Лев Иванович Давыдычев
Эта милая Людмила




Лев Иванович Давыдычев
Эта милая Людмила
Роман для детей и некоторых родителей

Внучке Оленьке
Постарайся вырасти умной, доброй и весёлой.
Дедушка Лев

ПЕРВАЯ ГЛАВА.
Кандидат в экспонаты

Больше всего на свете Герка Архипов любил ничего не делать. А что же тогда делать, если ничего не делать?
О, тут специальный талант требуется, очень особые способности нужны! Организм такой надо иметь, чтобы он мог машинально, без всяких усилий и без всяких последствий, целыми днями ничегошеньки не делать.
У Герки это хорошо получалось, и он получал от этого большие удовольствия.
Дед его Игнатий Савельевич частенько говаривал насмешливо и в то же время задумчиво, да ещё и почти горько:
– В музей бы тебя, дорогой внучек, областной краеведческий отдать, но ведь не возьмут, чего доброго.
– А чего мне там делать-то, в музее-то областном краеведческом? – каждый раз, не скрывая радости, удивлялся Герка.
– Ничего особенного, – каждый раз вроде бы охотно, однако с заметной грустью объяснял дед Игнатий Савельевич. – Как ты тут ничегошеньки не делаешь, так и там тем же самым заниматься будешь. Посадят тебя в клетку какую-нибудь научную или загородку специальную закажут. Табличку повесят, а на ней напишут, к примеру, что-нибудь такое: находится, мол, здесь, может быть, самый ленивый и самый избалованный внук на всем нашем земном шаре.
– А дальше-то, дальше что? – с очень большим интересом и с не меньшей опаской допытывался внук.
– Да сидел бы там или лежал, вот и вся недолга. Есть и пить приносили бы тебе регулярно. А ты себе сиди или лежи на здоровье.
– Больше ничего?!
– Ну вот, чтоб здоровье твое не подорвалось, гулять бы тебя на свежий воздух выпускали. Ненадолго, конечное дело, а то устанешь, потеряешь музейный вид.
– Нарочно, дед, ты меня дразнишь, – поразмыслив, Герка с довольно сильным сожалением вздыхал. – Придумываешь ты всё.
– Ничего я не придумываю. Нет у меня такой привычки. – Дед Игнатий Савельевич хитровато щурился, притворялся, что обижен недоверием внука. – Съезжу вот в город, всё там доподлинно и разузнаю. Зайду, конечное дело, в областной краеведческий музей и – прямым ходом к директору. Так, мол, и так, не желаете ли иметь новый экспонат – может быть, самого ленивого и к тому же самого избалованного внука на всем нашем земном шаре? Директор, я полагаю, само собой, обрадуется: мы, мол, давным-давно такого разыскивали. Во многие города, посёлки и села запросы делали – никакого положительного результата! А у нас, мол, и клетка научная или загородка специальная уже изготовлена для столь ценного экспоната.
Дед Игнатий Савельевич говорил до того серьёзно, что не поверить ему было бы вроде невозможно, и Герка не знал, чего и делать: радоваться или огорчаться. Конечно, эх, как интересно и в музей попасть вместо школы, но ведь не самый же ленивый и не самый же избалованный он внук на всем нашем земном шаре? Конечно нет! И тут Герку охватывало другое сомнение: не поверишь деду – он обидится, и не видать тебе музея, вернее, никто тебя в музее не увидит. Или – ещё хуже: поверишь деду, а он расхохочется.
А тот продолжал ещё более серьёзным, даже важным и с оттенком торжественности тоном:
– Как только ты в научной клетке или специальной загородке окажешься, так тебя сразу и по телевизору покажут. Да ещё, может быть, по цветному! Представляешь картину?
– Ты уверен, что и по цветному могут? – От восторга голос у Герки понижался до хриплого шёпота. – Уверен?
– Конечное дело. Знаешь, сколько комментаторов разных соберётся, корреспондентов да дикторов всяких?! Потом тебя обязательно для газет сфотографируют, а то и для обложки журнала «Огонёк»! Тогда тоже разноцветным получишься.
– Ой, дед, дед! – радостно и почти неуверенно вскрикивал Герка. – Откуда ты всё это взял?
– Потом про тебя по радио передавать будут. Там, значит, всё с музыкой пойдет.
Тут Герка совсем уже не выдерживал и со слезами в голосе спрашивал:
– А ты не врёшь? Не сочиняешь? Не выдумываешь?
– Не вру, не сочиняю и не выдумываю, – с достоинством, но устало отвечал дед Игнатий Савельевич. – Потом тебя ещё кино снимать приедет.
– Ну… – Обессиленный волнением, Герка терял дар речи. – Ну… – И лишь через некоторое время, собрав силы, он умолял: – Дальше рассказывай, дальше!
Тогда дед Игнатий Савельевич медленно доставал кисет, ещё медленнее и очень долго искал по всем карманам аккуратно сложенную квадратиками бумагу, неторопливо отрывал листочек, старательно сгибал его, осторожно развязывал кисет, насыпал в бумажку табак, свертывал цигарку, завязывал кисет, по всем карманам медленно и долго; искал спички, закуривал и лишь тогда отвечал измученному ожиданием внуку:
– Ты, главное, ни о чем не беспокойся. Будущее твое прекрасно. – К удивлению Герки, он горестно вздыхал и продолжал почти угрожающим тоном: – Быть тебе, дорогой внучек, в областном краеведческом музее живым экспонатом.
– Когда, когда, дед?
– В своё время. Не торопись и меня не торопи. Считай, что ты уже кандидат в экспонаты.
Пожалуй, настало время сообщить вам, уважаемые читатели, следующее. Вот если смотреть на деда и внука издали, то сначала вполне можно принять внука за деда, а деда за внука, если только не обращать внимания на дедовы бороду и усы. Дед Игнатий Савельевич, скажу прямо, роста был маленького и всю жизнь из-за этого страшно переживал, особенно в молодости. Зато Герка вытянулся головы на полторы длиннее деда. Недаром тот любил повторять, что на таком богатыре, вроде его единственного внука, можно воду в двух бочках на одной телеге возить, а ему, деду, сидеть на передке и покрикивать: «Но, но, родимый! Но, но, единственный!»
К сожалению, на Герке не то что воду в двух бочках на одной телеге возить нельзя было, он из колодца-то всего шесть или семь раз за всю свою жизнь по полведра принёс!
И дело тут было не только во внуковой редкой лени, а в его наиредчайшей избалованности, о причинах которой я сообщу позднее. При своём довольно немалом росте Герка был хрупок, нежен и тонок, стыдно сказать, как девочка после длительной болезни. И таким он стал именно из-за того, что больше всего на свете любил ничего не делать. И богатырём он казался лишь деду, а в посёлке Герку дразнили Девчонкой без бантиков.
Давайте вернёмся, уважаемые читатели, к разговору деда с внуком, разговору, какие происходили не раз и не два, но всегда ничем определенным не заканчивались. На сей же раз Герка явственно чувствовал, что дед от слов намерен перейти к делу.
Но тот пока будто и забыл обо всем, покуривал себе в удовольствие, покрякивал, покряхтывал да покашливал, покручивал свои длинные усы да гладил широкую, почти до пояса бороду. Герка уже очень страдал, изнывая от нетерпения, просто не представляя, как продолжить разговор. И вдруг дед Игнатий Савельевич решительно произнёс:
– В баньке бы мне сегодня попариться. Веничек у меня припасен. Дровишки заготовлены. Осталось вот только водички наносить.
– Издеваешься ты надо мной! – в сердцах вырвалось у Герки. – То музей, то телевизор цветной, то радио, то кино, и вот на тебе – банька ему понадобилась! Ты скажи: будет мне музей или тебе банька будет? Разыгрываешь ты меня, что ли? Вреднющий ты, дед, все-таки!
– Ничего я тебя не разыгрываю, – строго, даже сурово отозвался дед Игнатий Савельевич и с достоинством продолжал: – Не вреднющий я нисколечко, а заботливый. И не волнуйся, тебе говорят. Будущее твое… – Он покряхтел, покрякал, покашлял. – Будущее твое прекрасно. Я лично всё организую. А теперь слушай внимательно. Каждое мое слово старайся уразуметь. В город я собираюсь. Понятно? В областной центр. Ясно? А там надо вид иметь. Соображаешь? Костюм я свой парадный надену с медалями. Раз. Шляпу. Два. Галстук полосатый. Три. И штиблеты новые со скрипом. Четыре. С таким моим видом место тебе в музее, конечное дело, обеспечено.
– Ну, а в школу-то меня заставят ходить или нет?
– Экс-по-на-та? В школу? – возмутился дед Игнатий Савельевич. – Да ты что?! Там к тебе ни одного учителя или учительницы и близко не подпустят! То есть смотреть-то им на тебя разрешат. Глядите, мол, изучайте, но больше ни-ни-ни! Не ваш он теперь! Музейный он теперь! Экс-по-нат! Что-то вроде скелета мамонта! Вот!
От неожиданности, восторга и всё-таки некоторого острого недоверия Герка с большущим трудом выговорил:
– Какого ещё скелета мамонта? При чём тут мамонт? При чём тут скелет?
– Да в каждом музее, дорогой внучек, скелет мамонта имеется. И ты – экс-по-нат, и скелет – экс-по-нат. Только скелетов-то мамонтовских много, а ты – один!
– Стой, дед, стой! – попросил Герка. – Ну, сижу я там или лежу… А дальше-то, дальше что?
– В том-то и дело, что ни-че-го-шеньки! Там у тебя, дорогой внучек, никаких забот, будто у скелета мамонта. Ты же экс-по-нат, а экс-по-на-там беспокоиться не о чем. Дирекция о них беспокоиться обязана. К тому же… – Дед Игнатий Савельевич выдерживал длиннющую торжественнейшую паузу. – К тому же в музее работают ученые люди под названием экскурсоводы. Все они очень умные и почти все поголовно в очках. Они про тебя посетителям лекции будут читать! Какой ты есть редкий и ценный экс-по-нат!
Герка от такой замечательной, непостижимой перспективы сделал три глубочайших вдоха-выдоха и лишь после этого спросил:
– А чего про меня посетителям-то читать?
– Ну… – Дед Игнатий Савельевич недоуменно развел руками и с уважением ответил: – Это уж чего их ученые головы придумают. Они и про мамонтов всё знают, и тебя всего изучат.
– Так действуй, дед, действуй! – уже в высшей степени нетерпеливо, уже и не попросил, а прямо-таки приказал Герка. – Баньку топи! В город собирайся!
– Ишь какой шустрый, – озабоченно проговорил дед Игнатий Савельевич. – Банька банькой, а мне ещё кое-что обмозговать требуется. Можно сказать, каждый пустяковый пустяк обдумать надо. Тебя ведь ученые изучать будут.
Опять не знал Герка, растерянный и смущенный неожиданным, невероятным счастьем, радоваться ему изо всех сил или махнуть рукой на дедовы разговоры. У внука в горле от обиды сухой комок образовался, ни одного слова не скажешь – хоть плачь.
А дед Игнатий Савельевич с невозмутимым видом объяснил:
– Не выбрал я, понимаешь ли, в какой музей тебя предложить.
– Да хоть в какой! – вырвалось у Герки с отчаянием. – Мне бы только экспонатом стать! Чтоб меня но телевизору показывали! Чтоб кино про меня…
– Нет, нет, нет и нет! – Дед Игнатий Савельевич с большим сомнением покачал головой, принялся задумчиво покряхтывать, покрякивать, покашливать, крутил свои длинные усы, теребил широкую, почти до пояса бороду. – Я за тебя перед наукой несу огромную ответственность. А мне грозит одна ошибка… Вот, предположим, сдам я тебя в областной краеведческий музей…
– Сдавай, дед, сдавай! Я согласен!
– А вдруг мне письмо или даже телеграмма «молния» придёт знаешь откуда? Из Москвы! Как, мол, это так, уважаемый Игнатий Савельевич, получилось? Как, мол, вы своего единственного внука – может быть, самого ленивого, самого избалованного на всем нашем земном шаре, понимаете ли, такой наиценнейший экс-по-нат посмели отдать в областной музей?! Ведь ему место в Москве! Его должна вся страна видеть!
– Ну и вези меня сразу в Москву.
– Сразу… в Москву… вези… А там академиков знаешь сколько? Может, не меньше, чем милиционеров. А милиционеры там на каждом шагу.
– Да при чём здесь какие-то академики?! – Герка даже и не знал, растерялся ли он до последней степени, возмутился ли в самой высшей степени или просто совсем запутался без надежды выпутаться. – Ну при чём здесь академики?!?!
Честно говоря, уважаемые читатели, дед Игнатий Савельевич и сам не мог пока сообразить, не придумал ещё, при чём здесь академики, а поэтому долго молчал и ответил таинственным голосом:
– Они, академики-то, при всем. И в музейных делах тоже побольше всех разбираются. Но, предположим, доставляю я тебя в Москву. Так, мол, и так, принимайте наиценнейший экс-по-нат. И вызовут тут меня академики. И зададут они мне один вопрос. Какое, дескать, вы имели право беспокоить нас, академиков, отрывать нас от нашей академической деятельности? А?
– Так ты им всё и объясни! – размахивая руками, чуть ли не крикнул Герка. – Растолкуй им, кто я такой!
Дед Игнатий Савельевич принялся сначала тихонечко хихикать, а затем всё громче и громче хохотать и хохотал до тех пор, пока не закашлялся. Прокашлявшись, он важно ответствовал:
– Это мы в нашем посёлке знаем, какой ты есть. А в Москве ещё доказать надо, что ты – наиценнейший экс-по-нат… Главная беда, дорогой внучек, в том, что ты никуда, кроме музея, не годишься. Ты у нас именно вроде скелета мамонта. Тот ведь тоже, кроме музея, никуда не годится. Вот я и должен принять безошибочное решение – в какой музей тебя определить.
– Пока ты определяешь… пока ты тут кашляешь… – Герка от возмущения и обиды сам закашлялся. – Я из-за тебя и соображать-то совсем разучился! Экспонат я или не экспонат?
– Ещё только кандидат в экс-по-на-ты, – строго поправил дед Игнатий Савельевич. – И не торопи меня. Я уже ПРИНИМАЮ решение.
– Пусть я пока ещё только кандидат в экспонаты, – чуть ли не сквозь слёзы выговорил Герка, – но сколько надо мной издеваться можно? То музей, то банька, то академики… а на самом деле… У меня всё в голове перепуталось… Обманываешь ты меня, дед! Нарочно ты всё придумываешь! Издеваешься ты надо мной, насмехаешься!
– Издеваться или там насмехаться над единственным внуком мне ни разика и в голову не приходило, – глухо ответил дед Игнатий Савельевич. – Душа у меня из-за тебя изболелась, тунеядец ты ленивый! Избаловал я тебя так, что и впрямь одно осталось – в музей тебя сдать! – Но он тут же пожалел внука, постыдился за свои резкие, хотя и справедливые слова и, переходя на миролюбивый, даже виноватый тон, продолжал: – Ты, в общем и целом, не беспокойся, не волнуйся и всё такое прочее. Помни, что я о твоей судьбе дни и ночи думаю. И не допущу я такого безобразия, чтобы ты у меня, мой единственный внук, вместе со скелетом мамонта экс-по-на-том был!
– А я в музей хочу! В музей я хочу! Хочу я в музей! – сверх всякой меры горячился Герка. – Ты обещал, ты и сделаешь!
С болью в сердце поняв, что единственный внук принял шутку всерьёз, дед Игнатий Савельевич горестно сказал:
– Насмешишь ты меня до того, что в боку у меня заколет. Или дышать плохо буду. Или сердце задергается.
Он и впрямь начал громко и трудно дышать, еле-еле успокоился, но долго ещё растирал левый бок рукой. Тогда уже Герка немного пожалел деда и предложил:
– Думай себе обо мне на здоровье, сколько только хочешь. Но хорошо бы, если б ты всё до первого сентября устроил. Чтоб мне точно знать: музей или школа?
И в ответ раздалось:
– Сегодня мною будет принято окончательное решение.
– Ох, давно бы так! – радостно воскликнул Герка. – Давай-ка разогрей чайку, дед, да колбасы с хлебом нарежь! Я из-за твоих разговоров есть захотел прямо как мамонт!
«Мамонты-то колбасы не ели, – грустно подумал дед Игнатий Савельевич. – А тебя вполне можно музею предложить. Мечтал я из тебя рабочего человека вырастить, но как из тебя рабочий человек получится, если дед у тебя в няньках, а ты ни разика в жизни бутерброда себе сделать не попытался?»
Странно и утверждать, уважаемые читатели, такое, что беспредельная любовь деда к внуку превратилась в самую настоящую беду, и выяснился этот прискорбный факт не столь уж давно. До самого последнего времени дед Игнатий Савельевич не видел особой опасности в отношении внука к жизни и учебе. Ну, валялся он в постели сколько угодно, практически до того, пока все бока не отлежит, пока они, бока-то, не заболят… Ну, есть попросит, дед приготовит, подаст… Ну, ничем по дому не помогает, дед и сам всё с удовольствием сделает…
А в школе… Это вы, уважаемые читатели, и без меня представляете. Вот учится человек хорошо, можно даже сказать, сверхотлично учится, и вдруг совершенно случайно поймает троечку. Тут все его в один голос и стыдят во весь голос: «Как не стыдно?! Не стыдно как?!»
Но если наш Герочка тоже совершенно случайно вместо довольно привычной двоечки ту же троечку схватит, то от радости и гордости чуть ли не весь класс в один голос хвалит его, да так хвалит, будто он знаменитый хоккеист, который забросил канадцам решающую шайбу: «Мо-ло-дец! Мо-ло-дец! Мо-ло-дец!»
За плохую учебу и откровенно наплевательское отношение к ней его несколько раз поругают, потом два или три раза пожалеют, четыре раза простят, всё время ему помогают… Затем всё начинается снова: несколько раз его поругают и т. д. и т. д. Когда же ругать, жалеть, прощать, помогать всем надоест, Герку крепко пристыдят, потом опять поругают, опять пожалеют – и так без конца. Вот и тянулся он подобным нехитрым, но и нечестным образом из четверти в четверть, из класса в класс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36