Ребенок желал во двор играть в свои чумазые игры, в гремучий футбол консервной банкой или, на худой конец, желал сгонять с папой в шахматы. В шахматы отец соглашался играть после прочитанной новой строки. Первые слова «царь с» как-то они одолели.
— И… цэ-а-ца… рэ и и… ри… (шмыг носом).
— Ну. Ца и ри что будет. Ну?
— Ца и ри? Ца и ри (шмыг носом).
— Давай нос сюда (нос оказывается в платке). Ца и ри. Давай сморкайся.
— Де да да!
— Что значит «не надо». Сморк! Так. Читай, Кирюша.
— Це и а, ца.
— (с бесконечным терпением.) Ца. Дальше. В шахматы сыграем с тобой?
— (бодро.) Ца…рэ и и будет… ри.
— А вместе что будет? Ца и ри? Ца…
— Ца… (неожиданно) ца-ри?
Дальше следовало уже совсем непроизносимое «це-ю», что это за «ри-це-ю»? В общем, пыточная камера. Взять бы что-нибудь попроще. Мама мыла раму. Нет, отец был упорен и настойчив, считал трудности лучшей закалкой. Я им не мешала.
Царь с царицею простился. Мы простились с отцом через несколько месяцев, он умер. Книжка «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях», зачитанная на первой странице, с подчеркиваниями, тоже куда-то делась… Одна я знаю, что она значила.
«Спросить мне хотелось: что видишь?»
Спустя двадцать два года мы были с младшей дочкой Наташей в Америке. Нас пригласили русисты, профессор Джейн. Я читала какие-то лекции в университете, Наташа училась в местной школе. Джейн раздобыла нам жилье. Квартира была на первом этаже типичного дома для преподавателей — две маленькие комнаты, одна большая. Мебель нам выдали казенную, мраморный круглый стол, две кровати. Диван.
Утром девочка должна была ездить в школу, и за ней заезжала милая американская семья — мама с дочкой. Джудит и Чесси (Франческа). У худенькой мамы Джудит были пышные, как металлическая мочалка, седоватые волосы, большие спокойные глаза. Рядом с ней было хорошо. Бывают такие люди. Тот, кто умер, был такой же.
У Джудит имелось в наличии пятеро детей, трое из них приемные — мы видели одну кореянку, красивую девушку-студентку, и старшеклассника негра, самого пунктуального аккуратиста в семье. Будущего компьютерщика. У него в комнатке царил идеальный покой, именно это слово, даже не порядок.
Остальные дети были полуевреи, полуитальянцы, и все вместе они были американцы. Чесси серьезно, с четырех лет, играла на скрипке и даже была лауреатом какого-то конкурса. Старшая дочь работала в бюро у отца.
Папа был архитектором, маленький, лысый, пузатый гений.
В их доме на первом этаже вполне серьезно стояла нормальная телефонная будка с табуреткой, зачем — не знаю (наверно, первоначально в шутку и со свалки). Видимо, чтобы дети не болтали просто так, как треплются все тинеиджеры, часами, лежа на диванчике и заперев дверь. Тут сразу вырастет у будки недовольная морда и застучит в стекло. Чистая психология, пятеро детей!
Родителей Джудит детьми вывезли в годы погромов из русской Бессарабии.
Мы с Джудит подружились. Джудит оказалась художницей и главным скульптором всей округи. Она оформляла местную детскую больницу.
Я показала ей свои рисунки. Однажды утром, зайдя за Наташей, Джудит принесла мне подарок — два здоровенных пакета глины. Это чтобы я лепила.
Надо знать, что это такое, жить в университетском городке. Четыре улицы вдоль, десять поперек, одно кафе, одна арабская лавочка с макаронами и сосисками.
Я не хотела заводить телевизора. Я работала, Наташе надо было учиться по программам двух школ — местной и московской, чтобы не отстать.
Правда, в американской школе дети в основном занимались все полтора месяца шестого класса изучением рыб. Имена рыб, моря с рыбами, посещение кетофермы (где разводят кету), изучение рыбьих яиц (варварски вспоротый живот кеты, икра, многие дети отвернулись), визит в океанариум и апофеоз — шитье подушки в форме рыбы.
Следующие полтора месяца они должны были изучать птиц.
Когда Наташа приходила, мы обедали макаронами с сосисками, и тут над нашей большой комнатой воцарялись верхние жильцы, а слышимость была абсолютной.
Если бы мы понимали язык хинди, я бы написала индийскую пьесу о жизни молодой семьи, где папа профессор, сын ездит в детский сад, а мама хлопочет по хозяйству (буквально бегая).
Было слышно каждое слово, каждый шаг, не говоря уже о топоте или воплях пришедшего из детсадика буйнопомешанного бегемота. Он орал, перекрывая грохочущий телевизор. На него орали родители. Может, они учили его читать?
Стало быть, мы перемещались в маленькую комнату. Там мы завели себе спальню, чтобы не слышать верхних криков. Но в маленькой комнате были свои нюансы. Под ней, в подвале, размещался опорный пункт охраны общественного порядка, то есть полиции. Там у них круглые сутки тонко свиристела частотка какого-то радиоустройства.
Под окном спальни, в пятидесяти метрах за кустами, проходила, опять-таки, железная дорога.
Поезд по ней следовал всего один, в полдвенадцатого ночи, с нарастающим ревом гудка: аааАААААААаааа!….
Раз в неделю мы вызывали специального человека, который занимался в этом университете тараканами. Он приходил в оранжевом комбинезоне и с баллоном за спиной, как космонавт.
(Квартира над кухней и двумя маленькими комнатами раньше принадлежала человеку, который, видимо, принципиально был против какого бы то ни было убийства. Непротивление злу насилием. Затем он съехал. Довольно крупные тараканы сыпались на нас с потолка как какие-нибудь спелые желуди с дуба (в связи с потерей кормильца).
После школы Наташа посещала бассейн по абонементу Джейн, а потом, чтобы не сидеть дома под аккомпанемент непонятных криков на хинди, она ехала на велосипеде Джейн в библиотеку и там занималась рыбами, искала их в энциклопедии «Британика». В библиотеке было много народу, светло, красиво, всюду открытые полки с книгами, компьютеры, столы с лампами.
Я работала, а потом рисовала. Все чаще я посматривала на пакеты с глиной. Эта глина, оказывается, если ее оставить на воздухе, затвердевает без обжига.
Затем я помаленьку начала лепить. Днем я нашла в окружающих пространствах мягкую проволоку и, придя домой, соорудила каркас какой-то балерины с задранной назад ногой.
Почему-то мне показалось, что надо овладевать скульптурным ремеслом именно начиная с фигуры балерины.
Может быть, потому, что первой скульптурой, которая на меня произвела впечатление, была именно балерина на Пушкинской площади, мимо которой я ходила в школу и из школы.
Она возвышалась над зданием, где теперь магазин «Армения», над всей округой, над статуей Пушкина. Потом у нее вроде бы начала осыпаться нога, и ее заменили ротондой.
Я слепила балерину с задранной ногой. Показала Джудит. Джудит, как прирожденный педагог, выразила глубокое изумление моим мастерством.
Затем я создала сидящую девушку. Джудит (мы с ней взаимно были немыми) показала жестами, что не ожидала от меня такого рывка вперед. Я была счастлива.
Затем в глине наступил перерыв. Мне подарили букет роз, и я занялась акварелью.
К этому моменту наше пребывание в Америке достигло апогея.
Моя старинная приятельница, с которой мы здесь встретились, повезла нас к себе в Маунт Холиоки и по дороге стала восхищаться осенью Новой Англии. Сюда, говорила она, приезжают специально любоваться красными кленами, как в Японию цветущей сакурой.
Эта моя старинная приятельница была эмигранткой из Москвы. Чудесная женщина, добрая и умная, дочь старой большевички и певца оперетты, она занималась литературоведением, русской поэзией, в частности.
— Смотрите! — говорила она.
Мы проезжали малиновые, бурые и золотые леса, летя по шоссе, которое выгибалось, слегка гремя, как лента алюминия, под темно-синим небом.
— Да у нас в Дубцах гораздо красивее! — воскликнула я. — В России-то лучше.
— Да че хорошего-то, грязь одна, простите за выражение, — сказала моя знакомая.
Ее тоска по родине выражалась именно так. Ей не нравилась Россия. Но я обиделась. И похоже, что на всю жизнь. Пушкин же говорил что-то в таком роде, что мы сами можем ругать свою мать, но не позволим это делать другим. Что-то такое он сказал.
Я поняла, что нам надо домой.
Через какое-то время розы мои завяли, и я взяла в руки глину. Цель у меня была такая — слепить лицо типичной русской бабы. Длинноватый нос, высокие скулы, простые глаза, брови домиком… Губы тоже небогатые, тонкие. Физиономия широкая. Непонятно, что в этом лице такого, зачем его лепить. Зачем-то мне было надо.
Я взялась за дело. Это трудно — лепить голову. Какие-то существуют свои законы. Да еще надо брать модель.
Моя единственная модель умчалась в библиотеку, но и заставить ее сидеть было можно только в дисциплинарном порядке, в школе за партой.
Дома оне валялись с книжкой.
Поэтому я ваяла как придется. И даже никого не имела в виду. Некое обобщенное русское лицо я хотела вылепить. Не бабу, а так.
Я увлеклась своей работой. Это занятие завораживает. Руки мнут, месят, глаза впиваются в глину, всюду ошметки, кляксы, крошки. Время летит.
И вдруг я заметила, что у меня в ладонях чье-то знакомое лицо.
Из кома глины глядел Пушкин.
У меня не было его портрета под рукой. Я вымыла руки и порылась в дочкиных русских учебниках. Пушкин там обязательно должен был быть!
В учебнике он оказался в виде маленького ребенка с кудрявой головой. Вылитый Ленин. Их тогда делали специально похожими.
Все.
Пришлось продолжать лепить как есть, слушаться рук. Появились бакенбарды. На голове поэта должны были быть кудри. Но, опять-таки приглядевшись, я рассмотрела, что это совсем у меня не кудри, а получилась парочка роз в виде венка. Я уже специально добавила еще.
Мы пели романс на стихи Дельвига всю жизнь:
Еще когда я не пил слез
Из чаши бытия,
Зачем тогда в венке из роз
К теням не отбыл я…
Наутро приехала Джудит. Я показала ей свое произведение, назвала его как могла — э грейтест ауа рашен райтер Пушкин. Наш великий русский писатель.
Джудит предложила (через мою дочь, которая помаленьку переводила), что обожжет скульптуру и сделает в ней пустое пространство, чтобы работа не дала трещины. Так надо.
Я вспомнила, что действительно, каждый бюст Ленина имел внутри пустоту, если в него заглянуть. В детстве мне приходилось видеть таких опрокинутых Лениных в пионерских комнатах. Мало ли, во время уборки или на шкафу.
И я с беспокойством отдала моего Пушкина Джудит.
Она мне его вернула через несколько дней.
Наташа тоже слепила голову своего старшего брата Кирилла, маленькую, венчающую собой крышку какой-то косой корзиночки.
Я раздарила все свои рисунки и скульптуры — и Джейн, и Танечке с Машенькой, и Вике, и (с опаской) Джудит.
Мы с великой осторожностью взяли с собой только кособокую корзиночку (Наташа настаивала, это был ее подарок брату) и Пушкина. Запаковали в вату и коробку.
Теперь Пушкин стоит у нас на пианино. Пусть еще постоит.
P.S. Это все я писала ночью. Дедов однотомник Пушкина нашелся утром высоко на полках.
1999 год
Ответы на вопросы для диссертации
1) Женская поэтика, видимо, существует — узнать ее легко, но что это такое, мне не известно.
2) Объективность художественной реальности — это миф, даже у судебного приговора нет исчерпывающей объективности — «правды нет и выше». Я как-то сравнивала концовку новеллы с лучом фонаря, направленным назад на сюжет. Шли-шли вместе вперед — и вдруг взгляд назад, и все выглядит по-другому. Да, есть слова — «гвозди», на которые нацеплен авторский смысл, и при обратном взгляде можно еще раз увидеть эти слова, но более четко. В «Скрипке», к примеру, это «зиял пустотой ее чистый стакан».
Что касается «эффекта мерцания», то, возможно, это производное ритма.
3) Спонтанно или сознательно укладываю я речь? А как это возможно: сознательно? Искусство вещь неподконтрольная.
4) Один такой выдумал эту «магнитофонную» речь и извиняется уже много лет — а дело в том, что ни на какой магнитофон это не запишешь никогда, этот язык. Я его собираю, это жемчужины живой настоящей речи, ее непреднамеренный комизм — всю жизнь коплю эти фантастические сцепления слов типа «не играет никакого веса», а вы спрашиваете «способствует ли укоренению речевых неправильностей» эта моя коллекция? Посмотрев случайно в зеркало, захваченный врасплох человек оправит вихор на макушке или так пойдет? Другое дело, что речевые неправильности неправильны только для газеты, а живая речь развивается по собственным законам, не успеет смениться поколение, как выражение типа «не влияет эффекта», «это не играет влияния» будут восприниматься как близкие норме: сейчас уже идет их освоение в пародийном «не играет рояли».
5) Голос рассказчицы — это и есть голос автора. Но мы нередко слышим, как рассказывают якобы одно, а на самом деле совершенно другое: тут надо научиться «читать между строк», и многие люди потрясающе умеют это делать, и отвечают не на внешность, а на намерение. «Ой, я такая дура, все мне говорили, а я» — на самом деле это рассказ о себе наивной мечтательнице, ангеле доверчивости. И собеседник не подыгрывает, не отвечает «Да, ты дура», а сочувствует и жалеет, т.е. понимает «второй план».
6) Разделение на «истории» и «монологи» дело формальное, для удобства, если нет «я», то это ошибка редактора.
7) Прототипы есть у всех литературных персонажей более-менее практичных авторов.
8) «Песни восточных славян» (1977-78 гг.) — это сочиненные мною как бы фольклорные произведения. Аналогия — см. историю мистификации с «песнями западных славян». В некоторых («Рука», «Случай в Сокольниках») есть так называемый «бродячий сюжет» (об окаменевшей девушке.) Ничего «хлесткого» в названии нет, что это такое, «хлесткое»? Далее: в фольклоре нет никакой «квинтэссенции сознания социума», а есть поэзия страха, снов, кошмаров. Это же песни! И ничего никакие славяне не «переродились»: читайте Глеба Успенского «Нравы Расстеряевой улицы», Чехова «В овраге», Бунина «Деревню» и т.д. Все осталось!
10) Предтечи мои — мама и дедушка, тетя и бабушка, учительница: Елизавета Георгиевна Орлова — и учитель: Сан Саныч Пластинин, 635-я и 170-я школы г.Москвы. Читать люблю Фитцджеральда, Булгакова и вообще все сверкающее, легкое — но учиться у них невозможно.
11) Никакого (надеюсь) сходства ни с кем нет. «Разрушение клише» — иначе говоря «штампов» — этим я не занимаюсь, я охотно и радостно пользуюсь клише, ими любуюсь, они поэтичны и быстро передают нужное ощущение. Вот «новые» слова или «старинные» слова, метафоры и сравнения, все эти сочинения — оставляю другим. Пишу тем языком, который слышу, и нахожу его — язык толпы — энергичным, поэтическим, свежим, остроумным и верным.
12) Понять мои последние рассказы? Некоторые поняли. Никакого отношения к парапсихологии и теософии не имею. «Два царства» — это эмиграция как смерть или смерть как эмиграция, т.е. образ. Кстати, эмигранты очень хорошо поняли мой ужас перед «тем» царством, антиподом царству земному.
13) «Мировой порядок», «категорический императив», «христианская мораль» — это все вообще лежит в основе искусства (должно лежать) как антитеза реальности, хаосу.
14) Бердяев, Мамардашвили.
15) И еще в переводах, статьях, сценариях и сказках.
17) Практически довольно редко кто-то объясняет мне, что все это значит — стало быть, и читателю. Инна Петровна Борисова в предисловии к книге «Бессмертная любовь», Е.Невзглядова в «Новом мире», Е.Верен в «Октябре».
18) Назначение литературы? Мессианское — не надо, хватит, достаточно. Но: как повод к немедленному размышлению о жизни, может быть? Или к долгому?
19) Я оптимист, т.е. довольно трезво стараюсь смотреть на вещи. Но ни это, ни обратное — не грех.
(не опубликовано)
Десять лет спустя
По традиции я не даю интервью, но тут дело такое: 10 лет назад была опубликована повесть «Время ночь» на русском языке в «Новом мире».
Задаю сама себе вопрос: а почему это вы говорите «на русском языке»?
А потому, отвечаю я сама себе, что в 1991 году она вышла на немецком языке и немного в другом варианте, т.е. без пролога, без этого телефонного разговора с дочерью А.А. Без этой фразы «после мамы осталась папка».
— А откуда взялся пролог? (спрашиваю я)
— А оттуда, что до этого я опубликовала в «Новом мире» повесть «Свой круг», и мне пришло на адрес журнала два полноценных картофельных мешка ругательных писем читателей. В редакции мне не разрешили их читать, сказав, что у меня будет язва желудка от этого.
Читатели четко поняли, что раз повесть от первого лица, то я, стало быть, описываю себя. Моя это история. Начиналось-то там со слов «Я человек жесткий, жестокий, всегда с улыбкой на полных, румяных губах».
(Где это у меня они видели румяные губы? Да еще полные?)
С этого момента я стала бояться выступать перед читателями. Они приходили ко мне на встречи гневные, хмурые, прятали глаза и спрашивали прямо с мест: «Как вы посмели ударить ребенка?»
И не помогали мои всякие увертки типа «Ну а вы, вы теперь понимаете, что это нельзя, бить детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32