Элас сказался больным. Но больным не выглядел. И куда-то спозаранку умчался, упросив ее поехать на эту нелепую, пышную и никчемную охоту.
– Так что же все-таки с вашим братом?
– У него… небольшой жар, ваше величество.
– Понимаю. Случается. В чем-то мы должны быть благодарны этой печальной неприятности, поскольку она позволила нам лицезреть вас. Скажите, Лээлин, только откровенно… Почему вы столь часто манкируете нашими приглашениями? Вам скучно среди нас? Или есть другая причина? Я хотела бы это знать, ибо теперь, когда последняя крамола в Оссарге вырвана с корнем, я хочу восстановить мир между всеми племенами и сословиями и принять на себя роль посредника, конечно же с помощью друзей и слуг. – Беатрикс показала рукой туда, где ехали циничный и безжалостный Ган, в чьи руки сходилось ручьями податное и торговое золото, Раэннарт, сутками натаскивавший своих командиров для отборных отрядов, Ниссагль, беспощадный и справедливый, как говорили в народе, знавший все про всех, сидящий на кипах доносов, примас-надстоятель Эйнвар, в миру Энверо Ирасс, у которого рот не закрывался славить королеву с амвона во имя Бога-Вседержителя, и в отдалении – неулыбчивый проницательный изгнанник, канцлер Комес, который умело и незаметно обращал эту разнузданную, бушующую в крови страну в нечто великое и нерушимое. – Нам без них не обойтись, ибо одному человеку такая задача не по силам.
– Ваше величество, – слыша, что Лээлин начала отвечать, Ниссагль затаил дыхание от восторга, сообразив, куда клонит королева, – меня подчас пугает ваша непреклонная суровость, с какой вы преследуете малейшую вину перед вами. Преступление, свершенное по ошибке, а подчас и вовсе не свершенное, ну, например, что-нибудь сказанное в запальчивости, карается столь же жестоко, сколь и деяние задуманное и исполненное. Это было сказано смело, с достоинством, и Беатрикс, улыбнувшись, кивнула Ниссаглю.
– Позвольте мне ответить, ваше величество, ибо государственными преступлениями занимаюсь я. – Лээлин оказалась меж улыбающейся Беатрикс и рвущимся в бой Ниссаглем.
– Ответь, любезный Гирш. Ты говоришь куда лучше меня.
– Видите ли, яснейшая и прекраснейшая Лээлин, – Ниссагль тоже изобразил на губах улыбку, – все очень просто, и дело тут в натуре Этарет, которая подвержена влиянию страстей ничуть не менее, нежели человеческая. Я бы даже сказал, что – более. Если завелась крамола, ее нельзя изжить, не изведя всех, кто ею заражен. Потому что все мы, не важно, люди или Этарет, обладаем разумом. А разумные – не муравьи, их нельзя рассеять и лишить памяти, лишь убив муравьиную королеву, проговорил он, нажимая на каждое слово.
Лээлин вздрогнула так сильно, что потеряла на миг равновесие и, пригнувшись, схватилась за луку седла.
Беатрикс покраснела. Ниссагль, нарочито всполошившись, поддержал Лээлин за локоть.
– Что с вами, прекраснейшая Лээлин? Вас испугали мои слова? Прошу простить, но такова жизнь. Ваше величество, мне кажется, кого-то уже загнали. – Он прислушался. Вдалеке действительно слышался заливистый лай. Ниссагль дал коню шпоры. Беатрикс устремилась за ним.
– Вы видели? Видели? Что я говорил? – жарко зашептал он, когда они отъехали, углубившись в лес. Собаки лаяли теперь где-то далеко слева. Что я говорил? С чего бы ей так трястись от этих муравьев? От этой дурацкой богословской присказки «люди аки мураши». Они что-то замыслили. Что-то, уверяю тебя, очень скверное и подлое. Поберегись, – сейчас голос его звучал почти умоляюще.
– В таком случае ты их спугнул. Может, арестовать всю эту компанию? На дыбе разговорятся и про муравьев, и про все остальное. Разве доношение не достаточное основание? После того как стольких взяли по доносу, разводить канитель совершенно излишне. И денег у них, между прочим, куры не клюют.
– Я уже послал своих выведать, какая такая немочь у этого Эласа. Если они заметят что-нибудь подозрительное, то сообщат немедленно. И я отдам приказ сообразно…
Оба замерли в седлах, одинаково расширив глаза. Из зарослей крушины вышел олень. Величиной он был почти с коня. Упругие бока отливали серебром и медью. Глубина выпуклых глаз мерцала лиловым, и темная корона огромных рогов вздымалась надо лбом, сплетаясь с ветвями крушин.
– Ох, держите меня! – Разом воспламенившись, разом все позабыв, Беатрикс ударила коня шпорами и плетью. Олень развернулся и размашисто прыгнул, дав начало погоне.
Было страшно лететь, не разбирая дороги, без собак, без рога, в жарком, пропахшем смолой бору. От шума заложило уши, желтые еловые ветви норовили ударить в глаза, олень мелькал где-то впереди. О да, это была самая настоящая охота.
– Заходи сбоку! – кричала Беатрикс во все горло, но олень ускользал узкой тропкой меж тесно растущих стволов, и Ниссагль не мог обойти его, боясь расшибиться. Лошади злились. Впереди замелькал прогал. Ельник кончился. Подлесок захлестал по коленям, и они вынеслись в холмы где-то далеко-далеко от места охоты. Олень уходил влево. Теперь-то уж они обошли его с двух сторон, не давая свернуть ни вправо, ни влево. Он был так красив, что у Беатрикс захватило дух.
Мир сошелся клином на этом олене. Пена полетела с конских губ на траву. Погоня перерастала в свой апогей, и кто-то должен был сдаться. О, только не она, только олень!
Слева снова раздался суматошный собачий лай, нестройные клики рога, крики. По спине оленя змеилась темная полоса взмокшей шерсти, скачки его стали тяжелее и ниже, иногда он почти распластывался над травой. Склон холма отлого сбегал куда-то вниз. Скоро впереди заалела щербатыми откосами Драконья борозда – овраг, огромный и жуткий.
Олень перемахнул через него без усилий. Ниссагль осадил коня, сторонясь перед королевой, разогнавшей лошадь для прыжка. Очумелый, утерявший чутье расстояния конь напружинился – бездна разверзлась под копытами…
… И начала заглатывать, со страшной медлительностью втягивая в себя. Беатрикс закричала, но уже не слышала собственного крика. Она падала, падала, падала, с высоты откоса летела на ссохшиеся темно-желтые комья осыпей, переворачиваясь вместе с лошадью на бок. Сокрушительный удар мгновенно лишил ее сознания.
Ниссагль носился по краю оврага, оглушая подбегающих придворных истошным визгом, словно потерявшийся пес. Обрыв не дал ему возможности спуститься, он видел только шафранное платье Беатрикс на шафранном песке рядом с бьющейся в конвульсиях лошадью.
Придворные сгрудились на краю обрыва, испуганно заглядывая вниз и не решаясь подступиться к Ниссаглю, бледному, с дикими глазами, он бессмысленно размахивал руками…
Ниссагль наконец отыскал чуть более отлогую, идущую от самого верха осыпь, и, пачкаясь в глине, скатился на дно оврага.
Издыхающая лошадь загораживала проход; он кое-как обошел ее, прижавшись к склону, рискуя получить смертельный удар копытом. Неподалеку от лошади распростерлась Беатрикс. Левая половина ее лица и волосы были в крови, левая рука подвернута, глаза закрыты.
Сверху доносился бестолковый гвалт. За спиной всхрапывала искалеченная лошадь.
– Беатрикс… – Ресницы у нее даже не дрогнули. Глупо! Сердце. Надо послушать сердце. Он приложил ухо к ее груди и услышал биение. Жива.
– Жива! – закричал Ниссагль, задрав голову к столпившимся на краю обрыва придворным, снова посмотрел на королеву и встретился с ее бессмысленным взглядом. Он затараторил дрожащим голосом:
– Беатрикс! Ты меня узнаешь? Ты узнаешь меня? Ты меня слышишь?
Она с трудом пошевелила губами:
– Да… Не вижу… Ничего не вижу… Бело все… Кто тут? Рядом?
– Это я, Гирш.
– Ты… Да… Не уходи… Руку мою… До руки дотронься… Я ничего не вижу… Все белое… В расширенных ее зрачках отражалось небо.
– Что?.. Где тебе больно? Где?
– Ды… шать больно… Господи… – Она судорожно закашлялась. Сзади опять захрипела лошадь. Ниссагль молча сжимал ее ледяную, липкую от пота ладонь. Все звуки, кроме рваного прерывистого дыхания Беатрикс, для него исчезли.
– Только не шевелись. Закрой глаза и не шевелись, Бога ради. Что еще ты чувствуешь?
– Что… дышать не могу… Голова… Мне плохо… – Она начала терять сознание.
Наверху свита долго и бестолково искала мало-мальски подходящий спуск. Более или менее отлогий склон нашли только в полумиле от злосчастного места, да и то ноги там скользили.
– … Ее пытались убить. Говорю же вам, ее пытались убить. Не лезьте, убирайтесь все в прорву, я никуда отсюда не двинусь. – В голосе Ниссагля появился надсадный визг. Он стоял над обрывом, обхватив руками плечи, и смотрел, как внизу скребла копытами не желавшая умирать лошадь, которую в суматохе позабыли убить.
– Гирш, вы же сами гнались с ней за оленем. Если кто ее хотел убить, так это олень, что вполне понятно – олени не любят, когда за ними охотятся, – сварливо отозвался Раин.
– Прошу меня не учить! – вспылил Ниссагль. – И потом, это, сожри его прорва, был слишком большой олень. Слишком большой. Хотел бы я прогуляться по его следу – авось приведет в какой зачарованный замок. Не припомню, чтобы в наших лесах водились такие здоровенные олени. Не припомню.
Придворные переглядывались встревоженно. Подозрения Ниссагля казались безосновательными. С Беатрикс случилось нелепое несчастье. Ниссагль, понятно, потрясен – как-никак любит ее. Возможно, считает себя виноватым, что не остерег, вот и ищет, на что бы вину свалить. Лучше держаться от него подальше.
– Я, кажется, знаю этого оленя. – Все встрепенулись. Это подал голос магнат Кэри Варрэд, один из этаретских юношей, особо пожалованных за охотничье умение. Он всегда был спокоен и ни во что не вмешивался, разговоры вел только об охоте, да и в его семье никого до сих пор не арестовали. Ниссагля, правда, раздражала его привычка опускать красивые дымчатые глаза каждый раз, когда к нему обращались с разговором.
– И что же это за такой олень, магнат Кэри? – еле сдержал ехидство начальник Тайной Канцелярии.
– Я не уверен, – Кэри, как всегда, опустил глаза, – но это мог быть Анэху, большой олень. Когда мы были детьми, то первым правилам охоты нас вместе с нашими собаками учил Анэху. Мы гонялись за ним по лесам. Он был обучен выходить навстречу охоте, а потом возвращаться в замок и получать в награду сено или чем там его еще кормили. Он был ручной и знал, что ему не причинят зла. А потом он стал стар, и его отпустили в лес. Должно быть, он вышел к охоте по старой привычке.
– А потом по старой привычке сиганул через Драконью борозду. Хорошо. Где обычно обретается эта тварь?
Кэри вскинул ресницы, потом быстро опустил и замолчал. Ниссагль же, словно давая ему подумать, не спеша объяснял:
– Я потому спрашиваю, что хочу его поймать. Видно, у него это постоянная уловка с оврагом. Так чтобы на эту уду никто не попался, я отправлю его в королевский зверинец. Хотя надо бы его убить за этакие проделки.
– Но Анэху не виноват, господин Ниссагль. Его мудрость – это мудрость ребенка. Вы же не убьете ребенка за то, что он ничего не понимает!
– Но накажу! Чтобы понял. И прошу вас не учить меня и не заступаться за рогатую тварь. А теперь прошу вас сказать, где этот ваш Анэху может слоняться и как его подозвать. Только-то всего. Ну, как?
Кэри продолжал молчать. Выражение лица у Ниссагля изменилось.
– Под стражу его, – негромко бросил он, – и глаз не спускать. Отсюда прямо в Сервайр. И пусть хорошенько молится, чтобы все то, что он сказал, было правдой, а то, о чем смолчал, – не имело значения. А мне двух гончих, двух мэйлари, двух солдат – я хочу выяснить, куда побежал этот окаянный олень. Наведите мне мост через овраг!
Рейтары, сопровождавшие охоту, уже снимали с Кэри, как и полагалось при аресте, амуницию. Кэри стоял вроде спокойно. Наземь упали пояс из бляшек, перевязь с коротким мечом, звякнув, откатился рог. Ниссагль его поднял. Рог был необычно маленький, черный, с оковкой из бледного зеленоватого золота. В сплетения оковки была вправлена фигурка оленя. Ниссагль хотел было его бросить, но вместо этого покачал головой и сунул за пояс, сам не понимая, почему.
По двум брошенным бревнам вслед за Ниссаглем, повинуясь его тонкому свисту, пробежали натасканные ловить людей черные лохматые мэйлари. Срываясь со сворок, прошли гончие, которых еле удерживали двое лучников из Тайной Канцелярии.
Промятый в высокой траве, след оленя уводил за холм. Гончие рвались вперед, припадая носами к земле. Солдаты бежали за ними рысью, доспехи на них мерно и грозно брякали. Мэйлари равнодушно и мрачно трусили рядом – они были натасканы только на человека.
Уже давно скрылся из глаз овраг и сгрудившиеся возле него всадники. Вокруг зеленели пологие спины холмов, плыли над ними молочно-белые облака, а след все еще длился, размашистый, прямой, как стрела, смело прочерченный по зеленым травяным волнам. В одном месте, близко от оврага, мэйлари, правда, слегка забеспокоились. Трава там была едва примята, след почти невидим. Но человек в этом месте мог проходить и три дня назад. Дождей не было.
За последним холмом открылся берег заросшей ракитами сонной речки. Здесь след обрывался. Собаки с фырканьем бросились в воду. Люди тесаками свалили несколько ракит и перешли реку по их стволам, прислушиваясь, как с жалобным лаем мечутся гончие, не находя следа. Олень ушел по воде. Бесполезно было доискиваться, по течению или против.
Ниссагль подошел к мэйлари, холка которого приходилась ему выше пояса. Мокрая шерсть на собаке встала черными иглами, вид у нее был жуткий.
– Искать, Кэрго, искать, – сказал он, положив руку на шею зверю. Искать человека. Ведь тут не обошлось без человека, правда же, Кэрго? добавил он больше для поддержания собственной уверенности в смутной догадке. Пес навострил уши и послушно пошел кругами, припав носом к траве.
«Сейчас он расширит круги, добежит до опушки, заскулит и вернется ни с чем…» – безнадежные мысли Ниссагля были прерваны громким лаем. Мэйлари рыл лапой землю и лаял. Он напал на след.
– Так! Лишние собаки нам сейчас ни к чему. Домой! – рявкнули солдаты на гончих. Те послушно убежали, приученные находить дорогу до псарни.
– Искать! – услышали приказ мэйлари. Спокойно и мрачно они двинулись по взятому ими следу, вороша мордами траву. За ними приходилось следовать скорым шагом. След шел по редеющим травам в устланный иголками бор. Вскоре вокруг зарябили лиловые с рыжим стволы.
Мэйлари резко замерли возле зарослей папоротника, так что люди чуть не налетели на собак. Потом они так же резко разлетелись в стороны и безмолвно стали носиться кругами, тщась отыскать потерянный след. Ниссагль понял. Он переворошил руками весь папоротник и, как и предполагал, нашел черешки оторванных листьев. Растер их в руке, потом подозвал Кэрго и подставил ладонь ему под нос:
– А ну, ищи! Не там! Не там! – Пришлось показать, где искать. И Кэрго взял след! У Ниссагля радостно забилось сердце. Он потер костлявые руки:
– Вперед!
Псы рванулись по следу. Солдаты уже не поспевали за ними. Ниссагль тем паче. Но это было и не нужно. Бестии сделают свое дело. Бестии найдут. Шум убегающих псов медленно затихал, стали слышнее звуки леса. Ниссагль и лучники медленно шли вперед – всюду, где пробежали мэйлари, чернели вырванные их когтями комья земли.
Элас торопился. Он ничего с собой не мог поделать, его несло от самого себя, от страшных воспоминаний, ему было худо от страха, сосущего внутренности так, что слабели колени. Пожалуй, впервые в жизни ему было так страшно, а ведь совсем недавно…
… Он лежал на холме, вжимаясь от волнения в землю. Земля была спокойна. Земля всегда спокойна. Кузнечики тихо пели о вечной любви среди зеленых стеблей, подпрыгивая чуть ли не до небес. Выше хлопотливо кружились бабочки.
А он, Элас, готовился к убийству. Но у него слишком дрожали губы, чтобы можно было еще раз подуть в рог, позвать Анэху. Охота катилась издали глухим валом топота, воя и рева. Алая полость Драконьей борозды представилась ему полной до краев кровью, и тоска сжимала сердце. Он стиснул зубы и прикрыл глаза. Открыв их, увидел вдалеке Анэху…
Распластавшись в галопе, огромный, великолепный, бронза с серебром, Анэху подлетал к оврагу, забросив на мокрую от пота спину огромные рога. Черные комья летели из-под его копыт. На самом краю он припал на задние ноги, коснулся крупом земли и, оттолкнувшись, воспарил над оврагом, такой прекрасный, каким был первый олень, должно быть, самый первый олень на земле.
Пара верховых выскочила тут же вслед за ним, вертясь и сверкая позолоченными одеждами. Это были Ниссагль и, чуть позади, Беатрикс. Ниссагль вильнул конем в сторону, дав ей дорогу.
Конь королевы прыгнул…
Элас почувствовал, как его замершее сердце летит вниз вместе с конем. В глазах потемнело от пронзительного вопля, а вверх по противоположному склону рос топот несущегося оленя.
Элас скатился по косогору вниз, в ложбину, вскочил, задыхаясь и расширив глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Так что же все-таки с вашим братом?
– У него… небольшой жар, ваше величество.
– Понимаю. Случается. В чем-то мы должны быть благодарны этой печальной неприятности, поскольку она позволила нам лицезреть вас. Скажите, Лээлин, только откровенно… Почему вы столь часто манкируете нашими приглашениями? Вам скучно среди нас? Или есть другая причина? Я хотела бы это знать, ибо теперь, когда последняя крамола в Оссарге вырвана с корнем, я хочу восстановить мир между всеми племенами и сословиями и принять на себя роль посредника, конечно же с помощью друзей и слуг. – Беатрикс показала рукой туда, где ехали циничный и безжалостный Ган, в чьи руки сходилось ручьями податное и торговое золото, Раэннарт, сутками натаскивавший своих командиров для отборных отрядов, Ниссагль, беспощадный и справедливый, как говорили в народе, знавший все про всех, сидящий на кипах доносов, примас-надстоятель Эйнвар, в миру Энверо Ирасс, у которого рот не закрывался славить королеву с амвона во имя Бога-Вседержителя, и в отдалении – неулыбчивый проницательный изгнанник, канцлер Комес, который умело и незаметно обращал эту разнузданную, бушующую в крови страну в нечто великое и нерушимое. – Нам без них не обойтись, ибо одному человеку такая задача не по силам.
– Ваше величество, – слыша, что Лээлин начала отвечать, Ниссагль затаил дыхание от восторга, сообразив, куда клонит королева, – меня подчас пугает ваша непреклонная суровость, с какой вы преследуете малейшую вину перед вами. Преступление, свершенное по ошибке, а подчас и вовсе не свершенное, ну, например, что-нибудь сказанное в запальчивости, карается столь же жестоко, сколь и деяние задуманное и исполненное. Это было сказано смело, с достоинством, и Беатрикс, улыбнувшись, кивнула Ниссаглю.
– Позвольте мне ответить, ваше величество, ибо государственными преступлениями занимаюсь я. – Лээлин оказалась меж улыбающейся Беатрикс и рвущимся в бой Ниссаглем.
– Ответь, любезный Гирш. Ты говоришь куда лучше меня.
– Видите ли, яснейшая и прекраснейшая Лээлин, – Ниссагль тоже изобразил на губах улыбку, – все очень просто, и дело тут в натуре Этарет, которая подвержена влиянию страстей ничуть не менее, нежели человеческая. Я бы даже сказал, что – более. Если завелась крамола, ее нельзя изжить, не изведя всех, кто ею заражен. Потому что все мы, не важно, люди или Этарет, обладаем разумом. А разумные – не муравьи, их нельзя рассеять и лишить памяти, лишь убив муравьиную королеву, проговорил он, нажимая на каждое слово.
Лээлин вздрогнула так сильно, что потеряла на миг равновесие и, пригнувшись, схватилась за луку седла.
Беатрикс покраснела. Ниссагль, нарочито всполошившись, поддержал Лээлин за локоть.
– Что с вами, прекраснейшая Лээлин? Вас испугали мои слова? Прошу простить, но такова жизнь. Ваше величество, мне кажется, кого-то уже загнали. – Он прислушался. Вдалеке действительно слышался заливистый лай. Ниссагль дал коню шпоры. Беатрикс устремилась за ним.
– Вы видели? Видели? Что я говорил? – жарко зашептал он, когда они отъехали, углубившись в лес. Собаки лаяли теперь где-то далеко слева. Что я говорил? С чего бы ей так трястись от этих муравьев? От этой дурацкой богословской присказки «люди аки мураши». Они что-то замыслили. Что-то, уверяю тебя, очень скверное и подлое. Поберегись, – сейчас голос его звучал почти умоляюще.
– В таком случае ты их спугнул. Может, арестовать всю эту компанию? На дыбе разговорятся и про муравьев, и про все остальное. Разве доношение не достаточное основание? После того как стольких взяли по доносу, разводить канитель совершенно излишне. И денег у них, между прочим, куры не клюют.
– Я уже послал своих выведать, какая такая немочь у этого Эласа. Если они заметят что-нибудь подозрительное, то сообщат немедленно. И я отдам приказ сообразно…
Оба замерли в седлах, одинаково расширив глаза. Из зарослей крушины вышел олень. Величиной он был почти с коня. Упругие бока отливали серебром и медью. Глубина выпуклых глаз мерцала лиловым, и темная корона огромных рогов вздымалась надо лбом, сплетаясь с ветвями крушин.
– Ох, держите меня! – Разом воспламенившись, разом все позабыв, Беатрикс ударила коня шпорами и плетью. Олень развернулся и размашисто прыгнул, дав начало погоне.
Было страшно лететь, не разбирая дороги, без собак, без рога, в жарком, пропахшем смолой бору. От шума заложило уши, желтые еловые ветви норовили ударить в глаза, олень мелькал где-то впереди. О да, это была самая настоящая охота.
– Заходи сбоку! – кричала Беатрикс во все горло, но олень ускользал узкой тропкой меж тесно растущих стволов, и Ниссагль не мог обойти его, боясь расшибиться. Лошади злились. Впереди замелькал прогал. Ельник кончился. Подлесок захлестал по коленям, и они вынеслись в холмы где-то далеко-далеко от места охоты. Олень уходил влево. Теперь-то уж они обошли его с двух сторон, не давая свернуть ни вправо, ни влево. Он был так красив, что у Беатрикс захватило дух.
Мир сошелся клином на этом олене. Пена полетела с конских губ на траву. Погоня перерастала в свой апогей, и кто-то должен был сдаться. О, только не она, только олень!
Слева снова раздался суматошный собачий лай, нестройные клики рога, крики. По спине оленя змеилась темная полоса взмокшей шерсти, скачки его стали тяжелее и ниже, иногда он почти распластывался над травой. Склон холма отлого сбегал куда-то вниз. Скоро впереди заалела щербатыми откосами Драконья борозда – овраг, огромный и жуткий.
Олень перемахнул через него без усилий. Ниссагль осадил коня, сторонясь перед королевой, разогнавшей лошадь для прыжка. Очумелый, утерявший чутье расстояния конь напружинился – бездна разверзлась под копытами…
… И начала заглатывать, со страшной медлительностью втягивая в себя. Беатрикс закричала, но уже не слышала собственного крика. Она падала, падала, падала, с высоты откоса летела на ссохшиеся темно-желтые комья осыпей, переворачиваясь вместе с лошадью на бок. Сокрушительный удар мгновенно лишил ее сознания.
Ниссагль носился по краю оврага, оглушая подбегающих придворных истошным визгом, словно потерявшийся пес. Обрыв не дал ему возможности спуститься, он видел только шафранное платье Беатрикс на шафранном песке рядом с бьющейся в конвульсиях лошадью.
Придворные сгрудились на краю обрыва, испуганно заглядывая вниз и не решаясь подступиться к Ниссаглю, бледному, с дикими глазами, он бессмысленно размахивал руками…
Ниссагль наконец отыскал чуть более отлогую, идущую от самого верха осыпь, и, пачкаясь в глине, скатился на дно оврага.
Издыхающая лошадь загораживала проход; он кое-как обошел ее, прижавшись к склону, рискуя получить смертельный удар копытом. Неподалеку от лошади распростерлась Беатрикс. Левая половина ее лица и волосы были в крови, левая рука подвернута, глаза закрыты.
Сверху доносился бестолковый гвалт. За спиной всхрапывала искалеченная лошадь.
– Беатрикс… – Ресницы у нее даже не дрогнули. Глупо! Сердце. Надо послушать сердце. Он приложил ухо к ее груди и услышал биение. Жива.
– Жива! – закричал Ниссагль, задрав голову к столпившимся на краю обрыва придворным, снова посмотрел на королеву и встретился с ее бессмысленным взглядом. Он затараторил дрожащим голосом:
– Беатрикс! Ты меня узнаешь? Ты узнаешь меня? Ты меня слышишь?
Она с трудом пошевелила губами:
– Да… Не вижу… Ничего не вижу… Бело все… Кто тут? Рядом?
– Это я, Гирш.
– Ты… Да… Не уходи… Руку мою… До руки дотронься… Я ничего не вижу… Все белое… В расширенных ее зрачках отражалось небо.
– Что?.. Где тебе больно? Где?
– Ды… шать больно… Господи… – Она судорожно закашлялась. Сзади опять захрипела лошадь. Ниссагль молча сжимал ее ледяную, липкую от пота ладонь. Все звуки, кроме рваного прерывистого дыхания Беатрикс, для него исчезли.
– Только не шевелись. Закрой глаза и не шевелись, Бога ради. Что еще ты чувствуешь?
– Что… дышать не могу… Голова… Мне плохо… – Она начала терять сознание.
Наверху свита долго и бестолково искала мало-мальски подходящий спуск. Более или менее отлогий склон нашли только в полумиле от злосчастного места, да и то ноги там скользили.
– … Ее пытались убить. Говорю же вам, ее пытались убить. Не лезьте, убирайтесь все в прорву, я никуда отсюда не двинусь. – В голосе Ниссагля появился надсадный визг. Он стоял над обрывом, обхватив руками плечи, и смотрел, как внизу скребла копытами не желавшая умирать лошадь, которую в суматохе позабыли убить.
– Гирш, вы же сами гнались с ней за оленем. Если кто ее хотел убить, так это олень, что вполне понятно – олени не любят, когда за ними охотятся, – сварливо отозвался Раин.
– Прошу меня не учить! – вспылил Ниссагль. – И потом, это, сожри его прорва, был слишком большой олень. Слишком большой. Хотел бы я прогуляться по его следу – авось приведет в какой зачарованный замок. Не припомню, чтобы в наших лесах водились такие здоровенные олени. Не припомню.
Придворные переглядывались встревоженно. Подозрения Ниссагля казались безосновательными. С Беатрикс случилось нелепое несчастье. Ниссагль, понятно, потрясен – как-никак любит ее. Возможно, считает себя виноватым, что не остерег, вот и ищет, на что бы вину свалить. Лучше держаться от него подальше.
– Я, кажется, знаю этого оленя. – Все встрепенулись. Это подал голос магнат Кэри Варрэд, один из этаретских юношей, особо пожалованных за охотничье умение. Он всегда был спокоен и ни во что не вмешивался, разговоры вел только об охоте, да и в его семье никого до сих пор не арестовали. Ниссагля, правда, раздражала его привычка опускать красивые дымчатые глаза каждый раз, когда к нему обращались с разговором.
– И что же это за такой олень, магнат Кэри? – еле сдержал ехидство начальник Тайной Канцелярии.
– Я не уверен, – Кэри, как всегда, опустил глаза, – но это мог быть Анэху, большой олень. Когда мы были детьми, то первым правилам охоты нас вместе с нашими собаками учил Анэху. Мы гонялись за ним по лесам. Он был обучен выходить навстречу охоте, а потом возвращаться в замок и получать в награду сено или чем там его еще кормили. Он был ручной и знал, что ему не причинят зла. А потом он стал стар, и его отпустили в лес. Должно быть, он вышел к охоте по старой привычке.
– А потом по старой привычке сиганул через Драконью борозду. Хорошо. Где обычно обретается эта тварь?
Кэри вскинул ресницы, потом быстро опустил и замолчал. Ниссагль же, словно давая ему подумать, не спеша объяснял:
– Я потому спрашиваю, что хочу его поймать. Видно, у него это постоянная уловка с оврагом. Так чтобы на эту уду никто не попался, я отправлю его в королевский зверинец. Хотя надо бы его убить за этакие проделки.
– Но Анэху не виноват, господин Ниссагль. Его мудрость – это мудрость ребенка. Вы же не убьете ребенка за то, что он ничего не понимает!
– Но накажу! Чтобы понял. И прошу вас не учить меня и не заступаться за рогатую тварь. А теперь прошу вас сказать, где этот ваш Анэху может слоняться и как его подозвать. Только-то всего. Ну, как?
Кэри продолжал молчать. Выражение лица у Ниссагля изменилось.
– Под стражу его, – негромко бросил он, – и глаз не спускать. Отсюда прямо в Сервайр. И пусть хорошенько молится, чтобы все то, что он сказал, было правдой, а то, о чем смолчал, – не имело значения. А мне двух гончих, двух мэйлари, двух солдат – я хочу выяснить, куда побежал этот окаянный олень. Наведите мне мост через овраг!
Рейтары, сопровождавшие охоту, уже снимали с Кэри, как и полагалось при аресте, амуницию. Кэри стоял вроде спокойно. Наземь упали пояс из бляшек, перевязь с коротким мечом, звякнув, откатился рог. Ниссагль его поднял. Рог был необычно маленький, черный, с оковкой из бледного зеленоватого золота. В сплетения оковки была вправлена фигурка оленя. Ниссагль хотел было его бросить, но вместо этого покачал головой и сунул за пояс, сам не понимая, почему.
По двум брошенным бревнам вслед за Ниссаглем, повинуясь его тонкому свисту, пробежали натасканные ловить людей черные лохматые мэйлари. Срываясь со сворок, прошли гончие, которых еле удерживали двое лучников из Тайной Канцелярии.
Промятый в высокой траве, след оленя уводил за холм. Гончие рвались вперед, припадая носами к земле. Солдаты бежали за ними рысью, доспехи на них мерно и грозно брякали. Мэйлари равнодушно и мрачно трусили рядом – они были натасканы только на человека.
Уже давно скрылся из глаз овраг и сгрудившиеся возле него всадники. Вокруг зеленели пологие спины холмов, плыли над ними молочно-белые облака, а след все еще длился, размашистый, прямой, как стрела, смело прочерченный по зеленым травяным волнам. В одном месте, близко от оврага, мэйлари, правда, слегка забеспокоились. Трава там была едва примята, след почти невидим. Но человек в этом месте мог проходить и три дня назад. Дождей не было.
За последним холмом открылся берег заросшей ракитами сонной речки. Здесь след обрывался. Собаки с фырканьем бросились в воду. Люди тесаками свалили несколько ракит и перешли реку по их стволам, прислушиваясь, как с жалобным лаем мечутся гончие, не находя следа. Олень ушел по воде. Бесполезно было доискиваться, по течению или против.
Ниссагль подошел к мэйлари, холка которого приходилась ему выше пояса. Мокрая шерсть на собаке встала черными иглами, вид у нее был жуткий.
– Искать, Кэрго, искать, – сказал он, положив руку на шею зверю. Искать человека. Ведь тут не обошлось без человека, правда же, Кэрго? добавил он больше для поддержания собственной уверенности в смутной догадке. Пес навострил уши и послушно пошел кругами, припав носом к траве.
«Сейчас он расширит круги, добежит до опушки, заскулит и вернется ни с чем…» – безнадежные мысли Ниссагля были прерваны громким лаем. Мэйлари рыл лапой землю и лаял. Он напал на след.
– Так! Лишние собаки нам сейчас ни к чему. Домой! – рявкнули солдаты на гончих. Те послушно убежали, приученные находить дорогу до псарни.
– Искать! – услышали приказ мэйлари. Спокойно и мрачно они двинулись по взятому ими следу, вороша мордами траву. За ними приходилось следовать скорым шагом. След шел по редеющим травам в устланный иголками бор. Вскоре вокруг зарябили лиловые с рыжим стволы.
Мэйлари резко замерли возле зарослей папоротника, так что люди чуть не налетели на собак. Потом они так же резко разлетелись в стороны и безмолвно стали носиться кругами, тщась отыскать потерянный след. Ниссагль понял. Он переворошил руками весь папоротник и, как и предполагал, нашел черешки оторванных листьев. Растер их в руке, потом подозвал Кэрго и подставил ладонь ему под нос:
– А ну, ищи! Не там! Не там! – Пришлось показать, где искать. И Кэрго взял след! У Ниссагля радостно забилось сердце. Он потер костлявые руки:
– Вперед!
Псы рванулись по следу. Солдаты уже не поспевали за ними. Ниссагль тем паче. Но это было и не нужно. Бестии сделают свое дело. Бестии найдут. Шум убегающих псов медленно затихал, стали слышнее звуки леса. Ниссагль и лучники медленно шли вперед – всюду, где пробежали мэйлари, чернели вырванные их когтями комья земли.
Элас торопился. Он ничего с собой не мог поделать, его несло от самого себя, от страшных воспоминаний, ему было худо от страха, сосущего внутренности так, что слабели колени. Пожалуй, впервые в жизни ему было так страшно, а ведь совсем недавно…
… Он лежал на холме, вжимаясь от волнения в землю. Земля была спокойна. Земля всегда спокойна. Кузнечики тихо пели о вечной любви среди зеленых стеблей, подпрыгивая чуть ли не до небес. Выше хлопотливо кружились бабочки.
А он, Элас, готовился к убийству. Но у него слишком дрожали губы, чтобы можно было еще раз подуть в рог, позвать Анэху. Охота катилась издали глухим валом топота, воя и рева. Алая полость Драконьей борозды представилась ему полной до краев кровью, и тоска сжимала сердце. Он стиснул зубы и прикрыл глаза. Открыв их, увидел вдалеке Анэху…
Распластавшись в галопе, огромный, великолепный, бронза с серебром, Анэху подлетал к оврагу, забросив на мокрую от пота спину огромные рога. Черные комья летели из-под его копыт. На самом краю он припал на задние ноги, коснулся крупом земли и, оттолкнувшись, воспарил над оврагом, такой прекрасный, каким был первый олень, должно быть, самый первый олень на земле.
Пара верховых выскочила тут же вслед за ним, вертясь и сверкая позолоченными одеждами. Это были Ниссагль и, чуть позади, Беатрикс. Ниссагль вильнул конем в сторону, дав ей дорогу.
Конь королевы прыгнул…
Элас почувствовал, как его замершее сердце летит вниз вместе с конем. В глазах потемнело от пронзительного вопля, а вверх по противоположному склону рос топот несущегося оленя.
Элас скатился по косогору вниз, в ложбину, вскочил, задыхаясь и расширив глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55