Уинстон Черчилль, описывая, как он присутствовал на маневрах германской армии в 1908 году, где был представлен Его Императорскому Величеству кайзеру Вильгельму II, говорит, что, приветствуя его, кайзер заметил: «Хорошая страна эта Силезия, за нее стоит воевать». Ныне Силезия принадлежит Польше, и ряд названий славных немецких городов, связанных с историей и традициями Германии, – Лёйтен, Лигниц, Кацбах – стерты с карты Европы. Участь Силезии разделила Померания, откуда происходит семья моего отца и где в 1225 году был основан род Меллентинов.
Мой отец, Пауль-Хеннинг фон Меллентин, подполковник артиллерии, был убит на Западном фронте 29 июня 1918 года. Я был третьим сыном. Родители моей матери Орлинды, урожденной фон Вальденбург, происходят из Силезии и Бранденбурга; ее прадед, принц Август Прусский, был племянником Фридриха Великого. Мать была моей путеводной звездой во время мира и войны; после преждевременной смерти отца она вынесла на своих плечах все бремя воспитания своих трех сыновей. Она скончалась в августе 1950 года, за несколько недель до моего отъезда в Южную Африку.
В Бреслау я учился в реальном училище и по окончании его 1 апреля 1924 года поступил на службу в 7-й кавалерийский полк. Этот полк, стоявший в Бреслау, унаследовал традиции знаменитых Белых Кирасиров императорской армии. Всю жизнь я питал страсть к лошадям, так что свою одиннадцатилетнюю службу в кавалерии вспоминаю как счастливейший период моей жизни. Но первые четыре года моей службы в армии протекали в трудных условиях, потому что в то время требовалось несколько лет, чтобы получить офицерский чин. Я был зачислен рядовым и оставался им восемнадцать месяцев, прежде чем был произведен в капралы. В 1926 году я поступил в пехотную школу в Ордруфе, а затем перешел в кавалерийскую школу в Ганновере, где мы получали очень основательную подготовку в тактике и верховой езде.
1 февраля 1928 года я был произведен в лейтенанты – чин, которым я крайне гордился. В дни, когда численность рейхсвера была ограничена 100 тыс. человек, на всю армию было только 4 тыс. офицерских должностей; отбор на эти должности был очень строгим, потому что главнокомандующий генерал фон Сект решил создать corps d'elite – отборный офицерский корпус. До 1935 года я служил строевым офицером в кавалерийском эскадроне, где в полной мере предавался своему любимому удовольствию – скачкам и стипль-чезу.
2 марта 1932 года я женился на Ингеборг, урожденной фон Аулок, дочери майора фон Аулока и Нонны, урожденной Малькомес. Дед моей жены в 1868 году эмигрировал в Южную Африку, где его семья прочно обосновалась в Восточной провинции; один из членов семьи даже был сенатором в парламенте Южно-Африканского Союза. Благодаря наследству, полученному моей женой от деда в конце второй мировой войны, мы получили возможность эмигрировать в Южную Африку, после того как потеряли все свои поместья и имущество в Восточной Германии. У нас два сына и три дочери.
Вначале у меня не было никакого стремления стать штабным офицером, так как я любил полковую жизнь и был вполне счастлив, оставаясь в 7-м кавалерийском полку. К несчастью, мой командир полковник граф С., как и я, питал отвращение к канцелярской работе; поэтому, полагая, что на учениях я обнаружил тактическое чутье, он поручил мне составление всех оперативных документов, которые мы должны были представлять в штаб дивизии. В дивизии мною были довольны, графу тоже нравилась моя работа, и 1 октября 1935 года мне было приказано подать рапорт о приеме в военную академию в Берлине, готовившую офицеров генерального штаба.
Курс обучения в академии продолжался два года. В течение первого года занятия ограничивались масштабом полка; а на втором году нас учили управлять дивизиями и высшими соединениями. Я с грустью вспоминаю академию – это был последний период моей беззаботной офицерской жизни. Лекции читались только по утрам, а после обеда у нас оставалось свободное время для самостоятельных занятий или для более приятного времяпрепровождения. Довоенный Берлин был привлекательнейшим городом, где было все что угодно: театры, спорт, музыка, светская жизнь.
Осенью 1937 года я окончил военную академию и получил назначение в штаб 3-го корпуса в Берлин. Моим командиром был генерал Витцлебен – впоследствии во время Французской кампании он командовал 1-й армией, был произведен в фельдмаршалы и назначен командующим войсками на Западе, но в январе 1942 года вышел в отставку. Витцлебен играл ведущую роль в заговоре 20 июля 1944 года и был повешен гестапо. Мне было очень приятно служить под командой такого выдающегося военного специалиста, который снискал себе уважение и любовь всего штаба.
Должность третьего офицера штаба Берлинского корпуса потребовала от меня большой работы, связанной с торжественными приемами и военными парадами. Я помогал организовывать различные парады для фюрера, а также церемонии в честь Муссолини и югославского принца-регента Павла. Я всегда бывал очень доволен, когда кончались эти большие имперские парады; все штабные офицеры помнят то чувство облегчения, которое они испытывали, когда парад проходил без задоринки.
Более интересной была моя работа, связанная с контрразведкой и с охраной военных заводов в Берлинском военном округе. В свое время в высших сферах произвел сенсацию некто Сосновский, элегантный польский офицер. Он выдал себя за владельца скаковых конюшен, а затем, завязав знакомства с секретаршами из военного министерства, добыл через них ценные секретные сведения. В мои обязанности входило следить за тем, чтобы подобные случаи больше не повторялись.
В тридцатых годах выдвинулся на первый план вопрос о механизации германской армии. Согласно Версальскому договору, Германии было запрещено вооружать армию современной техникой, нам не разрешалось иметь ни одного танка. Я хорошо помню, как мы, молодые солдаты, обучались на деревянных макетах. В 1930 году наши моторизованные войска состояли из нескольких устаревших разведывательных бронемашин и небольшого числа мотоциклетных рот, но в 1932 году в маневрах приняло участие моторизованное подразделение с макетами танков. Эти маневры, вне всякого сомнения, наглядно показали ту роль, которую предстояло сыграть танкам в современной войне.
Душой всех этих преобразований был полковник Гейнц Гудериан, который в течение нескольких лет занимал пост начальника штаба инспекции автомобильных войск. Принято считать, что германская армия позаимствовала доктрину танковой войны у английских военных теоретиков Лиддел Гарта и генерала Фуллера. Я далек от того, чтобы отрицать влияние их работ, но в то же время факт остается фактом: к 1929 году немецкая теория боевого использования танков опередила английскую и, по существу, соответствовала в основном той доктрине, которую мы с таким успехом применяли во второй мировой войне. Показательна следующая выдержка из книги генерала Гудериана «Воспоминания солдата»:
«В 1929 году я пришел к убеждению, что танки, действуя самостоятельно или совместно с пехотой, никогда не сумеют добиться решающей роли (sic!). Изучение военной истории, маневры, проводившиеся в Англии, и наш собственный опыт с макетами укрепили мое мнение в том, что танки только тогда сумеют проявить свою полную мощь, когда другие рода войск, на чью поддержку им неизбежно приходится опираться{3}, будут иметь одинаковую с ними скорость и проходимость. В соединении, состоящем из всех родов войск, танки должны играть главенствующую роль, а остальные рода войск действовать в их интересах. Поэтому необходимо не вводить танки в состав пехотных дивизий, а создавать танковые дивизии, которые включали бы все рода войск, обеспечивающие эффективность действий танков».
Эта теория Гудериана послужила основой для создания немецких танковых армий. Находятся люди, которые глумятся над военной теорией и с презрением отзываются о «кабинетных стратегах», однако история последних двадцати лет показала жизненную необходимость ясного мышления и дальновидного планирования. Само собой разумеется, что теоретик должен быть тесно связан с реальной действительностью (блестящим примером этого является Гудериан), но без предварительной теоретической разработки всякое практическое начинание в конечном счете потерпит неудачу. Английские специалисты, правда, понимали, что танкам предстоит сыграть большую роль в войнах будущего – это предвещали сражения под Камбре и Амьеном{4}, – но они недостаточно подчеркивали необходимость взаимодействия всех родов войск в рамках танковой дивизии.
В результате Англия отстала от Германии в развитии танковой тактики примерно на десять лет. Фельдмаршал лорд Уилсон Ливийский, описывая свою работу по боевой подготовке бронетанковой дивизии в Египте в 1939 – 1940 годах, говорит{5}:
«В ходе боевой подготовки бронетанковой дивизии я неустанно подчеркивал необходимость тесного взаимодействия всех родов войск в бою. Нужно было выступить против пагубной теории, получившей за последнее время широкое хождение и поддерживавшейся некоторыми штатскими авторами, согласно которой танковые части способны добиться победы без помощи других родов войск… Несостоятельность как этого, так и других подобных взглядов наших „ученых мужей“ предвоенного периода прежде всего показали немцы».
Вопреки предупреждениям Лиддел Гарта о необходимости взаимодействия танков и артиллерии английские теории танковой войны тяготели к «чисто танковой» концепции, которая, как указывает фельдмаршал Уилсон, нанесла немалый ущерб английской армии. И только в конце 1942 года англичане начали практиковать в своих бронетанковых дивизиях тесное взаимодействие между танками и артиллерией.
Развитие наших танковых войск, несомненно, многим обязано Адольфу Гитлеру. Предложения Гудериана о механизации армии встретили значительное сопротивление со стороны ряда влиятельных генералов, хотя генерал барон фон Фрич, главнокомандующий сухопутной армией, склонялся в пользу этих предложений. Гитлер глубоко заинтересовался ими; он не только приобрел глубокие знания в технических вопросах, связанных с моторизацией и с танками, но и показал себя приверженцем стратегических и тактических взглядов Гудериана. В июле 1934 года было организовано управление танковых войск, начальником штаба которого был назначен Гудериан, и с этого момента началось их быстрое развитие. Гитлер лично присутствовал на испытаниях новых танков, а его правительство делало все возможное для развития отечественного моторостроения и строительства магистральных дорог. Это было делом большой важности, потому что германскому моторостроению предстояла большая работа, чтобы наверстать упущенное.
В марте 1935 года Германия официально денонсировала военные статьи Версальского договора, и в том же году были сформированы первые три танковые дивизии. Мой кавалерийский полк был среди частей, отобранных для преобразования в танковые части. Как страстным кавалеристам нам всем было больно расставаться с конями, но мы твердо решили сохранить славные традиции Зейдлица и Цитена{6} и перенести их в новые, танковые, войска. Мы гордились тем, что танковые дивизии формировались главным образом из бывших кавалерийских полков.
В 1935 – 1937 годах в германском генеральном штабе шла напряженная борьба по вопросу о роли танковых войск в будущей войне. Генерал Бек, начальник штаба, следуя французской доктрине, ограничивал роль танков непосредственной поддержкой пехоты. Против этой вредной теории, оказавшейся столь роковой для Франции летом 1940 года, боролись Гудериан, Бломберг и Фрич. Их борьба увенчалась успехом, и к 1937 году мы уже приступили. к формированию танковых корпусов, состоящих из танковой и моторизованной дивизий; Гудериан смотрел дальше и предвидел создание танковых армий.
Между тем политическая обстановка становилась все более напряженной. Многое во внутренней политике, проводимой нацистами, не нравилось кадровому офицерству, но генерал фон Сект, создатель рейхсвера, выдвинул принцип невмешательства армии в политические дела, и его точка зрения получила общее признание. Никому из германских офицеров не нравились выходки «коричневых», а их попытки играть в солдаты вызывали смех и презрение. Однако Гитлер не наводнил армию штурмовиками; напротив, он ввел всеобщую воинскую повинность и сосредоточил все управление армией в руках генерального штаба. Кроме того, его огромные успехи в области внешней политики и особенно решение о перевооружении приветствовал весь германский народ. Политика возрождения Германии как великой державы встретила энергичную поддержку со стороны офицерского корпуса.
Это не значит, что мы хотели войны. Генеральный штаб всячески старался сдержать Гитлера, но позиции его значительно ослабли после того, как, вопреки его прямым советам, Гитлер занял Рейнскую область. В 1938 году генеральный штаб решительно выступал против всяких действий по отношению к Чехословакии, полагая, что они могут привести к войне в Европе, но нерешительность Чемберлена и Даладье вдохновила Гитлера на новые авантюры. Я хорошо понимаю, что за границей к германскому генеральному штабу относятся с большим подозрением и что к моим замечаниям о нашем нежелании вести войну отнесутся скептически. Поэтому мне не остается ничего лучшего, как процитировать слова Сирила Фоллса, одного из ведущих английских военных публицистов, который до последнего времени был профессором военной истории в Оксфордском университете. В своем предисловии к английскому изданию книги Вальтера Гёрлица «Германский генеральный штаб» Фоллс пишет:
«Мы, англичане, считаем себя до известной степени вправе упрекать германский генеральный штаб за то, что он начал войну в 1914 году. Иногда это же говорят и по отношению к 1939 году, но я согласен с господином Гёрлицем, что в этом случае обвинение неоправдано. Можно обвинять Гитлера, нацистское государство и партию, даже германский народ, но генеральный штаб не хотел войны с Францией и Англией, а после того как он был втянут в войну с ними, он не хотел войны с Россией»{7}.
Мирное разрешение судетского кризиса в октябре 1938 года являлось большим облегчением для армии. Я был в то время третьим офицером штаба 3-го корпуса; наш штаб располагался около Хиршберга в Силезии. В результате Мюнхенского соглашения мы получили возможность мирно вступить в Су-детскую область, и, проходя мимо мощных чешских оборонительных сооружений, каждый из нас испытывал чувство облегчения оттого, что удалось избежать кровопролитной борьбы, в которой наиболее тяжкие испытания выпали бы на долю судетских немцев. Наших солдат тепло встречали в каждой деревне, их приветствовали флагами и цветами. В течение нескольких недель я был офицером связи при Конраде Генлейне, вожде судетских немцев. Тогда я много узнал о тяжелом положении этих немцев, угнетавшихся в культурном и экономическом отношении{8}.
Вера в руководство Гитлера беспредельно возросла, но после аннексии Богемии в марте 1939 года в международной обстановке стал нарастать кризис. К этому времени я уже вернулся в Берлин и был по горло занят подготовкой к гигантскому военному параду в честь пятидесятилетия Гитлера. Этот парад должен был явиться демонстрацией нашей военной мощи; во главе проходящих колонн шли знаменосцы, которые несли все боевые знамена вермахта.
Я старался во что бы то ни стало избавиться от такого образа жизни – мне надоел военный цирк, и я хотел вернуться в войска. Удалось устроить, чтобы меня прикомандировали на год к 5-му танковому полку{9}, куда мне было приказано явиться 1 октября 1939 года. Однако вскоре начался польский кризис, все остальное отступило на второй план, и я с головой ушел в оперативную штабную работу.
Несмотря на военные приготовления на восточной границе и нараставшую напряженность в отношениях Германии с Англией и Францией, мы все еще надеялись, что наши претензии на Данциг – истинно немецкий город – не приведут к мировому конфликту. Эти претензии, предъявленные в другое время и в ином тоне, были бы вполне уместными. Но, будучи выдвинуто немедленно вслед за аннексией Чехословакии, требование о передаче Данцига должно было вызвать самое серьезное беспокойство в Лондоне и Париже. В 1945 году, когда я был в плену, генерал Гейр фон Швеппенбург, бывший военный атташе в Лондоне, говорил мне, что Гитлер был убежден, что вторжение в Польшу не приведет к войне с западными державами. Он игнорировал предостережение своего военного атташе о том, что Великобритания объявит войну, и думал, что пакт о ненападении, заключенный с Россией, решает дело.
В последние дни августа 1939 года длинные колонны 3-го корпуса с грохотом шли по улицам Берлина, направляясь к польской границе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50