмут. Кот её, ей и платить. Сопротивляться вздумает…
– Не беспокойтесь.
– И не собираюсь. Я своё всегда ВЫКОЛОЧУ. Три колеса новеньких на месте. Сейчас готовят четвёртое. Я навел тут порядок! Забегала милиция, засуетилась, сообразила, с кем имеет дело! Но я всё-таки сообщу кое-что куда следует. Здешний участковый уполномоченный ни на что не годится. Давно пора его убрать.
– Вы… вы… вы… – От очень сильного волнения у этой милой Людмилы даже в горле пересохло. – Яков Степанович – замечательный человек и прекрасный работник! Не то, что вы!
Отец и врач П.И. Ратов громко хохотал ей вслед, но она уже пожалела, что унизилась до разговора с ним.
– Я бы ему… фары… – пропищал Пантя, и вдруг эта милая Людмила закричала на него:
– Чего ты пищишь? Такая огромная верзила, а – пищит! Учись говорить по-человечески!.. Прости меня, Пантя. Просто грубиян-эскулап возмутил меня. Но пищать всё-таки отвыкай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
По тропе брели двое дылд, а сзади шёл дружинник Алёша Фролов с Голгофиной сумкой в руке.
Когда они приблизились, наша троица разразилась хохотом: с ног до головы, включая физиономии, дылды были мокры, грязны да ещё в траве и тине. Руки они как бы добровольно держали за спиной – дружинник Алёша Фролов на всякий случай связал их. Он сказал озабоченно и даже виновато:
– Пытались, чудаки, оказать сопротивление. Это мне-то! Такие-то! Вот и запачкались, бедненькие.
– С меня-то когда-нибудь слезут?! – взмолился третий дылда. – Искусали да ещё раздавят!
– Вставайте, ребята, – разрешил дружинник Алёша Фролов. – Пожалуйста, ручки назад. – Он связал дылде руки, сел на мотоцикл. – Спешу. Выйдите на дорогу и ждите меня там. Продукты в сумке целы. Вполне успеете поесть, ребята. Их ни в коем случае не развязывать! Чего бы они ни выдумывали! Они должны предстать и предстанут перед судом!
Мотор взревел, мотоцикл исчез за поворотом. Пантя сказал:
– Давайте пряники есть.
Так и сделали: шли, жевали пряники и хохотали.
Дылды, понуро опустив длинноволосые головы, вяло брели друг за другом. Последним шёл гитарист. Он попросил заискивающим тоном:
– И нам бы немножечко… пряничков.
– Я вам таких… пряничков… – пробурчал Пантя. – В яму вас всех надо, в яму!
– Молчите, джентелементы, не унижайтесь, – сказал рыжий дылда. – Всё равно они зря стараются.
– Вот ведь! – возмущённо воскликнула Голгофа. – Простого слова «джентльмен» правильно сказать не могут, а воображают чего-то.
– Вы ещё узнаете, кто мы такие, – сквозь зубы процедил рыжий. – Чихали мы на вас. Понятно?
– Понятно, конечно! – весело ответила эта милая Людмила. Они вышли уже на опушку леса у дороги, и она ещё веселее сообщила: – Сейчас мы будем есть, а вас будут ку-шать ко-ма-ри-ки!
Наша троица с большим аппетитом поела, уничтожила все продукты, Пантя три раза приносил воду в банке. Дылды мрачно молчали, только изредка покряхтывали: комары, видимо, догадались, что кусать надо именно их.
Девочки лакомились земляникой, а Пантя удрученно думал. Ведь на его долю выпал ещё один замечательный день, и вот он подходит к концу. А что будет завтра?.. А завтра или даже сегодня увезут Голгофу, и он в свой шалашик больше уже никогда не пойдёт… Эх, если бы надо было, он бы опять все жигулевские колёса искромсал!.. Что, что с ним будет потом? Как он будет жить, как?.. Пантя словно потерял себя, того, прежнего, которому жилось нудно и одиноко, но привычно…
– Как мне с папой объясняться? – тоскливо спросила Голгофа.
– Очень просто, – авторитетно ответила эта милая Людмила. – Собери всю свою силу воли и настойчиво убеждай отпустить тебя с нами в поход.
– Он ни за что не согласится. Да ещё мама приедет…
– Не куксись раньше времени. Я уверена: завтра что-нибудь придумаем. А вон и милиция возвращается. Дылды, встать!
Из «газика» вылез участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, мельком, равнодушно взглянул на дылд, приказал:
– Фролов, развяжи их. Здорово их комары поели.
– Вы ответите за все издевательства над нами! – Тихо крикнул гитарист. – Нас кусали не только комары, но и некоторые особы!
– Все за всё ответим, – сказал участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, долго вытирал лысину платком и обратился к нашей троице: – За помощь спасибо. Но дружиннику Фролову всё-таки немного достанется от меня.
– Яков Степанович! – умоляюще воскликнула эта милая Людмила. – Мы вас очень просим: пусть дружиннику Алёше Фролову ни капельки от вас не достанется!
– Почему же?
– Да потому что он дал нам возможность учиться бороться с хулиганами! Вы понимаете, – убеждённо продолжала она, – что происходит? Хулиганить можно с маленьких лет, а бороться с хулиганами допускают только взрослых! И получается: безобразничать учись хоть с трёх лет, а если хочешь учиться бороться с безобразниками, жди, когда подрастёшь!
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов и дружинники громко рассмеялись, а он проговорил, тщательно вытерев лысину:
– Есть смысл обдумать твое предложение. Сейчас едем составлять протокол.
Дылды скромно стояли в сторонке и даже пытались невинно и дружелюбно улыбаться.
– А чего они улыбаются? – возмутилась Голгофа.
– Прикидываются, – объяснил дружинник Алёша Фролов. – Потом они попробуют взять нас на жалость, потом они будут каяться и изворачиваться, а уж потом хамить и даже угрожать.
– Чем они могут угрожать?! – ещё больше возмутилась Голгофа.
– Опыт у них на сей счёт есть, – усмехнулся участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов, помахав над головой фуражкой. – Дылды наши пока ещё не знают, что их дружки, к которым они шли на озеро, две избы сожгли. Шу-утили. Отправили мы их уже на катере куда следует.
– Мы отвечаем только за себя! – крикнул рыжий. – Вы нам никаких дружков не приписывайте!
– Ответите, ответите, за себя ответите. По машинам!
Когда наша троица устроилась на мотоцикле дружинника Алёши Фролова, он сказал радостно:
– Чувствую я, Людмила, что не попадёт мне от Якова Степановича. А когда автограф Гагарина посмотреть можно?
– Хоть когда.
– Я и тебя на память сфотографирую.
В милиции они пробыли довольно долго. Когда дылд увели, и все вышли из кабинета, и участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов решил немножко отдохнуть, но увидел у дверей Пантю, спросил подозрительно:
– А ты чего стоишь?
Тот долго молчал, уныло глядя в сторону, ответил:
– Меня ведь тоже… забрать надо.
– Садись, рассказывай. – В усталом голосе его явно проскользнули радость и удовлетворение. Зная Пантю, он выпил два стакана воды, снял фуражку, положил её на стол, достал платок, то есть приготовился к тому, как злостный хулиган долго, нудно и не очень понятно будет тянуть слова, спотыкаться почти на каждом из них, повторять одно и то же по нескольку раз, но сегодня Пантю будто подменили. Он вдруг заговорил легко и вразумительно:
– Колёса-то я изрезал. Девчонка эта, Цаплей велела её звать… Имя у неё ещё не русское… Но она плавать любит. А отец её никуда не пущает.
– Не пускает.
– Ага. Не… ну, плохо ей дома-то сидеть и сидеть. А они в поход решили. Ей очень охота. А отец ни за что. Она из дому убежала. Отец ловить её приехал. Она говорит, что свободы хочет. Чтоб жить по-людски. А отец ровно зверюга. Вот я и… Они мене ругали здорово. Зато она в походе немного была! – очень радостно закончил Пантя, вздохнул тяжко, помолчал и повторил грустно: – А колёса-то я изрезал.
– Лучше ничего придумать не мог?
– Не.
– Но затея твоя, ты считаешь, удалась? Девочка весь день провела в лесу.
– Ага, ага! Купалась. Ягоды ела. Мы на озеро пошли. Костёр жечь. Она зачем-то хотела на звёзды смотреть. Да тут эти дылды…
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов промакнул лысину платком, надел фуражку, поднялся с кресла, стал, как обычно, строгим и сурово проговорил:
– Тяжелую ты мне задал задачу. Я даже понятия не имел, чего мне делать, пока ты сам не признался в совершённом преступлении. А то, что ты сотворил, извини, дурак, есть самое настоящее, уголовно наказуемое преступление. Но вижу я, что в тебе чего-то человеческое начало проявляться. И помочь тебе надо. А у меня на тебя злости ещё хватает. Понимаешь?
Пантя охотно закивал головой, заулыбался, будто его похвалили.
Раздался стук в дверь, и в кабинет ворвались эта милая Людмила с Голгофой, перебивая друг друга, затараторили:
– Он, конечно, виноват, но надо учитывать…
– Нельзя же человека только наказывать…
– Он способен и на хорошие поступки…
– В конце концов воспитание заключается…
И девочки замолчали под суровым, разгневанным взглядом хозяина кабинета. Он сказал очень возмущённо:
– Уговаривать меня бесполезно. Я действую только по закону и по совести. Не такой уж он, ваш подзащитный, миленький и добренький. У нас он числится как злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя. Школа с ним измучилась. Даже нам дел из-за него иногда хватает. Понятия не имеем, чего с ним делать.
– Забрать мене надо! – умоляюще подсказал Пантя.
– И заберём ТЕ-БЕ, если сочтем нужным!
– Но ведь в человека верить надо, Яков Степанович! – воскликнула Голгофа.
– А он ещё не человек. Он пока ещё хулиган!
– Но ведь перевоспитывают даже взрослых преступников! – поучительным тоном сказала эта милая Людмила. – Я слышала, что даже стариков иногда перевоспитать можно! А он ещё мальчик, у него ещё вся жизнь впереди! К тому же надо учитывать условия, в каких он вынужден жить!
Участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов сорвал с головы фуражку, протянул её этой милой Людмиле со словами:
– Надевай! И – садись на мое место! Занимай мою должность! Раз ты такая умная! Если у тебя жизненного опыта… вагон!
– Я не принимаю вашего юмора, Яков Степанович! Мы озабочены судьбой…
– А я не озабочен! Да? Мне до него дела нет! Да? Я спокойненько передаю дело в прокуратуру, а сам еду ловить лещей! Да?
– Яков Степанович, вы клевещете на себя, – обиженно проговорила Голгофа, – а нас считаете за дурочек.
– И лишаете нас обыкновенного, естественного, законного права помочь человеку, попавшему в беду! – добавила с очень большим пафосом эта милая Людмила.
– Забрать мене надо, – попросил Пантя, – вот и всё. Забрать!
Тут девочки затараторили так, что ничего нельзя было разобрать, кроме того, что они кем-то возмущены, а кого-то защищают. И когда тараторство достигло предела, когда в нём уже совсем было ничего непонятно, участковый уполномоченный товарищ Ферапонтов громовым голосом приказал:
– Мо-о-о-о-олчать!
Он нарочито медленно надел фуражку, опустился в кресло, неожиданно улыбнулся устало и тихо, почти ласково заговорил:
– Я очень хочу есть. Мне надо сходить домой, насытиться как следует, отдохнуть хоть немножечко и снова заниматься вашим Пантей. А вы мне только мешаете, тараторочки. Дело-то обстоит очень серьёзно. О-о-о-о-очень… – Он широко и сладко зевнул. – Историю с машиной надо ЗАКАНЧИВАТЬ немедленно. Сегодня же. Тут ваше тараторство не поможет. Пока мы были на озере, пришла телеграмма: новых колёс гражданину Пэ И Ратову жена достать не смогла. Ясна ситуация?
– Представляю, что сейчас творится с папой, – прошептала Голгофа.
– Ничего с ним не творится. – Он устало попыхтел, недолго посидел с закрытыми глазами. – Гражданину Пэ И Ратову уже сообщено, что сегодня его машина будет отремонтирована, вернее, колёса уже меняют. Один баллон я отдал свой. Другой выпросил у товарища. Сейчас ищем два остальных… А осенью Пантю отправляем в детдом. Отца его заберут лечить от пьянства… Топайте-ка домой, тараторочки. Я часика через полтора загляну к вам. Проверю.
– Как нам благодарить вас, Яков Степанович, чудесный вы человек! – Эта милая Людмила обежала вокруг стола и звонко поцеловала участкового уполномоченного товарища Ферапонтова в щеку. Не успел он опомниться, как то же самое сделала Голгофа – только в другую щеку, воскликнув:
– Я таких замечательных людей ещё не встречала! Спасибо вам!
– Марш домой! – раздалось в ответ. – Если хотите знать, милые девушки, очень вы мне по душе пришлись. Поверил я в вас, убедился, что можно надеяться на вас, как на подлинных граждан, вернее, пока ещё гражданочек нашей страны. И вот вам первое, очень ответственное задание: Пантелеймон Зыкин. Растолкуйте ему, втолкуйте ему, что такое детдом. Ведь государство его, хулигана и почти преступника, в сыновья, можно сказать, берёт, в сыновья! Так чтобы он наше государство не обманул! Не подвёл! Подготовьте Пантю к детдому! Вбейте в его голову столько знаний, сколько только в неё влезет! И – марш домой! Есть мне очень хочется!
Домой девочки шли обнявшись и молча. Удивительное у них было настроение – чистое, спокойное, какое-то огромное. Не менее удивительным было у них и ощущение: будто бы они немножечко повзрослели и даже будто бы чуть-чуть-чуточку поумнели.
Пантя брел сзади. Настроения у него никакого не было. Ощущений тоже никаких. Ему казалось, что и его самого как бы – не было. Вот был он, был и – нету. Куда-то исчез, растворился, растаял злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя, а вместо него шёл вот – ещё неизвестно, кто. И Пантю даже не интересовало, кто же это идёт по земле вместо него… Вдруг он вздрогнул: что-то очень горькое шевельнулось в душе… Увезут ведь ЕЁ сегодня! Увезут, увезут, УВЕЗУТ, УВЕЗУТ…
– Чего приуныл, Пантя? – по возможности весело спросила Голгофа. – Мне вот надо печалиться, – совсем грустно продолжала она. – Вы завтра в поход уйдёте. Будете сидеть у костра под звёздным небом. Звёзд будет много-много, и все они будут яркие-яркие…
– Не хнычь! – бодро сказала эта милая Людмила. – Предлагаю план ближайших действий. Сначала зайдём к нам, выясним обстановку. Затем… Самый реальный вариант: ты спокойно, твёрдо и убедительно просишь отца отпустить тебя в поход. Я почему-то уверена, что он согласится.
– Сегодня надо в поход, – глухо произнёс Пантя. – Пока он с машиной возится, надо убежать.
– Нет, нет, хватит бегать, – твёрдо возразила Голгофа. – Надо уметь иметь своё мнение и уметь отстаивать его. Правда, представить не могу, – голос её опечалился, – не могу представить, как вернусь домой. Не потому, что я туда совсем не хочу. Но ведь там скука! Там МЕ-НЕ нечего делать. Я всё время буду вспоминать, КАК жила здесь. Вот здесь была настоящая жизнь. Купание. Гроза. Ягоды.
– Дылды, – насмешливо подсказала эта милая Людмила.
– А что? – с гордостью отозвалась Голгофа. – Страшно было, но полезно. Нисколечко не жалею. Дома буду бороться со скукой. Сама себя развлекать буду.
Тётя Ариадна Аркадьевна встретила их так радостно, что они даже немного растерялись.
– Потрясающие новости! – заговорила она с крылечка, едва они вошли во дворик. – Он уедет! Он уедет сегодня! Что тут было! Что тут было! Сначала была телеграмма, что колёс не будет. Он кричал, почти рыдал, грозился вызвать комиссию из Москвы, потом стал уверять, что колёса изрезал Герман, потом стал доказывать, что это сделал Игнатий Савельевич, требовал с него денег… По-моему, он был готов потерять рассудок. И вдруг из милиции привезли два совершенно новых колёса и сказали, что это бесплатно… что милиция, кроме колёс, приносит свои извинения… что через некоторое время машина будет на всех четырёх бесплатных колёсах! Чу-де-са!
– Конечно, чудеса, – с горькой усмешкой сказала Голгофа. – Меня, к сожалению, интересуют не колёса. Не бывать мне в походе. Не сидеть мне у костра под звёздным небом.
– О тебе он пока не вспоминал ни разу, – виноватым тоном сообщила тётя Ариадна Аркадьевна. – Прости, что я так о твоем отце… Может, всё к лучшему? Вдруг, довольный тем, что машина цела, он позволит тебе… Надо попытаться! Значит, милиция так и не напала на след преступника?
И, опережая Пантю, остановив его жестом, Голгофа ответила:
– Напала, напала, но история чрезвычайно запутанная. Мне необходимо почистить одежду и умыться.
– А мы с Пантей пойдём уточнять обстановку, – сказала эта милая Людмила. – Ты, Голгофа, жди нас. Носа отсюда не высовывай.
Тётя Ариадна Аркадьевна заговорщическим тоном призналась:
– Я в поход потихоньку всё-таки собираюсь. Правда, не представляю, как быть с Кошмарчиком. Он буквально не отходит от меня. Видимо, его беспокоят предчувствия.
Тут Кошмар вдруг – шерсть дыбом, спина дугой – зашипел на Пантю.
– Да ладно тебе! – отмахнулся тот. – Не трогаю я тебя.
И кот успокоился, растянулся на крылечке, правда не сводя взгляда с благодетельницы.
Выйдя из калиточки, эта милая Людмила почувствовала, что тревожится о встрече с Германом после сегодняшней ссоры.
Но у машины его не было, отсутствовал и дед Игнатий Савельевич.
Отец и врач П.И. Ратов с гордым видом сидел на скамейке, едва взглянул на эту милую Людмилу и Пантю, но когда она собралась открыть калитку, громко сказал:
– Тётку свою ко мне пришли. Надо за чехол расплачиваться. В химчистке меньше пятерки не возьмут. Кот её, ей и платить. Сопротивляться вздумает…
– Не беспокойтесь.
– И не собираюсь. Я своё всегда ВЫКОЛОЧУ. Три колеса новеньких на месте. Сейчас готовят четвёртое. Я навел тут порядок! Забегала милиция, засуетилась, сообразила, с кем имеет дело! Но я всё-таки сообщу кое-что куда следует. Здешний участковый уполномоченный ни на что не годится. Давно пора его убрать.
– Вы… вы… вы… – От очень сильного волнения у этой милой Людмилы даже в горле пересохло. – Яков Степанович – замечательный человек и прекрасный работник! Не то, что вы!
Отец и врач П.И. Ратов громко хохотал ей вслед, но она уже пожалела, что унизилась до разговора с ним.
– Я бы ему… фары… – пропищал Пантя, и вдруг эта милая Людмила закричала на него:
– Чего ты пищишь? Такая огромная верзила, а – пищит! Учись говорить по-человечески!.. Прости меня, Пантя. Просто грубиян-эскулап возмутил меня. Но пищать всё-таки отвыкай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36