Спокойнее, спокойнее, – предложил майор милиции, когда отец и врач П.И. Ратов подпрыгнул на стуле. – Проблема избалованных детей давно уже стала непосредственно касаться и нас, работников милиции. Понимаете? И не вы должны предъявлять нам претензии, а мы должны спросить вас: для чего вы баловали вашу дочь?
Здесь, уважаемые читатели, я опускаю довольно длинный и достаточно запутанный спор о том, как невероятно баловал или предельно примерно воспитывал свою дочь Голгофу отец и врач П.И. Ратов. Я просто своими словами изложу речь майора милиции на тему: почему и для чего родители очень уж слишком усердно балуют детей.
Другими словами, я делаю попытку ответить на крайне важный, не менее крайне сложный и совсем крайне актуальный вопрос: ДЛЯ ЧЕГО ЖЕ, В КОНЦЕ-ТО КОНЦОВ, БАЛУЮТ ДЕТЕЙ, В ЧАСТНОСТИ ДОЧЕРЕЙ?
Сначала отметим самое главное: балование детей, особенно девочек, воспитание из них не настоящих людей, а этаких говорящих кукол – дело не личное, не семейное, а общественное и даже политическое.
Всегда необходимо помнить, что избалованный ребенок, особенно девочка, повзрослев, редко приносит нашему государству хотя бы наиничтожнейшую, прямо-таки микроскопическую пользу, а вот вред от последствий их избалованности бывает явный, достаточно ощутимый даже в масштабах страны.
Основной вред, приносимый нашему государству избалованными детьми, особенно девочками, утверждает милиция, заключается в том, что со временем они воспитывают себе подобных, но ещё более избалованных и ещё более вредных для нашего государства.
И если этот неописуемо опасный процесс – избалованные воспитывают ещё более избалованных – не остановить, то в будущем наше общество примерно на одну четвертую часть (а точнее, 24,6 процента) составят неполноценные люди, особенно женщины, то есть бывшие избалованные девочки.
Вот тогда-то бывшие избалованные дети, а ныне неполноценные взрослые, и будут хотя бы в незначительной степени потихонечку если и не подрывать экономическую мощь страны, то и нисколечко не содействовать её росту.
Итак, для чего же в конце-то концов балуют ребенка, в частности девочку?
Опять отмечаем самое главное: родители это делают, чаще всего сами того не подозревая, в своих сугубо личных интересах, не имеющих ничего общего с интересами государства.
Детей, в частности девочек, балуют для того, чтобы они всю жизнь полностью зависели от родителей и без их помощи ничегошеньки бы не умели делать. Ибо чем избалованней ребенок, особенно девочка, тем он беспомощней, тем больше на каждом шагу нуждается в родителях, особенно в мамочке. Без неё, мамочки, она, доченька, не полноценный, живущий настоящей жизнью человек, а этакая говорящая кукла, которая одно только и умеет – звать мамочку на помощь. Известно даже несколько случаев, когда старушки в возрасте старше семидесяти лет по застаревшей привычке по многу раз в день звали: «Мама!»
Тогда что же такое получается? Вместо человека растёт кукла, а мама рада?
Ещё как бывает рада мама!
Ведь ей кажется, что если доченька без неё шагу ступить не может, то, значит, мамочке будто бы и цены нету. Интересы государства, которое нуждается в сильных, самостоятельных, трудолюбивых детях, конечно, не только не учитываются, а практически отрицаются.
К величайшей озабоченности, даже тревоге нашего общества, немало мамочек все силы отдают тому, чтобы их доченьки ничего не умели делать путного.
И ни трудового подвига такая говорящая кукла не совершит, ни спортивного рекорда от неё ждать не приходится, дельного специалиста из неё не получится, никому она радости и пользы не принесёт и, главное (так настаивает милиция), своего ребеночка воспитает таким же никчемным и беспомощным…
Таким образом, подвергающийся избаловлениванию ребенок – этакий продукт неправильного воспитания в семье – не сулит государству никаких реальных надежд стать в будущем настоящим гражданином.
В семье отца и врача П.И. Ратова дело обстояло примерно так, и что-либо менять в отношении бедной Голгофы никто там и не собирался.
Но жизнь рассудила по-своему.
Когда отец и врач П.И. Ратов, возмущённый до крайнего предела и даже озлоблённый, однако отнюдь не раскаявшийся, выходил из здания милиции, наша счастливая и весёлая троица бежала, с визгами, криками и воплями удирала от грозы. Вволю, то есть сверх всякой меры, накупавшись, ребята увидели, что небо со всех сторон обложено тёмно-сизыми тучами. Далеко-далеко прохрипел гулкий гром.
Троица бегом помчалась в посёлок. Конечно, Герка споткнулся, упал, о него споткнулась Голгофа, и эта милая Людмила не сумела увернуться. Получилась куча мала! Сидели они на земле, потирали ушибленные места, корчили друг другу рожицы, дескать, ой как больно, и хохотали, хохотали, хохотали…
От невероятного восторга Голгофа встала на голову и – не рухнула! Простояла она до тех пор, пока в глазах не потемнело.
Герка от зависти хотел огромную лужу перепрыгнуть, но опустился прямо в неё – посередине! И хохотал вместе с девочками, которые за компанию тоже плюхнулись рядом!
Вдруг эта милая Людмила вспомнила:
– Товарищи дорогие детективы! Ведь время-то идёт, а мы в луже сидим! Да и есть хочется! Вперёд, к еде! Правильное питание – залог здоровья!
И конечно, не видели они, как злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя старательно и, я бы сказал, вдохновенно повторял все их проделки, даже в луже посидел и тоже хохотал…
Примерно километр наша троица бежала под проливным дождем, опять она хохотала, песни распевала, через лужи прыгала, в лужи падала, и, когда вернулась домой, оказалось, до того устала, что шевелиться могла только с большим трудом. Эта милая Людмила ушла к своей тётечке, Голгофа и Герка переоделись и в изнеможении расселись на полу перед печуркой, предусмотрительно растопленной дедом Игнатием Савельевичем.
Он дал ребятам молока, хлеба, вареных яиц и картошки и спросил:
– В воде бултыхались, покуда синими не стали?
– Тёмно-синими! – радостно ответила Голгофа. – А ливень какой был замечательный! Я первый раз в жизни бегала босиком, да ещё под дождем и без зонтика!
– Так-то оно так, – печально произнёс дед Игнатий Савельевич. – А о доме ты вспоминаешь? Не боишься?
– Сейчас вот вспомнила, – уныло призналась Голгофа. – Я боюсь только одного: не поймали бы меня уж очень быстро. Ужасно хочется как можно дольше пожить на свободе! Вот как сегодня!
– Если дед захочет, – небрежно, но довольно хвастливо сказал Герка, – никто тебя ни за что не найдёт.
Дед Игнатий Савельевич весьма долго молчал, сосредоточенно разглядывая огонь в печурке, и проговорил мечтательно:
– В поход, ребята, надо, только в поход!
– В какой, дед, поход? – почему-то сразу насторожился Герка. – Чего это ты ещё придумал?
– Не я придумал, а Людмилушка. Сегодня мне она о походе долго толковала. Понимаете, ребята, пойти бы нам в многодневный поход, а? На Дикое озеро! Места там распрекрасные. Рыбалка гарантийная. Грибы, ягоды – чего ещё надо? И, главное, избушка там есть пустая. Для рыбаков. – Он помолчал загадочно, добавил значительнейшим тоном: – И, конечное дело, полная конспирация.
– А это ещё что такое? – недовольно спросил Герка.
– Это значит – здорово спрятаться, – восторженно прошептала Голгофа. – Неужели всё это может быть?!
– Всё зависит только от вас, – почему-то не очень весело ответил дед Игнатий Савельевич. – Нужны следующие качества: сила воли, смелость, смекалка, терпение, способность переносить любые трудности. Но главное – дисциплина. И ещё более главное: дух коллективизма. Если согласны, я приступаю к сборам. Людмилушка согласна. Надо бы её известить, внучек, какое решение мы примем.
– Твою Людмилушку тётечка не отпустит, не беспокойся. – В голосе Герки явно сквозили растерянность и раздражение. – Она ведь только на словах больно самостоятельная. А на деле ей тётечка пикнуть не даст.
– А мне Людмилочка очень понравилась, – тихо, но твёрдо возразила Голгофа. – По-моему, она на самом деле самостоятельная. Очень решительная и очень весёлая. Ты же сам говорил, Герман, что она и сообразительная и что с ней всегда посоветоваться можно.
– Выдающийся человек, – авторитетно заключил дед Игнатий Савельевич, – но с тётечкой ей договориться будет, конечное дело, трудновато… Да и не одна тётечка помешать походу может, – многозначительно добавил он, как бы ненароком и мельком взглянув на внука.
– Вряд ли что из вашего похода получится, – сердито сказал Герка. – Предположим, даже тётечка в поход отправится… – Он слишком громко хмыкнул. – Поход, поход, а кот?
– Какой ещё кот? – удивилась Голгофа.
– По имени Кошмар, по характеру – тоже, – хмуро ответил дед Игнатий Савельевич. – Отвратительный тип. Невыносимая личность. У меня в огороде всё время пакостит. А уважаемая соседушка его обожает и, пожалуй, ни за что не оставит одного.
– И Людмилушку твою ни за что не отпустит! – торжествующе заявил Герка.
Тут неожиданно явилась тётя Ариадна Аркадьевна с племянницей – первый визит уважаемой соседушки к уважаемому соседу года за два. Гостьи были словно чем-то смущены или чувствовали себя виноватыми, и разговор поначалу никак не клеился.
– Может, чаёк организуем? – растерянно спросил дед Игнатий Савельевич, но тётя Ариадна Аркадьевна довольно холодно отказалась;
– Благодарим вас, мы только что из-за стола. А пришла я вот по какому поводу. Не кажется ли вам, уважаемый сосед, что наши малолетние родственники ведут себя достаточно неразумно? Побег Голгофы, организованный ими, далеко не пустяковый проступок. А тут ещё Людмилочка задумала какой-то… поход!
– Обыкновенный многодневный поход, – обиженно сказала эта милая Людмила. – Великолепное средство для проверки и закалки физических и моральных качеств.
– Девочка Голгофа должна завтра же вернуться домой, – очень безапелляционным тоном произнесла тётя Ариадна Аркадьевна. – Мы, взрослые, не имеем права потакать детским сумасбродствам.
Дома Голгофа всего добивалась только страшным рёвом с обильнейшим выделением слез. И вот сейчас она по привычке, забыв, где находится, ка-а-а-а-ак заревё-ё-ё-ёт, и тут же у неё из обоих глаз хлынули слёзы в большом количестве.
Все, грубо говоря, обалдели от неожиданности, а Герка с презрением воскликнул:
– А ещё в поход собралась… деточка!
Рот у Голгофы оставался широко раскрытым, но некоторое время никаких звуков из него не выходило, хотя слёзы продолжали литься из обоих глаз, и по-прежнему в большом количестве. Затем потихоньку-полегоньку изо рта всё громче и громче зазвучал тонкий-тонкий-претонкий пи-и-и-иск. И когда пи-и-и-иск достиг такой высокой ноты, что, казалось, вот-вот оборвется, Голгофа зарыдала почти Б-А-А-СОМ и слёз стала выделять ещё больше…
Тут даже и Герка промолчал. Все жалели девочку и терпеливо ждали, пока она затихнет.
А тётя Ариадна Аркадьевна подумала, что именно она одна виновата в обильном выделении слёз из глаз Голгофы, и сказала примирительным тоном:
– У нас есть время во всём досконально разобраться и принять справедливое, разумное решение.
Голгофа проговорила тихо и виновато:
– Простите меня… Я знаю, что доставила вам массу неудобств… Но позвольте мне, пожалуйста, первый раз в жизни самой ответить за своё поведение. Возьмите меня, пожалуйста, в многодневный поход!
– Но ты только представь, ЧТО у тебя сейчас происходит дома, – мягко, вроде как бы попросила тётя Ариадна Аркадьевна. – Подумай о своих родителях.
– Я стараюсь о них не думать, – печально призналась Голгофа. – Я знаю, что поступаю дурно. Но у меня нет иного выхода. Я всё равно туда не вернусь, пока меня туда не доставят. Но вы только поверьте, что я всё делаю для пользы самих же мамы, папы и бабушки. Они считают меня болезненной, хилой, внушают мне, что я ни на что не способна. Представляете себе, товарищи, мы три недели жили на берегу моря, и мне ни разу, понимаете, ни разу не разрешили выкупаться! Все дети, кроме меня, целыми днями не вылезали из моря, наслаждались, а я – нет!.. Каждое утро у меня начинается с градусника! Все как будто только и ждут, что у меня будет высокая температура!.. Мне не разрешают купаться, ходить на лыжах! Меня не отпускают ни в пионерский, ни, тем более, в спортивный лагерь! Меня не подпускают к газовой плите! Мне запрещают мыть посуду и стирать хотя бы рукавички!.. Сколько можно ТАК жить?
Все удрученно молчали и ничегошеньки не понимали.
Сознавая, что сейчас судьба Голгофы в значительной степени зависит от неё, тётя Ариадна Аркадьевна проговорила нерешительно:
– В трудное, почти безвыходное положение ты ставишь нас, девочка. Я всем сердцем сочувствую тебе, но… не знаю… не знаю… не знаю…
– А я вот знаю! – вдруг запальчиво, но тихо выкрикнул дед Игнатий Савельевич. – То есть наоборот, я ничего не знаю и знать не желаю!.. Голгофа, с моей точки зрения, человек умный, а то, что она пока ещё дитё, она в этом, конечное дело, не виновата. Пусть сама с родителями ведет переговоры. Пусть они её в угол ставят или по одному секретному месту шлёпают – это их дело. Я с такими дел иметь не желаю. Пусть Голгофа сама свою судьбу сформулирует. Мы с внуком отправляемся в многодневный поход. Кто хочет, может присоединиться. Никому отказа не будет.
Опять все удрученно молчали. Опять все жалели Голгофу и ничегошеньки не понимали.
И никто не мог подумать о том, что отец и врач П.И. Ратов уже знал, где примерно скрывается его дочь. Двое любопытных и наблюдательных, можно сказать, бдительных людей – пенсионеров из соседнего подъезда со своего балкона углядели Голгофу с мальчиком и девочкой, по их детальному описанию очень похожими на тех, которые жили в посёлке. А мальчик так уж точно был Геркой Архиповым.
Разыскал отец и врач П.И. Ратов и автобус, на котором наша детективная троица возвращалась обратно.
– Длинная, длинная, тощая, тощая, – несколько раз подтвердила кондукторша, – и волосы голубые, я ещё здорово подивилась.
Непонятным оставалось лишь то, почему троица сошла на остановку раньше. Но, как бы там ни было, отец и врач П.И. Ратов знал, где примерно искать беглянку, и собирался ранним утром нагрянуть на своих «Жигулях» цыплячьего цвета в посёлок. Он нисколько не сомневался в успешном завершении поисков дочери, оставалось только придумать для неё соответствующее наказание.
И хотя Голгофа не догадывалась обо всём этом, она была убеждена, что искать – изобретательно, терпеливо и настойчиво – её будут. Но сейчас она восторженно внимала словам деда Игнатия Савельевича, который рассуждал так:
– Наш многодневный поход – не лёгкая прогулочка для праздных людей, а, как справедливо заметила Людмилушка, серьёзное испытание наших физических и моральных качеств. Берём с собой только самое необходимое, всё остальное будем брать у природы.
– Я бы обязательно рекомендовала взять хотя бы круп, вермишели или рожков, – обеспокоенно предложила тётя Ариадна Аркадьевна, но тут же смущённо и испуганно поправилась: – Впрочем, я чисто теоретически…
– Никаких круп, вермишелей и рожков! – отрезал дед Игнатий Савельевич. – С ними любой избалованный тунеядец в лесу проживёт! А мы идём закаляться и бороться со всеми трудностями!
– Как прекрасно… – в упоении прошептала Голгофа.
– И консервов не возьмём?! – очень возмущённо вырвалось у Герки.
– И консервов, конечно, не возьмём, – ответила эта милая Людмила, неожиданно улыбнулась и воскликнула: – Товарищи! Человек создан для счастья, как птица для полета! Наше счастье в наших руках! Да здравствует многодневный поход! Ура, товарищи!
Она и Голгофа крикнули громко и торжественно, дед Игнатий Савельевич – негромко, но серьёзно. Герка промолчал.
Тётя Ариадна Аркадьевна не только промолчала, но даже на некоторое время отвернулась в сторону, затем медленно поднялась и ледяным тоном проговорила:
– Первая обязанность ребенка – слушаться родителей и старших родственников.
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА.
«Валяй, сынок, валяй! Давай, сынок, давай!»
Приступая к написанию этой главы, автор считает абсолютно обязательным сделать, уважаемые читатели, следующее крайне принципиальное заявление.
Есть ещё и, видимо, долго ещё будет среди вас немало таких людей, которые наивно, но предельно твёрдо полагают, что, мол, писатели повествуют только о том, о чём им очень хочется рассказать и о чём рассказывать им необыкновенно приятно.
Автор же вынужден категорически и со всей гражданской ответственностью опровергнуть эту досужую и небезвредную выдумку.
Писатель обязан поведать читателям лишь о том, о чём он не может промолчать, а уж приятно это для него или противно, радостно или отвратительно, – его не касается. Он выполняет свой долг перед обществом, сообщая ему правду о жизни.
Главное, повторяю, писатель обязан поведать только о том, о чём у него нет сил молчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Здесь, уважаемые читатели, я опускаю довольно длинный и достаточно запутанный спор о том, как невероятно баловал или предельно примерно воспитывал свою дочь Голгофу отец и врач П.И. Ратов. Я просто своими словами изложу речь майора милиции на тему: почему и для чего родители очень уж слишком усердно балуют детей.
Другими словами, я делаю попытку ответить на крайне важный, не менее крайне сложный и совсем крайне актуальный вопрос: ДЛЯ ЧЕГО ЖЕ, В КОНЦЕ-ТО КОНЦОВ, БАЛУЮТ ДЕТЕЙ, В ЧАСТНОСТИ ДОЧЕРЕЙ?
Сначала отметим самое главное: балование детей, особенно девочек, воспитание из них не настоящих людей, а этаких говорящих кукол – дело не личное, не семейное, а общественное и даже политическое.
Всегда необходимо помнить, что избалованный ребенок, особенно девочка, повзрослев, редко приносит нашему государству хотя бы наиничтожнейшую, прямо-таки микроскопическую пользу, а вот вред от последствий их избалованности бывает явный, достаточно ощутимый даже в масштабах страны.
Основной вред, приносимый нашему государству избалованными детьми, особенно девочками, утверждает милиция, заключается в том, что со временем они воспитывают себе подобных, но ещё более избалованных и ещё более вредных для нашего государства.
И если этот неописуемо опасный процесс – избалованные воспитывают ещё более избалованных – не остановить, то в будущем наше общество примерно на одну четвертую часть (а точнее, 24,6 процента) составят неполноценные люди, особенно женщины, то есть бывшие избалованные девочки.
Вот тогда-то бывшие избалованные дети, а ныне неполноценные взрослые, и будут хотя бы в незначительной степени потихонечку если и не подрывать экономическую мощь страны, то и нисколечко не содействовать её росту.
Итак, для чего же в конце-то концов балуют ребенка, в частности девочку?
Опять отмечаем самое главное: родители это делают, чаще всего сами того не подозревая, в своих сугубо личных интересах, не имеющих ничего общего с интересами государства.
Детей, в частности девочек, балуют для того, чтобы они всю жизнь полностью зависели от родителей и без их помощи ничегошеньки бы не умели делать. Ибо чем избалованней ребенок, особенно девочка, тем он беспомощней, тем больше на каждом шагу нуждается в родителях, особенно в мамочке. Без неё, мамочки, она, доченька, не полноценный, живущий настоящей жизнью человек, а этакая говорящая кукла, которая одно только и умеет – звать мамочку на помощь. Известно даже несколько случаев, когда старушки в возрасте старше семидесяти лет по застаревшей привычке по многу раз в день звали: «Мама!»
Тогда что же такое получается? Вместо человека растёт кукла, а мама рада?
Ещё как бывает рада мама!
Ведь ей кажется, что если доченька без неё шагу ступить не может, то, значит, мамочке будто бы и цены нету. Интересы государства, которое нуждается в сильных, самостоятельных, трудолюбивых детях, конечно, не только не учитываются, а практически отрицаются.
К величайшей озабоченности, даже тревоге нашего общества, немало мамочек все силы отдают тому, чтобы их доченьки ничего не умели делать путного.
И ни трудового подвига такая говорящая кукла не совершит, ни спортивного рекорда от неё ждать не приходится, дельного специалиста из неё не получится, никому она радости и пользы не принесёт и, главное (так настаивает милиция), своего ребеночка воспитает таким же никчемным и беспомощным…
Таким образом, подвергающийся избаловлениванию ребенок – этакий продукт неправильного воспитания в семье – не сулит государству никаких реальных надежд стать в будущем настоящим гражданином.
В семье отца и врача П.И. Ратова дело обстояло примерно так, и что-либо менять в отношении бедной Голгофы никто там и не собирался.
Но жизнь рассудила по-своему.
Когда отец и врач П.И. Ратов, возмущённый до крайнего предела и даже озлоблённый, однако отнюдь не раскаявшийся, выходил из здания милиции, наша счастливая и весёлая троица бежала, с визгами, криками и воплями удирала от грозы. Вволю, то есть сверх всякой меры, накупавшись, ребята увидели, что небо со всех сторон обложено тёмно-сизыми тучами. Далеко-далеко прохрипел гулкий гром.
Троица бегом помчалась в посёлок. Конечно, Герка споткнулся, упал, о него споткнулась Голгофа, и эта милая Людмила не сумела увернуться. Получилась куча мала! Сидели они на земле, потирали ушибленные места, корчили друг другу рожицы, дескать, ой как больно, и хохотали, хохотали, хохотали…
От невероятного восторга Голгофа встала на голову и – не рухнула! Простояла она до тех пор, пока в глазах не потемнело.
Герка от зависти хотел огромную лужу перепрыгнуть, но опустился прямо в неё – посередине! И хохотал вместе с девочками, которые за компанию тоже плюхнулись рядом!
Вдруг эта милая Людмила вспомнила:
– Товарищи дорогие детективы! Ведь время-то идёт, а мы в луже сидим! Да и есть хочется! Вперёд, к еде! Правильное питание – залог здоровья!
И конечно, не видели они, как злостный хулиган Пантелеймон Зыкин по прозвищу Пантя старательно и, я бы сказал, вдохновенно повторял все их проделки, даже в луже посидел и тоже хохотал…
Примерно километр наша троица бежала под проливным дождем, опять она хохотала, песни распевала, через лужи прыгала, в лужи падала, и, когда вернулась домой, оказалось, до того устала, что шевелиться могла только с большим трудом. Эта милая Людмила ушла к своей тётечке, Голгофа и Герка переоделись и в изнеможении расселись на полу перед печуркой, предусмотрительно растопленной дедом Игнатием Савельевичем.
Он дал ребятам молока, хлеба, вареных яиц и картошки и спросил:
– В воде бултыхались, покуда синими не стали?
– Тёмно-синими! – радостно ответила Голгофа. – А ливень какой был замечательный! Я первый раз в жизни бегала босиком, да ещё под дождем и без зонтика!
– Так-то оно так, – печально произнёс дед Игнатий Савельевич. – А о доме ты вспоминаешь? Не боишься?
– Сейчас вот вспомнила, – уныло призналась Голгофа. – Я боюсь только одного: не поймали бы меня уж очень быстро. Ужасно хочется как можно дольше пожить на свободе! Вот как сегодня!
– Если дед захочет, – небрежно, но довольно хвастливо сказал Герка, – никто тебя ни за что не найдёт.
Дед Игнатий Савельевич весьма долго молчал, сосредоточенно разглядывая огонь в печурке, и проговорил мечтательно:
– В поход, ребята, надо, только в поход!
– В какой, дед, поход? – почему-то сразу насторожился Герка. – Чего это ты ещё придумал?
– Не я придумал, а Людмилушка. Сегодня мне она о походе долго толковала. Понимаете, ребята, пойти бы нам в многодневный поход, а? На Дикое озеро! Места там распрекрасные. Рыбалка гарантийная. Грибы, ягоды – чего ещё надо? И, главное, избушка там есть пустая. Для рыбаков. – Он помолчал загадочно, добавил значительнейшим тоном: – И, конечное дело, полная конспирация.
– А это ещё что такое? – недовольно спросил Герка.
– Это значит – здорово спрятаться, – восторженно прошептала Голгофа. – Неужели всё это может быть?!
– Всё зависит только от вас, – почему-то не очень весело ответил дед Игнатий Савельевич. – Нужны следующие качества: сила воли, смелость, смекалка, терпение, способность переносить любые трудности. Но главное – дисциплина. И ещё более главное: дух коллективизма. Если согласны, я приступаю к сборам. Людмилушка согласна. Надо бы её известить, внучек, какое решение мы примем.
– Твою Людмилушку тётечка не отпустит, не беспокойся. – В голосе Герки явно сквозили растерянность и раздражение. – Она ведь только на словах больно самостоятельная. А на деле ей тётечка пикнуть не даст.
– А мне Людмилочка очень понравилась, – тихо, но твёрдо возразила Голгофа. – По-моему, она на самом деле самостоятельная. Очень решительная и очень весёлая. Ты же сам говорил, Герман, что она и сообразительная и что с ней всегда посоветоваться можно.
– Выдающийся человек, – авторитетно заключил дед Игнатий Савельевич, – но с тётечкой ей договориться будет, конечное дело, трудновато… Да и не одна тётечка помешать походу может, – многозначительно добавил он, как бы ненароком и мельком взглянув на внука.
– Вряд ли что из вашего похода получится, – сердито сказал Герка. – Предположим, даже тётечка в поход отправится… – Он слишком громко хмыкнул. – Поход, поход, а кот?
– Какой ещё кот? – удивилась Голгофа.
– По имени Кошмар, по характеру – тоже, – хмуро ответил дед Игнатий Савельевич. – Отвратительный тип. Невыносимая личность. У меня в огороде всё время пакостит. А уважаемая соседушка его обожает и, пожалуй, ни за что не оставит одного.
– И Людмилушку твою ни за что не отпустит! – торжествующе заявил Герка.
Тут неожиданно явилась тётя Ариадна Аркадьевна с племянницей – первый визит уважаемой соседушки к уважаемому соседу года за два. Гостьи были словно чем-то смущены или чувствовали себя виноватыми, и разговор поначалу никак не клеился.
– Может, чаёк организуем? – растерянно спросил дед Игнатий Савельевич, но тётя Ариадна Аркадьевна довольно холодно отказалась;
– Благодарим вас, мы только что из-за стола. А пришла я вот по какому поводу. Не кажется ли вам, уважаемый сосед, что наши малолетние родственники ведут себя достаточно неразумно? Побег Голгофы, организованный ими, далеко не пустяковый проступок. А тут ещё Людмилочка задумала какой-то… поход!
– Обыкновенный многодневный поход, – обиженно сказала эта милая Людмила. – Великолепное средство для проверки и закалки физических и моральных качеств.
– Девочка Голгофа должна завтра же вернуться домой, – очень безапелляционным тоном произнесла тётя Ариадна Аркадьевна. – Мы, взрослые, не имеем права потакать детским сумасбродствам.
Дома Голгофа всего добивалась только страшным рёвом с обильнейшим выделением слез. И вот сейчас она по привычке, забыв, где находится, ка-а-а-а-ак заревё-ё-ё-ёт, и тут же у неё из обоих глаз хлынули слёзы в большом количестве.
Все, грубо говоря, обалдели от неожиданности, а Герка с презрением воскликнул:
– А ещё в поход собралась… деточка!
Рот у Голгофы оставался широко раскрытым, но некоторое время никаких звуков из него не выходило, хотя слёзы продолжали литься из обоих глаз, и по-прежнему в большом количестве. Затем потихоньку-полегоньку изо рта всё громче и громче зазвучал тонкий-тонкий-претонкий пи-и-и-иск. И когда пи-и-и-иск достиг такой высокой ноты, что, казалось, вот-вот оборвется, Голгофа зарыдала почти Б-А-А-СОМ и слёз стала выделять ещё больше…
Тут даже и Герка промолчал. Все жалели девочку и терпеливо ждали, пока она затихнет.
А тётя Ариадна Аркадьевна подумала, что именно она одна виновата в обильном выделении слёз из глаз Голгофы, и сказала примирительным тоном:
– У нас есть время во всём досконально разобраться и принять справедливое, разумное решение.
Голгофа проговорила тихо и виновато:
– Простите меня… Я знаю, что доставила вам массу неудобств… Но позвольте мне, пожалуйста, первый раз в жизни самой ответить за своё поведение. Возьмите меня, пожалуйста, в многодневный поход!
– Но ты только представь, ЧТО у тебя сейчас происходит дома, – мягко, вроде как бы попросила тётя Ариадна Аркадьевна. – Подумай о своих родителях.
– Я стараюсь о них не думать, – печально призналась Голгофа. – Я знаю, что поступаю дурно. Но у меня нет иного выхода. Я всё равно туда не вернусь, пока меня туда не доставят. Но вы только поверьте, что я всё делаю для пользы самих же мамы, папы и бабушки. Они считают меня болезненной, хилой, внушают мне, что я ни на что не способна. Представляете себе, товарищи, мы три недели жили на берегу моря, и мне ни разу, понимаете, ни разу не разрешили выкупаться! Все дети, кроме меня, целыми днями не вылезали из моря, наслаждались, а я – нет!.. Каждое утро у меня начинается с градусника! Все как будто только и ждут, что у меня будет высокая температура!.. Мне не разрешают купаться, ходить на лыжах! Меня не отпускают ни в пионерский, ни, тем более, в спортивный лагерь! Меня не подпускают к газовой плите! Мне запрещают мыть посуду и стирать хотя бы рукавички!.. Сколько можно ТАК жить?
Все удрученно молчали и ничегошеньки не понимали.
Сознавая, что сейчас судьба Голгофы в значительной степени зависит от неё, тётя Ариадна Аркадьевна проговорила нерешительно:
– В трудное, почти безвыходное положение ты ставишь нас, девочка. Я всем сердцем сочувствую тебе, но… не знаю… не знаю… не знаю…
– А я вот знаю! – вдруг запальчиво, но тихо выкрикнул дед Игнатий Савельевич. – То есть наоборот, я ничего не знаю и знать не желаю!.. Голгофа, с моей точки зрения, человек умный, а то, что она пока ещё дитё, она в этом, конечное дело, не виновата. Пусть сама с родителями ведет переговоры. Пусть они её в угол ставят или по одному секретному месту шлёпают – это их дело. Я с такими дел иметь не желаю. Пусть Голгофа сама свою судьбу сформулирует. Мы с внуком отправляемся в многодневный поход. Кто хочет, может присоединиться. Никому отказа не будет.
Опять все удрученно молчали. Опять все жалели Голгофу и ничегошеньки не понимали.
И никто не мог подумать о том, что отец и врач П.И. Ратов уже знал, где примерно скрывается его дочь. Двое любопытных и наблюдательных, можно сказать, бдительных людей – пенсионеров из соседнего подъезда со своего балкона углядели Голгофу с мальчиком и девочкой, по их детальному описанию очень похожими на тех, которые жили в посёлке. А мальчик так уж точно был Геркой Архиповым.
Разыскал отец и врач П.И. Ратов и автобус, на котором наша детективная троица возвращалась обратно.
– Длинная, длинная, тощая, тощая, – несколько раз подтвердила кондукторша, – и волосы голубые, я ещё здорово подивилась.
Непонятным оставалось лишь то, почему троица сошла на остановку раньше. Но, как бы там ни было, отец и врач П.И. Ратов знал, где примерно искать беглянку, и собирался ранним утром нагрянуть на своих «Жигулях» цыплячьего цвета в посёлок. Он нисколько не сомневался в успешном завершении поисков дочери, оставалось только придумать для неё соответствующее наказание.
И хотя Голгофа не догадывалась обо всём этом, она была убеждена, что искать – изобретательно, терпеливо и настойчиво – её будут. Но сейчас она восторженно внимала словам деда Игнатия Савельевича, который рассуждал так:
– Наш многодневный поход – не лёгкая прогулочка для праздных людей, а, как справедливо заметила Людмилушка, серьёзное испытание наших физических и моральных качеств. Берём с собой только самое необходимое, всё остальное будем брать у природы.
– Я бы обязательно рекомендовала взять хотя бы круп, вермишели или рожков, – обеспокоенно предложила тётя Ариадна Аркадьевна, но тут же смущённо и испуганно поправилась: – Впрочем, я чисто теоретически…
– Никаких круп, вермишелей и рожков! – отрезал дед Игнатий Савельевич. – С ними любой избалованный тунеядец в лесу проживёт! А мы идём закаляться и бороться со всеми трудностями!
– Как прекрасно… – в упоении прошептала Голгофа.
– И консервов не возьмём?! – очень возмущённо вырвалось у Герки.
– И консервов, конечно, не возьмём, – ответила эта милая Людмила, неожиданно улыбнулась и воскликнула: – Товарищи! Человек создан для счастья, как птица для полета! Наше счастье в наших руках! Да здравствует многодневный поход! Ура, товарищи!
Она и Голгофа крикнули громко и торжественно, дед Игнатий Савельевич – негромко, но серьёзно. Герка промолчал.
Тётя Ариадна Аркадьевна не только промолчала, но даже на некоторое время отвернулась в сторону, затем медленно поднялась и ледяным тоном проговорила:
– Первая обязанность ребенка – слушаться родителей и старших родственников.
ДЕВЯТАЯ ГЛАВА.
«Валяй, сынок, валяй! Давай, сынок, давай!»
Приступая к написанию этой главы, автор считает абсолютно обязательным сделать, уважаемые читатели, следующее крайне принципиальное заявление.
Есть ещё и, видимо, долго ещё будет среди вас немало таких людей, которые наивно, но предельно твёрдо полагают, что, мол, писатели повествуют только о том, о чём им очень хочется рассказать и о чём рассказывать им необыкновенно приятно.
Автор же вынужден категорически и со всей гражданской ответственностью опровергнуть эту досужую и небезвредную выдумку.
Писатель обязан поведать читателям лишь о том, о чём он не может промолчать, а уж приятно это для него или противно, радостно или отвратительно, – его не касается. Он выполняет свой долг перед обществом, сообщая ему правду о жизни.
Главное, повторяю, писатель обязан поведать только о том, о чём у него нет сил молчать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36