Я иду и не вижу людей, я смотрю в землю. Все они кажутся мне мешаниной из ног, обутых то в дешевые башмаки и сандалии на веревочной подошве, то в дорогие ботинки из кожи и узкие «лодочки» дамских туфель. Мне кажется, что я капитан корабля, потерпевшего крушение, мой корабль медленно дрейфует в океане людских тел без видимой цели, без всякой надежды на спасение.«Подайте ради бога на хлеб насущный. Благослови вас господь. Да не оставит он вас в недоброе время, да пребудет его рука с вами вовеки». Дзинь — в кружке. «Благослови вас бог». Секундная пауза. «Подайте моим несчастным братьям. Мы умираем от голода». Дзинь. «Да пребудет с вами бог, милосердная леди. Подайте Христа ради».Мы выходим на площадь Согласия, свернув на неё с улицы Безар, Я все ещё не поднимаю глаз, но вижу, что движение становится всё гуще, всё больше дорогой обуви движется по плотно пригнанным камням мостовой, всё больше подолов длинных шелковых юбок скользит по мостовой.Я продолжаю бубнить, время от времени позвякивая кружкой. Пальцы Саймона сжимают моё плечо:— Заворачивай вправо, малыш. Всё в порядке.Бросаю вправо взгляд исподлобья.Собор святого Петра, один из четырех больших храмов, построенных в Городе Королями. Не надо обольщаться, церковь — это тоже форма власти, только прикрывается она не солдатской винтовкой, а распятием. Для людей униженных вера в бога была отдушиной, но надеяться на помощь «слуг Божьих» было бы глупо — каждый священнослужитель заботился в первую очередь о самом себе, потому что любой священник, уличенный в помощи неимущим, сразу же лишался сана и получал от пяти до десяти лет каторги. Так очень просто власть разобралась с теми, чья работа заключалась в помощи всем нуждающимся.Вообще, все методы борьбы против инакомыслящих были чрезвычайно простыми — арест, тюрьма, каторга, казнь. Методы, многократно проверенные временем...Мой корабль медленно заходит к серой прохладной стене собора с подветренной стороны, раздвигая одиночных конкурентов, и становится на якорь справа от входа, рядом с широкой мраморной лестницей. Саймон стаскивает со спины массивный короб с товаром и я помогаю ему, сунув кружку в руку Миге. Мы с Саймоном развязываем веревки, раскрываем ящик, приглашая полюбоваться нехитрым скарбом на продажу. Я слышу, как за спиной звенит мелочь и Ихор шепчет Миге:— Малой ещё ничего.Тот молчит, судя по звукам, сортируя монеты. Закончив, он тихо бурчит себе под нос:— Посмотрим.Саймон улыбается мне:— Ты молодец, малыш. Всё нормально.Я молчу, на душе — гадко, как будто песок хрустит на зубах.— Ты что, малыш? — Саймон сразу чувствует перемену во мне.— Ничего.— Ой, токо не надо мне заливать суп?! — Саймон сразу ощетинивается, как потревоженный ёж. — Что, противно тебе, да?! — его язвительная усмешка жжет меня, как уксус, — противно, да?!Я упрямо молчу — мне нечего сказать ему в ответ.— На улице нельзя быть чистым, малыш. Тут или как все или...Он не договаривает, но у меня уже хватает рек мозгов понять, что значит второе «или»...— Я же обманываю их всех, Сай. Неужели ты не понимаешь? — срывающимся шепотом хриплю я.У меня нет сил смотреть в его слепые глаза, я просто не могу.— Ты обманываешь их, — я слышу в голосе Саймона горькую усмешку, — ты их обманываешь... Черта с два, малыш! — коротко рубит он ладонью воздух, — черта с два! Если не обманешь ты, обманет кто-нибудь другой или обманут тебя. Тебя уже обманули и не я, и не они. Этот Город надул тебя по крупному, малыш, и теперь у тебя два пути — делать всё, что надо, для того, чтобы не помереть с голоду, либо подохнуть. Третьего нет ни для кого и для тебя тоже.Он наклоняется ко мне и яростно шепчет мне в ухо, каждое его слово обдает меня жаром.— Да, это поганая работа, да, меня тоже тошнит от неё иногда, а иногда и наплевать на всё хочется. Но я сижу здесь и мне бросают в кружку, а если я не буду этого делать, то и жить мне будет не на что. Пойми одно простое правило: хочешь жрать — работай! Вот теперь это твоя работа, понял?!— Да, Сай, — а у самого чуть слезы не катятся из глаз.— Ну и всё, замнём это всё для ясности, как ничего не было, идет? — спрашивает он меня и теперь в его тоне столько тепла, сколько в мягком полуденном солнце.— Идет, — шепчу я в ответ.— Вы чё это, задрыги, шепчетесь? — подходит Мига.— Небось наш золотой запас хотят потырить, — щерится своей глупой шутке Ихор.— Ну всё, за дело. Ты, малый, стой рядом с Саем, покупателей зазывать будешь, ну, и понятно, на господа бога больше налегай, — дает мне указания Мига, — ну, а мы тут неподалёк у входа сядем. Если что случится, прибежишь. И вот что, малый, — Мига хватает меня за воротник, — не вздумай чего из выручки заначить — полетишь ко всем чертям.Я бросаю на Мигу быстрый взгляд исподлобья, полный презрения, или, во всяком случае, полный чего-то неприятного, потому что в глазах Миги мелькает неуверенность. Движением локтя я сбрасываю лапу Миги:— Не сомневайся, у своих не ворую.Мига осматривает меня с головы до ног, как будто увидел впервые, молча кивает. Я стою и смотрю, как он с Ихором, постукивая палками по ступенькам лестницы, поднимаются наверх, к колоннам перед входом в собор.Я встаю рядом с Саймоном. Забинтованная нога болит, ну просто сил нет. Я опираюсь на хромоногий костыль, но от этого мало толку. Саймон медленно садится на землю рядом с коробом и из его потемневших потрескавшихся губ легко вылетают невесомые слова:— Купите товар на загляденье,Купите, было бы хотенье.Купите бусы, из серебра косицу.Потратьте грош — Господь воздаст сторицей.Купите жемчуг, купите хризолит.За это вас господь вознаградит!Он ещё долго нараспев бросал в толпу слова, как рыбак раскидывал свои сети, и его лицо было похоже на лица святых, чьи образки мы продавали, только его лицо было гораздо добрей и казалось освещенным солнцем. Я стоял рядом с ним и твердил своё: «Благодарствую покорно. Господь вас благослови...»Было уже где-то за полдень, когда законник, стоявший на углу и от безделья ковырявший в зубах пожелтевшим ногтем, направился к нам.— Закон, — тихо шепнул я Саймону.— Спокойно, — отозвался он.Законник остановился перед нами, широко расставив ноги в форменных брюках, воротник его мундира был расстёгнут: было жарко. Его глаза, заплывшие жиром, уставились на нас.— Ваше здоровье, добрый господин, — широко улыбаясь, пролебезил я.С таким же успехом я мог бы разговаривать с камнем. Он недовольно оглядел весь наш скарб.— Документы, — его толстые губы разошлись и сошлись, как два толстых земляных червяка.Саймон молча вытащил несколько бумаг, сунул мне в руку, а я передал их законнику. Он с недовольным видом рассмотрел их и бросил мне под ноги.— Как торговля? — его слова камнями падали на землю.— Плохо, достопочтенный офицер, плохо, — прошелестел Саймон, глядя в пространство.Я в это время корячился, пытаясь подобрать с земли бумаги, и моя проклятая нога давала мне очень мало возможностей сделать это. Он наблюдал за мной с тупым злорадством, я не видел этого, да это и не нужно было, я это знал и так. Его коричневый кожаный башмак лениво притопывал напротив меня.— Плохо, говоришь? — лениво протянул он. — А ну?Саймон молча протянул ему потертый кошель, сплетенный из тонкой бечевы. Я наконец ухватил бумаги и с трудом выпрямился, хватаясь за костыль. Он вытряхнул на свою огромную, противно-белую, как брюхо лягушки, ладонь монеты, по хозяйски выбрал все крупного достоинства, а мелочь небрежно швырнул Саю на колени. Деньги из его руки перекочевали в необъятный карман брюк. Он наклонился и вытащил из кучки полудрагоценных безделушек нитку мелкого жемчуга.— Ваша супруга будет очень довольна, добрый господин, — снова залебезил я перед ним.Он посмотрел на меня так, что мой язык пожалел, что не остался в покое.— Кто тебе сказал, что это для жены, щенок? — выдал законник самую длинную фразу и ухмыльнулся — как змея изогнула свой хвост.Его взгляд упал на документы, которые я держал в руке, и я, без слов, снова протянул их ему, он бросил бумаги на землю, отхаркнулся и плюнул на них. Потом он посмотрел мне в глаза и я опустил взгляд в землю, потому что боялся той ненависти, звериной злобы, которая, должно быть, горела в моих глазах. Я с трудом присел, выбросил забинтованную ногу вбок, подобрал документы и вытер плевок о штанину. Схватился за костыль и со змеиным шипением, вырвавшимся из моих крепко сжатых зубов, поднялся. Подобрал кошель с земли и начал помогать Саймону собирать монеты, разлетевшиеся вокруг. Я готов был заплакать от злости.— Как же деньги, Саймон?Выручка была действительно неплохой — мы продали несколько коралловых ожерелий с крестиками из жемчуга, несколько брошек с полудрагоценными камнями, несколько образков Пречистой Девы, два деревянных резных распятия из дуба ручной работы и ещё кое-что по мелочи.Саймон улыбнулся впервые с тех пор, как я предупредил его.— Он ушел?Для верности я огляделся по сторонам.— Да, ушел.— Нагнись-ка ко мне.Он поднял рубаху и на тонком пояске я увидел кожаный мешочек.— Основное — здесь, малыш, — он похлопал себя по животу и монеты чуть слышно звякнули.— Тот большой кошель — для таких дуболомов, как закон, понял? Там всегда лежит что-то из денег, для отвода глаз, понимаешь?Медленно подошли Мига и Ихор, ни дать, ни взять — два благообразных слепца, поддерживающих друг друга.— Что пёс хотел? — тихо спросил Мига.— Всё в порядке, — ответил Саймон, — хабар вручен, наша касса на месте.Мы пообедали хлебом с вяленым мясом из запаса, щедро выделенного нам Мартой, закусили виноградом. Посидели немного в тени, пережидая послеполуденную жару, и снова разошлись по местам.Ближе к вечеру собрались и я снова повёл свой корабль, на этот раз в центр Фритауна, чтобы взять на абордаж богатую публику, выходящую в город в поисках развлечений. Теперь моё «Подайте» уже не было таким тягостным для меня. Я проходил мимо дверей шикарных ресторанов, освещенных яркими огнями, бары были увешаны стеклянными светящимися шарами. Все люди были одеты очень богато и, для моего неприхотливого вкуса, очень красиво. Богатство и роскошь выпирали здесь отовсюду, из богатых экипажей, останавливающихся рядом с увеселительными заведениями, из каждого ослепительно освещенного дома. Мы, наша оборванная одежда, грязные лица, повязки на глазах были здесь, среди всей этой роскоши, как соринка в глазу. Маленькая — а больно, маленькая — а так режет глаз!Поэтому-то и сыпались в мою кружку монеты, поэтому никто из них не и смотрел мне в глаза, а я шел, глядя прямо перед собой, и гудел невпопад: «Подайте... Вознагради вас...» Они бросали нам свою мелочь потому, что мы были камешком в их ботинке, маленьким надоедливым камешком. Но вот брошена монета — и камешка нет, ещё одна — и неприятное ощущение проходит так, как будто бы его не было.Я шёл, устало волоча свою ногу, переставляла костыль.«Благодари вас бог». Дзинь. «Благодари вас бог». Дзинь. «Благодари...» Дзинь. Дзинь.Они бросали нам свои деньги, зная одно: когда деньги брошены — мы уходим. Мы даем им шанс сделать вид, что они милосердны — ради Бога! Вот пара — молодые, богатые, красивые. Я поднимаю глаза.У девушки прекрасные светлые волосы, убранные под сетку, покрытую мелкими жемчужными бусинами. Голубое платье с белым узким поясом открывает плечи и руки. Она смотрит на меня, в её взгляде — смесь сожаления и отвращения, как будто я хорошенький щенок и она с радостью взяла бы меня на руки, да только я весь в грязи и по мне прыгают блохи, а ей не хочется пачкаться.Её кавалер, высокий, молодой, со щегольскими усиками, в ослепительно белом костюме и лаковых туфлях перехватывает её взгляд, смотрит на меня и со снисходительной усмешкой лезет в карман брюк. Я молча смотрю на них, я смотрю прямо на них, но мне они кажутся какими-то прозрачными, нереальными. Мне кажется, что я смотрю сквозь них.Франт бросает мне серебряную монету, сверкнувшую в луче электрического фонаря, и я ловлю её.Она с удовольствием смотрит на него, поправляя прядь волос, выбившуюся из-под сетки.— Дай Бог вам счастья, добрые господа, — говорю я, кланяясь.— Дай бог счастья вам обеим, — повторяю я им вслед.Я тоже добрый сегодня. Я устал, я весь день на ногах, но я добрый и Бог добрый — ведь я столько раз за день повторял его имя и обещал всем, что он их вознаградит. Какой добрый Бог! Я всем обещал счастье и всевозможные блага от его имени. Какой добрый Бог! Добрые люди, швыряющие нам мелочь на ярко освещенных улицах, добрые, богатые, хорошо одетые люди, бросающие нам деньги, чтобы мы поскорей убрали свою вонь и грязь с их ухоженных, чистых, ослепительных улиц. Какой добрый Бог! Наша кружка потяжелела. Видно, Бог был добр к нам сегодня. Но тут он решает, что хватит для нас добра — законник в парадном мундире и белых перчатках повелительно машет нам жезлом, чтобы мы поскорей убирались отсюда. Мы повинуемся доброте закона. Закон тоже добр, мог бы огреть дубинкой, забрать мелочь, да и вообще врезать раз-другой ботинком по ребрам, а он просто прогоняет нас. Какой добрый Закон, какой добрый Бог, провались они все в ад, к чертовой матери, ко всем чертям, к дьяволу!Бешенство переполняет меня, но я молча иду по светлым улицам. «Подайте Христа ради. Благодари вас Бог».Темнеет и мы возвращаемся домой. Бешенство, охватившее меня, перешло в усталость. В первом же темном переулке я стаскиваю с себя «корсет» и с наслаждением сгибаю и разгибаю затекшую ногу. Мне кажется, что ни одно наслаждение мира не может сравниться с этим ощущением свободы. В наступившей темноте я почувствовал себя так, как будто носил весь день на спине сорокакилограммовый мешок и только теперь смог его сбросить.— Ночь на порог — заботы с плеч, — говорит Саймон и я полностью согласен с ним.Мы взбираемся на холм и, когда я вижу темнеющую глыбу замка Артура, я чувствую что-то очень и очень знакомое. И только тогда, когда лязгнули запоры и замки на воротах, и когда из осветившегося дверного проема на меня пахнуло теплом, и мой голодный нос, как у собаки, учуял запахи готовящегося ужина, я понял, что это было за чувство.Я вернулся домой. Глава 3. На улице Так я ходил всю зиму. Зима была сравнительно теплой, но слишком дождливой. Дождь шел непрерывно, так, по крайней мере, мне казалось. Дождь и ветер, ветер и дождь — и так день за днем. С утра до вечера на знакомом месте у собора, вечером — рейд по центру и домой.Дни были похожи друг на друга, как костяшки молитвенных четок. Я выучил все улицы и переулки Фритауна, я бредил ими, они снились мне во сне. В снах улицы были пустыми и безлюдными, и я бродил по ним без конца в каких-то бесплодных поисках. Наяву переполненные улицы Фритауна были частью моей жизни и работы, я был их плотью и кровью, их неотъемлемой частью. Я перезнакомился со всеми нищими Фритауна, узнал, как они живут, и понял, как мне повезло, что я попал к Артуру. Я видел, как люди перебиваются с хлеба на воду, подбирая гроши, небрежно швыряемые к их ногам. Я видел, как люди катятся всё ниже и ниже, как они болеют и умирают, как беспощадный закон преследует их безжалостно и неумолимо. Я увидел всю грязь улиц, но я увидел несколько вещей, достойных уважения. Я познал всю жажду жизни обитателей улиц. Каждый день готовил им боль и страдания, но как же они хотели жить! Просто жить, дышать, видеть это серое зимнее небо. Просто жить...Зима заканчивалась, дождь шел всё реже. Грязь на улицах превратилась в пыль, зазеленела трава и весь Город ожил, воскрешенный моей первой весной на улице. Я стал другим, мое тело и душа покрылись рубцами ран и сомнений. Долгие размышления при постоянном стоянии на костыле наталкивали меня на странные мысли.Однажды мы укрылись от дождя под настилом у входа в собор, я стоял, бессмысленно глядя на плотную пелену дождя. Саймон, развлекавший меня свежими уличными сплетнями и давно уже не получавший внятного ответа, замолчал и стал перекладывать товар в коробе. Я думал, как же я, теперешний, отличаюсь от того, кем я был четыре месяца назад. Четыре месяца... Для меня они казались вечностью, прошлая жизнь — неясным сном, родители — светлым воспоминанием, светлым, но смутным. Их лица постепенно меркли в моей памяти и часто я вообще не мог вспомнить, какого цвета были у мамы глаза.— Ты всё молчишь в последнее время, — сказал Саймон.— Ты не заболел, малыш?— Нет, — тихо ответил я, глядя как струя воды из водосточной трубы буравит мостовую.— Что у тебя на уме, малыш?Я не ответил.— Мы ведь через многое прошли, малыш. Ты можешь сказать мне, что мучает тебя.Да, мы действительно прошли через многое. Четыре раза мы дрались с конкурентами, два раза со строккерской шпаной из-за нашей выручки, просидели два дня в пересылочной тюрьме, попав в облаву. Чарли выкупил нас и стоило это недешево. Так что мы действительно прошли через многое. Мига поручил мне охранять Саймона и в двух последних переделках мне здорово досталось. Хоть ничего существенного не сломали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39