И позовите из его дома людей, а то вон весь клир со страху разбежался.
Бродяжка прикладывала к ране снег, обтирала кровь, не стесняясь, как другие, застывшего белого лица и разметавшихся рук, должно быть в святой воде мытых.
Он открыл мутные глаза и попытался приподняться на локте. Люди затаили дыхание…
– Вы тихонько, тихонько, священнейший примас. Вот сюда прислонитесь. – Бродяжка и вызвавшийся ей пособить худосочный паренек усадили Эйнвара на ступенях возле кафедры. Он озирался – лица двоились, мутило и одновременно страшно хотелось пить.
– Дайте воды…
Испуганная толстая женщина в собачьей накидке суетливо подала плоский горшочек. Вода оказалась холодная и безвкусная. Сам он удержать посудину не мог, руки тряслись, пришлось сделать два глотка из рук бродяжки.
– Спасибо, добрая женщина… – поблагодарил он то ли бродяжку, то ли толстуху. Вокруг зашумели. Прибежавшие служки жалобными голосами просили посторониться и все никак не могли пробиться к нему. «Что я такое говорил? Что я сделал?» – Дурнота вдруг отступила. Он вспомнил. И почему-то сделалось столь неизъяснимо хорошо на душе, что он невольно заулыбался, закрывая глаза.
Глава четырнадцатая
ОТЧАЯНИЕ
Поднялся ветер, понесло поземку. На холмы ложилась синяя мгла. С востока заволакивала небо рваная, снежная туча. Невдалеке виднелась деревня, в окнах домов мерцал свет. Левее был хутор, заснеженный и темный. Ялок, старшой конного отряда, заворочался в снегу. Поверх доспехов на нем был белый суконный балахон. Эту одежду придумал Ниссагль, чтобы можно было затаиваться. И впрямь человека в ней разглядеть было трудно, особенно под поземкой. Для лазутчика самое милое дело. Только в снегу холодно.
В деревне стояли наемники. Командовал ими Этарет, и его нужно было непременно поймать, чтобы вызнать хаарские новости, донесения лазутчиков были скудны и неточны. Про Беатрикс вообще никто ничего не знал толком.
Жители этой деревни донесли, что отряд собирается двинуться в ночь. Его Ялок и поджидал, велев своим людям залечь в снег вдоль дороги.
Становилось все темней. Мгла застлала полнеба. На окраине деревни зашевелились какие-то тени.
Наемников было не больше тридцати человек. Ехали они рысью, по двое-трое в ряд, без огня. Побрякивали удила. Ялок усмехнулся – у него было полсотни человек с палицами и крючьями, чтобы снимать всадников.
Когда отряд оказался как раз напротив засады, ухнула сова, и на дорогу белесыми клубками повыкатились воины Ялока.
Ялок сцепился с Этарет в посеребренном шлеме – тот успел выхватить меч и не подпускал к себе. Ялок изловчился и крючком, которым стаскивают всадников с лошади, Вырвал у него меч, сбоку подскочил Клау, самый ловкий крючник, и, взмахнув руками, Этарет свалился на дорогу. Шла яростная схватка – рингенцев выкашивали под корень… Ялок нащупал на поясе под балахоном мерзлую веревку – вязать пленного.
– Помогите… – послышался слабый крик за спиной – кто-то в свалившемся на глаза капюшоне полз на карачках из гущи сражающихся. Над ним уже занесли меч для удара.
– Сюда давай! – Ялок оттащил его на несколько шагов в сторону. – Ты кто? – Тот, весь дрожа, снял капюшон. Было уже совсем темно, Ялок тщетно пытался узнать смутно белеющее лицо…
– Я Эйнвар, Эйнвар – примас Эманда, – выдохнул тот.
***
Ниссагль спал, зарывшись кудлатой головой в сбитые нечистые подушки, неловко свернувшись под тяжелой медвежьей шкурой. В покое было жарко, камин горел день и ночь. В соседней маленькой горнице, провонявшей человеческим потом и мокрой сыромятной кожей, клевал носом над донесениями лазутчиков Язош, возведенный в секретари из-за недостатка в грамотных людях. Ему повезло – он удрал из Хаара за день или за два до мятежа и теперь нарадоваться не мог на свою предусмотрительность. Впрочем, сейчас он так хотел спать, что даже эта радость притупилась.
Снизу по лестничке затопотали, и в горницу, крутя головой, ввалился заснеженный озябший Ялок.
– Тс. Спит. – Язош опасливо скосил глаза на дверь, ведущую в покой Ниссагля. Разбуженный Ниссагль вполне мог медовым голосом подозвать к постели, прося что-нибудь подать, а потом здоровой рукой дать такую затрещину, что сутки в ушах звенеть будет.
– Там сейчас ночь или что? Я запутался совсем… – спросил секретарь шепеляво.
– Утро ранехонькое. Не рассвело еще. И метель. Ты вот что – разбуди хозяина. Дела скверные и немешкотные. Я хаарского гостя привез.
– Пленного?
– И пленного тоже, да он не понадобится. Дело чище. Со мной сам примас Эйнвар…
– Кто?
– Эйнвар, говорю. Он там внизу… Наверх его не хватило подняться. Измерз весь…
– Ой-ой… Да откуда он взялся-то?
– Ехал с отрядом рингенским. Верней, везли его. Ты давай буди хозяина.
– А может, господин Ялок сам его разбудит? Он, случается, лупит по мне спросонья.
– Вот аспид!
– Да он не со зла. Он всегда был добр ко мне. Просто, вы понимаете, господин Ялок, сейчас все так скверно… А что он во сне говорит, вы бы послушали, – то спасает королеву, то, прости Господи, пытает ее – волосы дыбом встают. С таких снов и ножом пырнуть недолго. А у него еще кинжал под периной.
– Ладно. Я в кольчуге. Но если он меня ударит, то с тебя причитается.
Ялок бочком подкрался к кровати, помедлил, не решаясь трогать Ниссагля за больное плечо, и, наконец, сильно похлопал его по руке чуть ниже локтя.
– Господин Гирш, проснитесь.
Ниссагль сел на постели, поправляя расстегнутое шелковое полукафтанье. Глаза его были мрачны, лицо осунулось, губы потрескались.
– Ялок? – спросил он сиплым голосом. – Из разведки вернулся? Что скажешь? Ты, Язош, поспи иди, поспи, – махнул секретарю.
– Да ничего хорошего не скажу. В кольцо нас берут, вот что. Дворянишки местные духом воспряли, чуть со стен не плюются, встанешь ночевать в замок, выехать не чаешь. Корму лошадям не дают. Деревни все обобраны. Дороги перекрывают. Скоро нам тут и есть нечего будет.
Да не это главное. Я бы вас будить из-за этого не стал. Я гостя привез. Священнейшего примаса Эйнвара. Он там внизу греется – почитай, трое суток в седле болтался и одет кое-как по морозу.
– Как он вырвался из Хаара?
– В этом и штука. Его насильно везли в отряде одном. Мы на них напали, «языка» захватить, ну и примаса спасли. А везли его, чтобы он нас пугал. Он мне уже рассказал, сколько войск в Хааре стоит. И главное – он королеву видел…
– Как?
– Его заставили с ней говорить, просить о чем-то. А дальше-то он мне особо не рассказывал. Замерзший сильно был. И пуганый.
– Веди его сюда.
– Да он, господин Гирш с мороза ничего не соображает.
– Не твоя забота. Сюда его. Здесь и отогреется, и разговорится.
– Слушаюсь.
– Стой. Захвати снизу жратву и выпивку, что осталось. – Ниссагль напрягся, ноздри и губы у него затрепетали.
На поставленную перед ним еду Эйнвар накинулся, не заставляя себя упрашивать, хотя и еды-то было черствый хлеб с отрезанной коркой – заплесневела – да скатанный из жира и обрезков жил зельц, противно растекавшийся во рту. Только мутного солдатского «Омута» принесли целый кувшин – этого добра, точно в насмешку, хватало. У Ниссагля из-за болезненной раны, лихорадки и волнения аппетита не было. Он только питья похлебал, давясь горечью. Эйнвар насытился и взглянул исподлобья, ожидая вопросов. Взгляд у него был злой и беспомощный. Под глазами от мороза и бессонницы – черные круги.
– Ты видел королеву, Эйнвар? – спросил Ниссагль хрипло, у него вдруг пересохло в горле. Примас кивнул. – Расскажи.
Эйнвар потер непослушными пальцами переносицу.
– Как она, Эйнвар?
– Плохо, Гирш.
– Говори как есть.
… Он ступил в сырое, холодное узилище. Низкий потолок оброс грязью. Окна не было – так, дырка в стене какая-то, и в ней тусклая белизна. Стучало в висках, болела плохо затянувшаяся рана. Свечка дрожала в вытянутой руке Эйнвара. В коридоре остались подслушивать Аргаред и с ним еще двое магнатов.
Беатрикс лежала на боку, завернувшись в какие-то лохмотья из бурой холстины. На звук шагов она медленно приподняла голову.
Он замер, словно все еще не веря, что она – это она.
– Беатрикс? Она молчала.
– Беатрикс, это Эйнвар, примас, – поспешил он нарушить молчание и подошел, борясь со страхом.
Она смотрела на него скорбно. Распухшие губы были покрыты коркой.
– А… тебя тоже? – слабо прошептал в мутной желтоватой полумгле ее голос.
– Нет, Беатрикс. Мне велели с тобой поговорить. Мне велели…
Узница понимающе прикрыла глаза:
– Скажи мне то, что они велели. А потом просто поговорим, если только позволят.
Она прилегла, подтянув и прижав левой рукой к подбородку заскорузлое рубище. Правая, с неестественно заломленной кистью, была перевязана и отброшена на край каменной скамьи, служившей Беатрикс ложем. Повязка была бурая от запекшейся крови.
Между лопаток у Эйнвара побежали мурашки.
– Что это? – коротко кивнул он на руку.
– Дыба… Они встряхнули слишком сильно… Кожу до кости рассекли, порвали сухожилия. Даже сами испугались. Мастера… Ты говори, говори…
– Послушай. Дела очень плохи. Боюсь, тебе нет смысла надеяться на спасение оттуда. Лучше скажи им, – если признанием ты не купишь жизнь, то тебя хотя бы оставят в покое до… Прости… Ты понимаешь меня? Тебе уже нечего терять. Скажи им, где дети. Они действительно хотят их короновать.
– Я не уверена, Эйнвар… – Он понял, что, несмотря на слабый голос и покалеченную руку, она куда сильнее, чем кажется. – Я ни в чем не могу быть уверена. И ни в ком. Но дело даже не в этом. Дело в том, что я не могу. Не знаю почему. Да, мне остался только эшафот, да, меня все покинули, но я не скажу им ни слова. Я так хочу. Я так решила.
Она протяжно, и прерывисто вздохнула. Потом спросила про Навригр.
– Люди простые говорят, что их там окружили и не выпускают. Наверное, они боятся выступать, опасаясь за твою жизнь. Точно ничего не известно, – рассказал Эйнвар, что знал сам от своих служек.
– Нет, – здоровой рукой она взяла его за край одежды, зачем-то помяла ткань, – нет, все совсем не так. Там ждут моей смерти, Эйнвар. Это все Ниссагль. Мне давно про него шептали, но я не верила. Сейчас он может распускать слухи, что опасается за мою жизнь, как будто я заложница. Но я не заложница. Заложницам не рвут руки до кости. Особенно королевам. Он ждет, когда я умру. Тогда он встанет, развернет знамена и с кличем:
«Отомстим за Беатрикс!» – пойдет воевать. Он знает, где мои дети. И станет при них регентом. А потом королем. Да, он устроит по мне такую тризну, что содрогнутся все Святые земли, – на улицах в озерах крови будут плавать мертвые головы. Но сначала он дождется моей смерти. Он очень умен. И очень терпелив.
– Твоими устами говорит отчаяние… Но… если всё так, как ты говоришь… насчет Гирша… тогда какой смысл тебе запираться? Какая разница, кому достанутся твои дети, Ниссаглю или Аргареду? Чего ты пытаешься добиться своим молчанием?
– Я не знаю, почему я молчу. Во мне что-то изменилось. Я не узнаю себя. Как будто я не Беатрикс, а какая-то… другая женщина.
Он закивал, смутно понимая, что она имеет в виду.
– … Вот что, Эйнвар. Если когда-нибудь тебе приведется увидеть Гирша, скажи ему вот что… Если бы он спас меня… я бы стала ему женой. Ты понимаешь, что это значит? Он тоже поймет. И я бы любила его. Вот это ты ему скажи. Обязательно. С глазу на глаз. Непременно с глазу на глаз. И еще скажи, что я не в силах держать на него зла. – Ее лицо на миг изуродовала судорога, она стиснула зубы, сдерживая рыдание.
За дверями узилища не слышалось ни звука. Они долго молчали. Эйнвар вдруг заметил, что глаза ее наполнились сиянием.
– Ты святая… – прошептал он. – Мой Бог, да ты же святая…
– Я? – Узница ответила тихим смехом. – О Боже!
– Я только теперь понял, какие они бывают по-настоящему… Ты святая!
– Эйнвар! – Она смеялась, опустив ресницы, и мерцающие слезы катились по ее серым щекам. – Эйнвар, еще никто и никогда не говорил мне таких… таких любезностей!..
***
– Но я не могу идти в Хаар! – Ниссагля трясло. – Разве они не убьют ее как только я подступлю к стенам?.. Я не могу, я же правда не могу! Эйнвар, черт бы тебя побрал, черт бы вас всех побрал, черт бы побрал это окаянное королевство! Почему, почему все так получается? Как я могу осаждать Хаар, если они тут же ее убьют!! – Он закачался, прижав к лицу ладони, бормоча что-то гневное и жалобное. – Эйнвар, я всегда был ей верен! Боги, Боги мои, я всегда любил ее больше всех! Я не имел даже мысли об эмандском троне! За что же вы делаете меня предателем, за что, за что?! Я не хочу быть предателем, я не хочу, что же мне делать, что мне делать, ради Бога, ради Бога, Эйнвар! Что мне делать, ведь я же люблю ее!
***
Аддрик Железный ожидал в низкой ротонде, синие оштукатуренные своды которой были густо усеяны пухлыми позолоченными звездами. На короле была широкая голубая с белой оторочкой одежда. Он сдержанно улыбнулся вошедшему Эринто и, не дав ему подойти, легко шагнул навстречу.
– Можете не склонять колен, любезный Эринто. Если вы меня почитаете, то это проявится отнюдь не в соблюдении правил этикета, если же, к несчастью вашему, нет – то этикет вас не спасет. Я позволил себе вас пригласить, потому что хотел бы просить вас исполнить одно важнейшее и благороднейшее дело. Я надеюсь, вы осведомлены о том, что сейчас творится в Эманде?
Эринто потупился, от неожиданности не зная, что сказать. Его уязвили в самое больное место.
– Итак, вы осведомлены. Прекрасно. Мое поручение будет вот какое. Вы отправитесь в Эманд с большим посольством и отрядом и потребуете освободить Беатрикс с условием, что в противном случае, а именно в случае причинения ей вреда или ее умерщвления, я посылаю в Эманд свое войско. Тем более что об этом меня настоятельно просит канцлер Эманда Комес. Вы понимаете меня?
Эринто положил руку к сердцу. Глаза его потемнели.
– Ваше величество, я прошу вашего высочайшего дозволения выразить свое суждение относительно того, что случилось в Эманде.
Король хищно усмехнулся:
– Я весь внимание, Эринто.
– Ваше величество, я понимаю, что вы исполняете ваш долг по отношению к королеве Эманда как к сестре во помазании. Однако я считаю несправедливым, что злая и дурная правительница, казнившая столько невинных и приведшая в упадок благородное эмандское рыцарство, избегнет справедливого наказания. – Голос Эринто дрогнул, лицо вспыхнуло. – Ведь ее деяния наносят вред не только Эманду, но и множеству других государств, смущая и растлевая умы, сподвигая достойных людей на недостойные поступки.
– Я вас понял, любезный Эринто, – тихо перебил его Аддрик, подступая еще на полшага ближе, серые его глаза зло блеснули. – Хочу немножко с вами пооткровенничать по части секретов власти. – Рука Аддрика легла на плечо Эринто. – Мне ни к чему прецедент, мой благородный рыцарь… Или вы так и не удосужились принести мне присягу? Ну ладно, будем считать, что вы мой рыцарь в душе. Так вот, мне ни к чему прецедент, потому что, если так пойдет дальше, благородное дворянство повсюду перевешает помазанников Божьих и станет править самовластно. А может, вы этого и хотите, мой милый? – Эринто замер, чувствуя, как сжимаются на его плече пальцы короля, словно железные челюсти машины для пыток.
– Вы не так меня поняли, ваше величество, – сказал он как можно более кротко.
– О, где же мне, узурпатору? – улыбнулся одним уголком губ король. Бледный Эринто едва сдержал гримасу боли и страха. – Впрочем, определенная свобода слова помогает выявить тайных врагов…
– Ваше величество… – это был уже шепот.
– … Не бойтесь, я говорю не про вас. – Король сделал паузу. – Я прекрасно знаю, мой драгоценный, что на самом деле означают ваши слова. Вы имели глупость влюбиться в Беатрикс, и вместо того, чтобы… ну, скажем, привести дело к счастливому завершению, разыграли бездарное моралитэ и наговорили ей такого, чего не простила бы и базарная девка. Так было дело, я верно осведомлен?
Эринто молчал,
– Так вот, милый вы мой, этим своим в высшей степени непочтительным поступком вы разозлили ее окончательно, так что она обиделась разом на все благородное рыцарство и, вернувшись домой, отыгралась на своих собственных подданных. Так что вы, дружок, ничуть не меньше ее виноваты, если уж признавать ее виновной в чем-либо. Но я считаю, что королева имеет право на все и никто не смеет спрашивать с нее ответа. Поэтому имейте в виду, что если вы и впредь будете столь неосторожны в словах, я прикажу без суда при всем честном народе переломать вам кости на колесе, а если вы останетесь живы, что случается, то очнетесь в самой страшной темнице Лоа, где даже крысы не появляются. Я посмотрю, что там станет с вашим ангельским голоском, от которого падают в обморок дурехи по всем Святым землям. Я сожалею, что моя сестра во помазании избрала себе такого возлюбленного. Пожалуй, в этом и заключается ее вина… – Тут король с улыбкой ослабил хватку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Бродяжка прикладывала к ране снег, обтирала кровь, не стесняясь, как другие, застывшего белого лица и разметавшихся рук, должно быть в святой воде мытых.
Он открыл мутные глаза и попытался приподняться на локте. Люди затаили дыхание…
– Вы тихонько, тихонько, священнейший примас. Вот сюда прислонитесь. – Бродяжка и вызвавшийся ей пособить худосочный паренек усадили Эйнвара на ступенях возле кафедры. Он озирался – лица двоились, мутило и одновременно страшно хотелось пить.
– Дайте воды…
Испуганная толстая женщина в собачьей накидке суетливо подала плоский горшочек. Вода оказалась холодная и безвкусная. Сам он удержать посудину не мог, руки тряслись, пришлось сделать два глотка из рук бродяжки.
– Спасибо, добрая женщина… – поблагодарил он то ли бродяжку, то ли толстуху. Вокруг зашумели. Прибежавшие служки жалобными голосами просили посторониться и все никак не могли пробиться к нему. «Что я такое говорил? Что я сделал?» – Дурнота вдруг отступила. Он вспомнил. И почему-то сделалось столь неизъяснимо хорошо на душе, что он невольно заулыбался, закрывая глаза.
Глава четырнадцатая
ОТЧАЯНИЕ
Поднялся ветер, понесло поземку. На холмы ложилась синяя мгла. С востока заволакивала небо рваная, снежная туча. Невдалеке виднелась деревня, в окнах домов мерцал свет. Левее был хутор, заснеженный и темный. Ялок, старшой конного отряда, заворочался в снегу. Поверх доспехов на нем был белый суконный балахон. Эту одежду придумал Ниссагль, чтобы можно было затаиваться. И впрямь человека в ней разглядеть было трудно, особенно под поземкой. Для лазутчика самое милое дело. Только в снегу холодно.
В деревне стояли наемники. Командовал ими Этарет, и его нужно было непременно поймать, чтобы вызнать хаарские новости, донесения лазутчиков были скудны и неточны. Про Беатрикс вообще никто ничего не знал толком.
Жители этой деревни донесли, что отряд собирается двинуться в ночь. Его Ялок и поджидал, велев своим людям залечь в снег вдоль дороги.
Становилось все темней. Мгла застлала полнеба. На окраине деревни зашевелились какие-то тени.
Наемников было не больше тридцати человек. Ехали они рысью, по двое-трое в ряд, без огня. Побрякивали удила. Ялок усмехнулся – у него было полсотни человек с палицами и крючьями, чтобы снимать всадников.
Когда отряд оказался как раз напротив засады, ухнула сова, и на дорогу белесыми клубками повыкатились воины Ялока.
Ялок сцепился с Этарет в посеребренном шлеме – тот успел выхватить меч и не подпускал к себе. Ялок изловчился и крючком, которым стаскивают всадников с лошади, Вырвал у него меч, сбоку подскочил Клау, самый ловкий крючник, и, взмахнув руками, Этарет свалился на дорогу. Шла яростная схватка – рингенцев выкашивали под корень… Ялок нащупал на поясе под балахоном мерзлую веревку – вязать пленного.
– Помогите… – послышался слабый крик за спиной – кто-то в свалившемся на глаза капюшоне полз на карачках из гущи сражающихся. Над ним уже занесли меч для удара.
– Сюда давай! – Ялок оттащил его на несколько шагов в сторону. – Ты кто? – Тот, весь дрожа, снял капюшон. Было уже совсем темно, Ялок тщетно пытался узнать смутно белеющее лицо…
– Я Эйнвар, Эйнвар – примас Эманда, – выдохнул тот.
***
Ниссагль спал, зарывшись кудлатой головой в сбитые нечистые подушки, неловко свернувшись под тяжелой медвежьей шкурой. В покое было жарко, камин горел день и ночь. В соседней маленькой горнице, провонявшей человеческим потом и мокрой сыромятной кожей, клевал носом над донесениями лазутчиков Язош, возведенный в секретари из-за недостатка в грамотных людях. Ему повезло – он удрал из Хаара за день или за два до мятежа и теперь нарадоваться не мог на свою предусмотрительность. Впрочем, сейчас он так хотел спать, что даже эта радость притупилась.
Снизу по лестничке затопотали, и в горницу, крутя головой, ввалился заснеженный озябший Ялок.
– Тс. Спит. – Язош опасливо скосил глаза на дверь, ведущую в покой Ниссагля. Разбуженный Ниссагль вполне мог медовым голосом подозвать к постели, прося что-нибудь подать, а потом здоровой рукой дать такую затрещину, что сутки в ушах звенеть будет.
– Там сейчас ночь или что? Я запутался совсем… – спросил секретарь шепеляво.
– Утро ранехонькое. Не рассвело еще. И метель. Ты вот что – разбуди хозяина. Дела скверные и немешкотные. Я хаарского гостя привез.
– Пленного?
– И пленного тоже, да он не понадобится. Дело чище. Со мной сам примас Эйнвар…
– Кто?
– Эйнвар, говорю. Он там внизу… Наверх его не хватило подняться. Измерз весь…
– Ой-ой… Да откуда он взялся-то?
– Ехал с отрядом рингенским. Верней, везли его. Ты давай буди хозяина.
– А может, господин Ялок сам его разбудит? Он, случается, лупит по мне спросонья.
– Вот аспид!
– Да он не со зла. Он всегда был добр ко мне. Просто, вы понимаете, господин Ялок, сейчас все так скверно… А что он во сне говорит, вы бы послушали, – то спасает королеву, то, прости Господи, пытает ее – волосы дыбом встают. С таких снов и ножом пырнуть недолго. А у него еще кинжал под периной.
– Ладно. Я в кольчуге. Но если он меня ударит, то с тебя причитается.
Ялок бочком подкрался к кровати, помедлил, не решаясь трогать Ниссагля за больное плечо, и, наконец, сильно похлопал его по руке чуть ниже локтя.
– Господин Гирш, проснитесь.
Ниссагль сел на постели, поправляя расстегнутое шелковое полукафтанье. Глаза его были мрачны, лицо осунулось, губы потрескались.
– Ялок? – спросил он сиплым голосом. – Из разведки вернулся? Что скажешь? Ты, Язош, поспи иди, поспи, – махнул секретарю.
– Да ничего хорошего не скажу. В кольцо нас берут, вот что. Дворянишки местные духом воспряли, чуть со стен не плюются, встанешь ночевать в замок, выехать не чаешь. Корму лошадям не дают. Деревни все обобраны. Дороги перекрывают. Скоро нам тут и есть нечего будет.
Да не это главное. Я бы вас будить из-за этого не стал. Я гостя привез. Священнейшего примаса Эйнвара. Он там внизу греется – почитай, трое суток в седле болтался и одет кое-как по морозу.
– Как он вырвался из Хаара?
– В этом и штука. Его насильно везли в отряде одном. Мы на них напали, «языка» захватить, ну и примаса спасли. А везли его, чтобы он нас пугал. Он мне уже рассказал, сколько войск в Хааре стоит. И главное – он королеву видел…
– Как?
– Его заставили с ней говорить, просить о чем-то. А дальше-то он мне особо не рассказывал. Замерзший сильно был. И пуганый.
– Веди его сюда.
– Да он, господин Гирш с мороза ничего не соображает.
– Не твоя забота. Сюда его. Здесь и отогреется, и разговорится.
– Слушаюсь.
– Стой. Захвати снизу жратву и выпивку, что осталось. – Ниссагль напрягся, ноздри и губы у него затрепетали.
На поставленную перед ним еду Эйнвар накинулся, не заставляя себя упрашивать, хотя и еды-то было черствый хлеб с отрезанной коркой – заплесневела – да скатанный из жира и обрезков жил зельц, противно растекавшийся во рту. Только мутного солдатского «Омута» принесли целый кувшин – этого добра, точно в насмешку, хватало. У Ниссагля из-за болезненной раны, лихорадки и волнения аппетита не было. Он только питья похлебал, давясь горечью. Эйнвар насытился и взглянул исподлобья, ожидая вопросов. Взгляд у него был злой и беспомощный. Под глазами от мороза и бессонницы – черные круги.
– Ты видел королеву, Эйнвар? – спросил Ниссагль хрипло, у него вдруг пересохло в горле. Примас кивнул. – Расскажи.
Эйнвар потер непослушными пальцами переносицу.
– Как она, Эйнвар?
– Плохо, Гирш.
– Говори как есть.
… Он ступил в сырое, холодное узилище. Низкий потолок оброс грязью. Окна не было – так, дырка в стене какая-то, и в ней тусклая белизна. Стучало в висках, болела плохо затянувшаяся рана. Свечка дрожала в вытянутой руке Эйнвара. В коридоре остались подслушивать Аргаред и с ним еще двое магнатов.
Беатрикс лежала на боку, завернувшись в какие-то лохмотья из бурой холстины. На звук шагов она медленно приподняла голову.
Он замер, словно все еще не веря, что она – это она.
– Беатрикс? Она молчала.
– Беатрикс, это Эйнвар, примас, – поспешил он нарушить молчание и подошел, борясь со страхом.
Она смотрела на него скорбно. Распухшие губы были покрыты коркой.
– А… тебя тоже? – слабо прошептал в мутной желтоватой полумгле ее голос.
– Нет, Беатрикс. Мне велели с тобой поговорить. Мне велели…
Узница понимающе прикрыла глаза:
– Скажи мне то, что они велели. А потом просто поговорим, если только позволят.
Она прилегла, подтянув и прижав левой рукой к подбородку заскорузлое рубище. Правая, с неестественно заломленной кистью, была перевязана и отброшена на край каменной скамьи, служившей Беатрикс ложем. Повязка была бурая от запекшейся крови.
Между лопаток у Эйнвара побежали мурашки.
– Что это? – коротко кивнул он на руку.
– Дыба… Они встряхнули слишком сильно… Кожу до кости рассекли, порвали сухожилия. Даже сами испугались. Мастера… Ты говори, говори…
– Послушай. Дела очень плохи. Боюсь, тебе нет смысла надеяться на спасение оттуда. Лучше скажи им, – если признанием ты не купишь жизнь, то тебя хотя бы оставят в покое до… Прости… Ты понимаешь меня? Тебе уже нечего терять. Скажи им, где дети. Они действительно хотят их короновать.
– Я не уверена, Эйнвар… – Он понял, что, несмотря на слабый голос и покалеченную руку, она куда сильнее, чем кажется. – Я ни в чем не могу быть уверена. И ни в ком. Но дело даже не в этом. Дело в том, что я не могу. Не знаю почему. Да, мне остался только эшафот, да, меня все покинули, но я не скажу им ни слова. Я так хочу. Я так решила.
Она протяжно, и прерывисто вздохнула. Потом спросила про Навригр.
– Люди простые говорят, что их там окружили и не выпускают. Наверное, они боятся выступать, опасаясь за твою жизнь. Точно ничего не известно, – рассказал Эйнвар, что знал сам от своих служек.
– Нет, – здоровой рукой она взяла его за край одежды, зачем-то помяла ткань, – нет, все совсем не так. Там ждут моей смерти, Эйнвар. Это все Ниссагль. Мне давно про него шептали, но я не верила. Сейчас он может распускать слухи, что опасается за мою жизнь, как будто я заложница. Но я не заложница. Заложницам не рвут руки до кости. Особенно королевам. Он ждет, когда я умру. Тогда он встанет, развернет знамена и с кличем:
«Отомстим за Беатрикс!» – пойдет воевать. Он знает, где мои дети. И станет при них регентом. А потом королем. Да, он устроит по мне такую тризну, что содрогнутся все Святые земли, – на улицах в озерах крови будут плавать мертвые головы. Но сначала он дождется моей смерти. Он очень умен. И очень терпелив.
– Твоими устами говорит отчаяние… Но… если всё так, как ты говоришь… насчет Гирша… тогда какой смысл тебе запираться? Какая разница, кому достанутся твои дети, Ниссаглю или Аргареду? Чего ты пытаешься добиться своим молчанием?
– Я не знаю, почему я молчу. Во мне что-то изменилось. Я не узнаю себя. Как будто я не Беатрикс, а какая-то… другая женщина.
Он закивал, смутно понимая, что она имеет в виду.
– … Вот что, Эйнвар. Если когда-нибудь тебе приведется увидеть Гирша, скажи ему вот что… Если бы он спас меня… я бы стала ему женой. Ты понимаешь, что это значит? Он тоже поймет. И я бы любила его. Вот это ты ему скажи. Обязательно. С глазу на глаз. Непременно с глазу на глаз. И еще скажи, что я не в силах держать на него зла. – Ее лицо на миг изуродовала судорога, она стиснула зубы, сдерживая рыдание.
За дверями узилища не слышалось ни звука. Они долго молчали. Эйнвар вдруг заметил, что глаза ее наполнились сиянием.
– Ты святая… – прошептал он. – Мой Бог, да ты же святая…
– Я? – Узница ответила тихим смехом. – О Боже!
– Я только теперь понял, какие они бывают по-настоящему… Ты святая!
– Эйнвар! – Она смеялась, опустив ресницы, и мерцающие слезы катились по ее серым щекам. – Эйнвар, еще никто и никогда не говорил мне таких… таких любезностей!..
***
– Но я не могу идти в Хаар! – Ниссагля трясло. – Разве они не убьют ее как только я подступлю к стенам?.. Я не могу, я же правда не могу! Эйнвар, черт бы тебя побрал, черт бы вас всех побрал, черт бы побрал это окаянное королевство! Почему, почему все так получается? Как я могу осаждать Хаар, если они тут же ее убьют!! – Он закачался, прижав к лицу ладони, бормоча что-то гневное и жалобное. – Эйнвар, я всегда был ей верен! Боги, Боги мои, я всегда любил ее больше всех! Я не имел даже мысли об эмандском троне! За что же вы делаете меня предателем, за что, за что?! Я не хочу быть предателем, я не хочу, что же мне делать, что мне делать, ради Бога, ради Бога, Эйнвар! Что мне делать, ведь я же люблю ее!
***
Аддрик Железный ожидал в низкой ротонде, синие оштукатуренные своды которой были густо усеяны пухлыми позолоченными звездами. На короле была широкая голубая с белой оторочкой одежда. Он сдержанно улыбнулся вошедшему Эринто и, не дав ему подойти, легко шагнул навстречу.
– Можете не склонять колен, любезный Эринто. Если вы меня почитаете, то это проявится отнюдь не в соблюдении правил этикета, если же, к несчастью вашему, нет – то этикет вас не спасет. Я позволил себе вас пригласить, потому что хотел бы просить вас исполнить одно важнейшее и благороднейшее дело. Я надеюсь, вы осведомлены о том, что сейчас творится в Эманде?
Эринто потупился, от неожиданности не зная, что сказать. Его уязвили в самое больное место.
– Итак, вы осведомлены. Прекрасно. Мое поручение будет вот какое. Вы отправитесь в Эманд с большим посольством и отрядом и потребуете освободить Беатрикс с условием, что в противном случае, а именно в случае причинения ей вреда или ее умерщвления, я посылаю в Эманд свое войско. Тем более что об этом меня настоятельно просит канцлер Эманда Комес. Вы понимаете меня?
Эринто положил руку к сердцу. Глаза его потемнели.
– Ваше величество, я прошу вашего высочайшего дозволения выразить свое суждение относительно того, что случилось в Эманде.
Король хищно усмехнулся:
– Я весь внимание, Эринто.
– Ваше величество, я понимаю, что вы исполняете ваш долг по отношению к королеве Эманда как к сестре во помазании. Однако я считаю несправедливым, что злая и дурная правительница, казнившая столько невинных и приведшая в упадок благородное эмандское рыцарство, избегнет справедливого наказания. – Голос Эринто дрогнул, лицо вспыхнуло. – Ведь ее деяния наносят вред не только Эманду, но и множеству других государств, смущая и растлевая умы, сподвигая достойных людей на недостойные поступки.
– Я вас понял, любезный Эринто, – тихо перебил его Аддрик, подступая еще на полшага ближе, серые его глаза зло блеснули. – Хочу немножко с вами пооткровенничать по части секретов власти. – Рука Аддрика легла на плечо Эринто. – Мне ни к чему прецедент, мой благородный рыцарь… Или вы так и не удосужились принести мне присягу? Ну ладно, будем считать, что вы мой рыцарь в душе. Так вот, мне ни к чему прецедент, потому что, если так пойдет дальше, благородное дворянство повсюду перевешает помазанников Божьих и станет править самовластно. А может, вы этого и хотите, мой милый? – Эринто замер, чувствуя, как сжимаются на его плече пальцы короля, словно железные челюсти машины для пыток.
– Вы не так меня поняли, ваше величество, – сказал он как можно более кротко.
– О, где же мне, узурпатору? – улыбнулся одним уголком губ король. Бледный Эринто едва сдержал гримасу боли и страха. – Впрочем, определенная свобода слова помогает выявить тайных врагов…
– Ваше величество… – это был уже шепот.
– … Не бойтесь, я говорю не про вас. – Король сделал паузу. – Я прекрасно знаю, мой драгоценный, что на самом деле означают ваши слова. Вы имели глупость влюбиться в Беатрикс, и вместо того, чтобы… ну, скажем, привести дело к счастливому завершению, разыграли бездарное моралитэ и наговорили ей такого, чего не простила бы и базарная девка. Так было дело, я верно осведомлен?
Эринто молчал,
– Так вот, милый вы мой, этим своим в высшей степени непочтительным поступком вы разозлили ее окончательно, так что она обиделась разом на все благородное рыцарство и, вернувшись домой, отыгралась на своих собственных подданных. Так что вы, дружок, ничуть не меньше ее виноваты, если уж признавать ее виновной в чем-либо. Но я считаю, что королева имеет право на все и никто не смеет спрашивать с нее ответа. Поэтому имейте в виду, что если вы и впредь будете столь неосторожны в словах, я прикажу без суда при всем честном народе переломать вам кости на колесе, а если вы останетесь живы, что случается, то очнетесь в самой страшной темнице Лоа, где даже крысы не появляются. Я посмотрю, что там станет с вашим ангельским голоском, от которого падают в обморок дурехи по всем Святым землям. Я сожалею, что моя сестра во помазании избрала себе такого возлюбленного. Пожалуй, в этом и заключается ее вина… – Тут король с улыбкой ослабил хватку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55